Текст книги "Киноповести"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
Мститесь, братья!
Шумит в Черкасске казачий круг: выбирается станица в Москву с жильцом Герасимом Евдокимовым.
Неожиданно в круг вошел Степан Тимофеевич Разин. Это был гость нежданный.
– Куды станицу выбираете?– спросил.
– Отпускаем с жильцом Герасимом к великому государю,– ответил Корней.
– От кого он приехал?
– От государя...
– Позвать Герасима!– велел Степан.
Герасима приволокли голутвенные... Жилец крепко перетрусил.
– От кого ты приехал, сучий сын? От государя или от бояр?
– Приехал я от великого государя Алексея Михайловича с его государевою милостивой грамотой,– отвечал Герасим торопливо и сунулся за пазуху, достал грамоту.– Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и...
– Врешь!– загремел Степан.– Не от царя ты приехал, а лазутчиком к нам!
– Да вот же грамота-то... За печатями...
– От бояр ты приехал, пес!– Степан подступил к жильцу, выхватил у него грамоту, разодрал, бросил под ноги себе, втоптал в грязь.
Круг удивленно загудел: такого в Черкасске еще не видывали.
Жилец вдруг почувствовал прилив посольской храбрости.
– Как ты смел, разбойник!..
Степан развернулся и ахнул посла по морде; тот отлетел в ноги к разницам, которые вышли теперь вперед, оттеснив домовитых. Голутвенные взяли жильца в пиночья.
– В воду его!– крикнул Степан.
Корней бросился было защищать Герасима, но его отбросили прочь. Посла поволокли к Дону.
– Степан, что ты делаешь?!– закричал Корней.– Останови!..
– И ты того захотел?!
– Я велю тебе!– попытался подействовать Корней угрозой.– Кто тут войсковой атаман? Ты или я?! Останови их!
– Владей своим войском, коли ты атаман, а я буду – своим.
– Степан!.. Сынок... головы всем поснесут, что ты делаешь? Останови!
Степан двинулся прочь с круга.
– Степка, ведь это – война! Ты понимаешь, дурак?
– Война, крестный. Война.
Степан с братом Фролом в окружении есаулов и сотников вышел к тому месту Дона, где причаливала его флотилия во главе с Иваном Черноярцем.
Подгреб к берегу головной струг... Иван выпрыгнул и пошел навстречу атаману.
– Как пришли?– спросил Степан.
– Бог миловал – все в добром здравии. Всех, с нага-ями,– три тыщи и семьсот.
– Добре. Из стружков не выгружайся... Выволоки какие текут, просмолите.
– Корнея видал?
– Видал. Скажи казакам: круг будет. Наш круг.
Собрался круг голутвенных. Ни Корнея Яковлева, ни старшины, ни домовитых здесь нет.
Степан торопился. Понимал: сила, какую он собрал, должна расходоваться, застой и промедление губительны для дела и его атаманства.
В круг вышел Иван Черноярец. Сказал, как научил Степан:
– Казаки! Пришла пора иттить нам. Куды иттить? Моя дума: под Азов.
Круг промолчал.
Вышел Федор Сукнин.
– Моя дума: на калмык.
Предлагались все пути.
– На калмык, браты!– еще раз призвал Федор.
И опять круг ответил молчанием.
Федор удалился.
– Батька, кака твоя дума?– крикнули из толпы.– Скажи!
– Скажи, батька! Степан поднялся на бугре.
– Дума моя: иттить нам повидаться с бояры! На Русь!
– Любо!!!– ухнул круг.
– Постоять ба нам всем, и изменников на Руси вывесть, и черным людям дать волю!
– Любо, батька!– ревела громада.
– Как иттить?
Тут начался разнобой.
– Волгой!– кричали донцы.– Дорога знамая!
– Доном! Прямиком, мимо Танбова!– звали пришлые россияне.
Шум поднялся невообразимый.
– Мимо Танбова – мы там весь хлеб по селам пожрем! Чем Дон питаться будет? Откуда привезут?! У нас тут детишки остаются!
– Зато – наша родная дорога!
– Нам Волга такая же родная!
– Кто к нам на Волге пристанет? Мордва косопузая?
– Хоша и мордва!
– А чего с ей делать?
– А с тобой чего делать? Ты сам гол как сокол пришел. Тебя приняли? А ты теперь рожу от мордвы воротишь! На Волгу, браты! Там – раздолье.
– Пойдем пока до Паншина. Там ишшо разок сгада-ем,– сказал Степан.– Туды Васька Ус посулился прит-тить. Вместях сгадаем.
В круг протиснулись делегаты от города Черкасска во главе с попом. Люди пожилые, степенные.
– До тебя, атаман.
– Ну?
– Покарал нас господь-бог,– начал поп,– погорели храмы наши...
– Вижу,– сказал Степан.
– Ты богат теперя... На богомолье в Соловки к Зосиме ходил...
Степан нахмурился.
– Дай на храмы.
– Шиш!– резко сказал Степан.– Кто Москве на казаков наушничает?! Кто перед боярами стелется?! Вы, кабаны жирные! Вы рожи наедаете на царевых подачках! Сгинь с глаз, жеребец!
Поп не ждал такого.
– Охальник!..
Вперед вышел пожилой казак из домовитых.
– Степан... вот я не поп, а тоже прошу: помоги церквы возвесть.
– А на что церквы? Венчать, что ли? Да не все ли равно: пусть станут парой возле ракитова куста, попляшут – вот и повенчались.
– Нехристь!– воскликнул поп.
Степан вперился в попа.
– Сгинь с глаз, сказал! А то сейчас у меня воды хлебнешь.
– Всех разнес,– выговаривала бабка Матрена крестнику.– Ну, Корнея – ляд с им, он обойдется. А жильца-то зачем посадил? Попа-то зачем бесчестил?..
– Всех их с Дона вышибу,– без всякой угрозы, устало пообещал Степан. Он на короткое время остался без людей, дома.
– Страшно, Степан,– сказала Алена.– Что же будет-то?
– Воля.
– Убивать, что ли, за волю эту проклятую?..
– Убивать. Без крови ее, милую, не дают.
В дом ввалилась целая орава: Иван, Федор... И с ними – нежданные: Ларька Тимофеев, Мишка Ярославов и вся станица, которая ходила на Москву.
– Эге!– воскликнул Степан радостно.– Ото – гости!
Вся станица перецеловалась с атаманом.
– Ото гостеньки!..– повторял Степан.– Да как жа? Когда?
– А вот прям с дороги.
– Алена, стол: гулять будем.
Алена с неудовольствием посмотрела на ораву и принялась накрывать на стол.
– Что царь, жив-здоров? Отпустил вас?.. Али как?
– Нас с караулом в Астрахань везли, мы по путе ушли. Зачем нам, думаем, в Астрахань-то?.. Батька на Дону теперь.
– Охрана как жа?
– Коней, оружью у их поотняли, а их пешком пустили...
– Что ж царь? Видали его?
– Нет, с боярами в приказе погутарили...
– Не ждут меня на Москву?
– Нет.
– Добре. А это кто же?– Степан увидел Федьку Шелудяка.
– Федор... По путе с нами увязался. Бывалый человек, на Москве, в приказе, бича пробовал.
– Из каких?– спросил Степан.
– Калмык. Крещеный.
– Каково дерут на Москве?
– Славно дерут! Спомнишь – на душе хорошо. Умеют.
– Алена, как у тебя?
– Садитесь.
Крепко спит пьяный атаман. И не чует, как горюют над ним два родных человека – крестная мать и жена.
Алена сидит, положив на колени руки, глядит не наглядится на такого близкого ей и далекого, родного и страшного человека.
Матрена готовится творить заговор.
– Господи, господи,– вздохнула Алена.– И люблю его и боюся. Страшный он.
– Будя тебе, глупая! Какой он страшный – казак и казак.
– Про что думает?.. Никогда не знала.
– Нечего и знать нам...– Матрена склонилась над Степаном, зашептала скороговоркой: – Заговариваю я свово ненагляднова дитятку, Степана, над чашею брачною, над свежею водою, над платом венчальным, над свечою обручальною.– Провела несколько раз влажной ладонью по лбу Степана; тот пошевелился, но не проснулся.– Умываю я свово дитятку во чистое личико, утираю платом венчальным его уста сахарные, очи ясные, чело думное...– Отерла платком лицо.
– Погинет он, чует мое сердце,– с ужасом сказала Алена.
– Цыть!– строго сказала Матрена.
Алена тихонько заплакала.
– Будь ты, мое дитятко, цел, невредим: от силы вражьей, от пищали, от стрел, от борца, от кулачнова бойца, от ратоборца, от полена длиннова, недлиннова, четвертиннова, от бабьих зарок, от хитрой немочи, от железа, от уклада, от меди красной, от неверных людей: нагайских, немецких, мордвы, татар, башкирцев, калмык, бухарцев, турченинов, якутов, черемисов, вотяков, китайских людей.
А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким – в нощи и в полунощи, в часу и в получасье, в пути и дороженьке, во сне и наяву – сбережен от смерти напрасной, от горя, от беды.
А придет час твой смертный, и ты вспомяни, мое дитятко, про нашу любовь ласковую, обернись на родину славную, ударь ей челом седмерижды семь, распростись с родными и кровными, припади к сырой земле и засни сном сладким, непробудным.
Заговариваю я раба, Степана Тимофеича, ратнова человека, на войну идущева, этим моим крепким заговором. Чур слову конец, моему делу венец.
Алена упала головой на подушку, завыла в голос:
– Ох, да не отдала б я его, не пустила б...
– Поплачь, поплачь,– посоветовала Матрена.
– Ох, да на кого же ты нас покидаешь-то?.. Да что же тебе не живется дома-то? Да уж так уж горько ли тебе с нами? Да родимый ты мо-ой!..
Степан поднял голову, некоторое время тупо смотрел на жену... Сообразил наконец.
– Ну... Отпевают уж.
Уронил голову, попросил:
– Перестань.
Шли стругами вверх по Дону. И конными – обоими берегами.
Всех обуяла хмельная радость. Безгранична была вера в новый удачливый поход, в счастье атамана...
Весна работала на земле. Могучая, веселая сила ее сулила тепло, жизнь.
Федька Шелудяк ехал рядом со Степаном, дремал в седле.
Степан чуть приотстал... И вдруг со всей силой огрел Федькиного коня плетью. Конь прыгнул, Федька каким-то чудом усидел в седле.
Степан засмеялся. Похвалил:
– Молодец!
– Э-э, батька!.. Меня с седла да с бабы только смерть сташшит.
– Ну?
– Ей-богу!
– А хошь вышибу?
– Хочу. Поспать.
– Иди в стружок отоспись.
Сзади атамана тронул подъехавший казак:
– Батька, там беда у нас...
– Что?– встревожился Степан.
– Иван Черноярец казака решил.
– Как?
– Совсем – напрочь, голова отлетела.
Степан резко дернул повод, разворачивая коня... Но увидел, что сам Иван едет к нему в окружении сотников. Вид у Ивана убитый.
Степан подождал, когда они подъедут, сказал коротко:
– Ехай за мной.– Подстегнул коня и поскакал в степь, в сторону от войска.
Далеко отъехали... Степан осадил коня.
– Как вышло?
– Пьяные они... полезли друг на дружку, до сабель дошло. Я унять хотел, он – на меня...
– Кто?
– Макар Заика, хоперец.
– Ну?
– Ну, рубнул... Сам не знаю, как вышло. Не хотел.
Степан помолчал.
– А чего такой весь?– вдруг зло спросил он.
– Какой?– не понял Иван.
– Тебе не есаулом сейчас, с такой рожей, а назём выгребать.
– Жаль казака... Не хотел ведь. Чего ж мне веселиться-то?
– Жалко? Ночь придет – пожалей. Один. Или ко мне приди – мне тоже казака жалко. В другое время я б тебя вместе с им положил.
Помолчали.
– Ехай с глаз долой, не показывайся такой никому. Иван поскакал назад, Степан – в голову своей конницы.
Обеспокоенные событием, его ждали есаулы. Убийство воина-казака своим же казаком – дело редкостное. Боялись за Ивана.
Степан налетел на есаулов:
– Был наказ: на походе в рот не брать?!
– Был.
– Куды смотрите?!..
Молчание.
– Ивана не виню: рубнул верно. Вперед сам рубить буду и вам велю. Всем скажите! Пускай на себя пеняют.
Есаулы вздохнули.
– Макара схоронить по чести. Крест поставить.
На виду Паншина городка стали лагерем. Стояли двое суток.
На третий день к вечеру на горизонте показались конные Васьки Уса.
Степану сказали про конных. Он вышел из шатра, тоже смотрел из-под руки.
– Кто больше у его?– спросил.
– Больше из Вышнева Чира,– стал пояснять казак, ездивший послом к Василию,– голытьба. Запорожцы есть – с войны с им...
– Как он?
– Ничо... Погляжу, говорит.
– Казаков принять славно,– велел Степан. И замолчал. Ждал.
Василий подъехал к группе Степана, остановился... Некоторое время спокойно, чуть насмешливо рассматривал казаков.
– Здорово, казаки-атаманы!
– Здорово,– ответили разинцы.
– Кто ж Стенька-то из вас?
Степан смолчал. Повернулся, пошел в шатер.
Из шатра вышел Стырь и несколько торжественно объявил:
– Атаман просит зайтить!
Василий, несколько огорошенный таким приемом, спешился, пошел в шатер.
С ним вместе пошел еще один человек, не казачьего вида.
– Чтой-то неласково ты меня стречаешь,– сказал Василий с усмешкой.– Аль видом я не вышел? Аль обиделся, что сразу в тебе атамана не узнал?
– Хорош, хорош,– успокоил Степан, тоже внимательно приглядываясь к Ваське.– Всем вышел.
Поздоровались за руки.
– Сидай.
– Дак мне чего своим-то сказать?
– Сказать, чтоб на постой разбивались.
Василий выглянул из шатра... И вернулся.
– Они у меня умные – сами сметили. Ты чего такой, Степушка?
– Какой?
– Какой-то – все приглядываисся ко мне... А слава шумит, что ты простецкий, погулять любишь... Врут? Тебе годов-то сколь?
– Сколь есть, все мои. Это кто?– Степан кивнул на товарища Уса.
– Это мой думный дьяк, Иванов Матвей.
– Пускай он пока там подумает,– Степан кивнул.– За шатром.
– Я не помешаю,– скромно, с каким-то неожиданным внутренним достоинством сказал Матвей.
Был он в сравнении со своим атаманом далеко не богатырского вида, среднего роста, костлявый, с морщинистым лицом, на котором сразу обращали на себя внимание глаза – умные, все понимающие, с грустной усмешкой. Степан невольно засмотрелся в эти глаза.
– Свой человек,– сказал Ус.
– Добре. Дай-ка нам с атаманом погутарить,– настоял Степан.
Матвей вышел.
– Слыхал, чего я надумал?– прямо спросил Степан.
– Слыхал,– не сразу ответил Ус.– Слыхал. Могу дорогу показать...
– Это по какой ты бежал-то оттуль? Плохая дорога. Мы другую найдем.
– Лихой атаман!– с притворным восхищением воскликнул Ус.– Уж и побегать не даст. А меня дед учил: не умеешь бегать – не ходи на войну. Бывает, Степа. Что горяч ты – это хорошо, а вот если горяч, да с дуринкой – это уж плохо. Не ходи тада на Москву – там таких с колокольни вниз головой спускают.
Степан улыбнулся.
– Крепко тебя там припужнули.
– Что ты! Шибко уж колокольня-то та высокая. Не видал?
– Видал. Высокая.
– Какую ж ты дорогу себе выбрал?– серьезно спросил Ус.
Казаки Уса и разинцы, в отличие от вождей своих, скоро нашли общий язык.
Обнаруживались старые знакомцы, вспоминались былые походы... Задымили костры. Гостей готовились принять славно, как велел атаман.
Разинцы принарядились – пускают пыль в глаза пришлым.
Стырь собрал вокруг себя целую ораву, показывает, как он ходил на Москву к царю (врет):
– Он о так сидит на троне... Где кум мой? Он видал царя – покажет.
Дед Любим напялил на себя какие-то странные, живописные одежды, воссел на три положенных друг на друга седла. Сделал скучающее лицо...
– Ну, где там эти казаки-то вшивые?– спросил.– Давайте их суды, я с ими погутарю.
– Не так!– воскликнул Стырь.– Давай: ты из бани пришел.
– А-а... Добре.– Дед Любим стал отчаянно чесаться.– В баньку нешто сходить?..
– Да ты уж пришел!– заорали зрители.
– А-а!.. Ну-к... Эй! Бояры!.. Кварту сиухи мне: после бани выпью.
Поднесли «царю» сиухи. Он выпил.
– Ишшо.
– Куда.
– Ты что, горилки царю пожалел, сукин сын! Ты должен на коленках передо мной ползать. Давай горилки!– Дед изобразил капризное «царское» величие.– Хочу кварту горилки!
Ему подали еще. Дед выпил, смачно крякнул:
– Ах, хороша!.. Ну, где там эти казаки-то вшивые?
В круг важно вошел Стырь, тоже черт знает в чем – в каком-то балахоне.
– Здоров, казак!– поприветствовал «царь».– Ты чего эт в моем царстве шатаисся?
– Прикажи мне тоже дать сиухи,– подсказал Стырь.
– Э-э!– загудели зрители.– Вы тут упьетесь, пока покажете.
– Такой тикет,– сказал Стырь.– Перво-наперво вина подают.
– Правда,– поддержал дед Любим.– Эй, бояры, где вы там, прихвостни?.. Дать казаку вина заморскава.
Стырю подали чару вина. Он выпил.
– Ишшо. Я жа с дальней дороги – пристал.
– Дать ему ишшо!– велел «царь».
– Шевелись!– прикрикнул на «бояр» Стырь.– Царь велит!
Подали еще чару. Стырь выпил.
– Как доехал, казаченька?– ласково спросил «царь».
– Добре.
– А чего ты шатаисся по моему царству, я желаю знать?
Стырь громко высморкался из одной ноздри, потом из другой.
– Чего желаете знать?
У атаманов спор.
Нелегко матерому Чертоусу смирить гордое сердце – сразу стать под начало более молодого, своенравного Стеньки. А Степан упрямо гнет свое.
– Ты там всех мужиков побросал. Неоружных! Псу Барятинскому на растерзанье... Вот как ты там хорошо воевал, на той дороге.
– Тьфу!.. Не приведи господи, конечно,– случится где-нибудь тебе в отступ иттить, вот этой самой рукой,– Ус показал огромную ручищу,– подойду и по роже дам. А чего мне было делать? Заодно с мужиками ложиться? Это ты сам – наберешь мордвы-то, да чувашей, да нагай-цев своих – с ими и подставляй лоб кому хошь, хошь Барятинскому, хошь Долгорукому...
– Не лезь тада с советом.
– Иван Болотников не дурней тебя был, а не поперся на Волгу.
– За то и пропал.
– Пропал, да не за то. Вас вить чего на Волгу-то тянет: один раз вышло там, вот и давай ишшо... А с Волги тоже дорога на побег есть – Ермакова.– Ус поднялся, выглянул из шатра, позвал: – Матвей!.. Заходь до нас. Вот послушай мужика – дошлый.
Вошел Матвей.
– Там казачки-то... это... расходиться начинают,– сказал он и посмотрел на Степана.– Али ничо, пускай?
– Гулять, что ль? Как жа им не гулять?
– Хорошее дело,– согласился Матвей.– Я эт к тому, что размахнутся они сейчас широконько: знакомцев полно встрелось. А у вас тут, можеть, чего другое задумалось.
– У нас тут раскосяк вышел,– сказал Ус.– Не хочет Степан Тимофеич городками да весями иттить, хочет – Волгой.
– Ну, я тебе то и говорил,– спокойно сказал Матвей.
– Да вот и растолкуйте мне, я в ум не возьму: пошто? Степан с интересом слушал несколько странный разговор.
– Перво: кто такой Степан Тимофеич?– стал рассуждать Матвей, адресуясь к Усу.– Донской казак. Правда, корнями-то он – самый что ни на есть расейский, но он забыл про то...
– Какой я расейский? Ты чего?
– Отец-то расейский. Воронежский.
– Ну.
– Вот. Стало быть, есть ты донской казак, Степан Тимофеич. Как и ты, Василий Родионыч. Живется вам там вольготно, бояре вас не гнут, шкур не снимают, жен, дочерей ваших не берут по ночам с постели – для услады себе. Вот... Спасибо великое вам, что привечаете у себя нашего брата. Да ведь и то – вся Расея на Дон не сбежит. А вы, как есть вы донские казаки, про свой Дон только и печалитесь. Поприжал вас царь, вы – на дыбошки: не трожь вольного Дона! А то и невдомек: несдобровать и вашему вольному Дону. Он вот поуправится с мужиками да за вас примется. Уж поднялись, дак подымайте за собою всю Расею. Вы на ногу легкие... Наш мужик пока раскачается, язви его в душу, да пока побежит себе кол выламывать – тут его сорок раз пристукнут. Ему бы за кем-нибудь, он пойдет.
– Ты к чему это?– спросил Степан.
– Доном иттить надо, Степан Тимофеич, через Воронеж, Тамбов, Тулу, Серпухов... Там мужика да посадских, Чернова люда – густо. Вы под Москву-то пока дойдете, ба-альшое войско подведете. А Волгой пошли с полтыщи с есаулами да с грамотками – пускай подымаются да подваливают с той стороны. А там, глядишь, Новгород, да Ярославль, да Пошехонь с Вологдой из лесу вылезут – оно веселей дело-то будет!
– Ты чего ж, Матвей, на царя наметился?– спросил Степан, усмешливо прищурившись.– Ведь мы этак все царство расейское – вверх тормашками.
– Пошто на царя?
Степан искренне засмеялся:
– Испужался?.. Ну, так: вы – гости мои дорогие, я вас послухал, и будя. Пойдем Волгой. Я пристал языком молоть.
– Пеняй на себя, Степан!– воскликнул Ус.
– Будешь со мной?– в упор спросил Степан.
– Куды ж я денусь?.. Ты тут теперь – царь и бог.– Ус встал во весь свой огромный рост, хлопнул себя по бокам руками.– Золотая голова, а дурню досталась. Пошто уперся-то? Вить правду мужик говорит.
– Это твоя первая промашка, Степан Тимофеич,– негромко, задумчиво и грустно сказал Матвей.– Дай бог, чтоб последняя.
Корней Яковлев, грустный, как будто постаревший за эти дни, стукнулся в дверь дома Минаева Фрола. Из дома не откликнулись.
– Я, Фрол!– сказал Корней.
В горнице сидел Михайло Самаренин. На столе вино, закуска.
– Дожили,– вздохнул Корней, присаживаясь к столу.– Налей, Фрол. Он там гуляет, страмец, а тут взаперти, как...
– Долго не нагуляет,– успокоил Фрол, наливая войсковому большую чарку.– Это ему не шахова земля – голову враз открутют.
– Ему-то открутют – дьявол с ей, об ей давно уж топор плачет. У меня об своей душа болит.– Корней выпил, крикнул, пососал ус.– Свою жалко, вот беда.
– Чего слышно?– спросил Михайло.
– Стал у Паншина. Ваську ждет. Ты говоришь – открутют... У его уж сейчас тыщ с пять, да тот приведет... Возьми их! Сами открутют кому хошь. Беда, братцы мои, атаманы, большая беда. Ишшо одна беда могет быть...– Корней оглянулся на дверь горницы.
– Никого нету,– сказал Фрол.
– Письмо перехватили от гетмана да от Серка к Стеньке.
У Фрола и Михаилы вытянулись лица.
– Чего пишут?
– Дорошенко не склонился, а Серик, козел чубатый, спрашивает: где бы, в каком урочище им сойтиться вместе.
– Вот какая моя дума: надо спробовать унять Стеньку. Фрол, поедешь...– заговорил Михайло.
– Ты что!
– Не тронет он тебя,– согласился со своим товарищем Корней.– Полный раздор с нами чинить ему тоже не с руки: он не дурак – оставлять за спиной обиженных. А поедешь ты от всех нас. С письмом Петра Дорошенки. Серково письмо я в печь бросил. Ехать надо сразу – чтоб успеть до Васьки.
– Не мне бы надо...
– Тебе, ты с им в дружках ходил. Сулился ж он не тронуть тебя. Поговори душевно... Хошь ба он, черт бешеный, на калмык повернул. Подтолкнуть бы его, пока он один-то... Ты, Михайло, собирайся в Москву: надо и об своих головах подумать. Все скажешь, как есть: ничего, мол, не могли поделать. Прибери казаков – и с богом. Без огласки чтоб.
Все трое посидели в молчании.
– Он когда на Москву-то задумал, где?– спросил Корней Фрола.
– А черт его знает? Его рази поймешь? Везде поносил ее... Царя, говорит, за бороду отдеру разок...
– Разок надо бы,– неожиданно сказал Корней.– Не худо бы... С головой вместе. Только шумом городка не срубить. Славный он казак, Стенька... Жалко мне его...
– Тут самая пора – себя пожалеть,– заметил Самаренин.– А то выходит: он – ногой в стремя, а мы – головой в пень.
В раннюю рань к лагерю разинцев подскакали трое конных; караульный спросил, кто такие.
– Аль не узнал, Кондрат?– откликнулся один с коня.
– Тю!.. Фрол?
– Где батька?
– А вон, в шатре.
Фрол тронул коня... Трое вершных стали осторожно пробиваться между спящими, направляясь к шатру.
Кондрат постоял, посмотрел вслед им... И вдруг его резнуло какое-то недоброе предчувствие.
– Фрол!– окликнул он.– А ну, погодь.
– Чего?– Фрол остановился, подождал Кондрата.
– Ты зачем до батьки?
– Письмо ему. С Украины, от Дорошенки.
– Покажь.
– Да ты что, бог с тобой! Кондрат!..
– Покажь.
Фрол достал письмо, подал Кондрату. Тот взял его и пошел в шатер.
– Скажи: мне надо с им погутарить!– крикнул Фрол.
– Скажу.
Скоро из шатра вышел Степан – босиком, в шароваpax, взлохмаченный и припухший от сна и с тяжкого хмеля.
– Здорово, Фрол.
– Здорово, Степан...
– Чего не заходишь?
Смотрели друг на друга внимательно, напряженно.
– Письмо. От Петра Дорошенки...
– Ты заходи!
Фрол, умный, дальновидный Фрол, мучительно колебался.
– Не склоняется Петро...
Степан понимал, что происходит с Фролом.
– Да шут с им, с Петром. Я и не надеялся шибко-то, ты ж знаешь.
Фрол незаметно, как ему казалось, зыркнул глазами по сторонам: лагерь спал.
– Я от Серка жду. От Ивана. Заходи.– Степан пошел в шатер. Нарочито беспечным шагом. Вошел.
Фрол остался на коне.
– Пронька,– сказал он молодому казаку,– иди передом.
Пронька не понял.
– Иди!– сдавленным голосом сказал Фрол.– А я погляжу...
Пронька слез с коня, пошел в шатер. Фрол остался на коне.
Фрол хорошо знал Степана. Случилось, как он ждал – нервы Степана напряглись до предела, он не выдержал: заслышав шаги казака, стремительно вышагнул навстречу ему с перначом. Обнаружив хитрость друга-врага, замер на мгновение...
Фрол разворачивал коня.
– Погоди, Фрол!– вскрикнул Степан, бросая пернач.
Фрол нахлестывал коня плетью... Казак, который оставался на коне, тоже развернулся... Выбежавший на вскрик атамана Кондрат приложился было к ружью...
– Не надо,– сказал Степан. Подбежал к свободному коню, прыгнул.
И началась гонка.
...Вылетели из пределов лагеря, ударились в степь.
Конь под Степаном оказался молодой; помаленьку расстояние между двумя впереди и третьим сзади стало сокращаться. Видя это, казак Фрола отвалил в сторону – от беды.
– Фрол!.. Я же неоружный!
Фрол оглянулся, подстегнул коня.
– Придержи, Фрол!.. Я погутарю с тобой!– еще крикнул Степан.
Фрол нахлестывал коня.
– В гробину тебя!– выругался Степан.– Не уйдешь!
И тут случилось то, чего никак не ждал Степан: конь его споткнулся. Степан перелетел через голову коня, ударился о землю. Некоторое время лежал, вцепившись руками в молодую зеленую травку. Конь стоял рядом.
Степан с трудом поднялся, поглядел вслед далекому уже Фролу. Подошел к коню, намотал на левую руку повод, развернулся и тяжко, с придыхом ударил кулаком в добрую, неповинную морду. Конь захрапел, хотел дать вдыбки, но Степан держал его сильной рукой и бил другой, и бил яростно, исступленно... Конь храпел, рвался из узды. Человек бил и бил. Наконец животное, обезумев от боли, кинулось грудью на человека. Степан не успел отскочить. Конь сшиб его, проволок несколько метров на поводу... Степан не отпускал повода. Конь развернулся задом, навесил обеими ногами... Удар одного копыта пришелся по голове вскользь. Степан выпустил повод и остался лежать на земле. Конь отбежал несколько и остановился.
Удар в голову выхлестнул Степана из сознания... Впрочем, не то: пропало сознание происходящего здесь, сейчас, но пришло другое... Ударил в уши оглушительный звон. Степан понял, что он лежит и что ему не встать. И он увидел, как к нему идет старший брат его, Иван. Подошел, склонился... Что-то спросил. Степан не слышал: все еще был сильный звон в голове. «Я не слышу тебя»,– сказал Степан и своего голоса тоже не услышал. Иван что-то говорил ему, улыбался... Наконец звон в голове поубавился.
– Братка,– сказал Степан,– ты как здесь? Тебя же повесили.
– Ну и что?– спросил Иван, улыбаясь.
– Как «что»? Выходит, я к тебе попал? Зашиб меня конь-то?
– Ну!.. Тебя зашибить не так легко. Давай-ка будем подыматься...
– Не могу, силов нету.
– Эка!– все улыбался Иван.– Чтой-то раскис ты, брат мой любый. Ну-ка, держись мне за шею... Держись крепче.
Степан обнял брата за шею и стал с трудом подниматься. Брат помогал ему.
– Во-от,– говорил он ласково,– вот и подымемся...
– Как же ты пришел-то ко мне?– все не понимал Степан.– Тебя же повесили.
– Будет тебе: «повесили», «повесили»!– рассердился Иван.– Стой вот! Стоишь?
– Стою!
– Смотри... Стой крепче.
– Ты мне скажи ишшо чего-нибудь.
Иван засмеялся:
– Держись, знай. Не падай...– И ушел.
А Степан остался стоять. Он и вправду стоял.
Конь по-прежнему был на месте. Степан долго привыкал к стоячему положению... Привык, окреп, пошел к коню. Конь весь напрягся...
– Не бойся, дурашка,– ласково заговорил Степан.
Почуяв доброе в голосе человека, конь остался стоять. Степан обнял его, поцеловал в лоб, в шею, в глаза, бесконечно добрые и терпеливые.
– Прости меня... Прости.
Человек плакал. От слабости, что ли.
Потом шли рядом – конь и человек. Голова к голове. Долго шли.
Солнце вставало над степью. Огромное красное солнце.
К Волге вышли, глядя на ночь. (В версте выше Царицына.)
Начали спускать на воду струги и лодки. Удобное место спуска указал бежавший из Царицына посадский человек Степан Дружинкин. Он же советовал атаманам, Разину и Усу:
– Вы теперича так: один кто-нибудь рекой пусть сплывет, другой – конями, берегом... И потихоньку и окружите город-то. Утром они проснутся, голубки, а они окруженные, ххэк...
Дружинкин не мог укрыть радости, охватившей его.
– Воеводой кто теперь сидит?– спросил Степан.
– А Тимофей Тургенев. На своих стрельцов, какие в городе, у его надежа плохая, он сверху других ждет. Да когда они будут-то!
– Много идет?
– С тыщу, говорят. С Иваном Лопатиным. Надо бы, конечно, до их в городок-то войтить. Ах, славно было б, Степан ты наш Тимофеич, надежда ты наша!.. Отомстились бы мы тада!..
– Родионыч, поплывешь со стругами,– велел Степан.– Я с конными и с пешими. Шуму никакого не делай. Придешь, станешь, пошли мне сказать.
Утром, проснувшись, царицынцы действительно обнаружили, что они окружены с суши и с воды.
Воевода Тимофей Тургенев и с ним человек десять стрельцов, голова и сотники, да прислуга, да племянник, да несколько человек жильцов – смотрели с городской деревянной стены, как располагается вдоль стен лагерь Разина.
– Сколь там на глаз?– спросил воевода у головы.
– Тыщ семь, а то и боле.
Воевода вздохнул.
– Неделю не продержимся...
В городе гудел набат.
Разинцы в свою очередь внизу оценивают обстановку.
– Ну?– спросил Степан.– Какие думы, атаманы?
– Брать,– сказал Шелудяк.– Чего на его любоваться-то.
– Брать-то – брать, а как?
– Приступом! Сейчас навяжем лестниц, дождем ночки – и с Исусом Христом!..
– Исус что, мастак города брать?– спросил Ус.
– А как жа! Он наверху – ему все видать.
– Хватить зубоскалить,– оборвал Степан.– Родио-ныч, Иван, какие думы?
– Подождать пока,– сказал Иван Черноярец.– Надо как-нибудь в сговор с жильцами войтить.
– Умное слово,– поддержал Матвей Иванов.– Стены – стенами, да ведь и их оборонять надобно. А есть ли у их там такая охота? Оборонять-то? А и есть, так...
Подъехал казак, доложил:
– Царицынцы, пятеро, желают Степан Тимофеича видать.
– Давай их.
Подошли пять человек посадских из Царицына.
– Как жа вышли?– спросил Степан.
– А мы до вас ишшо... Вчерась днем, вроде рыбачить ушли, да и остались... Нас Стенька Дружинкин упредил.
– Ну, рассказывайте.
Стырь с оравой зубоскалов переругиваются с царицынскими стрельцами.
– Что, мясники, тоскливо небось торчать там? Хошь загадку загадаю? Отгадаешь – умница.
– Загадай, старый, загадай.
«Сидит утка на плоту,
Хвалится казаку:
Никто нимо меня не пройдет:
Ни царь, ни царица,
Ни красна девица!»
Отгадаешь – свою судьбу узнаешь.
– То, дед, не загадка. Во я тебе загадаю:
«Идут лесом,
Поют куролесом;
Несут деревянный пирог
С мясом».
Отгадаешь – тоже судьбу узнаешь.
– Стрельца несут хоронить!
Казаки заржали.
Стырь разохотился.
– А вот – отгадай. Отгадаешь – узнаешь мою тайную про тебя думу. Кто это такая:
«Поймал я коровку
В темных лесах;
Повел я коровку
Нимо Лобкова,
Нимо Носкова,
Нимо Роткова,
Нимо Ушкова,
Нимо Бородкова,
Нимо Грудкова,
Нимо Плечикова;
Привел я коровку
На Ноготково,
Тут я коровку-то
И убил».
– Скажите в городе,– наказывает Степан пятерым царицынцам,– войско, какое сверху ждут, идет, чтоб всех царицынцев в куски изрубить. А я пришел, чтоб отстоять город. Воевода ваш – изменник, он сговорился со стрельцами... Он боится, что вы ко мне шатнетесь, и хочет вас всех истребить, для того и стрельцов ждет.
Пятеро поклонились и ушли.
– Родионыч!.. Подь суды.
Ус подошел.
– Останисся здесь. Стой, зря не рыпайся. Я поеду Едисан тряхну. За ими старый должок есть... И скота пригоню – можа, долго стоять доведется. Гулять не давай... Караул держи. В городе чтоб не знали, что я отъехал. Караул держи строго.
