Текст книги "Киноповести"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
Лидок быстро нагнулась и выхватила лист у Витьки. И пошла было с ним в горницу.
– Ну, давай умножать-то?!– воскликнул Витька.– Чего ты бегаешь-то туда-сюда?
Какой-то родственник Владимира Николаича защитил диссертацию. По этому случаю давался банкет в ресторане. Приглашены были и Владимир Николаич с Грушей.
Опять шли улицей городка. Опять было воскресенье; где-то из громкоговорителя рвалась железная музыка.
Шли под ручку. И были нарядны пуще прежнего.
– Я вот этого знаю,– негромко сказал Владимир Николаич.– Только не оглядывайся! Попозже оглянись.
Груша прошла несколько шагов и оглянулась.
– Ну? И что?
– Он раньше в Заготконторе работал... Мы однажды приехали с ним в командировку, он говорит: «У меня тут приятель в доме отдыха, пойдем к нему». Ну, пошли к приятелю... Выпили, конечно. И вот этот, который сейчас прошел-то, Струков его фамилия, берет гитару и начинает петь «Не шей ты мне, матушка»... Потом идет в прыгательный бассейн... А там какие-то соревнования по прыжкам были. Он идет с гитарой на самую вышку и прыгает солдатиком – и поет.
– Да он что?!
– И что характерно: даже когда летел, он умудрялся играть на гитаре. Потом вынырнул, вылил из гитары воду и все равно продолжал играть и петь.
– В воде-то? Как же?
– Ногами работал... Ну, конечно, сообщили на работу. Приходил ко мне: «Напиши, как свидетель, что я случайно сорвался».
– Ну и ты что?
– Ничего. Что я, дурак, что ли? Он случайно зашел на вышку, случайно прыгнул, случайно плавал в бассейне и орал... Все случайно! Кто поверит? Не стал я ничего писать.
– Ну, выгнали? С работы-то?
– Наверно. Не знаю, не встречал его после. Наверно, выгнали. Таких спортсменов долго не держат.
– Вот дурак-то!
– Не дурак! Какой он дурак? Это так называемые духари: геройство свое надо показать. Я, если напивался, сразу под стол лез...
– Под стол?
– Не специально, конечно, лез, но... так получалось. Я очень спокойный по натуре.
В ресторане для банкета был отведен длинный стол у стены.
Приглашенные некоторые уже сидели за столом. Сидели чинно, прямо. Строго поглядывали на другие столики, где ужинали, выпивали, курили, разговаривали...
Играла музыка, низенький, толстый человек пел итальянскую песню.
– Гордо, но – с уважением,– учил второпях Владимир Николаич, пока они с Грушей шли через зал к банкетному столу.– Станут интересоваться, где работаешь,– фабрика тонкорунного волокна. Все. Кем неважно. В поведении можно быть немного небрежнее. Вон та, в голубом платье... Да вон, вон!..– зашипел Владимир Николаич, показывая глазами.– Возле самовара-то!
– Ну?
– Эту опасайся насчет детского воспитания: она в садике работает, какая-то там начальница,– загрызет...
– За что?
– Все.– Владимир Николаич широко заулыбался, полупоклонился всем и пошел здороваться с каждым отдельно.
Груша следовала за ним. На нее смотрели вопросительно, строговато. Женщина в голубом платье посмотрела даже подозрительно. Груша очень смущалась.
Наконец они сели на отведенное им место. Получилось – напротив женщины в голубом, а по бокам пожилые и не очень пожилые, серьезные люди, явно не завсегдатаи ресторанные, больше того, кажется, презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане.
Смотрели в зал, переговаривались. Делали замечания. Не одобряли они все это – весь этот шум, гам, бестолковые разговоры.
– А накурено-то! Неужели не проветривается?
– Дело же в том, что тут специально одурманивают себя. Зачем же проветривать?
– А вон та, молоденькая... Вон-он, хохочет... Заливается!
– С офицером-то?
– Да. Вы посмотрите, как хохочет! будущая мать.
– Почему «будущая»? У них сейчас это рано...
– Это уж вы меня спросите!– воскликнула женщина в голубом.– Я как раз наблюдаю... результат этого хохота.
– А где наш диссертант-то?– спросил Владимир Николаич.
– За руководителем поехал.
– За генералом, так сказать?
– За каким генералом?
– Ну, за руководителем... Я имею в виду Чехова,– пояснил Владимир Николаич. И повернулся к Груше: – У него руководитель – какой-то известный профессор.
– А ты говоришь, генерал.
– Ну, генерал – в переносном смысле,– даже рассердился Владимир Николаич. Но говорил он негромко.– Я шучу так. Ты тоже пошути с кем-нибудь... Состри чего-нибудь. Чего сидишь, как...
Груша, изумленная таким требованием, посмотрела на своего жениха... И ничего не сказала.
– Немножко будь оживленнее,– уже мягче сказал Владимир Николаич.– Не теряйся, я с тобой. Покритикуй алкоголиков, например.
Груша молчала.
А вокруг говорили. Подходили еще родственники и знакомые диссертанта, здоровались, садились и включались в разговор.
– Кузьма Егорыч,– потянулся через стол Владимир Николаич к пожилому, крепкому человеку,– не находишь, что он слишком близко к микрофону поет?
– Нахожу,– кивнул пожилой, крепкий.– По-моему, он его сейчас съест.
– Кого?– не поняли со стороны.
– Микрофон.
Ближайшие, кто расслышал, засмеялись.
– Сейчас вообще мода такая: в самый микрофон петь. Черт знает, что за мода!
– Ходит с микрофоном! Ходит и поет.
– Шаляпин без микрофона пел...
– Шаляпин! Шаляпин свечи гасил своим басом,– сказал пожилой, крепкий. Сказал так, как если бы он лично знавал Шаляпина и видел, как тот гасил своим басом свечи.
– А вот и диссертант наш!– сказали родные.
К столу пробирался мимо танцующих мужчина лет сорока, гладко бритый, в черном костюме. И с ним пожилой, добрый, несколько усталый, очевидно профессор.
Встали, захлопали в ладоши. Женщина в голубом окинула презрительным взглядом танцующих бездельников.
– Прошу садиться,– сказал диссертант.
– А фасонит-то!– тихо воскликнул Владимир Николаич.– Фасонит-то! А сам на трояк, наверно, с грехом пополам натянул. Фраер.
– Откуда ты такие слова знаешь?– удивилась Груша.
– Боже мой!– в свою очередь удивился Владимир Николаич.– Выпивать-то с кем попало приходилось. Нахватался, так сказать.
Захлопали бутылки шампанского.
– Салют!– весело сказал один курносый, в очках.– В честь свежеиспеченного кандидата.
– Товарищ профессор, ну, как он там? Здорово плавал?
Профессор вежливо улыбнулся.
– За здоровье нового кандидата!– зашумели.
Кандидат встал.
– За здоровье наших дам!– сказал он.
Это всем очень понравилось.
Выпили. Потянулись к закуске. Разговор не прекращался.
– Огурчики соленые или в маринаде?
– Саша, подай, пожалуйста, огурчики. Они соленые или в маринаде?
– В маринаде.
– А-а, тогда не надо. У меня сразу изжога будет.
– Тебе подать в маринаде?– спросил Владимир Николаич Грушу.
– Подай.
– Саша, подай-ка, пожалуйста, в маринаде. Что там за огурчики?..
– А танцуют ничего. А?
– Сергей... уже отметил. Слышите?! Сергей уже отметил: «Танцуют ничего».
Засмеялись.
– Подожди, он сам скоро пойдет. Да, Сергей?
– Можно. А что?
– Неисправимый человек, этот Сергей!
Владимир Николаич потыкал вилкой в огурчики, в салат... Потянулся поговорить с Кузьмой Егорычем. Но его как-то не замечали.
Поднялся курносый в очках.
– Позвольте?!
– Тише, товарищи!
– Дайте тост сказать! Двинь, Саша.
– Товарищи! За дам уже выпили... Это правильно. Но все-таки мы собрались здесь сегодня не из-за дам...
– Да, не из-за их красивых глаз.
– Да. Мы собрались... приветствовать нового кандидата, нашего Вячеслава Александровича. Просто, нашего Славу! И позвольте мне тут сегодня скаламбурить: слава нашему Славе!
Посмеялись, но не дружно.
Курносый посерьезнел.
– Мы надеемся, Слава, что ты нас... так сказать, не подведешь в своей дальнейшей деятельности.
Захлопали.
Курносый сел было... Но тут же вскочил.
– И позвольте, товарищи... Товарищи, и позвольте также приветствовать и поздравить, так сказать, руководителя, который направлял, так сказать, и всячески помогал и являлся организатором руководимой идеи! За вас, товарищ профессор.
Опять захлопали. Дружно захлопали.
Еще закусили. Но больше налегали на разговоры.
Кузьма Егорыч и человек с золотыми зубами наладили через стол разговор с укорами. А так как гремела музыка, то и они тоже говорили очень громко.
– Что же не звонишь?– спросил Кузьма Егорыч.
– А?
– Не звонишь, мол, почему?!
– А ты?
– Я звонил! Тебя же никогда на месте нет.
– А я виноват, что меня нет на месте?
– Ну, так позвонил бы хоть! Я-то на месте.
– А я звонил вам, Кузьма Егорыч,– хотел влезть в разговор Владимир Николаич.
– А?– не расслышал Кузьма Егорыч.
– Я, говорю, звонил вам!
– Ну и что? А чего звонил-то?
– Да так. Хотел... это...
Но Кузьма Егорыч уже отвернулся.
– А где бываешь-то? В командировках, что ли?– опять стал допрашивать он человека с золотыми зубами.
– В командировках,– откликнулся тот. Но говорить ему не хотелось, он больше посматривал на танцующих.
– Ну, как?– спросил Владимир Николаич Грушу.– Ничего?
– Ничего,– сказала Груша.– Долго тут будем?
– А что?
– Да ничего, просто спросила.
– Не нравится, что ли?
– Нравится.
– Я уж думал, тебя перевели куда!– кричал Кузьма Егорыч.
– Никуда меня не перевели.
– Думаю: повысили его, что ли?!
– Дожидайся, повысят! Скорей повесят.
– Ха-ха-ха-ха!..
– Ну, что, Таисья Григорьевна?– обратился Владимир Николаич к женщине в голубом. Но женщина в голубом постучала вилкой по графину и сказала всем:
– Товарищи, давайте предложим им нормальный, хороший вальс. Ну что они... честное слово, неприятно же смотреть!
– В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим уставом не ходят.
– Почему «не ходят»? Мы же в своей стране, верно же. Давайте попросим сыграть вальс.
– Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят.
– А вот это... очень неправильное суждение! В корне неправильное!
– Да хорошо танцуют, чего вы?– сказал человек с золотыми зубами.– Я был бы помоложе, пошел бы... подергался.
– Именно – подергался. Разве в этом смысл танца?
– А в чем?
– В кра-со-те,– отчеканила Таисья Григорьевна.
– А что такое красота?– все пытался тоже поговорить Владимир Николаич.– А, Таисья Григорьевна? Если вы находите, что, допустим, вот этот виноград...
– Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной?
– Согласен, согласен, Таисья Григорьевна,– сказал человек с золотыми зубами.– Конечно, в красоте. В чем же еще?
Владимир Николаич помрачнел.
– Пойдем домой?– предложила Груша.
– Подожди. Неловко. Поймут как позу.
– Саша, Саш!.. У тебя Хламов был?– разговаривали за столом.
– Был. Позавчера.
– Ну, как он?
– Он в порядке!
– Да? Устроился?
– Да.
– Довольный?
– Что ты!..
– Пойдем, Володя,– еще сказала Груша.
Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину.
– Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим...
– Да что они вам?!– вконец рассердился человек с золотыми зубами.– Люди танцуют – нет, надо помешать.
Владимир Николаич сел.
Помолчал и сказал негромко:
– Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!..
Взял фужер с шампанским и выпил один.
– Володя, ты что это?– встревожилась Груша.
– Какие мы все... воспитанные, но слегка нервные!– не мог успокоиться Владимир Николаич.– Зубы даже из-за этого потеряли.
Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом – никто с ними не общался, никому не было до них дела.
– Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?!– повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом.– Воспитанные, но слегка нервные. Точно?
Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на Владимира Николаича.
– Нервные, говорю, все!..– Владимир Николаич насильственно посмеялся.
– Что, опять?– спросила Таисья Григорьевна.
– А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким... крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то?
К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил.
Владимир Николаич встал.
– Пойдем!– велел Груше.
И они вышли из-за стола... И пошли.
За столом замолчали. Смотрели вслед им.
Пробрались через танцующих...
Надели в гардеробе плащи...
И вышли из ресторана.
– Что с тобой?– спросила Груша.
Владимир Николаич молчал.
– Зачем надо было так уходить?..
– Помолчи!– резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что резко... Взял Грушу под руку.– Не сердись.
– Чего ты на них так?
– В гробу я их всех видел!– зло и громко сказал Владимир Николаич. И еще добавил:
– В белых тапочках!
Витька ходил по избе и учил наизусть.
«...Вот и солнце встает,
Из-за пашен блестит,
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
Едет пахарь с сохой, едет – песню поет,
По плечу молодцу все тяжелое...
Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!»
Витька передохнул и еще повторил:
«Не боли ты, душа! Отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!»
Подошел к окну и засмотрелся на улицу.
По улице, поднимая пыль, шло стадо коров... Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали.
Вошла сестра Оля.
– Что не учишь?– спросила.
– Я выучил.– Витька был настроен грустно.
– Проверим,– сказала Оля. Взяла учебник...– Какое задавали?
– «Утро».
– Давай. С выражением.
Витька стал читать:
«Звезды меркнут и гаснут.
В огне облака,
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Птички солнышка ждут, птички пески поют,
И стоит себе лес...»
– Здравствуй!– воскликнула Оля.– Поехал.
– Что?
– Куда заехал-то? «Дремлет чуткий камыш...».
– А-а!
«Дремлет чуткий камыш. Тишь – безлюдье вокруг,
Чуть приметна тропинка росистая...».
– Ладно. Еще что?
– Составить описание вечера в деревне.
– Составил?
– Составил.
– Читай.
Витька прочитал:
– «Вечер. Солнышко закатилось. Курицы залезли на длинные жердочки и заснули. Петух спел последний разок и тоже задремал. Ночью опять будет орать. Стало тихо. У нас в городе лучше».
– И все?
– Все.
Оля засмеялась.
– Вечером вместе напишем. Я сейчас в кино бегу.
«Длинные жердочки».– Оля опять засмеялась.– На – письмо тебе от мамки.
Оля ушла, а Витька пристроился ближе к окну и стал читать письмо. Читал, и письмо слегка подрагивало в его руках...
Пришел дядя Коля с работы.
– Здорово, Витька. Что это?.. От мамки? Ну-ка, чего она там?
Дядя Коля стал читать... Нахмурился, помычал, покусал губу...
– Ну!– сказал он огорченно.– Так у нас ничего не выйдет: не успел отъехать, она уже... ночей не спит. Эдак она себе всю душу растравит и нам тут... Чего так-то уж?
Дядя Коля посмотрел на Витьку.
Витька пожал плечами. Промолчал.
– Ты, Витька, читать читай, а к сердцу всякие эти... слова не допускай. Она – женщина, а ты – мужик, должен быть крепче ее. Садись и напиши ей: ты, мол, мамка, не блажи там, у меня, мол, все в порядке, и душу мне не береди такими письмами. Я сам ей напишу. Мы ее сюда в гости позовем. Пусть возьмет с недельку за свой счет и приедет. Ладно, Витька?
Витька кивнул головой – ладно.
– Не расстраивайся,– сказал дядя Коля. И ушел в горницу.
Витька посидел немного у окна... И вышел из избы.
...И ушел он за деревню, на косогор... Сел и стал смотреть в степь.
Вечер был серый, темное небо образовало над степью крышу. Под этой крышей было пасмурно, тепло и просторно. На западе сквозь тучи местами пробивалась заря. Ее неяркий светло-розовый блеск делал общую картину еще печальней. Стал накрапывать мелкий-мелкий теплый дождик. Витька свернулся калачиком и лег. Земля была тоже теплая. Витьке сделалось совсем грустно. Он думал о матери...
Он вспомнил, как мать разговаривает с предметами – с дорогой, с дождиком, с печкой... Когда они шли в прошлом году из леса с грибами, она просила: «Матушка дороженька, помоги нашим ноженькам – приведи нас скорей домой». Или, если печка долго не разгорается, она выговаривает ей: «Ну, милая... ты уж сегодня совсем что-то... Чего раскапризничалась-то? Барыня какая». Витька любил мать, но они, к сожалению, не всегда понимали друг друга. Витьке, правда, очень хотелось быть шофером... А мать со слезами (вот еще не нравилось Витьке, что она часто плакала) умоляла его: «Учись ты, ради Христа, учись, сынок! Ты видишь, такая теперь жизнь пошла – ученые-то вон как живут! Я осталась неученая, так хоть ты-то выучись. Нам с тобой надеяться не на кого». Соседом ветеринаром она все глаза протыкала Витьке. Когда он едет домой на своей машине, она всякий раз вздыхает и говорит: «Вот живет человек, Витька! Вот это – живет». Верно, что из-за этого Витька и выстегнул его свинье глаз. Левый. Два дня караулил ее у забора с рогаткой...
– Матушка степь, помоги мне, пожалуйста,– попросил Витька.
А в чем помочь, он сам хорошо не знал. Он хотел бы быть сейчас дома. А как это сделать?
Он незаметно заснул.
...Разбудил его дядя Коля.
Когда Витька проснулся, дядя Коля стоял над ним и снимал с себя брезентовый плащ. Все сеялся нехолодный мелкий дождик. Было совсем темно.
– Замерз?– спросил дядя Коля.
– Не...
– Нет...– Дядя Коля поднял Витьку и стал закутывать в плащ. Плащ громко шуршал, а дождик тихонько шумел.– Ох, Витька, Витька... обормот ты мой милый...– Он взял Витьку на руки и понес. Тут только увидел Витька, что рядом стоит конь.– Садись.
Витька устроился на теплой конской спине. Дядя Коля сел впереди в седло.
– Ну, что?– спросил он, когда поехали.
– Ничего.
– Тоскуешь без мамки?
Витька промолчал.
– Что мне с вами делать?– вздохнул дядя Коля.– Охота помочь, и не знаю как. Вот же судьба, черт ее!.. Выпала. Стрел бы где-нибудь папу твово... родимого, я бы ему сказал пару ласковых. Дурак. Себе жизнь загробил и другим... Дурак,– еще раз крепко сказал дядя Коля.– Нашел радость в жизни. Пьют же люди, но не так же, чтобы все за ее, гадину, отдавать. Все, самое дорогое...
Дядя Коля закурил и долго молчал.
Ехали шагом.
Дождик перестал сеяться. Кое-где показались на небе звезды. По селу лаяли собаки. Разговаривали невидимые люди, слышался молодой беспечный смех. Близко где-то били палкой по чему-то мягкому, по перине, наверно, и приговаривали:
– Ты гляди, что делается – пыли-то! Пыли-то!
– Ничего, Витька...– заговорил дядя Коля.– Этот дядя Володя-то, он неплохой мужик. Пить хоть не будет. Не витязь, конечно... но уж... что теперь? Черт его бей уж – хоть такой: все хоть поможет вам. Все мужик в доме...
Витька представил почему-то, как дядя Володя танцует в их доме летку-енку. За него – сзади – держалась мать и тоже подпрыгивала. А за матерью подпрыгивали дед Наум, Юрка, разные молодые тети, подружки материны...
...Когда приехали домой, у Витьки окончательно созрел план действий.
У ворот дядя Коля соскочил с коня, открыл одну воротину, впустил Витьку.
– Расседлай его и насыпь овса. Седло в сенцы занеси – дождь, наверно, опять будет. Я пошел на собрание. Сам раздевайся и лезь сразу на печку.
Дядя Коля пошел от ворот и сразу пропал из виду, растворился в чернильной темноте.
Витька подождал, когда совсем затихнут его шаги, выехал из ворот, подстегнул коня...
Мерин разохотился в беге, нес ровно, быстро. Витька сперва ждал, что он где-нибудь споткнется, потом успокоился. Дорогу конь находил сам.
...К рассвету Витька приехал домой.
Мать спала, когда Витька въехал во двор. Она услышала стук ворот, вскочила. Прильнула лицом к окну.
Витька соскочил с коня, набросил повод на штакетину, постучал в дверь.
– Кто там?– Мать не на шутку испугалась.
– Я,– сказал Витька.
– Витя?!..– Мать трясущимися руками долго отодвигала засов и все повторяла: – Господи, да что же это?.. Господи!.. Витенька, родной ты мой-то!– Она обняла сына, прижала к себе.– Господи!.. Да ты как? А дядя Коля где?
– Я один.
– Оди-ин?!– от испуга мать даже запела.– Да ты что? Да как же? Да говори ты скорей, господи!.. Не случилось ли чего с вами дорогой-то?!
– Нет.– Витька прошел в комнату, дождался, когда мать включит свет. Огляделся – искал, видно, признаки присутствия в доме чужого человека.
Мать во все глаза смотрела на сына.
– Да что случилось-то, Витька?!
– Ничего.– Витька присел на краешек кровати, долго молчал. И мать молчала, смотрела на Витьку... Какой-то он был странный, повзрослевший, что ли.
– Мам...– Голос у Витьки чуть дрогнул.– Ты... замуж-то не выходи. Не надо. Я теперь послушный буду. Учиться... ладно уж – хорошо буду. Мне только захотеть – я сумею...– Витька говорил негромко, с трудом. Смотрел куда-то в сторону.
Мать вспыхнула горячим румянцем, посмеялась – совсем некстати... Заговорила торопливо, фальшиво как-то – она что-то вдруг растерялась.
– Да тебе кто сказал, что я замуж-то выхожу? Во!.. Ты откуда взял-то? Ты что?
– Пойду коня расседлаю,– сказал Витька.
Когда он вышел, мать скоро натянула платьишко, покружилась по комнате, не зная, что сделать, потом села к столу и заплакала. Плакала и сама не понимала отчего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет... Так и пройдет теперь.
Когда Витька вошел, она еще плакала.
Витька сел напротив матери... Неловко, бережно тронул ее по волосам – погладил.
– Не надо, мам.
– Я ничего, сынок. Я – так. Чаю хочешь?
– Я насовсем приехал...
– Ну и хорошо! Это хорошо, сынок. Я бы в субботу сама за тобой приехала. Плохо мне без тебя... Не могу.
...Когда Витька засыпал уже в своей маленькой горенке, в своей родной кровати, он слышал неясно: приехал дядя Коля. Обрывки разговора слышал.
– Да уж вижу, вижу – конь-то стоит. Отлегло от сердца... Чуток не рехнулся, ей-богу,– гудел дядя Коля.– Ладно бы свой: перепугались с матерью, да все одни. А тут – вдвойне...
– Утром... не рассвело хорошо, слышу: стук – воротца стукнули...
– Да, главное, пришел домой, разделся, лег уж – я-то! Ну, спит, думаю. И мои – тоже – не хватились. А потом вспомнил: а чего же конь-то не заржал? А он у меня всегда: как прихожу откуда ночью, потихоньку всегда заржет. Соскочил да в сарай – нет коня...
– Я-то думала: вы вместе ехали-то. Думаю, задержался где...
– Думали, думали,– сказал полусонный Витька.– Я думал, ты думал, он думал... Мы думали.
Потом, совсем уж сквозь сон, едва-едва слышал:
– Да почему? Почему? Ты можешь толком мне объяснить?
– Не могу. Сама толком не знаю: не лежит душа, и все. Хоть ты что! Сама себя уговаривала, убеждала – не могу. Лучше век одна буду жить, только... Нет! Нет, нет и нет!
– Во!– удивился дядя Коля.– Это даже суметь надо – так опротиветь за короткий срок. Чем уж он так насолил-то?
– Да, наоборот, все хорошо. Ни одного грубого слова... Нет, все хорошо. Только – нет, и все тут.
– Ну, на нет и суда нет. Насильно мил не будешь, не зря говорят. Ладно... Я думал, у вас выйдет что-нибудь... Ладно...
Дальше Витька не слышал. Заснул.
Проснувшись, Витька маленько поперебирал свое хозяйство: бильярдные шары, подковы, покрышку футбольного мяча, лампочку от автомобильной фары, автомобильное зеркальце... Все было на месте.
В прихожей комнате, на столе, лежала записка:
«Витя! Я поехала на базар. Поешь молоко и хлеб. Все в шкафу, скоро приду».
Витька открыл шкаф... Но есть не хотелось... Он вышел из дому.
Пошел к Юрке.
Старик и Юрка были дома. Очень обрадовались, увидев Витьку.
– О!.. Кто к нам пришел-то!
– Витька?.. Эгей!– смешно обрадовался старик.– На побывку, что ли?
– Совсем,– сказал Витька.
– Совсем?– удивился Юрка.
– Совсем.– Витька тоже был очень рад. Но он радость свою никогда особо-то не показывал.– Чего делаете?
– Чего делаем?– переспросил старик.– Мы тут, брат Витька, с разных сторон жизнь окружаем: я – сзади, он – спереду. Я себе гроб вот строгаю, вроде того, что досвиданькаюсь с ней, с жизней-то, а Юрка в лоб ей метит – переделать норовит.– Старик и правда строгал какие-то доски, но вид у него был вовсе не печальный.– Вот чем мы тут занимаемся, Витька.
Витька посмотрел на Юрку: правда ли, мол, что гроб-то? Юрка кивнул, что правда.
– Я уж тут убеждал, убеждал его – бесполезно,– сказал он.
– Нет, тут вы меня не убедите. В своем гробике буду лежать... Своими руками сделанный.
– Во, дает!– сказал Витька.
– Я ее, каждую тесиночку-то, с лаской обделаю, аккуратно... Как жених в ём буду лежать!
– Да зачем?!– загорячился было Юрка.– Что за... дикость такая?
– Это не дикость. Какая дикость? У нас в деревне все старики так: кто мог, завсегда сам себе гроб делал. Что я, не знаю, какой мне гроб сделают? Тяп-ляп – и готово. Лежи потом... в хреновом гробу. Там сук вылезет, там трещина... На кой мне это надо? Я лучше сам... все тут по-людски сделаю.
– А что, заболел, что ли?
– Ничего подобного. С пенсии – опять заболею. А так – ни одно ребрушко еще не ноет. А гроб... Сделаю – пусть стоит, место-то не простоит. Вот так, ребятушки, так, орелики мои... Ничего тут удивительного нет: все помрем. Я уж, слава богу, пожил. Да и еще поживем! Пенсия вот скоро... масла опять купим в магазине...– Старик искренне засмеялся.– По Юркиному учению – это масло. Потом хворать полезу на печку...
– Вот логика!– сказал Юрка, тоже улыбаясь.– Железная. А чего ты приехал, Вить?
– Да этот гусь-то... он больше не будет ходить. Мама не велела больше.
– Да?
– Да.
– Давайте чай пить, раз такое дело!– весело сказал старик. Отложил рубанок, стряхнул с рубахи и со штанов стружки.– Счас медку принесем, яблоков... Заварим чай с парами. Слыхали такой – чай с парами?
– Нет. А как это?
– А вот счас сделаем. Это меня один сибиряк научил... У их там холода страшенные, вот они и выдумали чай с парами. Подмети пока, Юрка, а я за медом схожу. Подмети, чтоб и мы в чистоте посиживали и чаек попивали. Будем чаек попивать и беседовать.
Старик вышел, а Юрка взял веник и стал подметать.
– Хорошо в деревне?– спросил он.
– Хорошо. Только скучно.
– Ну, это ты... не понимаешь. Разве там скучно? Это ты один там оказался, поэтому тебе показалось скучно. А так-то там не скучно.
– Может быть. Мне здесь больше нравится.
– Ну, конечно,– согласился Юрка.– Хорошо, что ты приехал.
– Я там скучал без вас,– признался и Витька.
– Мы тоже тебя тут вспоминали...
Вошел старик.
– Вот и медок. Счас... загуляем, запьем и ворота запрем. Не журись, ребяты,– не пропадем!
