Текст книги "Киноповести"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
– Шестеро,– отвечал Иван Черноярец.– Ну, мы тоже пошли.
Власти остались сидеть. Долго молчали.
– Тц...– вздохнул старший Прозоровский.– Нехорошо у меня на душе, не ладно. Ушел, сукин сын, из рук ушел, как налим.
Утром другого дня Разин торговал у нагайских татар коней. В торге принимало участие чуть не все войско разинское. Гвалт стоял невообразимый.
Несколько человек татар крутились на кругу с лошадьми... Казаки толкали кулаками лошадей, засматривали им в зубы, пинали под брюхо...
– Сево? Сяцем так?– возмущались татары.
– «Сево», «сево»... Вот те и «сево»!..
Исследовались глаза, уши, ноздри, груди... Даже под хвост заглядывали. Кони шарахались от людей.
– Кузьма, ну-к, прыгни на ее: сразу не переломится – до Царицына можно смело ехать.
– А спина-то сбитая!
– Сево?
– Вот! Как же ее под седло?
– Потниська, потниська (потничок).
– Пошел ты!...
Степан со всеми вместе разглядывал, щупал, пинал коней. Соскучились казаки по ним. Светлой любовью светились глаза их.
– Ну-к, вон того, карева!.. Пробежи кто-нибудь!– кричал Степан.
Кто-нибудь помоложе с радостью великой прыгал карему на спину... Расступались. Кто поближе стоял, вваливал мерину плети... Тот прыгал и сразу брал в мах. Сотни пытливых глаз с нежностью смотрели вслед всаднику.
К Степану подошел Федор Сукнин.
– Воевода плывет, Тимофеич.
– К нам?
– Вон! Суды рулит...
– Найди Мишку Ярославова.
Мишка оказался тут.
– Написал тайше?– быстро спросил Степан.
– Написал.
Степан взял бумагу, а Мишка привел татарина. Судя по всему, старшего.
– На,– сказал Степан, подавая татарину лист.– Отдашь тайше. В руки! И чтоб духу твово тут не было.
– Понял, бачка. Пысьимо – тайша.
– Никому больше! От его мне привезешь. Здесь не захватишь – мы уйдем скоро,– бежи на Дон.– Вынул кошелек, отдал татарину.– Приедешь, ишшо дам. Пошли гостя стренем.
Степан с есаулами направились к берегу.
– Зачем?– недоумевал Степан, вглядываясь в воеводский струг.– Львов, Прозоровский, ишшо кто-то... Зачем, а?
– Не от царя ли чего пришло!– высказал тревожную мысль Мишка Ярославов.
– Мы б знали,– сказал Федор.– Иван Красулин прислал бы раньше их сказать.
– Ты передал ему?– спросил Степан.– Деньги-то...
– А как жа.
– Добре. Чего ж воевода пожаловал, овечий хвост? Зови на струг.– Степан свернул к своему стругу.
Воевода пожаловал по той простой причине, что явно «продешевил» в дипломатическом торгу в Астрахани.
– Здорово, атаман!– бодро приветствовал Прозоровский, входя в шатер.
– Здорово, бояре! Сидайте,– пригласил Степан.
– Экая шуба у тебя, братец!– воскликнул Прозоровский, уставившись на дорогую соболью шубу, лежащую на лежанке.– Богатая шуба!
– С чем пожаловали, бояре?– спросил Степан.– Не хотите ли сиухи?
– Нет.– Прозоровский посерьезнел.– Не дело мы вчерась порешили, атаман. Ты уйдешь, а государь с нас спросит...
– Чего ж вам надо ишшо?
– Ясырь надо отдать. Пушки все надо отдать. Товары... Что боем взяли – это ваше, бог с ими, а которые на Волге-то взяли?.. Те надо отдать – они грабленые.
– Все отдать!– воскликнул Степан.– Меня не надо в придачу?
– А ишшо: перепишем всех казаков – так спокойней.
Степан вскочил, заходил по малому пространству шатра.
– Пушки – я сказал: пришлем. Ясырь у нас – на трех казаков один человек. Отдадим, когда шах отдаст нам наших братов, какие у его в полону. Товар волжский мы давно подуванили – не собрать. Списывать нас – это что за чудеса? Ни на Яике, ни на Дону такого обычая не повелось.
– Поведется...
– Пошли со мной!– резко сказал Степан.
– Брось дурить!..
Степан уже вышагнул из шатра, крикнул, кто был поближе:
– Зови всех суды!
– Ошалел, змей полосатый,– негромко сказал Прозоровский.– Не робейте – пугнуть хочет. Пошли.
Воеводы и подьячий тоже вышли из шатра.
– Для чего всех-то?
– Спросим...
– Мы тебя спрашиваем!
– Чего ж меня спрашивать? Вы меня знаете... Писать-то их хочете? Вот их и спрашивайте.
– А ты вели им.
– Я им не воевода, а такой же казак.
Меж тем казаки с торгов хлынули на зов атамана.
– Братцы!– крикнул Степан.– Тут бояре пришли – списывать нас! Говорят, обычай такой повелся: донских и яицких казаков всех поголовно списывать! Я такого ишшо не слыхал. А вы?
Вся толпа на берегу будто вздохнула одним могучим вздохом:
– Нет!
– Говори теперь сам,– велел Степан Прозоровскому.
Прозоровский выступил вперед.
– Казаки! Не шумите... Надо это для того...
– Нет!!– опять ухнула толпа.
– Да вы не орите! Надо это...
– Нет!!!
Прозоровский повернулся и ушел в шатер.
– Скоморошничаешь, атаман!– строго сказал он.– Ни к чему тебе с нами раздор чинить, не пожалел бы.
– Не пужай, боярин, я и так от страха трясусь весь,– сказал Степан.– Слыхал: брата мово, Ивана, боярин Долгорукий удавил. Вот я как спомню про это да как увижу боярина какого, так меня тряской трясет всего.– Степан сказал это с такой затаенной силой и так глянул на Прозоровского, что невольно все некоторое время молчали.
– К чему ты?– спросил Прозоровский.
– Чтоб не пужал.
– Я не пужаю. Ты сам посуди: пошлете вы станицу к царю, а он спросит: «А как теперь? Опять за старое?» Пушки не отдали, полон не отдали, людей не распустили...
– В милостивой царской грамоте не указано, чтоб пушки, полон и рухлядь имать у нас и казаков списывать.
– Грамота-то когда писана! Год назад...
– А нам что? Царь-то один.
На берегу возбужденно гудели казаки. Весть о переписи сильно взбудоражила их. Гул этот нехорошо действовал на воевод.
– Ну что, телиться-то будем?– раздраженно спросил Прозоровский.
– Кому время пришло – с богом,– миролюбиво сказал Степан.– Я ишшо не мычал.
– Ну дак замычишь!– Прозоровский резко поднялся.– Слово клятвенное даю: замычишь. Раз добром не хочешь...
Степан впился в него глазами... Долго молчал. С трудом, негромко, будто нехотя сказал осевшим голосом:
– Буду помнить, боярин... клятву твою. Не забудь сам. У нас на Дону зря не клянутся. Один раз и я клялся – вот вместе и будем помнить.
Воеводы пошли из шатра. Прозоровский шел последним. Он вышагнул было, но вернулся – вспомнил про шубу.
– Не будем друг на дружку зла таить, атаман.
Степан молчал. Смотрел на воеводу. А тот – как бы ненароком – опять увидел шубу.
– Ах, добрая шуба!– сказал он.– Пропьешь ведь!
Степан молчал.
– А жалко... Жалко такую шубу пропивать. Добрая шуба. Зря окрысился-то на меня,– сказал Прозоровский и нахмурился.– Про дела-то твои в Москву писать я буду. А я могу по-всякому повернуть. Так-то.
Степан молчал.
– Ну, шуба!..– опять воскликнул воевода, трогая шубу.– Ласковая шуба. Отдай мне! Один черт – загуляешь ее на Дону. А?
– Бери.
– Ну, куды с добром! Я сейчас не понесу ее, а вечером пришлю.
– Я сам пришлю.
– Ну и вот, и хорошо, Степан...– Прозоровский прижал руку к груди: – Христом прошу: не вели казакам в город шляться. Они всех людишек у меня засмущают. Вить они сейчас всосутся пить, войдут в охотку, а ушли бы – они на бобах. А похмельный человек ни работник, ни служака. Да ишшо злые будут, как псы.
– Не заботься, боярин. Иди.
Прозоровский ушел.
– Будет тебе шуба, боярин,– сказал Степан.
Ближе к вечеру, часу в пятом, в астраханском посаде появилось странное шествие. Сотни три казаков, слегка хмельные, направлялись к кремлю: впереди на кресте несли дорогую шубу Разина. Во главе шествия шел гибкий человек с большим утиным носом и запевал пронзительным тонким голосом:
«У ворот трава росла,
У ворот шелковая!»
Триста человек дружно гаркнули:
«То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!»
Пока шел «голубь», гибкий человек впереди кувыркнулся через себя и прошелся плясом. И опять запел:
«Кто ту травушку топтал,
Кто топтал шелковую?»
И снова разом – дружно, громко:
«То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!»
Худой человечек опять кувыркнулся, сплясал:
«Воеводушка топтал,
Свет Иван Семенович!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок».
Разин шел в толпе, пел вместе со всеми. Старался погромче... Пели все серьезно, самозабвенно.
«Он искал перепелов,
Молодых утятошек!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!»
Мощный рев далеко потрясал стоялый теплый воздух; посадский люд высыпал из домов.
«А нашел он нашу шубу!
Шубу нашу, шубыньку!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!»
Лица казаков торжественны.
Шуба величаво плывет над толпой.
«Шубыньку на рученьку,
Душечку, на правую!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!»
Два казака, отстав от шествия, поясняют посадским:
– Шуба батьки Степана Тимофеича замуж выходит. За воеводу. Приглянулась она ему... В ногах валялся – выпрашивал. Ну, батька отдает.
«Полежи-ка, шубынька,
У дружка у милого!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
У сердца ретивого,
У Иван Семеныча!
То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!»
Толпа идет не шибко; шубу нарочно слегка колыхают, чтобы она «шевелила руками».
«Друг ты моя, шубынька,
Радость моя, шубынька!
То-то голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!
Ты меня состарила,
Без ума оставила!»
Тут особенно громко, «с выражением» рявкнули:
«То-то, голубь, голубь, голубь!
То-то, сизый голубок!»
В покоях воеводы: сам воевода, жена его, княгиня Прасковья Федоровна, дети, брат.
Ярыга, юркий, глазастый, рассказывает:
– Один впереди идет – запевала, а их, чай, с полтыщи – сзаду орут «голубя»...
– Тьфу!– Иван Семенович заходил раздраженно по горнице.
– Ты уж позарился на шубу!– с укором сказала Прасковья Федоровна.
– Думал я, что они такой свистопляс учинят? Ворье проклятое!
– Это кто же у их такой голосистый – запевает-то?– спросил Михаил Семенович.
– Скоморох. Днями сверху откудова-то пришли. Трое: татарин малой, старик да этот. На голове пляшет.
– Ты приметь его,– велел Еоевода.– Уйдут казаки, он у меня спляшет.
– Сам ихний там же?
– Стенька? Там. Со всеми вместе орет.
– Стыд головушке!– вздохнула Прасковья Федоровна.– Людишки зубоскалить станут...
– Иди-ка отсудова, мать,– сказал воевода, поморщившись.– Не твое это бабье дело. Иди к митрополиту, детей туды же возьми.
Прасковья Федоровна ушла с детьми.
– Ах, поганец!– сокрушался воевода.– Что учинил, разбойник. Голову с плеч снял.
В горницу заглянула усатая голова.
– Казаки!
Казаки стояли во дворе кремля. Стырь и дед Любим в окружении шести казаков с саблями наголо вынесли вперед шубу.
– Атаман наш, Степан Тимофеич, жалует тебе, боярин, шубу со свово плеча.– Положили шубу на перильца крыльца.
– Вон!!!– закричал воевода и затопал ногами.– Прочь!.. Воры, разбойники! Где первый ваш вор и разбойник?
– Какой?– спросил Стырь.– Он там с народишком беседу...
– Он больше не атаман вам! Он сложил свою власть!.. Бунчук его – вот он!– Воевода показал всем бунчук Разина.– Какой он вам атаман? Идите по домам, не гневите больше великого государя, коли он вас миловал! Не слухайтесь больше Стеньки! Он – дьявол! Он сам сгинет и вас всех погубит!
Степан торопил события. Вернувшись из Астрахани, он позвал есаулов к себе.
– Сколько коней закупили, Иван?
– Сто двадцать. А сбруи – на полета.
– Закупить! Какого дьявола ждешь? Пошли к татарам!
– Они посулились сами...
– Некогда ждать! Пока солнце встанет, роса очи выест. Пошли пять стружков. И пускай не скупятся. Федор, в Царицын кто поехал?
– Минька Запорожец.
– Велел передки закупить?
– Велел.
– В Москву-то будем посылать?
Степан подумал.
– Будем. Из Царицына. Дальше: у воронежцев закупим леса, сплавим плотами... Федор, сам поедешь. Бери полета, которые с топором в ладах и – чуть свет – дуй. Скажи воронежцам: долю ихную – за свинец и порох – везем. Свяжите с десять плотов – и вниз. Там, наспроть устья Кагальника, между Ведерниковской и Кагальяицкой, островок есть – Прорва. Там стоять будем. Поделайте засеки, землянки – сколь успеете. Если кто из казаков уйдет домой хоть на день, хоть на два – тебе головы не сносить. Мы не зимовые казаки, а войско. Сам буду отпускать на побывку – за порукой. Иван...– Степан в упор посмотрел на Черноярца.– Где Фрол?
– А я откудова знаю! Что я, бегаю за им?
– Где Фрол?
– Не знаю.
Некоторое время все молчали.
– Не трону я его,– негромко сказал Степан.– Пускай вылезает.– И повысил голос: – Взяли моду – по кустам хорониться!!
– Батька, хлопец до тебя,– сказал подошедший казак.
– Какой хлопец?
– Трое шутовых давеч было... шубу-то когда провожали...
– Ну?
– Один, малой, прибег сейчас из Астрахани: заманули их ярыги воеводины – метятся за шубу. А этот вывернулся как-то. Бьют их...
Татарчонок плакал, вытирал грязным маленьким кулаком глаза.
– Семку и дедушку... бичишшем... Мы думали: спляшем им, поисть дадут...
– Не реви,– сказал Степан.– Позови Фрола, Иван.
– Били?– спросил Стырь татарчонка.
– Бичом. Дедушке бороду жгли...
– За шубу?
– За шубу. А Семке посулились язык срезать...
– А ты как же убег?
– Они мне раза два по затылку отвесили и забыли. Семку шибко мучают... Батька, выручи их, ради Христа истинного!
– Вы откудова?
– Теперь – из Казани. А были – везде. В Москве были...
Фрол вылез из кустов... Подошли к Степану. Фрол остановился в нескольких шагах.
– Загостился ты там,– сказал Степан.– Аль поглянулось?
– Прямо рай!– в тон Степану ответил Фрол.– Ишшо бы гостевал, да заела проклятая мошкара – житья от ее нету, от...
– Теперь так: бери с двадцать казаков – ив Астрахань. Вот малой покажет куды. Там псы боярские людей грызут. Отбейте.
– Как? Боем прямо?
– Как хошь. Чтоб скоморохи здесь были.
– Батька, дай я с ими поеду,– сказал Черноярец.
– Ты здесь нужон. С богом, Фрол. Спробуй, не привези скоморохов – опять в кусты побежишь.
– Чую.
– Федор, поедешь к воронежцам не ране, чем придем в Царицын...– Степан смолк, как-то странно вздохнул – со всхлипом.– Сучий ублюдок!– Вскочил.– Людей мучить?! Скорей!.. Фрол!.. Где он?!– Обезумевшими глазами искал Фрола.
Отряд Фрола был уже на конях.
– Фрол!.. Руби их там, в гробину их!..– кричал атаман.– Кроши всех подряд! Вышибай мозга у псов!– Степана начало трясти.– Лизоблюды, твари поганые! За что невинных людей?!– С ним бывало: жгучее чувство ненависти целиком одолевало, на глазах выступали слезы; он начинал выкрикивать бессвязные, хриплые проклятия, рвал на себе одежду. Не владел собой в такие минуты. Обычно сразу куда-нибудь уходил.– Отворяй им жилы, Фрол!– Степан рванул ворот рубахи, замотал головой. Стоявшие рядом с ним отодвинулись.
– Он уехал, батька,– сказал Иван Черноярец.– Сейчас там будут, не рви сердце.
Степан сморщился и скорым шагом пошел прочь.
Оставшиеся долго молчали.
– А вить это болесть у его,– вздохнул пожилой казак.
Степан лежал в траве лицом вниз. Долго лежал так. Сел... Рядом стояли Иван и Федор. Он не слышал, как они подошли.
Степан выглядел измученным.
– Принеси вина, Федор,– попросил.
– Эк, перевернуло тебя!– сказал Иван, присаживаясь рядом.– Чего уж так-то? Этак – сердце лопнет когда-нибудь.
– Руки-ноги отвалились – вроде жернов поднял.
– Я и говорю: надорвешься когда-нибудь.
Федор принес вина. Степан приложился, долго с жадностью пил, проливая на колени. Оторвался, вздохнул... Подал чашу Ивану.
– Пей, я успею,– сказал тот.
– Сегодня в большой загул не пускайте,– сказал Степан.– Ишшо не знаем, чего там Фрол наделает...
Фрол ворвался в нижний ярус угловой Крымской башни, когда там уже никого из палачей не было. Наружную охрану – двух стрельцов – казаки втолкнули с собой в башню.
– Живые аль нет?– спросил Фрол.
– Живые-то живые,– простонал старик.– Никудышные только.
Фрол подошел ближе, вгляделся в узников.
– Как они вас!.. Мама родимая...
– Семке язык отрезали...
– Да что ты!– ахнул Фрол. Подошел к Семке, разжал окровавленный рот.– Правда.
В дверь с улицы заглянул казак.
– Увидали! Бегут суды от приказов.
– Бегите. Шевелитесь!..– велел Фрол. Подошел к стрельцам.– Вы что же это? А?
– А чего? Мы не били. Мы глядели только. Да подержали...
Фрол ахнул стрельца по морде. Тот отлетел в угол.
– Чтоб не глядел, курва!
Казаки выбежали из башни, вскочили на коней. Всего их здесь было пятеро; остальные ждали снаружи. Скоморохи были уже на седлах у казаков.
От приказных построек бежали люди. Трое передних были довольно близко.
Кондрат выскочил из башни последним... Глянул в сторону бегущих, потом – на Фрола.
– Фрол, успею...
Фрол мгновение колебался.
– Пулей! По разу окрести, хватит.
Кондрат вернулся в башню; тотчас оттуда раздались истошные крики и два-три смачных, вязнущих удара саблей.
Тем временем стрельцы были совсем близко. Трое остановились, прикладываясь к ружьям.
– Кондрат!– позвал Фрол.
Казаки тронули коней, чтоб не стоять на месте.
Раздались два выстрела, потом третий.
Кондрат выскочил из башни, засовывая на бегу что-то в карман.
– Что ты там?– зашипел Фрол.
– Пошурудил в карманах у их...– Кондрат никак не мог попасть ногой в стремя – лошадь, не приученная к выстрелам, испугалась. Крутилась.
– Тр!.. Стой!..– гудел Кондрат, прыгая на одной ноге.
Еще трое бегущих приостановились.
– Прыгай!– заорал Фрол.– Твою мать-то!..
Кондрат упал брюхом в седло. Казаки подстегнули коней... Еще три выстрела прогремели почти одновременно. Под одним из казаков конь шатнулся вбок и стал падать. Казак соскочил с него и прыгнул на ходу к Фролу.
Вылетели через Никольские ворота... И весь отряд Фрола скрылся в улочке, что вела наискосок к берегу Волги.
Дни стояли золотые. Огромное солнце выкатывалось из-за заволжской степи... И земля и вода – все вспыхивало веселым огнем. Могучая Волга дымилась туманами. Острова были еще полны жизни. Зеленоватое тягучее тепло прозрачной тенью стекало с крутых берегов на воду, плескались задумчиво волны. Но уже – там и тут – в зеленую ликующую музыку лета криком врывались чахоточные пятна осени. Все умирает на этой земле...
Разинская флотилия шла под парусами и на веслах вверх по Волге. Высоким правым берегом, четко вырисовываясь на небе, неторопкой рысью двигалась конница в полторы сотни лошадей.
Степан был на переднем струге. Лежал на спине с закрытыми глазами – дремал.
Вдруг на стругах зашумели:
– Конные! Догоняют!..
Краем берега разинцев догоняли с полсотни каких-то конников. Шли резво.
– К берегу!– велел Степан.
Конники – те, что догоняли, и разинцы – сошлись.
Степан приложил ладонь ко лбу, всматривался.
На берегу ни с той, ни с другой стороны не выказывали воинственных намерений. В сторону стругов скакали двое конных. Спешились напротив атаманского струга, стали спускаться.
Степан выпрыгнул из струга... К нему сверху спускались десятник Ефим Скула и стрелецкий сотник.
– Чего?– нетерпеливо спросил Степан.
– Провожатые,– пояснил Ефим.– Воевода отрядил полусотню до Паншина.
– Зачем?
– Здоров, атаман,– приветствовал сотник, смело и почему-то весело глядя на Степана.
– Здоров, коли не шутейно. Коней поразмять? Али как?..
– Прогуляться с вами до Паншина.
– Далеко. Не боитесь?
Сотник засмеялся.
– Мы смирные...
– Мясники смирные. Я знаю.– Степан нахмурился.
– Велено нам провожать вас,– серьезно заговорил сотник.– Велено смотреть, чтоб вы дорогой не подговаривали с собой на Дон людишек разных. И... всякое такое. Едет с нами жилец Леонтий Плохов. А провожал нас Иван Красулин...– Сотник замолчал, значительно поглядел на Степана.
– Ефим, иди попроведай своих на стружке,– велел Степан.
Ефим пошел к казакам.
– Велел передать Иван, что уговор он помнит, а стрельцов сам прибрал,– хорошие люди.
– А ты хороший?– усмехнулся Степан.
– А я над хорошими хороший. Леонтий едет только до Царицына, я – аж до Паншина. Там велено мне пушки взять...
– Ишшо чего велено?
– Грамоту везем Андрею Унковскому: чтоб вино для вас в царицынских окружалах в два раза в цене завысить. То же и в Черном...
– Дай суды ее.
– Она у Леонтия.
– Иди скажи Иван Черноярцу, чтоб он скинул мне ту грамоту сверху. Вместе с Леонтием.
– Не надо. Вы на Царицыне сами себе хозяева. У Андрея под началом полторы калеки. А разгуливаться нам там ни к чему: смена наша где-нибудь под Самарой.
– Хороший, говоришь?– спросил Степан и хлопнул сотника по плечу.– Добре! Чара за мной... В Царицыне, по дорогой цене.
...Купеческий струг вывернулся из-за острова так неожиданно и так живописно и беспомощно явился разин-цам, что те развеселились.
– Здорово, гостенька!– крикнул Степан, улыбаясь.– Лапушка! Стосковался я без вас!
На стружке было гребцов двенадцать человек, сам купец, трое стрельцов с сотником.
Стружок зацепили баграми.
– Отколь бог несет?– спросил атаман.– Куды?
– Саратовец, Макар Ильин,– отвечал купец.– В Астрахань...
– А вы, молодцы, куды путь держите?
– Я везу в Астрахань государевы грамоты,– несколько торжественно заявил сотник. Пожалуй, излишне торжественно.
– Дай-ка мне их,– попросил Степан.
– Не могу.
– А ты перемоги... Дай!
Сотник не знал, что делать.
– Не могу... Я в ответе.
– Сейчас возьмем, батька.– Кондрат спрыгнул в купеческий струг. Подошел к сотнику.– Вынь грамотки.
И вдруг сотник – никто не ждал такого – выхватил пистоль... Кондрат откачнулся, но не успел – пуля угодила ему в плечо.
Сотник вырвал саблю, крикнул не своим голосом:
– Греби! Петро, стреляй!..
Двое-трое гребцов схватились было за весла... А один, который был позади сотника, вырвал из гнезда уключину и дал по голове сотнику. Вскрик застрял у того в горле; он схватился за голову и упал в руки гребцов.
Степан спокойно наблюдал за всем с высоты своего струга.
Еще двое казаков спрыгнули на купеческий струг. Один подошел к Кондрату, другой начал обыскивать сотника.
– В сапоге,– подсказал стрелец.
– Кто с нами пойдет?– громко спросил Степан.– Служить верой, добывать волю у кровопивцев!
– Я!– откликнулся гребец, угостивший уключиной сотника.
Еще двое крикнули:
– Мы! С Федором вот...
– А не пойдем, чего будет?– спросил один практичный.
– Этого я, братец, не ведаю: много грешил – ад, мало – рай.
– Так чего жа тада пытать? И я с вами!
Казаки засмеялись.
– Стрельцы, как?– спросил Степан.
– Оно вить это... как сказать!..
– Так и сказать.
– Вроде государю служим...
– Боярам вы служите, не государю! Кровососам!..
– Когда так – и мы.
Тем временем принесли Степану царские грамоты. Он, не разглядывая, изорвал их в клочья и побросал в воду. Бумаги он ненавидел особенно люто.
– Вот так их!..
На берегу явно заинтересовались событием на воде. Остановились, выстрелили, чтоб привлечь к себе внимание...
Человек шесть разинцев выстрелили в воздух. Звуки выстрелов долго гуляли под высоким берегом и замерли далеко. Конные разинцы успокоились.
Сотнику положили за пазуху какой-то груз из товаров купца и спустили в воду между стругами.
– Легкая смерть,– сказал один гребец. И перекрестился. Еще несколько человек перекрестились.
– В гребь! Заворачивайте свою лоханку. Не тужи, Макар Ильин! В Царицыне отпустим. Стрельцы, идите-ка ко мне! Погутарю с вами...
В Царицын разинцы пришли первого октября.
Высадились чуть ниже города; одновременно подошли конные Ивана Черноярца.
– Где Леонтий?– спросил его Степан.
– Вперед уехал.
– Собери есаулов. Слыхал, чего удумали? С вином-то?.. Пускай казаков в город.
В кабаке было полно казаков. Увидев атамана, заорали:
– Притесняют, батька!
– Где видано?! Такую цену ломить!
– Кто велел?– рявкнул Степан. И навел на целовальника страшный взор. Тот сделался как плат белый.
– Помилуй, батюшка. Я не советовал им, не послу-хали...
– Воевода?
– Воевода. Батюшка, вели мне живому остаться. Рази я от себя?
– Сукин он сын, ваш воевода!– закричали казаки.– Батька, он уж давно теснит нас. Которые, наша братва, приезжают с Дона за солью, так он у их с дуги по алтыну лупит.
– Это Унковский-то?– воскликнул пожилой казак-картежник.– Так то ж он у меня отнял пару коней, сани и хомут.
– У меня пищаль отнял в позапрошлом годе. Добрая была пищаль – азовская.
– Вышибай бочки!– велел Степан.– Где воевода?
– На подворье своем.
...Степан скоро шагал впереди своих есаулов, придерживая на боку саблю. Царицынцы, кто посмелее, увязались за казаками – смотреть, как будут судить воеводу Унков-ского.
На подворье воеводском пусто. Домочадцы и сам воевода попрятались.
– Где он?– закричал Степан, расхлобыстнув дверь прихожей избы.– Где Унковский?
Кто-то из казаков толкнулся в дверь горницы: заперта. Изнутри.
– Тут, батька.
Степан раз-другой попробовал дверь плечом – не подалась. Налегли, сколько могли уместиться в проеме...
– Вали! Ра-зом!
Дверь была надежная, запоры крепкие.
– Открой!– крикнул Степан.– Не уйдешь от меня! Я с тобой за вино рассчитаюсь, кобель!..
Унковский в горнице молился образам.
– Неси бревно!– скомандовал за дверью Степан.
– Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя,– шептал Унковский.
В дверь снаружи крепко ударили; дверь затрещала, подалась... Еще удар. Унковский бестолково забегал по горнице...
– Добуду я сегодня княжей крови!– кричал Степан.– За налоги твои!..
Еще удар.
– За поборы твои!
Унковский подбежал к окну, перекрестился и махнул вниз, в огород. Упал, вскочил и, прихрамывая, побежал.
Еще удар в дверь... И группа казаков со Степаном вломилась в горницу.
– Утек!– сказал Федор Сукнин. Показал на окно.– Брось ты его, Степан.
– Ну уж не-ет!.. Он у меня живой не уйдет.– Степан, с ним есаулы, кто помоложе, и казаки выбежали из горницы.
– Пропал воевода,– сказал Федор.
– Воевода-то – пес с им,– заметил Иван Черноярец. Они вдвоем остались в горнице.– Нам хуже будет: опять ему шлея под хвост попала... как с кручи понес. Надо б хоть на Дон прийтить, людишками обрасти.
– Теперь – один ответ.
– Не ответа боюсь, а – мало нас.
– Будут люди, Иван! Дай на Дону объявиться – все будет. А Степан сейчас уймется. Воевода, дурак, сам свару учинил.
...Степан ворвался с оравой в церковь.
Поп, стоявший у царских врат, выставил вперед себя крест:
– Свят, свят, свят... Вы куды? Вы чего?..
– Где Унковский?– загремел под сводами голос Степана.– Где ты его прячешь, мерин гривастый?!
– Нету его тут, окститесь, ради Христа!..
Казаки разбежались по церкви в поисках воеводы. Степан подступил к попу.
– Где Унковский?
– Не знаю я... Нету здесь.
– Врешь!– Степан сгреб попа за длинные волосы, мотнул на кулак, занес саблю.– Говори! Или гриве твоей конец!
Поп брякнулся на колени, воздел кверху руки и заорал благим матом:
– Матерь пресвятая! Богородица!.. Ты глянь вниз: что они учинили, охальники!.. В храме-то!..
Степан удивленно уставился на попа:
– Ты никак пьяный, отче?
– Отпусти власья!– Поп дернулся, но Степан крепко держал «гриву».
– Илюша-пророк!– пуще прежнего заблажил поп.– Пусти на Стеньку Разина стрелу каленую!.. Две!..
Степан крепче замотал на кулак «гриву».
– Пусть больше шлет!
– Илья, дюжину!!! Илюха!..
Казаки бросили искать воеводу, обступили атамана с попом.
Степан отпустил попа.
– Чего заблажил-то так?
– Заблажишь... Саблю поднял, чертяка, я что тебе, пужало бессловесное? Не был тут воевода. В приказе небось, в задней избе.
– Негоже, Степан Тимофеич. Аи, негоже!.. Был уговор: никого с собой не подбивать, на Дон не зманывать... А что чинишь?– говорил астраханский жилец Леонтий Плохов.
Степан Тимофеевич, слушая его, мрачно (с похмелья) смотрел на реку. (Они сидели на корме атаманова струга.)
– Воеводу за бороду оттаскал... Куды ж это? Слугу царского...
На берегу казаки собирались выступать.
– Тюрьму распустил, а там гольные воры... сидельцы-то.
Степан плюнул в воду, спросил:
– А ты кто?
– Как это?
– Кто?
– Жилец... Леонтий Плохов.
– А хошь, станешь – не жилец.
– А кто же?
– Покойник! Грамотки тайком возишь?!– Степан встал над Леонтием.– Воеводам наушничаешь! Собачий сын!..
Леонтий побледнел.
– Не надо, батька. Не распаляй ты сердце свое, ради Христа, плюнь с высокой горы на воевод... Я их сам недолюбливаю...
На берегу возникло оживление.
– Что там?– спросил Степан.
– Нагайцы...
На струг взошли четыре татарина и несколько казаков.
– Карасе воевал, бачка!– приветствовал татарин, видно старший.
– Хорошо,– сказал Степан.– От мурзы?
– Мурса... Мурса каварил...
Степан покосился на Леонтия, сказал что-то татарину по-татарски. Тот удивленно посмотрел на атамана. Степан кивнул и еще сказал что-то. Татарин заговорил на родном языке.
– Велел сказать мурза, что он помнит Степана Разина еще с той поры, когда он послом проходил с казаками в их землю. Знает мурза про походы Степана и желает ему здоровья...
– Говори дело!– сказал Степан по-татарски. (Дальше они все время говорили по-татарски.) – Читал он письмо наше?
– Читал.
– Ну?.. Мне писал?
– Нет, велел говорить.
– Ну и говори.
– Пять тысяч верных татар...– Татарин показал пятерню.
– Вижу.
– Найдут атамана, где он скажет. Зимой – нет. Летом.
– Весной.
– Ага, весной.
Степан задумался.
– Скажи мурзе: по весне подымусь. Зачем пойду – знаю. Он тоже знает. Пусть к весне готовит своих воинов. Куда прийти, скажу. Пусть слово его будет твердым и верным, как... вот эта сабля.– Степан отстегнул дорогую саблю и отдал татарину.– Пусть помнит меня.
– Карасе,– по-русски сказал татарин.
– Микишка,– позвал Степан одного казака.– Передай Черноярцу: татар накормить, напоить... рухляди надавать и отправить.
– Опять вить нехорошо чинишь, атаман,– сказал с укором Леонтий.– Татарву с собой подбиваешь... А уговор был...
– Ты по-татарски знаешь?– живо спросил Степан.
– Знать-то я не знаю, да ведь не слепой – вижу.
– Отчаянный ты, жилец. Зараз все и увидал! Чего ж ты воеводе астраханскому скажешь?
– Дак вить как чего?.. Чего видал, то и сказать надо.
– Много ль ты видал?
– Купца Макара Ильина с собой повернул, стрельцов зманул. Сотника в воду посадил... Андрея Унковского отодрал. С татарвой сговор чинится...
– Много, жилец. Так не пойдет. Поубавить надо. Ну-ка, кто там? Протяжку жильцу!
К Леонтию бросились четыре казака, повалили. Леонтий отчаянно сопротивлялся, но тщетно. К связанным рукам и ногам его привязали веревки – два длинных конца.
– Степан Тимофеич!.. Батька!..
– Я не батька тебе! Тебе воевода батька!.. Наушник.
Леонтия кинули в воду, завели одну веревку через корму на другой борт, протянули жильца под стругом, вытащили.
– Много ль видал, жилец?– спросил Степан.
– Почесть ничего не видал, атаман. Сотника и стрельцов не видал... Где мне их видать? Я берегом ехал.
– Татар видал?
– Их все видали – царицынцы-то. Не я, другие передадут....
– Кидай,– велел Степан.
Леонтия опять бултыхнули в воду. Протянули под стругом... Леонтий на этот раз изрядно хлебнул воды, долго откашливался.
– Видал татар?– спросил Степан.
– Каких татар?– удивился жилец.
– У меня нагайцы были... Не видал, что ль?
– Никаких нагайцев не видал. Ты откудова взял?
– Где ж ты был, сукин сын, что татар не видал? Кидай!
Леонтия в третий раз протянули под стругом. Вытащили.
– Были татары?
– Были... видал.
– Чего они были?
– Коней сговаривались пригнать.
– Добре. Хватит.
Леонтия развязали.
– Скажи ишшо раз Унковскому: если он будет вперед казакам налоги чинить, одной бородой от меня не отделается.
