Текст книги "Киноповести"

Автор книги: Василий Шукшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

– Перелобань одного-другого – будут слухать.

– Батька!– закричали со стороны казаков.– Давай к нам! У нас веселее!

Дед Любим был с молодыми казаками.

– Минька!.. Минька, паршивец!– кричал он.– Не забывайся! Оглянись – кто сзади-то?!

– Чую, диду!

– Ванька!.. Отойди замотай руку!

– Сейчас!.. Маленько натешусь.

– Не забывайтесь, чертяки!

Так учил дед Любим своих питомцев. А случилось, что забылся сам атаман. Увлекся и оказался один в гуще вражеского войска. Оглянулся... Солдаты, окружавшие его, сообразили, кто это. Стали теснить дальше от разинцев.

– Ларька!– крикнул Степан.

С добрый десяток солдат кинулся к нему. Один прыгнул сзади, сшиб Степана с ног и стал ломать под собой, пытаясь завернуть руки за спину.

Ларька услышал крик атамана, пробился с полусотней к нему. И поспел. Застрелил солдата над ним.

Степан поднялся – злой и помятый.

– Чего вы там?!– заорал.– Атаману ноги на шее завязывают, а они чешутся!..

– Стерегись хошь маленько!– тоже сердито крикнул Ларька.– Хорошо – услыхал... Не лезь в кучу!

– Что мордва твоя?

– Клюем! Наскочим – опять собираю... Текут, как вода из ладошки.

– М-ых!.. Войско. Не сварить нам с ими каши, Ларька! Побудь с казаками, я сам пойду туда.

...Мордва и часть мужиков с дрекольем опять отбегали от сражения.

Степан и с ним десятка два казаков остановили их.

– ...В гробину вас!.. В душу!– орал Степан.– Куды?!– Двух-трех окрестил кулаком по уху.– Стой!

Инородцы и мужики остановились.

Степан построил их так, чтоб можно было атаковать, и стал объяснять:

– Сейчас наскочим – первые пускай молотют сколько есть духу. Пристали – распадайся, дай другим... А сами пока зарядись, у кого есть чего, передохни. Те пристали – распадись, дай этим. Чтоб напереду всегда свежие были. И не бегать у меня! Казаков назад поставлю, велю рубить! Кого боитесь-то?! Мясников? Они только в рядах мастаки – топорами туши разделывать! А здесь они сами боятся вас. Ну-ка!.. Не отставай!..

Наскочили. Заварилась каша... Молотили оглоблями, жердями, рубились саблями, кололись пиками, стреляли...

А уже вечерело. И совсем стало плохо различать, где свои, где чужие.

– Круши!– орал Степан.– Вперед не суйся – ровней! А то от своих попадет.

– Ровней, ребятки!– покрикивал дед Любим.– Ровней, сизые!

Степану прострелили ногу. Он, ругаясь, выбрался из свалки, взошел, хромая, на бугорок. Ему помогли стащить сапог.

Подошел плотный и окровавленный Ларька.

– Куды?.. В ногу?– спросил он.

– В ногу.

– Хватит, что ль? Не видно стало...

– Погодь. Пускай сам отойдет.

– Отходит уж.

– Ну, вели и нашим униматься.

...Битва долго еще ворочалась, гудела, гремела, кричала, брызгала в ночи огнями выстрелов. Но постепенно затихала.

На совет к атаману собрались есаулы.

– Барятинский отходит к Тетюшам.

– Добре. Городок надо брать. Пока подойдут Урусов с Долгоруким, нам надо в городке быть. Брать надо. Иначе хана нам тут с мужиками...

– Обождать бы, батька. А ну, хитрит Барятинский?

– Не хитрит. Знает теперь: одному ему нас не одолеть. А других нам в открытом поле ждать негоже: пропадем с мужиками. Горе луковое – не вояки. Отводите потихоньку к острожку. Был там кто-нибудь?

– Были!– откликнулись из группы есаулов.– Сдадут острожок. А рубленый город надо приступом доставать.

– Будем доставать. Готовьте приметы. Сено, солому, дранку – подожгем. Лестницы вяжите... Не давайте людям охлаждаться. Там отдышимся. Взять надо городок!

Наступила роковая ночь.

В темноте Степан подвел войско к посадской стене, где был острог, и повел на приступ. Со стены и с вала выстрелили по ним холостыми зарядами (пыжами), и разинцы скоро одолели первую оборонительную черту.

Части войска Степан велел укрепить стену и расставить на ней пушки (на случай, если Барятинский вздумает вернуться и помешать штурму), остальных бросил на стены городка.

Начался штурм.

Стены и городок пытались зажечь. По ним стреляли горящими поленьями, калеными ядрами... Несколько раз в городке вспыхивали пожары. Симбирцы тушили их. То и дело в разных местах занималась огнем и стена. Осажденные свешивали с нее мокрые паруса и гасили пламя. А в это время казаки подставляли лестницы, и бой закипал на стенах. Упорство тех и других было свирепое, страшное. Новые и новые сотни казаков упорно лезли по шатким лестницам... В них стреляли, лили смолу, кипяток. Зловещие зарева огней то здесь, то там выхватывали копошащиеся толпы штурмующих.

Разин сам дважды лазал на стену. Оба раза его сбивали оттуда. Он полез в третий раз... Ступил уже на стену, схватился с тремя стрельцами на саблях. Один изловчился и хватил его по голове. Шапка смягчила удар, но он был все-таки достаточно силен, чтобы на некоторое время вывести атамана из строя, ослабить его неукротимую волю.

Ларька и на этот раз выхватил его из беды.

Рану наскоро перевязали. Степан очухался. Скоро ен снова был на ногах и бросал на стены новых и новых бойцов.

Урон разинцы несли огромный.

– Городок надо взять!– твердил Степан.

Беспрерывно гремели пушки; светящиеся ядра, описывая кривые траектории, падали в городке. Точно так же летели туда горящие поленья и туры (пучки соломы с сухой драниной внутри). Со стены беспрерывно гремели выстрелы.

Под стены подвозили возы сена и зажигали. Со стен лили воду.

...К Степану привезли переметчика из города.

– Ну?– спросил Степан.

– Хочут струги ваши отбить.

– А?!

– Хочут струги отбить! Вылазкой!.. С той стороны.

Степан оскалил стиснутые зубы, огляделся...

– Ларька! Мишка! Кто есть?!..

– Мишку убили!– откликнулся подбежавший сотник.– Федора тоже.

– К стружкам!– велел ему Степан.– Бери сотню – и к стружкам! Бегом!

В это время со спины разинцев, от Синяги-реки, послышались отчаянный шум и стрельба. И сразу со всех сторон закричали казаки:

– Обошли, батька! Долгорукий с Урусовым идут!..

– Ларька!

– Здесь, батька!

– Собери казаков... Не ори только. К Волге – в стружки. Без шума!

– Чую, батька.

– Найдите Матвея.

Матвея скоро нашли.

– Стойте здесь, Матвей. Я пойду с казаками навстречу пришлым...

– Как же, Степан?.. Ты что?!

– Стой здесь!– Степан был бледный и слабо держался на ногах.

Матвей понял, что их оставляют одних.

– Мужики!!!– заполошно заорал он и бросился было к стене, к мужикам. Ларька догнал его, сшиб с ног, хотел зарубить, Степан не дал. Матвею сунули кляп в рот и понесли к берегу.

Скоро казаков никого у стены не было.

Штурм продолжался.

Матвей очнулся только в струге.

Светало.

Сотни три казаков молча, изо всех сил гребли вниз по Волге.

Матвей огляделся... И все вспомнил. И все понял. И заплакал. Тихо, всхлипами.

– Не скули,– сказал Степан негромко.

– Ссади меня,– попросил Матвей.

– Я ссажу тебя!.. На дно вон. Матвей умолк.

И все тоже молчали.

– Придем в Самару – станем на ноги,– заговорил Степан, ни к кому не обращаясь.– Через две недели нас опять тридцать тыщ станет.

– Сколько их там легло-о!– как-то с подвывом протянул Матвей.– Сколько их полегло, сердешных!..

– Ихная кровь отольется,– сказал Степан.

– Кому?

– Скоро отольется!

– Да кому?!

Ларька выхватил вдруг саблю и замахнулся на Матвея:

– Молчи, собака!

Степан оглянулся, пристально посмотрел на Матвея.

– Кто виноватый, Матвей?

– Ты, Степан.

Степан побледнел еще больше, с трудом поднялся, пошел к Матвею.

– Кто виноватый?

– Ты!

Степан подошел вплотную к истерзанному горем Матвею.

– Ты говорил: я не буду виноватый...

– Зачем бежим?! Их там режут, колют сейчас, как баранов!.. Зачем бросил их! Ваське пенял, что он мужиков бросил... Сам бросил! Бросил! Бросил!

Степан ударил его. Матвей упал на дно стружка, поднялся, вытер кровь с лица. Сел на лавку. Степан сел рядом.

– Они пока одолели нас, Матвей. Дай с силами собраться... Кто ты? Сейчас прибежим в Самару, соберемся... Нет, это не конец. Что ты! Верь мне...

– Все изверилось у меня, вся кровь из сердца вытекла. Сколько их там!.. Милые...

– Больше будет. Астраханцы придут... Васька с Федькой, самарцы, царицынцы... На Дон пошлем. Алешку Протокина найдем. К Ивану Серку напишем...– Степан опять говорил как будто сам с собой, проборматывал.

– Не пойдут они теперь за тобой. Они удачливых атаманов любют. А тебя сбили... Не пойдут теперь.

– Врешь!

Стали выше Самары.

Степан послал Ларьку с казаками в город – проведать. Сам ушел от стругов, сел на берегу.

Это было то место, где совсем недавно стояло его войско. Еще всюду видны были следы стоянки лагеря.

Мрачно и пристально смотрел Степан на могучую реку.

Вдали на воде показались какие-то странные высокие предметы. Они приближались. Когда они подплыли ближе, Степан разглядел, что это.

Это были плоты-виселицы. На плоту было торчмя укреплено бревно с большой крестовиной наверху. И на этих крестовинах гроздьями – по двадцать-тридцать – висели трупы. Плотов было много. И плыли они медленно и торжественно.

Степан не отрываясь смотрел на них.

Подошел Матвей, тоже сел. И тоже стал смотреть на плоты. Лица обоих были бледны, в глазах – боль. Долго смотрели.

– Считай,– тихо сказал Степан.– За каждого здесь – пятерых вешать буду.

– Кого считать!– так же тихо откликнулся Матвей.– Все наше войско тут. Только не на Дону наше спасение, Степан. Нет.

– Где жа?

– Там,– Матвей показал на плоты.– Откудова они плывут.

Подскакал на коне Ларька.

– Не пускает Самара.

– Как?!– Степан вскочил.– Как?

– Закрылась.

– Взять!!! Раскатать по бревну, спалить дотла!..

– С кем возьмешь-то?! Взять. Перевернулось там все... Побили наших...

Степан растерянно оглянулся.

Уже только сотни две казаков скачут верхами приволжской степью. Скачут молча. Впереди – Разин, Ларька Тимофеев, дед Любим, несколько сотников.

Еще город на пути – Саратов.

Степан опять послал Ларьку. И опять ждет...

Подъехал Ларька.

– Не открыли.

– В Царицын,– сказал Степан.– Там Пронька. Саратов потом сожгем. И Самару!.. И Синбирск!! Все выжгем, в гробину, в кровь!!– Он крутился на месте, стал хватать ртом воздух.– Всех на карачки поставлю, кровь цедить буду!.. Не меня,– он рванул одежду на груди,– не меня змей сосать будет! Сам сто лет кровь лить буду!..

Ларька и Матвей схватили его за руки. Он уронил голову на грудь, долго стоял так. Поднял голову – лицо в слезах. Сказал негромко:

– В Царицын.

– Плохой ты, батька... Отдохнуть ба.

– Там отдохнем. Там нет изменников.

Теперь уже полторы сотни скачет осенней сухой степью.

Степан действительно очень плох.

На этом перегоне вечерней порой у него закружилась голова, он потерял сознание и упал с коня.

Очнулся Степан в каком-то незнакомом курене. Лежит он на широкой лежанке, с перевязанной головой. Никого нет рядом. Он хотел позвать кого-нибудь... застонал.

К нему подошел Матвей Иванов.

– Ну, слава те, господи! С того света...

– Где мы?

– На Дону на твоем родимом.– Матвей присел на лежанку.– Ну, силы у тебя!.. На трех коней.

– Ну?– спросил Степан, требовательно глядя на Матвея.– Долго я так?..

– Э-э!.. Я поседел, наверно. Долго!– Матвей оглянулся на дверь и заговорил, понизив голос, как если бы он таился кого-то: – А Волга-то, Степушка, горит. Горит, родимая! Там уж, сказывают, не тридцать, а триста тыщ поднялось. Во как! А атаманушка тут – без войска. А они там, милые,– без атамана. Я опять бога любить стал: молил его, чтоб вернул тебя. Вот – послушал. Ах, хорошо, Степушка!.. Славно! А то они понаставили там своих атаманов: много и без толку.

– А ты чего так – вроде крадисся от кого?

– На Дон тебя будут звать...– Матвей опять оглянулся на дверь.– Жена тут твоя, да Любим, да брат с Ларькой наезжают...

– Они где?

– В Кагальнике сидят. Хотели тебя туды такого, мы с дедкой не дали. Отстал от тебя Дон – и плюнь на его. Ишшо выдадут. На Волгу, батька!.. Собери всех там в кучу – зашатается Москва. Вишь, говорил я тебе: там спасение. Не верил ты все мужику-то, а он вон как поднялся!.. Ох, теперь его нелегко сбороть.

– А на Дону что?

– Корней твой одолел. Кагальник-то хотели боем взять – не дались. Бери сейчас всех оттудова – и...

– Много в Кагальнике?

Не терпелось Степану начать разговор деловой – главный.

– Ларька, говори: какие дела? Как Корнея приняли?

– Ничо, хорошо. Больше зарекся.

– Много с им приходило?

– Четыре сотни. К царю они послали. Ивана Авер-киева.

– Вот тут ему и конец, старому. Я его миловал сдуру... А он додумался: бояр на Дон звать. Чего тут без меня делали?

– В Астрахань послали, к Серку писали, к нагаям...

– Казаки как?

– На раскорячку. Корней круги созывает, плачет, что провинились перед царем...

– Через три дня пойдем в Черкасск. Я ему поплачу там...

– Братцы мои, люди добрые,– заговорил Матвей, молитвенно сложив на груди руки,– опять вить вы не то думаете. Опять вас Дон затянул. Вить война-то идет! Вить горит Волга-то! Вить там враг-то наш – на Волге! А вы опять про Корнея свово: послал он к царю, не послал он к царю... Зачем в Черкасск ехать?

– Запел!– со злостью сказал Ларька.– Чего ты суесся в чужие дела?

– Какие же они мне чужие?! Мужики-то на плотах – рази они мне чужие?

Тяжелое это воспоминание – мужики на плотах. Не по себе стало казакам.

– Помолчи, Матвей!– с досадой сказал Степан.– Не забыл я тех мужиков. Только думать надо, как лучше дело сделать. Чего мы явимся сейчас туда в три сотни? Ни себе, ни людям...

– Пошто так?

– Дон поднять надо.

– Опять за свой Дон!.. Да там триста тыщ поднялось!..

– Знаю я их, эти триста тыщ! Сегодня триста, завтра – ни одного.

– Выдь с куреня!– приказал Ларька, свирепо глядя на Матвея.

– Выдь сам!– неожиданно повысил голос Матвей.– Атаман нашелся. Степан... да рази ж ты не понимаешь, куда тебе сейчас надо? Вить что выходит-то: ты – без войска, а войско – без тебя. Да заявись ты туда – что будет-то! Все Долгорукие да Барятинские навострят лыжи. Одумайся, Степан...

– Мне нечего одумываться!– совсем зло отрезал Степан.– Чего ты меня, как дитя малое, уговариваешь? Нет войска без казаков! Иди сам воюй с мужиками с одними.

– Эхх!– только сказал Матвей.

– Все конные?– вернулся Степан к прерванному разговору.

– Почесть все.

– Три дня на уклад. Пойдем в гости к Корнею.

Ночью в землянку к Матвею пришел Ларька.

– Спишь?

– Нет,– откликнулся Матвей и сел на лежанке.– Какой тут сон...

– Собирайся, пойдем: батька зовет.

– Чего это?.. Ночью-то?

– Не знаю.

Матвей внимательно посмотрел на есаула... И страшная догадка поразила его. Но еще не верилось.

– Ты что, Лазарь?..

– Что?

– Зачем я ему понадобился ночью?

– Не знаю.– Ларька упорно не смотрел на Матвея.

– Не надо, Лазарь... Лишний грех берешь на душу.

– Одевайся!– крикнул Лазарь.

Матвей встал с лежанки, прошел в угол, где теплилась свечка, склонился к сундучку, который повсюду возил с собой. Достал из него свежую полотняную рубаху, надел... Опять склонился к сундучку. Там – кое-какое барахлишко: пара свежего белья, иконка, фуганок, стамеска, молоток – он был плотник. Это все, что он оставлял на земле. Он перебирал руками свое имущество... Не мог подняться с колен.

– Ну!

Матвей словно не слышал окрика, все перебирал инструменты. Он плакал.

Утром Ларька доложил Степану:

– Этой ночью... Матвей утек.

– Как?

– Утек. Кинулись сейчас – нигде нету. К мужикам, видно, своим – на Волгу.

Степан пристально посмотрел на верного есаула.

– Зря,– сказал он.– Не надо было. Самовольничаешь!

Ларька промолчал.

Через три дня три сотни казаков во главе с Разиным скакали правым берегом Дона, вниз, к Черкасску. «В гости» к Корнею.

Опять – движение, кони, казаки, оружие... Резковатый, пахучий дух ранней весны. И не кружится голова от слабости. И крепка рука. И близок враг – свой, «родной», знакомый.

Может, это начало?

Черкасск закрылся.

Затанцевали на конях под стенами.

– В три господа-бога!..– ругался Степан. Но сделать уже ничего нельзя было – слишком мало силы, чтобы пробовать брать хорошо укрепленный городок приступом.

Трижды посылал Степан говорить с казаками в городе.

– Скажи, Ларька: мы никакого худа не сделаем. Надо ж нам повидаться! Что они, с ума там посходили? Своих не пускают...

Ларька подъезжал близко к стене, переговаривался. И привозил ответ:

– Нет.

– Скажи,– накалялся Степан,– если они, в гробину их, будут супротивничать, мы весь городок на распыл пустим! Всех в Дон посажу! А Корнея на крюк за ребро повешу. Живого закопаю! Пусть они не слухают его, он первый изменник казакам, он продает их царю. Рази они совсем сдурели, что не понимают!

Ларька подъезжал опять к стене и опять долго толковал с казаками, которые были на стене. И привозил ответ:

– Нет. Ишшо сулятся стрельбу открыть. Одолел Корней.

– Скажи,– велел в последний раз Степан,– мы ишшо придем! Мы придем! Плохо им будет! Плохо будет! Кровью они плакать будут за уговоры Корнеевы. Скажи им, что они все там проданы с потрохами! И если хоть одна сука в штанах назовет себя казаком, то пусть у того глаза на лоб вылезут! Пусть там над ими малые дети смеются!

Ехали обратно. Не радовала близкая весна, не тревожил сердце родной, знакомый с детства милый простор.

Нет, это, кажется, конец.

Астрахань не слала гонцов. Серко молчал. Алешка Протокин затерялся где-то в степях Малого Нагая.

Степан бросился в верхние станицы поднимать казаков, заметался, как раненый зверь в клетке.

Станица за станицей, хутор за хутором...

По обыкновению Степан велел созывать казаков на майдан и держал короткую речь:

– Атаманы-молодцы! Вольный Дон, где отцы наши кровь проливали и в этой земле лежат покойные, его теперь наша старшина с Корнеем Яковлевым и Мишкой Самарениным продают царю и называют суды бояр. Так что лишают нас вольностей, какие нам при отцах и дедах наших были! И нам бы теперь не стерпеть такого позора и всем стать заодно! Чтоб нам с вами своей казачьей славы и храбрости не утратить и помочь бы нашим русским и другим братам, которых бьют на Волге. А кто пойдет на попятный, пусть скажет здесь прямо и пусть потом на себя пеняет!

Таких не было, которые бы заявляли прямо о своем нежелании поддержать разинцев и помочь «русским и другим братам» на Волге, но к утру многих казаков не оказывалось в станице. Степан зверел.

– Где другие?!– орал он тем десяти – пятнадцати, которые являлись поутру на майдан.– Где кони ваши?! Пошто неоружные?!

Угрюмое молчание было ответом.

В другом месте Степан откровенно соблазнял:

– Атаманы-молодцы! Охотники вольные!.. Кто хочет погулять с нами по чисту полю, красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях поездить – пошли со мной! Хватит вам киснуть с бабами!..

Результат – тот же: десять – двенадцать молодых казаков, два-три деда, которые слышали про атамана «много доброго». И все.

Тоска овладела Степаном. Он не умел ее скрывать. Однажды у них с Ларькой вышел такой разговор. Они были одни в курене. Степан выпил вина, сплюнул.

– Не пьется, Ларька. Мутно на душе. Конец это.

– Какой конец? Ты что?

– Конец... Смерть чую.

– Брось! Пошли в Астрахань... Уймем там усобицу ихную. Можа, в Персию опять двинем.

– Нет, туды теперь путь заказан. Там два псаря сразу обложут – царь с шахом. Они теперь спелися.

– Ну, на Волгу пошли!

– С кем? Сколь нас!

– Сколь есть... Мужиками обрастем.

– Мужики – это камень на шее. Когда-нибудь да он утянет на дно. Вся надежа на Дон была... Вот он – Дон!– Степан надолго задумался. Потом с силой пристукнул кулаком в столешницу.– На кой я Корнея оставил?! Где голова была!.. Рази ж не знал я его? Знал: не станет он тут прохлаждаться.

В одной станице, в курене богатого казака, вышел с хозяином спор.

– Пропало твое дело, Степан Тимофеич,– заявил хозяин напрямки.– Не пойдут больше за тобой.

– Пошто?

– Пропало...

– Откудова ты взял?!

– Видим... не слепые. За тобой вить кто шел-то? Голытьба наша да москали, которых голод суды согнал. Увел ты их, слава богу, рассеял по городам, сгубил которых – теперь все, не обижайся. Больше некому.

– А ты, к примеру, пошто послужить не хошь?

– Кому?– Казак прищурил глаза в усмешке.– В разбойниках не хаживал, не привел господь-бог... С царем мне делить нечего – мы с им одной веры...

– А мужиков...– Степан уже пристально смотрел на казака.– Братов таких же, русских, одной с тобой веры... бьют их... У тебя рази душа не болит?

– Нет. Сами они на свой хребет наскребли... А ты, Степан, не жилец на свете.

Степан и Ларька уставились на казака.

– Смертью от тебя пахнет,– пояснил тот.– Как вроде – травой лежалой. Я завсегда чую, когда от человека так пахнет. Значит, не жилец.

– А от тебя не пахнет?– спросил Степан.

– От себя не учуешь. А вот у нас в станице, кто бы ни помирал,– я наперед знаю. Я – такой. Меня даже боятся. А от тебя сейчас крепко несет. Срубют тебя, Степан, на бою. Оно ба и лучше: взбаламутил ты всех... Царя лаешь, а царь-то кормит нас всех. А сейчас вот – по твоей милости – без хлебушка сидим. Мы за тебя и в ответе оказались. А на кой ты нам? Мы с царем одной веры,– еще раз сказал казак.

Степан побледнел.

Ларька встал и вышел из куреня, чтоб не видеть жестокой расправы. Слышал, как Степан сказал еще:

– Поганая ваша вера, раз она такая...

Больше Ларька не слышал.

Все те же три сотни казаков со Степаном бросались от станицы к станице, пытаясь поднять донцов.

Донцы не поднимались.

В одной станице их догнал верховой.

– За вами не угоняисся. То там, сказывают, видали, то тут...

– Говори дело!

– Корней в Кагальник нагрянул...

Степан, Ларька, сотники молчали.

– Ну?– не выдержал Степан.– С войском?

– С войском.

– Сколь?

– Сот семь, можа, восемь... Сказывает, грамоту от царя привез.

– Какую грамоту?

– Больше молчит. Велел сказать: милостивая грамота.

Степан долго не думал:

– В Кагальник!

– Степан... я не поеду,– заявил Ларька.

– Как так?

– Подвох это. Какая милостивая грамота! Ты что?

– Рази я для того еду, что в грамоту ту верю?

– Для чего ж?

– Приедем – все разом решим. Раз они сами вылезли – нам грех уклоняться от боя.

– В триста-то казаков – на семьсот!.. Нет, Степан... ты вояка добрый, а там тоже – не турки, а казаки.

– Умрем по чести.

– Мне ишшо рано.

Степан посмотрел в глаза честному есаулу. Ларька выдержал взгляд атамана.

Степан отвернулся, долго молчал. Потом обратился ко всем казакам:

– Казаки! Вы слыхали: в Кагальник пришел с войском Корней Яковлев. Их больше. Кто хочет иттить со мной – пошли, кто хочет с Ларькой оставаться – я не неволю. Обиды тоже не таю. Вы были верными мне товарищами, за то вам поклон мой.– Степан поклонился.– Разделитесь и попрощайтесь. Даст бог – свидимся, а нет – не поминайте лихом.– Степан подъехал к Ларьке, обнял его – поцеловались.

– Не помни зла, батька.

– Не тужи. Погуляй за меня. Видно, правду мне казак говорил...

Ларька смахнул некстати навернувшуюся слезу.

Степан развернул коня и не оглядываясь поскакал в степь. Он слышал топот за собой, но не оглядывался, крепился. Потом оглянулся... Не больше полусотни скакало за ним.

Трудно понять, какие чувства одолели Степана с момента, когда он узнал, что в Кагальнике сидит Корней Яковлев. Он прямиком шел к гибели. Он не мог не знать этого. И он шел.

Оставив полусотню на берегу Дона (таково было условие сидящих теперь в Кагальнике), он с тремя есаулами переплыл, стоя на конях, на остров. И явился в свою землянку, где были Корней и старшина.

У входа в землянку его и есаулов хотели разоружить. Степан вытащил саблю – как если бы хотел отдать ее – и вдруг замахнулся на караульных. Те отскочили.

Степан вошел в полном вооружении – решительный, гордый и насмешливый.

Корней и старшина сидели за столом. Всего их было человек двенадцать. Они слышали шум у входа, и многие держали правые руки с пистолями под столом.

В землянке была Алена. Матрены, брата Фрола и Афоньки не было.

– Здорово, крестный!– приветствовал Степан Кор-нея.

– Здоров, сынок!

– Чего за пустым столом сидите? Алена!.. Али подать нечего?

– Есть, Степан, как же так «нечего»!..

– Так давай!– Степан отстегнул саблю, бросил ее на лежанку. Пистоль оставил при себе. Есаулы сабель не отстегнули.

Степан прошел на хозяйское место – в красный угол. Сел.

Никто не понимал, что происходит. Даже Корней был озадачен, но вида не показывал.

– Где ж твое войско, крестник?– спросил он.

– На берегу стоит.

– Там полета только... Все, что ль?

– А у тебя сколь? Семьсот, я слыхал? Вот – семьсот твоих да полета моих – семьсот с полусотней. Вот мое войско. Пока столько... Скоро больше будет.

Корней вытер усы, промолчал.

Алена поставила на стол вино.

– Разливай, дядя Емельян!– Степан хлопнул по плечу рядом сидящего пожилого дородного казака.– Вынь руку-то из-под стола.

Дядя Емельян замешкался и смутился. Выручил его Корней. Взял бутыль и разлил по чашам. Но опять вышла заминка – надо брать чаши. Левыми? Не по-христиански. Половина сидящих продолжала сидеть.

Степан взял свою чару, поднял...

Старшина сидел в нерешительности.

– Кладу – вот. Выкладывайте и вы, не бойтесь. Или вы уж совсем отсырели, в Черкасске сидючи? Нас вить четверо только!..

Казаки поклали пистоли на стол, рядом с собой, взяли чары.

– Я радый, что вы одумались и пришли ко мне,– сказал Степан.– Давно надо было. Что в Черкасск меня не пустили – за то вам прошшаю. Это дурость ваша, неразумность. Выпьем теперь за вольный Дон – чтоб стоял он и не шатался! Чтоб никогда он не знал изменников поганых.

Выпили.

– Ты с чем приехал, Степан?– прямо спросил Корней.

– Карать изменников!– Степан ногой опрокинул стол. Трое его есаулов рубили уже старшину. Раздались выстрелы... В землянку вбежали. Степан застрелил одного и кинулся к сабле, пробиваясь через свалку кулаков, в котором был зажат пистоль.

– Степан!..– вскрикнула Алена.– Они жа с грамотой царской! Степушка!..—«Она повисла у него на шее.

Этим воспользовался Корней, ударил его чем-то тяжелым по голове. Удар, видно, пришелся по недавней ране. Степан упал.

И опять звон ударил в голове. И ночь сомкнулась над ним. Не чувствовал он, не слышал, как били, пинали, топтали его распростертое тело.

– Не до смерти, ребятушки!..– кричал Корней.– Не до смерти! Нам его живого надо.

В это самое время Степан, безбородый еще, молодой, усатый казак, приехал в Соловецкий монастырь помолиться святому Зосиме. Была весна и солнце.

– Далеко ли, казак?– спросил его встречный старый крестьянин.

– В Соловки. Помолиться святому Зосиме, отец.

– Доброе дело, сынок. На-ка, поставь и за меня свечку.– Крестьянин достал из-за ошкура тряпицу, размотал ее, достал монетку, подал казаку.

– У меня есть, отец. Поставлю.

– Нельзя, сынок. То – ты поставишь, а это – от меня. На-ка.

Степан взял.

– Чего ж тебе попросить?

– Чего себе, то и мне. Он знает, чего нам надо.

– Он-то знает, да я-то не знаю.

Крестьянин засмеялся.

– Знаешь.

...И пришел Степан в Соловецкий монастырь. И вошел в храм.

– Какой Зосима-то?– спросил у монаха.

– А вон!.. Что ж ты идешь молиться и не знаешь кому?

Степан стал на колени перед изображением святого. Перекрестился...

И вдруг святой загремел на него со стены:

– Вор, изменник, крестопреступник, душегубец!.. Забыл ты святую соборную церковь и православную христианскую веру!..

Уже с амвона церкви священник вычитывает анафему, продолжая начатое Зосимой:

– ...Великому государю изменил, и многия пакости, и кровопролития, и убийства во граде Астрахане и в иных низовых градах учинил, и всех купно православных, которые к его воровству не пристали, побил, со единомышленники своими да будет проклят!..

Священник другой церкви продолжает:

– И к великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, крестное целование и клятву преступивший, иго работы отвергший...

Слушают люди.

Еще церковь, еще один служитель:

– Новый вор и изменник донской казак Стенька Разин, зломысленник, враг и крестопреступник, разбойник, душегубец, человекоубиец, кровопиец...

– Врете!– сильный, душераздирающий голос женщины.– Это кричит Алена-старица с костра. Ее жгут.– Врете, изверги! Мучители!.. Это мы вас!– кричит она, объятая пламенем, в лица царевым людям (стрельцам и воеводам, которые обступили костер со всех сторон).– Не вы, мы вас проклинаем! Я, Алена-старица, за всю Русь, за всех людей русских проклинаю вас! Будьте вы трижды прокляты!!!– Она задохнулась дымом... И тихо стало.

Другая тишина и покой... Отлогий берег Дона. Низину еще с весны затопило водой, и она так там и осталась, образовав неширокий залив. Прозрачную, зеркальную гладь не поморщит ветерок, не тронет упавший с дерева лист; вербы стоят по колена в воде и отражаются в ней чисто, ясно.

Станица в две сотни казаков расположилась на берегу залива покормить лошадей. Везут в Москву Степана Разина с братом. Они еще в своих богатых одеждах; Степан скован по рукам и ногам крепкой цепью, Фрол примкнут к его цепи цепью послабее, не такой тяжелой.

– Доигрался, ишшо никого из казаков не проклинали,– говорит Корней крестнику.– Как Гришку-блудника...

– Ну, так я тебя проклинаю,– ответил Степан спокойно.

– За что бы? Я на церкву руку не подымал, зря не изводил людей,– тоже спокойно говорит Корней.– Царю служу, так я на то присягал. И отец твой служил...

– Эх! Корней, крестный,– вздохнул Степан.– Вот скованный я по рукам-ногам, и не на пир ты меня везешь, а жалко тебя.

– Вот как!

– Червем прожил. Помирать будешь, спомнишь меня...

– Ладно,– согласился Корней,– я – червем, ты – погулял...

– Не в гульбе дело. А то бы я не нашел, где погулять!

– Ладно. А чего ты хотел добиться?

– Хотел людей сделать вольными. Ты не поймешь.

– Где уж нам!

– Не серчай – змей ты ползучий и хитрый вдобавок. Подумай: рази ты человек? Да рази человек будет так, чтоб ему одному хорошо было! Ты вот помаленьку торгуешь Доном... После тебя придут – тоже к царю поползут... Больше-то чем возьмете?– Степан говорил без злобы, раздумчиво.– Гады вы! Бог тебе ум дал, а ты растратил его, как собака,– всю жисть в глаза господину заглядывал. А доберись я до того господина – он бы сам завыл, как собака.

– Смотри, как бы самому не завыть там...

– Не завою, не...

– Стенька... А вить после меня-то войсковым-то – кто бы стал?

– Я.

– Так. А тебе мало?..

– Корней Яковлич! Можно бив путь-дорогу!– крикнули от берега.

– С богом!– Корней встал и пошел к лошадям.

...И загудели все сорок сороков московских.

Разина ввозили в Москву.

Триста пеших стрельцов с распущенными знаменами шествовали впереди.

Затем ехал Степан на большой телеге с виселицей. Под этой-то виселицей, с перекладины которой свисала петля, был распят грозный атаман – руки, ноги и шея его были прикованы цепями к столбам и к перекладине виселицы. Одет он был в лохмотья, без сапог, в белых чулках. За телегой, прикованный к ней за шею такой же цепью, шел Фрол Разин. Телегу везли три одномастных (вороных) коня.

За телегой, чуть поодаль, ехали верхами донские казаки во главе с Корнеем и Михаилом Самарениным.

Заключали небывалое шествие тоже стрельцы с ружьями дулами книзу.