Текст книги "Киноповести"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)
Позови меня в даль светлую...
В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше – за пустырем – виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво – Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту – Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Игнатьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж... С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги... бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он.
Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и племяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты привозил, деньжонок иногда.
И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом... Но пока дело это не выкладывал, а, как обычно, они с Витькиной матерью воспитывали Витьку.
– Ну сладу нет – не слушается, и все,– жаловалась мать.– Совсем парень выпрягся...
– Что же это ты, Витька?– гудел большой дядя Николай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по клеенке.– Не годится так, не годится. А что же дальше-то будет, если ты уже счас... черт те чего вытворяешь? Ведь матери-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!..
– Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил...
– Глаз?– удивился дядя Николай.
– Но! Ветеринар, сосед-то... ладно, мужик добрый – не пошел никуда жаловаться. А то бы было дело!
– Зачем же ты ей глаз-то выбил?– спросил дядя. Лобастый Витька сидел тут же за столом, делал вид что усердно читает книгу. Молчал.
– Витьк!
– Ну?
– Зачем глаз-то свинье выбил?
– Я нечаянно,– буркнул Витька.
– «Нечаянно»!– воскликнула мать.– Знаю я, как нечаянно... Нечаянно.– И повернулась к брату – рассказать: – Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, наверно, нет... Бери, мол, пример – приглядывайся. А он его и невзлюбил...
– При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк!
– Ну?
– Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли?
Витька молчал.
– Папа родимый – набычится, и не сдвинешь с места,– заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: – Где он счас? Не слышно?
– «Где»!– горько воскликнула мать.– У него дорог много, и все – веселые.
– Алименты-то шлет?
– Шлет.
– Эх, Витька, Витька...– вздохнул дядя Николай.– Что ж ты так живешь-то? А?
Витька молчал.
– Витька!
– Ну?
– Чего молчишь?
– Я читаю.
– Что ты мне очки втираешь!– осердился дядя Николай.– Читает он!..– Потянулся, взял у Витьки книгу.– Что ты читаешь? То ж – задачник! Кто же так задачник читает... как художественную литературу. Менделеев мне нашелся!
– Вот так он меня все время обманывает,– сказала мать.– Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где выучил, где выучил – ничего не выучил, одна улица на уме...
– Ты эту улицу брось, Витька,– резонно стал убеждать дядя Николай.– Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не укусишь. Улица от тебя не убежит, а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем... глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли?
Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами.
Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном – мирно, несколько удивленно:
– Так что, здесь тоже свиней держут?
– Держут,– откликнулась мать.– А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка – с мясом. Мужик-то есть, чего не держать?
– Витька,– повернулся дядя к Витьке,– иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить.
Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в другую комнату. Накачка кончилась.
– Я вот о чем с тобой,– заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы.– Помнишь, я тебе говорил про мужика-то?..
– Ну, помню.
– Это... видал я его в пятницу, говорил с ним...
Груша насторожилась. Заинтересовалась.
– Ну?
– Он придет сегодня...– Николай опять глянул на часы.– Через десять минут.
– Батюшки!– испугалась Груша.– Чего же ты молчишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?..
– А что у тебя?.. Нормально и так.
Груша вскочила было, но, оглянувшись, села опять.
– Так ты расскажи про него... Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то?
– Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе...
– Так это когда было-то!
– Давненько. А тут встретил его – я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились... Ну как, мол, живешь?.. То, се... Одинокий он счас – разошлись тоже, двое детей было...
– А чего разошлись-то?
– Пил тоже...
– Вот те на! Так это, что же мне, шило на мыло менять?
– Да погоди ты! Пил, счас не пьет – лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, сестра – одинокая тоже, парнишка в пятом классе... Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет...
Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши.
– Страшно, Коля,– говорила мать.– С одним всадилась до ушей... Но тогда хоть молодая была – простительно, а теперь-то – это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь...
– А не торопись, никто тебя силком не гонит,– отвечал на это Николай.– Присмотрись сперва... Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здоровые дерут...
– Да это-то... черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой...
– Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись – тоже не в поле обсевок. Но и... это... не строй из себя... Нормально, как всегда...
– Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет?
Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали.
– Ну?– кивком показал на дверь Николай – откликнись, мол.
Груша чего-то растерялась...
Помолчали и вместе сказали:
– Да!
– Войдите!
Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид человек лет этак сорока трех – сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазами сразу с любопытством воткнулся в женщину... Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие.
– Ну вот, не заблудился,– сказал он.– Здравствуйте.
Николай поднялся ему навстречу.
Поздоровались за руку.
– Сестра моя... Груша – знакомьтесь,– представил Николай.
Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже поднялась, подала руку.
– Владимир Николаевич,– назвался гость.
– Груша.
– Груша – это... Графена?
– Агриппина,– сказал Николай.– Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно... Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь... Евлампий.– Николай мелко, насильственно посмеялся.– У нас был в деревне один Евлампий...
– Он потом переменил имя,– сказала Груша.
– Да, потом, правда, променял на... забыл, кто он стал-то?
– Владимир?
– Тезки, значит.– Владимир Николаевич тоже искусственно посмеялся.
– Садитесь,– пригласила Груша.
– Спасибо. Я бы разделся...
– О господи!– спохватилась Груша. И покраснела.– Раздевайтесь, пожалуйста!
Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румянец и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись.
Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом.
– Витька!– громко позвал дядя Коля.– Иди-ка сюда.
Вошел Витька.
– Познакомься с... дядей Володей,– сказал дядя Коля.
Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю.
– Ну, герой!..– добренько сказал дядя Володя. И поискал в карманах у себя...– На-ка – пиратом будешь.– Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто чакал.
Витька не смог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз...
– Это для первачей только.
Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодарный. Она опять покраснела.
– Ну, Витька!..– сказала она. И засмеялась, и опять доверчиво и ясно засмеялись ее глаза.
– Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты такой большой,– пришел на выручку дядя Коля.– В следующий раз принесет... А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой!
– Садитесь, Владимир Николаевич,– пригласила мать.
Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног.
– Тепло как на улице-то,– сказал он.– Все же – сентябрь месяц, должно уже чувствоваться...
– Ну что, Витька?– спросил дядя Коля.– Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались.
Витька вопросительно глянул на мать.
– Иди поиграй,– разрешила мать. Витька ушел.
Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушевный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Наума Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома.
У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери кроме Юрки еще трое на руках – мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил: хочет, чтоб Юрка окончил десятилетку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Единственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учится,– перед Юркой.
Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.
Раз в месяц – с пенсии – старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку.
– Как черти копытьями толкут!– слабо удивлялся старик на печке.– О! О! Что делают!..
Юрка учил уроки.
– Кончаюсь, Юрка,– возвестил старик.– Все.
– Не надо было напиваться,– жестко сказал Юрка: старик мешал ему.
– Молодой еще рассуждать про это – надо, не надо. Шибко уж много вы нынче знаете!
Юрка ниже нагнулся к книге.
– А что же мне делать, если не выпить?– Старику охота поговорить: все, может, полегче будет.– Все ученые стали!– Старик всерьез недолюбливает Юрку за его страсть к учению. У него свои дети все выучились и разъехались по белому свету; старик остался один и винит в этом только учение.– В собаку кинь – в ученого попадешь.
Юрка молчит. Шевелит губами.
Вошел Витька.
– Здорово, Витька!– сказал старик.– Хвораю.
– Опять?– спросил Витька.
– Вон дружок твой ругает, что выпил... Должен же я хоть раз в месяц отметиться.
– Зачем?– спросил Юрка, откинувшись на спинку стула и подмигнув Витьке на старика.– Зачем напиваться-то?
– Что я, не человек, что ли?
– Хм...– Юрка качнул головой.– Рассуждения, как при крепостном праве. Это тогда считалось, что человек должен обязательно пить.
– А ты откуда знаешь про крепостное время-то?– Старик смотрит сверху страдальчески и снисходительно.– Откуда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка, а сидит рассуждает...
Юрка скосоротился и безнадежно махнул рукой.
Витька подсел к нему.
– Как дела?– спросил Юрка негромко.
– Ничего!
– Все знают!– разошелся старик.– Все на свете знают. А чего человек с похмелья хворает, это вы знаете, товарищи ученые?
«Ученые» переглянулись...
– Отравление организма,– отчеканил Юрка.– Отравление сивушным маслом.
– Где масло? В водке?
– Так точно, ваше благородие!– Юрка с Витькой хихикнули.
– Доучились!– Старик доволен, что поймал зеленых на явной глупости.– А сыра там нет случаем? Хэх, елки-палки!..
– Хочешь, я тебе формулу покажу?– вскочил Юрка.– Сейчас я тебе наглядно докажу... На! Вот она, формула...
– Пошел ты со своей формулой! О-ох, опять накатило... О, что делается!
– Ну, похмелись уж тогда, чего мучиться-то?
Старик никак не реагирует на это предложение.
Витька заговорщически наклонился близко к другу и сказал тихо:
– Денег жалко. На похмелку-то.
Юрка согласно кивнул головой: знаю, мол.
– Я тебе сала маленько принес. В сенцах оставил.
– Дядька приехал?
Витька кивнул.
– Еще какой-то гусь пришел – к маме. Володя какой-то.
– Зачем.
Витька пожал плечами.
– Сватать, что ли... Он прямо не говорит. Пистолет вот подарил.
– Ну-ка? Ой, ну и пистолет!
– Он думал, я еще маленький.
– Витька, отец-то пишет?– спросил старик.– Где он счас?
– Не знаю,– неохотно сказал Витька.
– Помогает вот он вам?
– Не знаю. Помогает.
– Носит нынче людей по белому свету... И моих где-то черт носит. Вот оно, ученье-то!
– Радоваться надо, что дети выучились, а он... ворчит,– заметил Юрка.
Старик приподнялся на локте.
– Сколько тебе лет учиться до хирурга?
– Шестнадцать. Десять плюс шесть в медицинском институте.
– Так,– зловеще гнул старик.– А сколько ты будешь получать?
– Не в этом дело...
– Нет, сколько?
– Я не интересуюсь зарплатой.
– А-а, завилял? Зарплатой не интересуется... Видали ухаря? Витька, дай ему там подзатыльник, хвастунишке. Зарплатой они не интересуются!.. Только старикам шиш высылают.
– Что, у тебя денег, что ль, нету?
– Есть. Не про вашу честь.
– Ну и вот.
– Я тебе про другое толкую: на кой шут жилы-то из себя тянуть столько лет? Иди вон на шофера выучись да работай. Они вон по сколь зашибают. Да ищо приворовывают: где лесишко кому подкинет, где угля – деньги. И матери бы помог. У ей ведь трое на руках... Шутка в деле! Кажилится на тебя, кажилится, а ты потом – хвост трубой и завьесся в большой город.
– Не твое дело.
– Знамо, не мое. Я чужой человек, плотишь мне пять рублей – живи на здоровье. Мне матерю твою жалко. Легко, думаешь, ей одной с вами?..
– Проживем!– резко сказал Юрка.– Никому до этого... Нечего! Жили и проживем.
– Сбили вас с толку этим ученьем – вот и мотаетесь по белому свету. Ты ишо кто?– сосунок, а уж по квартирам вшиваешься. Дома родного не знаешь.
– Если дома нет десятилетки, что я теперь?
– Во-от! «Десятилетки», «пятилетки»... Жили раньше без всякого ученья – ничо, бог миловал: без хлебушка не сидели.
– У вас только одно на уме – «раньше»!
– А то... ирапла-анов наделали – дерьма-то.
– А тебе больше глянется на телеге?
– А чем плохо на телеге? На телеге-то я если поехал, то хоть знаю: худо-бедно – доеду. А ты навернесся с этого своего ираплана – костей не соберут.
Юрка махнул рукой.
– Витька, спорь с ним, если охота. Мне надо учить.
– А космос?– значительно спросил Витька старика.
– Что «космос»?
– Космос. Куда наши космонавты лётают...
– Летают,– поправил Юрка.
– Летают,– поправился Витька.
– Гагарин-то?
– Не один Гагарин. Много уже.
– А чего они туда летают? Ну и что, что летают? Что толку-то?
– Во, дает!– воскликнул Юрка, опять откинувшись на спинку стула.
– Понял?– сказал Витька.– А что, им лучше на печке лежать?
– Чего вы привязались с этой печкой?– обиделся старик.– Доживите до моих годов, тогда вякайте. Только сперва доживите.
– Я же не в обиду тебе говорю,– продолжал Витька.– Но спрашивать, зачем люди в космос летают,– это, я тебе доложу...
– Доложи, сделай милость. Доложи старику. Я, видишь, не спрашиваю, зачем ты, паршивец, ко мне в сад лазишь – знаю потому что, а в космос – не знаю, доложи, сделай милость.
Витька великодушно пропустил мимо ушей замечание про сад.
– Ну, во-первых: основание космоса – это... надо. Придет время, люди совсем сядут на Луну. А еще придет время – долетят до Венеры, так? А на Венере, может, тоже люди живут...
– На Марсе,– поправил Юрка.
– Ну, на Марсе. Разве ж не интересно глянуть на их?
– Они такие же, как мы?
Витька оглянулся на Юрку... Юрка пожал плечами.
– Этого я точно не знаю,– честно сказал Витька.– Может, маленько пострашней, потому что там атмосфера не такая – больше давит.
– Ишо драться кинутся,– сказал старик.
– За что?
– Ну, скажут: зачем прилетели?– Старик явно заинтересовался Витькиным рассказом.– Незваный гость хуже татарина.
– Не кинутся. Они тоже обрадуются.
– Еще неизвестно, кто из нас умнее,– включился в разговор Юрка.– Может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим...– Юрку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе.– Мы же еще не знаем, сколько еще таких планет, похожих на Землю. А их, может, много! И везде живут... существа. И мы будем летать друг к другу... И получится такое... мировое человечество. Все будем одинаковые.
– Жениться, что ли, друг на дружке будете?
– Я говорю – в смысле образования! «Жениться»...
– У них одно на уме – жениться,– недовольно заметил Витька.
– Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Вот тогда будет жизнь! Захотел ты, допустим, своих сыновей повидать прямо с печи – пожалуйста: включил видеоприемник, настроился на определенную волну – они здесь, разговаривай. Ругайся, если хочешь. А медицина будет такая, что люди будут до ста – ста двадцати лет жить...
– Ну, это уж ты... приврал.
– Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двадцать лет – это нормальный срок. Мы только не располагаем данными... Но мы их возьмем у соседей по Галактике.
– А сами-то не можете – чтоб сто двадцать?
– Сами пока не можем. Это медленный процесс...– Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя.– Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро.
– Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.
– Ты не захочешь, а другие – с радостью. Будет такое средство...
– «Средство»... Открыли бы лучше какое-нибудь средство от похмелья. А то башка, как...
– Не надо пить.
– Пошел ты!..
Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.
– У вас только одно на языке: «Будет! Будет!» – опять начал старик.– Трепачи. Ты вот – шешнадцать-то лет будешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?
Юрка не намерен больше болтать. Молчит.
– Вырежет ему чего-нибудь,– сказал Витька.
– Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему вырежешь?
Витька не знал.
– Я на такие... темные вопросы не отвечаю.
– Нечего отвечать, вот и не отвечаете. Светлые ваши головушки... только мякиной набиты.
– Ничего?– опять вскочил Юрка.– А вот эти люди?..– сгреб кучу книг и показал.– Вот этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?
– Там читать нечего – вранье одно. У меня на квартире жил один...
– Во дает?!– сказал Витька.
– Ладно!– Юрка опять начал ходить по избе.– Чума раньше была?
– Была. У нас в двадцать...
– Где она теперь? Есть?
– Не приведи господи! Может будет...
– В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная собака, что бы с тобой было?
– Сбесился бы.
– И помер бы. А сейчас – сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас – пожалуйста: полгода – и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. «Вранье»... Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.
Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.
– Так. Ладно. Собака – это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет – и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.
– Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.
– Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет...
– Пожалуйста! Я до этого укол сделаю и пусть кусает, сколько влезет – я только улыбнусь.
– Хвастунишка.
– Да вот же они, во-от!– Юрка опять показал на книги.– Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает...
– Как это?– очень заинтересовался старик.
Витька тоже не слышал про это.
– Так. «Вот,– говорит,– сейчас у меня холодеют ноги – пишите». Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки отнялись».
– А они пишут?
– Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: «Пишите». Они плакали и писали.– У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика тоже рассказ произвел сильное действие.
– Ну?..
– И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы... триста лет в темноте жили. «Раньше было! Раньше было!» Какие-то кулацкие уклоны... Вот так было раньше?– Юрка подошел и включил радио. Пела певица. Немного все послушали ее.– Где она?– спросил Юрка.
– Кто?
– Певица-то. Ее же нет здесь, а поет.
– Так это по провода-ам.
– Это радиоволны! «По провода-ам». По проводам – это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленинграде поет – что, туда провода протянуты?
– Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты говоришь-то?
Юрка махнул рукой.
– Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.
– Ну и учи.
– А вы отрываете.– Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.
Долго в избе было тихо.
– Витька, а ты на кого хочешь учиться?– спросил старик.
Витьку этот вопрос застал врасплох.
– Я пока выбираю,– сказал он.
– На кого он будет учиться!– оторвался от книги Юрка.– У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?
– Не...
– Что ж ты?
– Знаешь на кого учись? На судью,– посоветовал старик.
– О-о!– удивились ребятишки.– Чего это?
– Люди будут бояться. Скажут: вон, вон судья идет! Большое дело.
– Тогда уж – на прокурора,– сказал Витька.– Он пострашней.
– Прокурор – это не все понимают, что страшно. А вот судья... это судья. Это уже тюрьмой пахнет.
Еще помолчали.
– Он есть на карточке?– спросил вдруг старик.
– Кто?
– Тот ученый, помирал-то который.
– Академик Павлов? Вот он.
Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.
– Старенький уж был,– сказал Евстигнеич жалостливо.
– Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые.– Юрка отнял книгу.– И не валялся потом на печке, не матерился...
– Чего вы взъелись-то на меня?!– вскричал больной старик.– Ты гляди что – житья не дают! Комиссары нашлись... Вам ба по тогдашнему делу – только комиссарами быть. Они тогда молодые были... Такие же вот... молокососы заполошные. Командовали.
Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжку с портретами ученых.
– Ох, мать ты моя-а!..– закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.
– Куда это он?– спросил Витька.
Юрка пожал плечами.
– Ну и что этот гусь?– спросил Юрка.– Наверно, отцом твоим станет?
Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.
– «Отцом»?– переспросил он.
– Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас будет.
Вошел старик... Нес в руке добрый кус сала.
– Нате поешьте... ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то,– загнетесь.
– Зачем? У меня есть – мне Витька принес...
– Ешьте! «Витька принес»... У Витьки у самого... зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарное.
– Нам дядя Коля привез из деревни – тоже доброе,– вступился Витька за свое сало.
– В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а... не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить.– Старик опять полез на печку.– Ох, язви тя в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
– Давай, мы сбегаем за четвертинкой?– еще раз предложил Юрка.
Старик помолчал.
– Не надо,– сказал.– Перемаюсь как-нибудь.
Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.
– Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать?– спросил Витька негромко.
Юрка пожал плечами.
– К нам, когда папка помер, тоже приходил один... я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.
– И я помню.
– Ну и будешь дядей звать... Нечего их наваживать. Старый?
– Старый,– сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».
– А у него, что же, родных-то никого не было, что ли?– спросил старик с печки.
– У кого?– не понял Юрка.
– У того академика-то. Одни студенты стояли?
– У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
– Дети-то были поди?
– Наверно. Завтра узнаю.
– Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи господи!
Мать Витькина громко засмеялась.
– Не знаю,– сказала она.– Я так не думаю.
– Уверяю вас!– тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаич.
И дядя Николай тоже слегка заалел... Всем было хорошо, все слегка поразмякли.
– А не спеть ли нам?!– догадался дядя Николай.– А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.
– Хорошо играет?– спросил Владимир Николаич.
– Мой подарок,– не удержался, похвастал дядя Николай.– На день рождения ему отвалил – пускай учится.
– Люблю музыкальных детей,– сказал Владимир Николаич.
– Так споем, что ли!
– Какую?– спросила Груша.
– Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.
– Ну, прямо!.. Нашел песельницу.
И вдруг Владимир Николаич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:
– «Небо, небо, небо, небо-о»!..
Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич – будто он хотел пошутить.
– Давай, Груша!– попросил опять Николай.– Помнишь, про колечко как-то... Про любовь, про колечко. Ты часто пела...
Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:
«Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина-а?
Головой-ой склоняясь
До самого тына-а...»
Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:
«...Голово-ой склоняясь
До самого-о тына-а».
Они, видно, певали раньше – славно у них вышло.
«Там через дорогу...» —
повела дальше Груша:
«За-а рекой-ой широкой
Та-ак же о-одиноко
Ду-уб стоит высокий».
Владимир Николаич заблеял было:
«Та-ак же одиноко-о...»
Но – смолк. Не умел он. Стал слушать.
Брат с сестрой пели:
«Как бы мне, рябине,
К ду-убу перебраться,
Я б тогда-а не стала-а
Гнуться и качаться-а!..
Ох, я б тогда-а не стала-а...»
Тут вошел Витька.
Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.
– Сынок пришел! Поесть хочешь?
– Нет,– сказал Витька.– Я у Юрки поел...
– Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит...
– Нам дед Ефим сала дал.
– Витьк, ну-ка, сыграй нам!– сказал дядя Коля.– А?
– Я уроки не выучил,– сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.
– Ну, сыграл бы...– попросила и мать.
– Хо!.. Говорят: уроки не выучил...
– Что ж ты их до сих пор не выучил?– обиделся дядя Коля.– Ох, Витька, Витька... Ну, иди учи.
Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.
– Ну, иди, иди – учи,– тоже сказала она.
Витька ушел в горницу.
Дядя Володя поднялся...
– Ну, пора и честь знать, как говорят.
– Да посиди еще!– воскликнул Николай.– Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?
– Посидите,– сказала и Груша.
– Да нет, пойду... А то темно станет. Включу счас телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.
Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Володю.
– Да нет, пойду... А то темно станет, хулиганов полно на улицах.. Гусь-Хрустальный.
– Ну, приходите... Не забывайте,– слышалось из большой комнаты. Мать говорила.
– Ладно, ладно – приду,– опять изобразил Витька ненавистного ему гостя.– В воскресенье приду. Может, в субботу... Явлюсь, так сказать.
И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.
Раз явился:
– Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.
Два явился:
– Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро – конец. Лист только до первого ветра: слетит.
Три явился:
– Слетел. Голенькие стоят. Пора...
Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.
– Уроки выучил?
– Выучил.
– Ну-ка сядь – поговорим. Как тебе дядя Володя-то?
Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.
– Что?– спросила мать.
– Ничего...
– Не глянется?
Витька опять пожал плечами.
Мать кивнула головой, подумала... И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.
– Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!
Витька моментально осмелел, затараторил:
– Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!
– Руль,– коротко определила мать.– Но... Витька-дружок: нам не до жиру – быть бы живу. Так, сына. Дело наше... неважнецкое.
– Да что, с голоду, что ль, помираем?
Мать засмеялась.
– Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок,– выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко...– Мать вздохнула.– Десять бы годков назад – этот бы дядя Володя...– И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое – может, себя убеждала:
– Да он неплохой – так-то... Вон какой рассудительный. Не пьет.
– Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
– Да это ж... что ж? Разве это пьет? Так-то пьет – это не страшно...
– С бутылочки все и начинается,– стал тоже рассуждать Витька.
Мать опять засмеялась.
– Нет, у него тоже уж теперь – не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то... зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но...
– Какой уж там витязь – гусь!
– Не надо так!– строго велела мать.– Разговорился! Малой еще – так разговаривать. Ишь ты... Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то... больно языкастые нынче стали.
И опять пришел дядя Володя.
Витька увидел его раньше в окно.
– Идет!– крикнул он.
– Кто?
– Ну, кто?.. Хрустальный!
– Витька!– сердито сказала мать.– Ну-ка, отойди оттуда, не торчи.
Витька отошел от окна.
– Играть, что ли?
– Играй. Какую-нибудь... поновей.
– Какую? Может, марш?
– Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, какую-то недавно учил...
– «Венок Дуная»? Мы его еще не одолели. Давай «Смешное сердце»?
– Играй. Она грустная?
– Помоги-ка снять... Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.
Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.
– Там есть, например, такие слова: «Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит...» Куда уж грустней – зареветь можно.
– Да уж...
Витька заиграл «Смешное сердце».
Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у порога и тогда только сказал:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, Владимир Николаич,– приветливо откликнулась мать.
Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.
– Дождик, Владимир Николаич?
– Сеет. Пора уж ему и сеять.
Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит – переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения – когда слушают.
– Пора... Сегодня у нас... что? Двадцать седьмое? Через три дня – октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
– Лист облетел?– спросил Витька.
– Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но... скоро и эти слетят.
Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.
– Все играешь, Витя?
– Играет!– встряла мать.– Приходит из школы и начинает – надоело уж... В ушах звенит.
