Текст книги "Киноповести"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
Все это смахивало у воеводы на молитву. Его плохо слушали: вооружались, кто как и чем. Воеводе подвели коня, крытого попоной. Он не сел, пошел пешком к стене.
– Дерзайте, дети!
– Рады служить великому государю верою и правдою, не щадя живота, даже до смерти,– как-то очень уж спокойно откликнулся голова стрелецкий Иван Красулин.
– Куды он ударил, разбойник?
– На Вознесенские ворота.
– Туды, детушки! Дерзайте!
Трубили трубы к бою, звонили колокола; там и здесь слышались стрельба и отдаленный шум начавшегося штурма.
У Вознесенских ворот хоть и была стрельба с обеих сторон, но не особенно густая. Казаки за стеной больше шумели, чем лезли на стену.
– Да суды ли он ударил-то?– крикнул Михайло Прозоровский.
– А куды ж?
– А там что за шум?
Судьба города решалась там, куда показал младший Прозоровский,– в южной части. Там астраханцы подавали руки казакам и пересаживали через стены.
Только один упрямый пушкарь гремел из своей пушки подошвенного боя. Туда устремились несколько казаков, и пушка смолкла.
У Вознесенских ворот продолжалась борьба.
Вдруг в самом городе пять раз подряд выстрелила вестовая пушка и со всех сторон послышалось зловещее:
– Ясак! Ясак!– Город сдавался.
– Обманули!– чуть не плакал молодой Прозоровский.– Они там уж пустили их! А здесь нам глаза отводют.
– Измена!
Это был крик отчаяния и команда к избиению начальных людей. К этому времени подбежали и первые казаки.
Младший Прозоровский бросился с саблей навстречу им, но тотчас был убит наповал выстрелом в лицо.
Дворяне и приказные бросились наутек; небольшая группа сплотилась вокруг воеводы – отбивались.
– В кремль!– велел воевода.– В кремль пробивайтесь!
Тут его ударом копья в живот свалил Иван Красулин.
На Ивана кинулись было, но казаки быстро взяли его в свои ряды и потеснили приказных, и верных дворян, и стрельцов. И прибывало их, казаков, все больше и больше.
В свалке не заметили, как верный старый холоп поднял воеводу и унес.
Уже немного оставалось дворян, и стрельцов, и боярских детей, когда появился Степан. Он прихрамывал.
– В кремль!– тоже велел он.– Скорей, пока там не закрылись! Иван, останься – добей этих. В кремль! К утру его надо взять!
Стреляли по всему городу. Бой длился всю ночь. Кое-где занялись пожары.
Воеводу положили на ковер в соборной церкви в кремле. Он стонал.
Фрол Дура, пятидесятник конных стрельцов, стал в дверях храма с готовностью умереть, но не пустить казаков.
Прибежал митрополит. Склонился над воеводой, заплакал.
– Причаститься бы,– простонал воевода.– Все, святой отец. Одолел вор...
– Причащу, причащу, батюшка ты мой,– плакал митрополит.– Не вор одолел, изменники наши одолели. За грехи наши наказывает нас господь. За прегрешения наши. Измена кругом.
Начали сбегаться в храм приказные, стрелецкие начальники, купцы, дворяне, дети боярские, матери с детьми, девицы, дрожавшие за свою честь. Молились.
Двери храма были затворены еще железной решеткой. Храбрый Фрол стоял у входа с большим ножом.
Еще вбежали несколько дворян – последние.
– Вошли... Через Житный и Пречистенские ворота... Пречистенские вырубили. Все посадские к вору перекинулись, стрельцы...
В дверь (деревянную) забарабанили снаружи. Потом стали бить чем-то тяжелым, наверно бревном. Дверь затрещала и рухнула. Теперь сдерживала только решетка. Через решетку стали стрелять.
Одна пуля попала в ребенка на руках у матери. Мать завыла. Ужас смертный охватил осажденных.
Решетка подалась под ударами. Упала.
Фрола изрубили.
Воеводу подняли, вынесли из храма и положили на землю под колокольней. Дворян, купцов, стрельцов – всех, кроме женщин, вязали, выводили из храма и сажали рядком под колокольню.
Светало. Бой утихал. Только в отдельных местах еще слышались стрельба и крики.
С зарей появился Степан. Стремительно прошел к колокольне, остановился над лежащим воеводой... Он (Степан) был грязный, без шапки, кафтан в нескольких местах прожжен. Злой и возбужденный – глаза блестят.
Суд не сулил пощады.
– Здоров, боярин!– сказал.
Прозоровский глянул на него снизу, стиснул зубы от ненависти и боли, отвернулся.
– Тебе передавали, что я приду? Вот я пришел. Как поживает шуба моя? Как здоровье сынка моего, Макси?
Из храма вышел митрополит.
– Атаман, пожалей ранетова...
– Убрать!– велел Степан.
Митрополита взяли под руки и увели в храм.
– Разбойники!– крикнул он.– Как смеете вы касаться меня!
– Иди, отче, не блажи. Не до тебя.
– Принесите боярину шубу,– велел Степан.– Ему холодно. Знобит.
Побежали за шубой.
Огромная толпа астраханцев, затаив дыхание, следила за атаманом. Вот она, жуткая и желанная минута расплаты! Вот он, суд беспощадный.
И Разин был бы не Разин, если бы сейчас хоть на мгновение задумался – как решать судьбу ненавистного воеводы.
Принесли шубу (ту самую, которую выклянчил воевода) .
– Стань, боярин...– Степан помог Прозоровскому подняться.– От так... От какие мы хорошие, послушные. Болит? Болит брюхо у нашего боярина. Это ж кто же ширнул нашему боярину в брюхо-то? Ай-яй... Надевай-ка, боярин, шубу. Вот какие мы нарядные стали! Вот какие мы славные!.. Ну-ка, пойдем со мной, боярин. Пойдем мы с тобой высоко-высоко! Ну-ка, ножкой – раз!.. Пошли мы с боярином...
Степан повел Прозоровского на колокольню. Огромная толпа в полной тишине следила – медленно поднимала глаза выше и выше...
Степан и воевода показались наверху. Постояли немного, глядя на народ. Потом Степан сказал что-то на ухо воеводе, похоже, спросил. Тот покачал головой. Степан плечом толкнул его вниз.
Воевода грянул оземь и не копнулся.
Начался короткий суд над «лучшими» людьми города: дворянами, купцами, стрелецкими начальниками, приказными.
Степан шел вдоль ряда сидящих, спрашивал:
– Кто?
– Тарасов Лука, подьячий приказ…
Степан делал жест рукой – рубить. Следовавшие за ним казаки рубили.
– Кто?
– Сукманов Иван Семенов, гостем во граде...
Жест рукой. Сзади короткий, смачный удар с придыхом.
– Кто?
– Батюшка, не губи!...
– Кто?
– Сын боярский...
– Кх-эк!..
– Кто?
– Не скажу, вор, душегубец, раз...
– Ыык!
– Кто?
– Подневольный, батюшка. Крестьянин, с Самары, с приказу, с гумагами послан...
– Врет!– крикнули из толпы.– С Самары, только не крестьянин, а с приказу и суды в приказ послан...
– Кх-эк!..
Некоторых Степан узнавал.
– А-а! Подьячий! А зовут как, забыл...
– Алексей Алексеев, батюшка...
– За ребро, на крюк.
– Батюшка!.. Атаман, вечно богу молить буду и за детей...
Подьячего уволокли.
Еще одного узнал атаман – персидского князька, брата юной персиянки, бывшей наложницы своей.
– Князь?.. Засиделся ты здесь.– Жест рукой.
Удар сзади.
– Кто?..
У ног Степана, обгоняя его, заструился резвый ручеек крови.
– Где хоронить, батька?– спросили Степана.
– В монастыре. Всех – в одну братскую...
– И воеводу?
– Всех.
На площадь перед приказной палатой сносили всякого рода «дела», списки, выписи, грамоты... Еще один суд – над бумагами.
– Вали!.. В гробину их...– Степан успел хватить где-то зелена вина и был в том самом состоянии, когда никто не знал, что сделает он в следующую минуту.
– Все, батька!
– Запаляй!
Костер запылал.
– Звони!– заорал Степан.– Во все колокола!.. Весело, чтоб плясать можно. Бего-ом! Зарублю, черти!..
Зазвонили с одной колокольни, с другой, с третьей... Скоро все звонницы кремля вызванивали нечто веселое, игривое...
Степан сорвал шапку, хлопнул оземь и пошел с приплясом вокруг костра.
– Ходи!– заорал.
К нему подстраивались сзади казаки и тоже плясали: притоптывали, подбоченившись, приседали и «ухали» по-бабьи. Подбегали из толпы астраханцы, кто посмелей, тоже плясали.
– Ходи!– кричал Степан. Сам он «ходил» серьезно, вколачивал одной ногой... Странная торжественность была на его лице – какая-то болезненная, точно он после мучительного, долгого заточения глядел на солнце.
Плясали: Ус, Мишка Ярославов, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, дед Любим, Сенька Резаный, татарчонок, Шелудяк, Фрол Разин, Кондрат – все. Свистели, ухали.
Видно, жила еще в крови этих людей, горела языческая искорка – это был, конечно, праздник. Сожжение самого отвратительного, ненавистного, злого идола – бумаг.
Прибежал откуда-то Матвей.
– Ходи!.. Покажь ухватку, Рязань косопузая.
Матвей с удовольствием пошел, смешно семеня ногами.
Костер догорел.
Догадливый Иван Красулин катил на круг бочку с вином.
– Эге!.. Добре!– похвалил Степан.– Выпьемте, ка-заченьки!
Выбили в бочке дно; подходили, черпали чем попало – пили.
Астраханцы завистливо ухмылялись.
– Всем вина!– велел Степан.– Что ж вы стоите? А ну, в подвалы! Все забирайте! Дуваньте поровну, не обижайте друг дружку! Кого обидют, мне сказывайте!
– Дай дороги, черти дремучие!– раздался вдруг чей-то звонкий, веселый голос. Народ расступился, но все еще никого не видно.– Шире грязь – назем плывет!– звенел все тот же голос, а никого не видно.
И вдруг увидели: по узкому проходу, образовавшемуся в толпе, прыгает, опираясь руками о землю, человек. Веселый молодой парень, крепкий и красивый, с глазами небесного цвета. Ноги у него есть, но высохшие, маленькие.
– Атаман!.. Рассуди меня, батюшка, с митрополитом.
– Ты кто?
– Алешка Сокол. Богомаз.
– Так. Чего ж митрополит?
– Иконки мои не берет!– Алешка стал доставать из-за пазухи иконки в ладонь величиной.
Степан взял одну, посмотрел.
– Не велит покупать у меня!
– Пошто?
– А спроси его? Кто там?– Алешка показал снизу на иконку, которую Степан держал в руках.
– Где?
– На иконке.
– Тут?.. Не знаю.
– Исус! Вот. Так он говорит: нехороший у тебя Исус!
– Чем жа он нехороший? Исус как Исус...
– Во! Он, говорит, недобрый у тебя. Вели ему, батюшка, покупать у меня. Мне исть нечего.
Матвей взял у Алешки иконку, тоже стал разглядывать. Усмехнулся.
– Чего ты?– спросил Степан.
– Ничего.
– Как тебе Исус?
– Хороший Исус. Я б тоже такого намазал, если б умел. Строгий Исус. Привередничает митрополит...
– Где митрополит?– спросил Степан.
– В храме.
– Пошли, Алешка. Сейчас он нам ответит, чем ему твой Исус, не глянется.
– Ты-де обиженный, потому мажешь его такого,– рассказывал Алешка.– А я говорю: да ты что? Без ума, что ли, бьесся? Чо это я на его обиженный? Он, что ли, ноги мне отнял?
Митрополит молился перед иконой Божьей Матери. На коленях. Увидев грозного атамана, поднял руку, как для проклятия.
– Анчихрист!.. Душегубец! Земля не примет тебя, врага господня. Смерти не предаст.
– Молчи, козел! Пошто иконки Алешкины не велишь покупать?
– Ах ты, ябеда убогая!..– воскликнул изумленный митрополит.– К кому пошел жалиться-то?.. К анчихристу! Он сам его растоптал, бога-то...
– Отвечай!– Степан подступал к митрополиту.– Чем плохой Исус?
– Охальник! На кого голос высишь?!– сказал Иосиф.– Есть ли крест на тебе?
Степан болезненно сморщился, резко крутнулся и вышел от митрополита. Сел на табурет и смотрел оттуда пристально. Слушал.
– Чем плохой Исус, святой отче?– спросил Матвей.
Митрополит поднялся.
– Господь-бог милосердный отдал нам сына свово на смерть и муки... Злой он у тебя!– вдруг как-то даже с визгом, резко сказал он Алешке.– И не ходи и не жалься. Не дам бога хулить. Иисус учил добру и вере.– Митрополит выхватил у Алешки иконку и ткнул ею ему в лицо.– А этому впору нож в руки да воровать на Волгу. С им вон.– Иосиф показал на Степана.– Они живо сговорятся...
Степан пошел из храма.
– Конец тебе, святой отец,– сказал Матвей.
– Рука не подымется у злодея...
– У тебя язык подымается, подымется и рука. Чего разошелся-то?
– Да вот ведь!.. Во грех ввел!– Митрополит в сердцах ударил Алешку иконкой по голове и повернулся к Богородице.– Господи, прости меня, раба грешного, прости меня, матушка Богородица...
Алешка почесал голову.
– Злой... А сам-то не злой?
– Выведете из терпения!..
Вошел Степан. Вел с собой Сеньку Резаного.
– Кого тут добру учили?– спросил он, опять подступая к митрополиту.– Кто тут милосердный? Ты? Ну-ка, глянь суды!– Сгреб митрополита за грудки и подтащил к Сеньке.– Открой рот, Сенька. Гляди!.. Гляди, сучий сын! Где так делают? Можа, у тебя в подвалах? Ну, милосердный козел!– Степан крепко встряхнул Иосифа.– Всю Русь на карачки поставили с вашими молитвами, в гробину вас, в три господа-бога мать!.. Мужику голос подать не моги – вы тут как тут, рясы вонючие! Молись Алешкиному Исусу!– Степан выхватил из-за пояса пистоль.– Молись! Алешка, подставь ему свово Исуса.
Алешка подпрыгал к митрополиту, подставил иконку.
– Молись, убью!– Степан поднял пистоль.
Митрополит плюнул на иконку.
– Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!
Степана передернуло от этих слов...
Матвей упал перед ним на колени.
– Батька, не стреляй! Не искусись... Он – хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас. Он в святые лезет...
– Сука продажная,– усталым, чуть осипшим голосом сказал Степан, засовывая пистоль за пояс.– Июда. Правду тебе сказал Никон: Июда ты! Сапоги царю лижешь... Не богу ты раб – царю!– Степана опять охватило бешенство.
Иосиф усердно клал перед Богородицей земные поклоны.
Степан накалялся гневом все больше, но не знал, что делать. Сорвал икону Божьей Матери, трахнул ее об угол.
– Вот им, вашим богам!..
Алешка ахнул:
– Батька, не надо так...
– Бей, коли, руби все,– смиренно сказал Иосиф.– Дурак ты, дурак заблудший... Что ты делаешь?! Не ее ты ударил!– Он показал на икону.– Свою мать ударил, пес.
Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, начал рубить его.
– Господи, прости ему!– громко взмолился митрополит.– Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, господи.
– Ух, хитрый старик!– вырвалось у Матвея.
– Батька, не надо!– Алешка заплакал.– Страшно, батька...
– Прости ему, господи, поднявшему на тебя руку,– не ведает он...
Степан бросил саблю в ножны. Вышел из храма.
– Кто породил его, этого изверга! Не могла она его прислать грудного в постели...
Степан шагал через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали:
– Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич!
– Дай тебе бог много лет жить и здравствовать, заступник наш.
– С нами чару, батька?
– Гуляйте,– сказал Степан. И вошел в приказную палату.
Тут на столе, застеленном дорогим ковром, лежал мертвый Иван Черноярец. Ивана убили в ночном бою.
Никого в палате не было.
Степан тяжело опустился на табурет в изголовье Ивана.
– Вот... Ваня...– И задумался, глядя в окно. Вошел Фрол Разин.
– Там Васька разошелся... Про тебя в кружале орет что попало.
– Что орет?
– Он-де Астрахань взял, а не ты.. И Царицын он взял.
– Пень,– сказал Степан.– Здорово пьяный?
– Еле на ногах...
– Кто с им?
– Его все... Хохлачи, танбовцы... Чуток Ивана Красулина не срубил. Тот хотел ему укорот навести.
Степан вскочил, стремительно пошел из палаты.
– Сейчас он у меня Могилев возьмет.
Утром Степана разбудил Матвей.
– Степан! А Степан!.. Подымись-ка!
– А?
– Подымись, мол.
Степан приподнял тяжелую хмельную голову, огляделся вокруг. С ним рядом лежала женщина, блаженно щурила сонные глаза. Баба молодая, гладкая.
– Ты кто такая?– спросил Степан.
– Женка твоя.– Баба засмеялась.
– Тю...
– Иди-ка ты отсюдова!– сердито сказал Матвей бабе.– Развалилась... дура гладкая...
– Степан, застрель его,– сказала баба.
– Иди!– прикрикнул Степан.
Баба выпростала из-под одеяла крепкое тело, сладко потянулась.
– Ох, ноченька!.. Как только я вытерпела?
– Иди, сказали!– закричал Матвей.– Бесстыжая...
– На, поцалуй мою ногу.– Баба протянула Матвею ногу.
– Тьфу!..
Степан толкнул бабу с кровати.
Баба засмеялась, взяла одежонку и ушла в другую избу.
Степан спустил ноги с кровати, потрогал голову.
– Помнишь что-нибудь?– спросил Матвей.
– Найди вина чару.– Степан поискал глазами по избе.
Матвей достал из кармана темную плоскую бутыль, подал.
Степан отпил с жадностью, вздохнул:
– Ху!
– Степан, нельзя так...– Матвей изготовился говорить долго и внушительно.– Этак мы не токмо в Москву, а куды подальше сыграем – в гробину, как ты говоришь. Когда...
– Где Васька?– спросил Степан.
– Где Васька?.. Кто его знает? Сидит где-нибудь так же вот похмеляется. Ты помнишь, что было-то?
Степан поморщился.
– Не гнуси, Матвей. Тошно.
– Будет тошно! С Васькой вам разойтися надо. Пока, до беды-то. Вместе вам ее не миновать. Оставь его тут атаманом – куда с добром! И – уходить надо, Степан. Уходить, уходить. Ты человек войсковой – неужель не понимаешь? Сопьются все с круга!..
– «Понимаешь», «понимаешь»... А не дать погулять – это тоже обида. Вот и не знаю, какая беда больше: дать погулять или не дать.
– Смотрите маленько. Да сам-то поменьше пей. Дуреешь ты – жалко до слез.
– Опять учить пришел?
Матвей на этот раз почему-то не испугался.
– Маленько надо. Царем, вишь, мужичьим собираисся стать – вот и слушай: я мужик, стану тебе подсказывать – где не так.
– Каким царем?– удивился Степан.– Ты что?
– Вчерась кричал. Пьяный.– Матвей усмехнулся.– А знаешь, какой мужику царь нужон?
– Какой?– не сразу спросил Степан.
– Такой, чтоб не мешал мужикам. И чтоб не обдирал наголо. Тут и вся воля мужицкая: не мешайте ему пахать землю. Да ребятишек ростить. Все другое он сам сделает: свои песни выдумает, свои сказки, свою совесть и указы свои... Скажи так мужику, он пойдет за тобой до самого конца. Дальше твоих казаков пойдет. И не надо его патриархом обманывать – что он вроде с тобой идет.
Степан заинтересовался.
– А вот здесь у тебя промашка, хоть ты и умный: он, мужик твой...
– Твой тоже...
– Хрен с им, чей он! Он свово поместника изведет и подумает: хватит, теперь я вольный. А невдомек дураку: завтра другого пришлют. А если он будет знать, что с им патриарх поднялся да царевич...
– Какой царевич?*
– Алексей Алексеич.
– Он же помер!
– Кто тебе сказал?
– Да помер он!
– Врут. Он живой... Царь с боярами допекли его, он ушел от их. Он живой.
Матвей внимательно посмотрел на Степана. Понял.
– Во-он ты куды. Ушел?
– Ушел.
– И к тебе пришел?
– И ко мне пришел. А к кому больше?
– Знамо дело, больше некуда. Про Гришку Отрепьева слыхал?
– Про Гришку?– Степан задумался, пораженный какой-то сильной, нечаянной мыслью.– Слыхал про Гришку, слыхал... Как бабу-то зовут? Женку-то мою...
– Ариной.– Матвей засмеялся.
– Арина.
Арина вошла, одетая в дорогие одежды.
– Чаво, залетка моя? Чаво, любушка...
– Тьфу!..– обозлился Степан.– Перестань! Сходи передай казакам: пускай найдут Мишку Ярославова. Чтоб бегом ко мне!
Степан надел штаны, чулки. Заходил по горнице.
– А какой бог мужику нужен?– спросил.
– Бог?..– Теперь Матвей задумался.
– Ну?
– Да вот думаю. Какой-то, знаешь, такой, чтоб мне перед им на карачках не ползать. Свойский. Как сосед мой... Был у меня в деревне сосед. Старик. Вот такого б...
– Что ж старик?
– Старик знатный. Тот говорил: я сам себе бог.
– Умный старик.
– Славный старик. Помер, царство небесное. Вот такого я б не боялся. А ишшо – понимал бы я его. Того вон,– Матвей посмотрел на божницу,– не понимаю. Всю жисть он меня пужает, а за что – не пойму.
Степан остановился перед Матвеем.
– А меня-то правда ли любишь?– спросил тот.
– Как это?..
– Вчерась говорил, что жить без меня не можешь,– Матвей искренне засмеялся.
Вошел Мишка Ярославов.
– Здорово ночевал, батька!
– Здоров. Садись, пиши.
Мишка нашел бумагу, чернила, перо...
– «Брат!» – стал диктовать Степан, прохаживаясь по горнице.
– Это кому ты?
– Шаху персицкому. «Брат! Бог этой ночью посоветовал мне хорошее дело. Я тебя чтой-то полюбил. Значит, надо нам с тобой соединиться против притеснителей...».
– Погоди маленько,– сказал Мишка.– Загнал. «Притеснителей»... Дальше.
– «Я прикинул в уме: кто больше мне в дружки годится? Никто. Только ты. Посылаю к тебе моих послов и говорю: давай учиним союз. Я считаю, что у тебя хватит ума и ты не откажесся от такого выгодного мово предложения. Заране знаю, что ты с великой охотой согла-сисся со мной. У меня бесчисленное войско и столько же богатства всякого, но есть нуждишка в боевых припасах. А также в прочих припасах, чтоб кормить войско. У тебя всяких припасов много...».
– Погодь, батька. «Много»... Так?
– «У тебя припасов много, даже лишка есть, я знаю. Удели часть своему другу, я заплачу тебе. Я не думаю, чтоб тебе отсоветовали прислать это мне. Но если так получится, то знай: скоро увидишь меня с войском в своей земле: я приду и возьму силой, что ты по дурости не захочешь дать добровольно. А войска у меня – двести тыщ».
– Так,– сказал Мишка.
– «Так что выбирай: или ты мне друг, или я приду и повешу тебя». Печать есть у нас?
– Своей нету. Я воеводину прихватил тут...
– Притисни воеводину. Надо свою заиметь.
– Заимеем, дай срок.
– Собери сегодня всех пищиков астраханских: писать письма в городки и веси. Много надо! Разошлем во все стороны.
– Когда же вверх-то пойдем?– спросил Матвей.
– Пойдем, Матвей. По Иване панихиду справим да пойдем.
...Царские палаты в Кремле.
Думный дьяк читает царю и его ближайшему окружению обширное донесение, составленное из сведений, полученных из района восстания.
– «...А был он, Стенька, в Астрахани недели две и пошел на Царицын Волгою. И после себя оставил он, Стенька, в Астрахани товарищев своих, воровских казаков, с десятка по два человек, а с ними, воровскими казаками, оставил в Астрахани начальным человеком товарища свово Ваську Уса.
А от Астрахани он, вор Стенька, до Царицына шел Волгою две недели.
А богу он, вор Стенька, не молится, и пьет безобразно, и блуд творит, и всяких людей рубит без милости своими руками. И говорит, и бранит московских стрельцов, и называет их мясниками: вы-де, мясники, слушаете бояр, а я-де вам чем не боярин?
А из Саратова к ему прибегают саратовцы человека по два и по три почасту и говорят ему, чтоб он шел к им под Саратов, не мешкав, а саратовцы – городские люди – город Саратов ему, Стеньке, сдадут, только-де в Саратове крепится саратовский воевода».
Дьяк кончил вычитывать. Однако было у него в руках что-то еще...
– Что?– спросил царь.
– Письмо воровское...
– Ну?
Дьяк стал читать:
– «Грамота от Степана Тимофеича от Разина.
Пишет вам Степан Тимофеич всей черни. Кто хочет богу, да государю послужить, да великому войску, да и Степан Тимофеичу, и я выслал казаков, и вам бы заодно изменников вывадить и мирских кровопивцев вывадить. И мои казаки како промысел станут чинить и вам бы иттить к ним в совет, и кабальныя и апальныя шли бы в полк к моим казакам».
Саратов сдался без боя. Степан велел утопить тамошнего воеводу Кузьму Лутохина. В городе введено казацкое устройство, атаманом поставлен сотник Гришка Савельев.
Не задерживаясь в Саратове, Степан двинул выше – на Самару. Он торопился. Шли с поразительной быстротой.
В последнее время, когда восстание начало принимать – неожиданно, может быть, для него самого – небывалый размах, в поведении Степана обнаружилась какая-то одержимость. Страшное нетерпение охватило его: все, что вольно или невольно мешало ему направлять события на свой лад, вызывало его ярость. Устремленная к далекой цели неистребимая воля его, как ураган, подхватила и его самого, и влекла, и бросала в стороны, и опять увлекала вперед.
Приходили новые и новые тысячи крестьян. Поднялась мордва, чуваши... Теперь уже тридцать тысяч шло под знаменем Степана Разина. Полыхала вся Средняя Волга.
Остановились на короткий привал: сварить хлебова и немного передохнуть.
– Загнал, батька.
– Куды он торопится-то?– переговаривались гребцы.– Али до снега на Москву поспеть хочет?
– Оно не мешало б...
– По мне, и в Саратове можно б зазимовать. Я там бабенку нашел... мх... Сладкая... Жалко, мало там постояли.
Атаману разбили на берегу два шатра. В один он позвал есаулов, татарских главарей, от мордвы – Асана Карачурина, Акая Боляева...
– Вот чего... Я их объявляю.
– Степан...– заговорил было Матвей.
– Молчи!– повысил голос Степан.– Я твою думку знаю, Матвей.
– Зря не даешь ему сказать,– упрекнул Федор.– Он...
– Я спрашиваю не его!
– Какого черта зовешь тада!– рассердился Федор.– Никому рта не даешь открыть. Не зови тада.
– Не прячься за других. Как думаешь? Говори.
– Что это – курице голову отрубить?.. «Говори». С бабой в постеле я ишшо туды-суды – поговорю. И то – мало. Не умею, не уродился таким. А думаю я с Матвеем одинаково: на кой они нам черт сдались? Собаке пятая нога. У нас и так вон уж сколь – тридцать тыщ.
– Говорить не умеет! А нагородил с три короба. Тридцать тыщ – это мало. Надо три раза по тридцать. Там пойдут города не чета Царицыну да Саратову.
– Они же идут! Они же не... это... не то что – стало их тридцать, и все, и больше нету. Две недели назад у нас пятнадцать было.
– Как ты, Ларька?
– Да меня тоже воротит от их. На кой?..
– Ни дьявола не понимают!– горестно воскликнул Степан.– Иди воюй с такими!
– Чего не понимаем?
– Так будут думать, что сам я хочу царем на Москве сесть. А когда эти появются,– стало быть, не я сам, а наследного веду на престол.
– Ты поменьше кричи везде, что не хошь царем быть, вот и не будут так думать,– посоветовал Матвей.
– Пошел ты!..
– Я-то пойду, а вот ты с этими своими далеко ли уйдешь. Мало ишшо народ обманывали! Нет!.. И этому обмануть надо.
– Для его ж выгоды обман-то.
– А все-то как? Все для его выгоды. А чего так уж страшисся-то, если и подумают, что царем хошь стать? Ну, царем.
– Какое нам дело – кем ты там станешь?
– Вам нет дела – другим есть.
– Кому?
– Стрельцам, с какими нам ишшо придется столкнуться. Им есть дело: то ли самозванец идет, то ли ведут коренного царевича на престол. Сам про Гришку говорил...
– Да пусть будут!– воскликнул Ларька.– Мы что, с рожи, что ль, спадем? Объявляй.
– Не то дело, что будут,– упрямился Матвей.– Царевич-то помер – вот и выдет, что брешем мы. А то бояры не сумеют стрельцам правду разъяснить! Эка!.. Сумеют, а мы в дураках окажемся с этим царевичем.
– Боярам веры мало.
– А на Москве как? На Москве-то знают, что царевич в земле.
– До Москвы ишшо дойтить надо. А там видно будет. Будет день, будет пища. Зовите казаков, какие поблизости есть. Объявляю. Как думаешь, Асан?
– Как знаешь, батька,– отвечал татарский мурза.– Объявляй.
Казаки – рядовые, десятники, какие случились поблизости от шатра атамана,– заполнили шатер. Никто не знал, зачем их позвали. Степана в шатре не было (он вышел, когда стали приходить казаки).
Вдруг полог, прикрывающий вход в шатер, распахнулся... Вошел Степан, а с ним... царевич Алексей Алексеевич и патриарх Никон.
Царевич и патриарх поклонились казакам. Те растерянно смотрели на них.
– Вот, молодцы, сподобил нас бог – гостей послал,– заговорил Степан.– Этой ночью пришли к нам царевич Алексей Алексеевич и патриарх Никон. Ходили слухи, что царевич помер: это боярская выдумка, он живой, вот он. Невмоготу ему стало у царя, ушел он от суровостей отца и от боярского лиходейства. Теперь самое время нам заступиться за его. Все. Это я вам хотел сказать. Идите. Царевич и патриарх с нами будут.
Казаки, изумленные диковинной вестью, стали расходиться. Разглядывали «высоких» гостей...
Когда рядовые вышли, Степан сел, велел садиться патриарху и царевичу.
– Садись, патриарх. И ты, царевич... Сидайте. Выпьем теперь.
Есаулы тоже с любопытством разглядывали старика и юношу.
– Налей, Мишка.
Мишка Ярославов налил чары, поднес первым патриарху и царевичу.
– Ты пьешь?– спросил он юношу.
– Давай,– сказал тот. И покраснел.
Патриарх хлопнул чару и крякнул:
– Кхух.. Ровно ангел по душе прошел босиком.
Казаки засмеялись.
– Приходилось, когда владыком-то был? Небось все заморское пивал?
Старик прищурил умные, хитрые глаза.
– Пивали, пивали... Ну-к, милок, подниси-к ишшо одну – за церкву православную.– Выпил и опять крякнул: – От так ее! Кхэх! Ну, Степан Тимофеич, чего дальше?
Степан с усмешкой наблюдал за стариком.
– Сейчас на струги пойдем. Тебе, владыка, черный, тебе, царевич,– красный. Вот и будете там.
В шатер заглянули любопытные, но войти не посмели.
– Пошло уж,– удовлетворенно сказал Степан.– Ну, с богом.
Вышли из шатра втроем: Степан, царевич и патриарх. Направились к берегу, где приготовлены были два стружка с шатрами – один покрыт черным бархатом, другой – красным.
Степан шел впереди, на виду у всего войска, что-то рассказывал гостям.
Со всех сторон на них глядели казаки, мужики, посадские, стрельцы. Все тут были: русские, хохлы, запорожцы, мордва, татары, чуваши. Глядели, дивились.
Степан проводил гостей до стружков, поклонился. Гости взошли на стружки и скрылись в шатрах.
И опять царские палаты. И «говорит» бумага:
– «...А самареня своровали, Самару ему, вору, сдали. И хочет он, вор Стенька Разин, быть кончее под Синбирск на Семен день (1 сентября) и того часу хочет приступать к Синбирску всеми силами, чтоб ему, вору, Синбирск взять до приходу в Синбирск кравчего и воеводы князя Петра...»
И грянул бой...
Князь Барятинский пришел к Симбирску раньше Степана. Степан знал это.
Подойдя к городу, он свел своих на берег, построил в боевой порядок и повел в наступление на царево войско.
Барятинский приказал подпустить казаков близко и тогда только ударил.
Бой был упорный.
Люди перемешались, не могли отличить своих от чужих.
Войско Барятинского было более организованно и, естественно, лучше вооружено. Разинцев было больше, и действовали они напористее, смелее.
Степан вел донцов. С мордвой, чувашами и татарами были Федор Сукнин и Ларька Тимофеев. Татары, мордва воевали своим излюбленным способом – наскоком. Ударившись о ряды стрельцов, большинство которых было уже обучено по европейскому образцу, они рассыпались и откатывались. Ларька, Федор и другие есаулы и сотники опять собирали их, налаживали мало-мальский порядок и вели снова в бой. Степан хорошо знал боевые качества своих инородных союзников и отдал к ним лучших есаулов. Есаулы матерились до хрипа, собирая текучее войско, орали, шли при сближении с врагом в первых рядах... В этом бою погиб Федор Сукнин.
Донцы стояли насмерть. Они не уступали врагу в организованности, а искусства драться им было не занимать.
Барятинский отступал.
Степан был в гуще сражения. Он отвлекался, только чтобы присмотреть, что делается с флангов – у мужиков. С мужиками тоже были казачьи сотники и верные стрельцы астраханские, царицынские и других городов. Мужики воинское искусство восполняли нахрапом и дерзостью, но несли большой урон.
Степан взял с собой с десяток казаков, пробился к ним, встал с казаками в первые ряды и начал теснить стрельцов.
– Не валите дуром!..– кричал он.– Не молотьба вам! Матвей!
– Ой, батька!
– Прибери поздоровей с жердями-то – ставь в голову! А из-за их – кто с топорами да с вилами,– пускай из-за их выскакивают. Рубнулись – и за жерди! А жердями пускай все время работают. Меняй, если пристанут! Взял?
– Взял, батька!.. Не слухают только они меня.
