Текст книги "Киноповести"

Автор книги: Василий Шукшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– Перестал бы, отец,– попросила мать.

– Ты лежи, мать,– беззлобно огрызнулся старик.– Лежи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас перебиваешь.

Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду, стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.

Игнат тоже встал... Завели патефон. Поставили «Грушицу».

Все замолчали. Слушали.

Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.

Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводиных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом – не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он давненько поджидал этого дня – думал, будет большой праздник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой... В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.

– Сейчас Степка придет,– сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал.

Молодые ушли в горницу, унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же бутылку красного вина и закуску.

– Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно, вообще-то.

– Давай, сынок, это ничего. Это полезно,– миролюбиво сказал отец.

Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игната. Пришло несколько родных. Тут-то бы и начаться празднику, а праздник все не наступал. Приходили, здоровались со стариком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно. Гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игната сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.

– Сейчас Степка придет,– сказал старик. Не было у него на душе праздника, и все тут.

Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный...

– Игнаша наш приехал,– встретил его отец.

– Я уж слышал,– сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами.

Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его:

– Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то неудобно даже.

– Ну, давай,– согласился отец.– А то верно – он нарядный весь, как этот... как артист.

И тут из горницы вышел Игнат с женой.

– Брательник!– заревел Игнат, растопырив руки.– Степка!– И пошел на него.

Степка засмеялся, переступил с ноги на ногу,– видно, застеснялся Тамары.

Игнатий облапил его.

– Замараю, слушай,– Степка пытался высвободиться из объятий брата, но тот не отпускал.

– Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка! Дай поцелую тебя, окаянная душа! Соскучился без вас.

Братья поцеловались.

Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились светлые, крупные слезы. Он вытер их и громко высморкался.

– Он тебе подарки привез, Степка,– громко и хвастливо сказал он, направляясь к чемоданам.

– Брось, тятя, какие подарки! Ну, давай, что ты должен делать-то? Делай скорей! Выпьем сейчас с тобой! Вот! Видела Воеводиных?– Игнат легонько подтолкнул жену к брату.– Знакомьтесь.

Степка даже покраснел – не знал: подавать яркой женщине грязную руку или нет. Тамара сама взяла его руку и крепко пожала.

– Он у нас стеснительный перед городскими,– пояснил отец.– А мне – хоть бы хны!

Степка осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся: готов был провалиться сквозь землю от таких объяснений отца.

– Тятя... скажет тоже.

– Иди умывайся,– подсказал отец.

– Да, пойду маленько... того...– обрадовался Степан. И пошел в сени. Игнат двинулся за ним.

– Пойдем, полью тебе по старой памяти.

Отец тоже вышел на улицу.

Умываться решили идти на Катунь – она протекала под боком, за огородами.

– Искупаемся,– предложил Игнат и похлопал себя ладонями по могучей груди.

Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной картофельной ботве. Отец – сзади сыновей.

– Ну, как живете-то?– басил Игнат, шагая вразвалку между отцом и братом. Он все-таки изрядно хватил там, с друзьями.

Степка улыбался. Он был рад брату.

– Ничего.

– Хорошо живем!– воскликнул отец.– Не хуже городских.

– Ну и слава богу!– с чувством сказал Игнат.– Степан, ты, говорят, нагулял тут силенку?

– Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?

– Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?

– Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ничего.

– Хорошая баба,– подхватил Игнат.– Человек хороший.

– Шибко нарядная только. Зачем так?

Игнат оглушительно захохотал.

– Обыкновенно одета! По городскому, конечно. Поотставали вы в этом смысле.

– Чего-то ты много хохочешь, Игнат,– заметил старик,– как дурак какой.

– Рад, поэтому смеюсь.

– Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Степка вон не рад, что ли? А он улыбается – и все.

– Ты когда жениться-то будешь, Степка?– спросил Игнат.

– Не уйдет, куда торопиться.

Пришли к реке.

Игнат первый скинул одежду, обнажив свое красивое тренированное тело, попробовал ногой воду, тихонько охнул.

– Мать честная! Вот это водичка!

– Что?– Степан тоже разделся.– Холодная?

– Ну-ка, ну-ка?– заинтересовался Игнат. Подошел к брату и стал его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца. Степка терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, улыбался.

– Есть,– закончил Игнат.– Есть, братишка. Давай попробуем?

– Да ну!– Степка недовольно тряхнул волосами.

– А чего, Степка? Поборись!– Отец с укором смотрел на младшего.– Не под бабой лежать...

– Бросьте вы, на самом деле,– упрямо и серьезно сказал Степка.– Чего ради сгребемся? На смех людям?

– Тьфу!– рассердился отец.– Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он какой-то телок у нас – всего стесняется.

– А чего тут стесняться-то! Если б мы какие-нибудь дохлые были, тогда действительно стыдно.

– Объясни вот ему!

Степка нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и поплыл, сильно загребая огромными руками; вода вскипала под ним.

– Силен!– с восхищением сказал Игнат.

– Я же тебе говорю! Он бы тебя уложил.

– Не знаю,– не сразу ответил Игнат.– Силы у него больше, это ясно.

Отец сердито высморкался на песок.

Игнат постоял еще немного и тоже полез в воду.

А отец пошел вниз по реке, куда выплывал Степка.

Когда тот вышел на берег, они о чем-то негромко и горячо разговаривали. Отец доказывал свое, даже прижимал к груди руки. Игнат подплыл к ним, они замолчали.

Игнат вылез из воды и задумчиво стал смотреть на далекие синие горы, на многочисленные острова.

– Катунь-матушка,– негромко сказал он.

Степка и отец тоже посмотрели на реку.

На той стороне, на берегу, сидела на корточках баба с высоко задранной юбкой, колотила вальком по белью; ослепительно белели ее тупые круглые коленки.

– Юбку-то опусти маленько, ай!– крикнул старик.

Баба подняла голову, посмотрела на Воеводиных и продолжала молотить вальком белье.

– Вот халда!– с возмущением негромко сказал старик.– Хоть бы хны ей!

Братья стали одеваться.

Хмель у Игната прошел. Ему что-то грустно стало.

– Чего ты такой?– спросил Степка, у которого, наоборот, было очень хорошее настроение.

– Не знаю. Так просто.

– Не допил, поэтому,– пояснил старик.– Ни два ни полтора получилось.

– Черт его знает. Не обращайте внимания. Давайте посидим, покурим...

Сели на теплые камни... Долго молчали, глядя на волны.

Солнце село на той стороне, за островами. Трое смотрели на родную реку, думали каждый свое... Игнат присмирел.

– Что, Степа?– негромко сказал он.

– Ничего,– Степка бросил камешек в воду.

– Все строгаешь?

– Строгаем.

Игнат тоже бросил в воду камень. Помолчали.

– Жена у тебя хорошая,– сказал Степан.– Красивая.

– Да?– Игнат оживился, с любопытством, весело посмотрел на брата. Сказал неопределенно: – Ничего. Тяте вон не нравится.

– Я не сказал, что не нравится, чего ты зря?– Старик неодобрительно посмотрел на Игната.– Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая.

Игнат захохотал.

– Ты у нас приблатненный, тять! Ты знаешь, что такое фартовая-то?

Отец отвернулся к реке, долго молчал – обиделся. Потом повернулся к Степке и сказал сердито:

– Зря ты не поборолся с ним. Ну, хоть в ухо стукнитесь?

– Вот привязался!– удивился Степка.– Ты что?

– Заело что-то тятю,– сказал Игнат.– Что-то не нравится ему.

– Что «не нравится»?– повернулся к нему отец.

– Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу.

– Ты шибко грамотный стал, прямо спасу никакого нет. Все ты видишь, все понимаешь!

– Будет вам!– сказал Степка.– Чего взялись. Нашли время...

– Да ну его!– Отец высморкался и полез за кисетом.– Приехал, расхвастался тут... Подарков навез, подумаешь!

Игнат даже растерялся.

– Тять, да ты что, на самом деле?

Степан незаметно толкнул его в бок – «не лезь».

– А то – уехали, на метре там разъезжают!.. «Хорошо живем!» Ну и живите, хрен с вами! Тот дурак молодой – тоже... Чего ты его сманил туда, Максима-то? Что он там ошивается? Гнать его надо оттуда, а ты подучиваешь, как ему скорей квартиру с сортиром получить. Умник!

– Ну и тут тоже – не рай,– рассердился и Игнат.– Что он тут будет делать, молодой парень? Ни выйти никуда...

– А Степка что делает?

– И Степке, думаю, не сладко... Привык просто. Не велика услада – топором всю жизнь махать.

– Дак если уж вы там такие умные стали – приезжайте, садитесь на машины да работайте. Вон их сколько!.. Город без вас не обедняет, я думаю. И жизнь счас здесь вовсе не такая уж захирелая. Самим ее надо делать, а не гоняться за рублем сломя голову. Или вы на готовенькое приедете? Трепачи!.. Да еще хвастаются приезжают... Подарки везут. Нужны они мне, твои подарки, как гармошка попу. Поп, он с кадилой проживет, а мы без твоих хромовых сапог обойдемся.

– Ну, тять... я не знаю. Я хотел как лучше...

– «Лучше»... Умные люди делом занимаются – вот это лучше. А ты дурочку валяешь. И не совестно? Сильный, дак иди вон лес валить – там нуждаются. Кто ее тебе дал, силушку-то? Где ты ее взял?.. Здесь? Здесь и тратить надо. А ты – хвост дудочкой и завеялся в город: смотрите, какой я сильный! Бесстыдник! Дед твой был бы живой, он бы тебе показал силу. Он бы тебя в узелок завязал с твоей силой, хоть и старик был. У его вот была сила! Дак его добром люди споминают, не зря прожил. А ты только людей смешить ездишь по городам. «Культура тела»! Он вот зря не хочет стукнуться с тобой,– Ермолай показал на Степана,– а то бы ты улетел со своей культурой тела... в воду вон.

– Ну, хватит.– Степан поднялся.– Тять, пошли домой.

– У тебя деньги есть?– спросил тот.

– Есть. Пошли.

Старик поднялся и не оглядываясь пошел первым по тропке, ведущей к огородам.

Игнат и Степан шли сзади.

– Чего он?– Игната не на шутку встревожило настроение отца...

– Так... Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним какую-нибудь.

– Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?

– Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он... Пройдет.

Опять шли огородом друг за другом, молчали. Игнат шел за отцом, смотрел на его сутулую спину.

– У него, что, слушай,– действительно одно плечо ниже или пиджак так идиотски пошит?– спросил Игнат тихонько.

Степан посмотрел на отца, пожал плечами.

– Не знаю. Что-то не замечал.

...Утро. Степан с отцом вкапывали на дворе большой воротный столб.

Подошли плотники с топорами и ножовками за поясами.

Поздоровались.

– Чего это вы?– спросил один из плотников.– С утра пораньше...

Ермолай нахмурился и ничего не сказал. Степан усмехнулся.

– Братень вчера силенку пробовал.

– Неужели выдернул? Не может быть...

Ермолай строго посмотрел на него, кто усомнился.

– Может, попробуешь поборешься с ним?

– Из меня борец...

– Он с женой приехал?

– С женой,– ответил Степан.– Жена мировая.

– Здорово гульнули вчера?

– Маленько гульнули,– хотел соскромничать Ермолай и тут же добавил: – Ефим Галюшкин на карачках домой ушел. Седня прибежал похмеляться, говорит: все руки вчера отдавили.

Посмеялись.

– Ну-ка, помогите.

Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку.

– Будь здоров, Игнаха,– сказал при этом один из плотников.– Валяй на здоровье городских силачей, чтоб знали наших.

Ермолай разгладил бороду.

– У его шешнадцать орденов одних,– сказал он.– Вчера фотокарточку показывал.

– Медалей,– поправил Степан.

– Ну – медалей. Какого-то немца так, говорит, приложил – у того аж в пояснице что-то хрустнуло. Весь в меня, подлец. Я в парнях когда был, одного Сосняковского мужика задел, подрались чего-то с ними,– он весь свой век одним ухом не слышит. А счас вот...

– Ну, доделаешь тут,– сказал Степан.– Пойду.– Он пошел в дом за топором.

– Красивая, говоришь, жена?

– Да им глянется, а мне что?.. Восемьдесят рублишек ухнули вчера,– опять вернулся Ермолай к волнующей его теме.– Было дело.

– А где жена-то работает? Тоже циркачка?

– А шут ее знает, я не спросил. Ничто, уважительная бабенка. Меня – «папаша», «папаша»... Весь вечер от меня не отходила. Одетая с иголочки. Спят ишо.– Ермолай кивнул на дом.

Вышел Степан. Улыбался.

– Проснулся. Рассол дует.

Еще когда мужики только подошли, из дома вышла немая Вера, увидела посторонних, вернулась, надела вчерашнее дареное платье и прошлась по двору, вроде по делу. Потом ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в своем обычном.

...Шли по улице неторопливо. Разговаривали.

– Про Москву-то рассказывал?– все пытали Степана.

– Говорил маленько...

– А вот чо, правда или нет, говорят, на Кремле-то часы величиной с колесо?– спросил один невысокий, болезненный на вид мужичок.

– Я слыхал – больше,– возразил другой.

– Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили?

– Может, они не от пружины ходют. Может, специально движок какой-нибудь есть.

Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок.

Под селом, из-за гор, вставало огромное солнце.

Там и здесь хлопали калитки, выходили на работу...

Ночью прошел небольшой дождик. Умытая земля парила под первыми лучами, дышала всей грудью.

Идут улицей плотники – строить.

Странные люди

Чудик

Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.

– К брательнику, поближе к Москве!– отвечал он на вопрос, куда это он собрался.

– Далеко, Чудик?

– К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.

При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам – они его не пугали.

Но до брата было еще далеко.

Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.

Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам – конфет, пряников...

Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы – полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:

– Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот без году неделя руководит коллективом – и уже: «Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?» Нах-хал!

Шляпа поддакивала.

– Да, да... Они такие теперь. Подумаешь – склероз! А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..

Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.

Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать... Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит... Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.

– Хорошо живете, граждане!– сказал громко и весело.

На него оглянулись.

– У нас, например, такими бумажками не швыряются.

Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка – пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки – нет.

«Наверно, тот в шляпе»,– сказал сам себе Чудик.

Решили положить бумажку на видное место, на прилавке.

– Сейчас прибежит кто-нибудь,– сказала продавщица.

Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: «У нас, например, такими бумажками не швыряются!»

Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман – нету. Туда-сюда, нету.

– Моя была бумажка-то!– громко сказал Чудик.– Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то! Зараза ты, зараза...

Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать:

– Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотенную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой – нету.

Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: «Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить». Нет, не пересилить себя – не протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...

– Да почему же я такой есть-то?– горько рассуждал Чудик.– Что теперь делать?..

Надо было возвращаться домой.

Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.

...Ехал в автобусе и негромко ругался – набирался духу: предстояло объяснение с женой.

– Это... я деньги потерял.– При этом курносый нос его побелел.– Пятьдесят рублей.

У жены отвалилась челюсть. Она заморгала; на лице появилось просительное выражение: может, он шутит? Да нет, эта лысая скважина (Чудик был не по-деревенски лыс) не посмела бы так шутить. Она глупо спросила:

– Где?

Тут он невольно хмыкнул.

– Когда теряют, то, как правило...

– Ну, не-нет!!– взревела жена.– Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь!– И побежала за ухватом.– Месяцев девять, скважина!

Чудик схватил с кровати подушку – отражать удары.

Они закружились по комнате...

– Нна! Чудик!..

– Подушку-то мараешь! Самой стирать...

– Выстираю! Выстираю, лысан! А два ребра мои будут! Мои! Мои! Мои!..

– По рукам, дура!..

– Отт-теньки-коротеньки!.. От-теньки-лысанчики!..

– По рукам, чучело! Я же к брату не попаду и на бюллетень сяду! Тебе же хуже!..

– Садись!

– Тебе же хуже!

– Пускай!

– Ой!..

– Ну, будет!

– Не-ет, дай я натешусь. Дай мне душеньку отвести, скважина ты лысая...

– Ну, будет тебе!..

Жена бросила ухват, села на табуретку и заплакала.

– Берегла, берегла... по копеечке откладывала... Скважина ты, скважина!.. Подавиться бы тебе этими деньгами.

– Спасибо на добром слове,– «ядовито» прошептал Чудик.

– Где был-то,– может, вспомнишь? Может, заходил куда?

– Никуда не заходил...

– Может, пиво в чайной пил с алкоголиками?.. Вспомни. Может, выронил на пол... Бежи, они пока ишо отдадут...

– Да не заходил я в чайную!

– Да где же ты их потерять-то мог?

Чудик мрачно смотрел в пол.

– Ну, выпьешь ты теперь читушечку после бани, выпьешь... Вон – сырую водичку из колодца!

– Нужна она мне, твоя читушечка. Без нее обойдусь...

– Ты у меня худой будешь!

– К брату-то я поеду?

Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.

Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему разъяснила жена, ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила.

Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории...

Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.

– У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку – и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: «Руки,– кричит,– руки-то не обожги, сынок!» О нем же и заботится. А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...

– Сами придумали?– строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.

– Зачем?– не понял тот.– У нас, за рекой, деревня Раменское...

Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.

После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости.

– В нем ничего не испортится?– спросил стюардессу.

– Что в нем испортится?

– Мало ли... Тут, наверно, тыщ пять разных болтиков. Сорвется у одного резьба – и с приветом. Сколько обычно собирают от человека? Килограмма два-три?..

– Не болтайте.

Взлетели.

Рядом с Чудиком сидел толстый гражданин с газетой. Чудик попытался говорить с ним.

– А завтрак зажилили,– сказал он.

– Мм?

– В самолетах же кормят.

Толстый промолчал на это.

Чудик стал смотреть вниз.

Горы облаков внизу...

– Вот интересно,– снова заговорил Чудик,– под нами километров пять, так? А я – хоть бы хны. Не удивляюсь. И счас в уме отмерял от своего дома пять километров, поставил на попа – это ж до пасеки будет!

Самолет тряхнуло.

– Вот человек!.. Придумал же,– еще сказал он соседу. Тот посмотрел на него, опять ничего не сказал, зашуршал газетой.

– Пристегнитесь ремнями!– сказала миловидная молодая женщина.– Идем на посадку.

Чудик послушно застегнул ремень. А сосед – ноль внимания. Чудик осторожно тронул его:

– Велят ремень застегнуть.

– Ничего,– сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то:

– Дети – цветы жизни, их надо сажать головками вниз.

– Как это?– не понял Чудик.

Читатель громко рассмеялся и больше не стал говорить.

Быстро стали снижаться.

Вот уже земля – рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объяснили знающие люди, летчик «промазал».

Наконец – толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Этот читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика большой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали – это поразило Чудика. Он тоже молчал.

Стали.

Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет – на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его:

– Мы, кажется, в картошку сели?

– Что вы, сами не видите,– ответил летчик.

Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.

Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.

– Эта?!– радостно воскликнул он. И подал.

У читателя даже нос побагровел.

– Почему обязательно надо руками хватать?– закричал он шепеляво.

Чудик растерялся.

– А чем же?..

– Где я ее кипятить буду?! Где?!

Чудик этого тоже не знал.

– Поедемте со мной?– предложил он.– У меня тут брат живет. Вы опасаетесь, что я туда микробов занес? У меня их нету...

Читатель удивленно посмотрел на Чудика и перестал кричать.

...В аэропорту Чудик написал телеграмму жене: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка».

Телеграфистка, строгая, сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:

– Составьте иначе. Вы – взрослый человек, не в детсаде.

– Почему?– спросил Чудик.– Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали...

– В письмах можете писать что угодно, а телеграмма – это вид связи. Это открытый текст.

Чудик переписал:

«Приземлились. Все порядке. Васятка». Телеграфистка сама исправила два слова: «Приземлились» и «Васятка». Стало: «Прилетели, Василий».

– «Приземлились»... Вы что, космонавт, что ли?

– Ну, ладно,– сказал Чудик.– Пусть так будет.

...Знал Чудик, есть у него брат Дмитрий, трое племянников... О том, что должна еще быть сноха,– как-то не думалось. Он никогда не видел ее. А именно она-то, сноха, все испортила, весь отпуск. Она почему-то сразу невзлюбила Чудика.

Выпили вечером с братом, и Чудик запел дрожащим голосом:

 
«Тополя-а-а, тополя-а-а...»
 

Софья Ивановна, сноха, выглянула из другой комнаты, спросила зло:

– А можно не орать? Вы же не на вокзале, верно?– И хлопнула дверью.

Брату Дмитрию стало неловко.

– Это... там ребятишки спят. Вообще-то она хорошая. Еще выпили. Стали вспоминать молодость, мать, отца...

– А помнишь?– радостно спрашивал брат Дмитрий.– Хотя кого ты там помнишь! Грудной был. Меня оставят с тобой, а я тебя зацеловывал. Один раз ты посинел даже. Попадало мне за это. Потом уж не стали оставлять. И все равно: только отвернутся – я около тебя: опять целую. Черт знает, что за привычка была. У самого-то еще сопли по колена, а уж... это... с поцелуями...

– А помнишь?!– тоже вспоминал Чудик.– Как ты меня...

– Вы прекратите орать?– опять спросила Софья Ивановна, совсем зло, нервно.– Кому нужно слушать эти ваши разные сопли да поцелуи? Туда же – разговаривать.

– Пойдем на улицу,– сказал Чудик.

Вышли на улицу, сели на крылечке.

– А помнишь?..– продолжал Чудик.

Но тут с братом Дмитрием что-то случилось: он заплакал и стал колотить кулаком по колену.

– Вот она, моя жизнь! Видел? Сколько злости в человеке! Сколько злости!

Чудик стал успокаивать брата:

– Брось, не расстраивайся. Не надо. Никакие они не злые, они – психи. У меня такая же.

– Ну чего вот невзлюбила?!! За што? Ведь она невзлюбила тебя... А за што?

Тут только понял Чудик, что – да, невзлюбила его сноха. А за что, действительно?

– А вот за то, што ты – никакой не ответственный, не руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответственных. А сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте. Насмотрится там и начинает... Она и меня-то тоже ненавидит – что я не ответственный, из деревни.

– В каком управлении-то?

– В этом... горно... Не выговорить сейчас. А зачем выходить было? Што она, не знала, што ли?

Тут и Чудика задело за живое.

– А в чем дело, вообще-то?– громко спросил он, не брата, кого-то еще.– Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из деревни. Как в черной рамке, так, смотришь,– выходец из деревни. Надо газеты читать!.. Што ни фигура, понимаешь,– так выходец, рано пошел работать.

– А сколько я ей доказывал: в деревне-то люди лучше, не заносистые.

– А Степана-то Воробьева помнишь? Ты ж знал его...

– Знал, как же.

– Уж там куда деревня!.. А – пожалуйста: Герой Советского Союза. Девять танков уничтожил. На таран шел. Матери его теперь пожизненно пенсию будут шестьдесят рублей платить. А разузнали только недавно, считали – без вести...

– А Максимов Илья!.. Мы ж вместе уходили. Пожалуйста,– кавалер Славы трех степеней. Но про Степана ей не говори... Не надо.

– Ладно. А этот-то!..

Долго еще шумели возбужденные братья. Чудик даже ходил около крыльца и размахивал руками.

– Деревня, видите ли!.. Да там один воздух чего стоит! Утром окно откроешь – как, скажи, обмоет тебя всего. Хоть пей его – до того свежий да запашистый, травами разными пахнет, цветами разными...

Потом они устали.

– Крышу-то перекрыл?– спросил старший брат негромко.

– Перекрыл.– Чудик тоже тихо вздохнул.– Веранду подстроил – любо глядеть. Выйдешь вечером на веранду... начинаешь фантазировать: вот бы мать с отцом были бы живые, ты бы с ребятишками приехал – сидели бы все на веранде, чай бы с малиной попивали. Малины нынче уродилось пропасть. Ты, Дмитрий, не ругайся с ней, а то она хуже невзлюбит... А я как-нибудь поласковей буду, она, глядишь, отойдет.

– А ведь сама из деревни!– как-то тихо и грустно изумился Дмитрий.– А вот... Детей замучила, дура: одного на пианинах замучила, другую в фигурное катание записала. Сердце кровью обливается, а – не скажи, сразу ругань.

– Мых!..– чего-то опять возбудился Чудик.– Никак не понимаю эти газеты: вот, мол, она такая работает в магазине – грубая. Эх, вы!.. А она домой придет – такая же. Вот где горе-то! И я не понимаю!– Чудик тоже стукнул кулаком по колену.– Не понимаю: зачем они стали злые?

Когда утром Чудик проснулся, никого в квартире не было: брат Дмитрий ушел на работу, сноха тоже, дети – постарше играли во дворе, маленького отнесли в ясли.

Чудик прибрал постель, умылся и стал думать, что бы такое приятное сделать снохе.

Тут на глаза ему попалась детская коляска. «Эге!– воскликнул Чудик.– Разрисую-ка я ее!» Он дома так разрисовал печь, что все удивились. Нашел ребячьи краски, кисточку и принялся за дело. Через час все было кончено – коляску не узнать. По верху колясочки Чудик пустил журавликов – стайку уголком понизу,– цветочки разные, травку-муравку, пару петушков, цыпляток... Осмотрел коляску со все сторон – заглядение. Не колясочка, а игрушка. Представил, как будет приятно изумлена сноха, усмехнулся.

– А ты говоришь – деревня. Чудачка.– Он хотел мира со снохой.– Ребенок-то как в корзиночке будет.

Весь день Чудик ходил по городу, глазел на храмы, подолгу торчал у витрин. Купил катер племяннику, хорошенький такой катерок, белый, с лампочкой. «И его тоже разрисую»,– подумал.

Походил еще, поглядел, попил воды из автоматов... И присел отдохнуть на скамейку в парке. Только присел, слышит:

– Молодой человек... простите, пожалуйста.– Подошла красивая молодая женщина с портфелем.– Разрешите я займу минутку вашего времени?

– Зачем?– спросил Чудик. Женщина присела на скамейку.

– Мы в этом городе находимся в киноэкспедиции...

– Кино фотографируете?

– Да. И нам для эпизода нужен человек. Вот такого... вашего типа.

– А какой у меня тип?

– Ну... простой... Понимаете, нам нужен простой сельский парень, который в первый раз приезжает в город.

– Так, понимаю.

– Вы где работаете?

– Я приезжий... к брату приехал...

– А когда уезжаете?

– Не знаю пока. Я отдохнуть приехал.

– Мм... А у себя... в селе, да?.. В селе живете?

– Да.

– У себя в селе где работаете?

– Трактористом.

– Нам нужно, чтобы вы по крайней мере недели две здесь побыли. Есть такая возможность?

– Есть.

– Я хочу показать вас режиссеру... для... как вам попроще: чтобы убедиться, в том ли мы направлении ищем. Вы не возражаете? Это рядом, в гостинице.

– Пошли.

По дороге Чудик узнал, какие знаменитые артисты будут играть, сколько им платят...

– А этот тип – зачем приезжает в город?

– Ну, знаете, искать свою судьбу. Это, знаете, из тех, которые за длинным рублем гоняются.

– Интересно,– сказал Чудик.– Между прочим, мне бы сейчас длинный рубль не помешал: домишко к осени хочу перебрать. У вас всем хорошо платят?

Женщина засмеялась.

– Вы несколько рановато об этом.

Режиссер, худощавый мужчина лет за пятьдесят, с живыми, умными глазами, очень приветливо встретил Чудика. Пристально, быстро оглядел его, усадил в кресло.

Женщина вышла.

– Как вас зовут?

– Вася,– Чудик встал.

– Сидите, сидите. Я тоже сяду.– Режиссер сел напротив. Весело смотрел на Чудика.– Тракторист?

– Да нет, просто в колхозе...

– Любите кино?

– Ничего. Редко, правда, бывать приходится...

– Что так?

– Да ведь... летом почесть все время в бригаде, а зимой на кубы уезжаем.

– Это что такое?

– На лесозаготовки.

– Так, так... Вот какое дело, Василий: есть у нас в фильме эпизод: в город из деревни приезжает парень. Приезжает в поисках лучшей судьбы. Находит знакомых. А знакомство такое... шапочное: городская семья выезжала летом отдохнуть в деревню, жила в его доме. Это понятно?