Текст книги "Киноповести"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
– Это по чьему-то опыту, что ли?
– По опыту сильных.
– Я имел в виду другую силу – настоящую.
– Важен результат...
В этот момент Сеня появился на берегу.
– Освежиться, что ли, малость!– сказал он.
– Куда вы?– удивились очкарики.– Вы же простынете! Вода – пять градусов.
– Простынете...
Сенька даже не посмотрел на очкариков. (Там была девушка среди них, Сеня на них на всех обиделся.) Снял рубаху, штаны... Поднял большой камень, покидал с руки на руку – для разминки. Бросил камень, сделал несколько приседаний и похромал волнам навстречу. Очкарики смотрели на него.
– Остановите его, он же захлебнется!– вырвалось у девушки. (Девушка еще и в штанах, черт бы их побрал с этими штанами. Моду взяли!)
– Здешний, наверно.
– По-моему, он к своим тридцати шести добавил еще сорок градусов.
Сенька взмахнул руками, крикнул.
– Эх, роднуля!– И нырнул в «набежавшую волну». И поплыл. Плыл саженками, красиво, пожалуй, слишком красиво – нерасчетливо. Плыл и плыл, орал, когда на него катилась волна:
– Давай!
Подныривал под волну, выскакивал и опять орал:
– Хорошо! Давай еще!..
– Сибиряк,– сказали на берегу.– Все нипочем.
– Верных семьдесят шесть градусов.
– Давай!– орал Сеня.– Роднуля!
Но тут «роднуля» подмахнула высокую крутую волну... Сеня хлебнул раз, другой, закашлялся... А «роднуля» все накатывала, все била наглеца. Сеня закрутился на месте, стараясь высунуть голову повыше. «Роднуля» била и била его холодными мягкими лапами, толкала вглубь...
– ...сы-ы!– донеслось на берег.– Тру-у-сы спали-и!.. Тону!
Очкарики заволновались.
– Он серьезно, что ли?
– Он же тонет, ребята!
– Э-эй! Ты серьезно, что ли?!
– Да, серьезно, какого черта!..
– ...у-у,– орал Сенька. Он серьезно тонул. Видно было, как он опять хлебнул... Скрылся под водой, но опять выкарабкался. Но больше уже не орал.
– Лодку! Лодку!..– забегали на берегу.– Эй, держись!
Побежали к лодке, что лежала метрах в ста отсюда и далеко от воды. Но кто-то разглядел:
– Она примкнута к коряге.
– Черт, утонет ведь! Еще хлебнет пару раз...
– Ребята, ну что же вы?!– чуть не плакала девушка в штанишках.
Голова Сеньки поплавком качалась в волнах, скрывалась из виду, опять появлялась... И руками он теперь взмахивал реже.
– Ребята, ну что вы?!
Двое очкариков начали торопливо сбрасывать с себя одежду. Вот скинул один, прыгнул в воду, ойкнул и сильно погреб к Сеньке. И второй прыгнул в воду и стал догонять первого.
– Эй, держись! Держи-ись!– кричала девушка и махала зачем-то руками.– Ребята, они успеют?
– Успеют.
– Вот фраер-то!..
– Зачем он полез-то!
– Семьдесят шесть градусов, Николай верно говорил.
– Трепач-то!.. Хоть бы успели.
– Мне эти сильные!.. Сибиряки. Куда полез? Зачем?
– Ребята, успеют или нет? Где он, ребята?..
Ребята только-только успели: поймали Сеню за волосы и погребли к берегу.
Сеня наглотался изрядно. Очкарики начали делать ему искусственное дыхание по всем правилам где-то когда-то усвоенной науки спасения утопающих: подложили Сене под поясницу кругляш, болтали бесчувственными Сени-ными руками, давили на живот... Сеня был без трусов, девушка издали спрашивала, отвернувшись от компании:
– Ребята, вам теперь медали дадут, да?
Те, что возились с Сеней, захихикали.
– Ирочка, без трусов не считается.
– Как «не считается»?
– Если вытащили утопающего, но он без трусов, то не считается, что спасли. Надо достать трусы, тогда дадут медаль.
– Ира, иди подержи голову.
– Да ну, какие-то!..
Сеня стал подавать признаки жизни. Открыл глаза, замычал... Потом его стало рвать водой и корежить. Рвало долго. Сеня устал. Закрыл глаза. Потом вдруг – то ли вспомнил, то ли почувствовал, что он без трусов,– вскочил, схватился... там, где носят трусы... Очкарики засмеялись. Сеня – бегом по камням, прикрывая руками стыд, добежал к своей одежде, схватил, еще три-четыре прыжка – и он скрылся в кустах. И больше не появлялся.
– Вот теперь и выпить полагается!
– Зря он сбежал!– сокрушались.– Лютенко нахмурится: «В честь чего выпивка?» – «Спасли утопающего». Не поверит. Скажет, выдумали. Ира, подтвердишь?
– Если вам не полагаются медали, то и выпивка не полагается. Я против.
Сеня между тем пришел в магазин. Продавщица была молодая. Сеня оглянулся, спросил продавщицу негромко:
– Здесь бумажник никто не находил?
– Какой бумажник?
– Кожаный... в нем пятнадцать отделений.
– Твой, что ли?
– Не имеет значения. Никто не поднимал?
– Нет. А что там было?
– Деньги.
– Твои, что ли?
– Не имеет значения.
– Много денег?
– Три тысячи.
– Новых?!
– Новых... Новеньких. Никто не поднимал?
Тут только сообразила продавщица, что Сеня ее разыгрывает.
– Господи!.. Сенька, заикой сделаешь так. Да ведь как серьезно, черт такой! Ты хоть раз в глаза видел такие деньги?
Сеня криво улыбнулся.
– Хочешь, я тебе сейчас... Ну, ладно. Замнем для ясности. Дай бутылку.– Сеню всего трясло – замерз.
– Чего «я сейчас»?
– Ладно, ладно. Давай бутылку и помалкивай. Я про деньги не спрашивал.
– Женился бы ты, чудак-человек,– с искренним сочувствием сказала продавщица.– Женишься – заботы пойдут, некогда выдумывать-то будет что попало...
– Ладно, ладно,– сказал Сеня, не попадая зуб на зуб. Еще раз предупредил продавщицу: – Имей в виду: я про деньги не спрашивал. Если кто найдет, станут тебе отдавать – ты ничего не знаешь, чьи они.
– Ладно, Сеня, не скажу. Только ведь не отдадут.
– Как?
– А то не знаешь – как? Найдут и промолчат. Три тыщи – это дом крестовый, какой же дурак отдаст. Присвоют, и все.
– На всякий случай: ты ничего не знаешь. Они – фальшивые.
...Пришел Сеня поздно. Заметно выпивши.
– А где... она?
– Что ж ты один? Прихватил бы сюда – вместе бы выпили.
– ...А она ушла?
– Ушла.
– Почему? Почему она ушла?
– Завтра поеду.
– Почему?
– Ты что, так уж пьян, что ли? Заладил, как попугай: «Почему? почему?» Когда-никогда надо ехать.
– Надо?
– Тьфу!..
– Не сердись, братка. Правда, маленько выпил. Но ведь... ладно. Теперь слушай меня: не торопись. Поживи еще маленько... Никуда твой город не денется.
– Не могу.
– Можешь. Я знаю, почему ты заторопился. Ну, вот слушай: женись на ней. Если у тебя такие дела с семьей – женись. Лучше ее тебе нигде не найти. Это я тебе не пьяный говорю. Я для того и выпил, чтобы сказать. Если смущает, что я тут со своей... с этой... с любовью, то не обращай' внимания. Я тут пришей-пристебай, никогда она за меня не пойдет, мы все это прекрасно понимаем. А и пойдет, то что я с ней буду делать, с такой? За тебя пойдет. Кладу голову на отсечение: лучше, ее ни в жизнь не найти. Ваня, братка, я рад буду: женись на ней. Живите здесь. Я найду себе!.. Их тут навалом. Дом поставишь, семья будет... Ты же крестьянин, Ваня, как ты можешь так легко уехать? Тут не мамай прошел... Тут твои руки нужны, голова твоя умная. Разве ты не понимаешь? Ты привык там, я знаю... Отвыкни. Трудно же без вас, черти! Мы справимся, урожай уберем, все сделаем... не то делали.– Сеня крепко зажмурился, тряхнул головой.– Не в этом дело. Вот ты говоришь: «Пусто». А что мы не видим, что ли? Что нам не охота, чтоб тут народу кишмя-кишело, чтоб гармошки орали по ночам, девки пели, чтоб праздники были, гуляли бы, на покос собирались. Помнишь, говоришь, покос-то?– Сеня помолчал.– Тоже люблю... Ребятишек бы своих косить учили. Помнишь, отец учил: «На пятку жми, сукин сын!» А про меня ты не думай, не жалей меня. Жалеть будешь – мне обидно станет. Это мне тебя жалко, но я молчал. А сейчас – раз уж пошел такой разговор – говорю: жалко и удивительно. Как только у тебя сердце терпит? Эхх,– вздохнул Сеня,– братка милый мой...
– А знаешь, какой дом можно сделать?– сказал вдруг Иван.– Двухэтажный. Сейчас мода – двухэтажные. Красиво, я видел. Мне один раз даже во сне такой приснился...
– Да зачем он, поди, двухэтажный-то?
– Да что ты?!– заволновался Иван.– Знаешь, как удобно! Вот, смотри как: низ – как обычный пятистенок, так? Но кладовка и сенцы не пристраиваются, а – в срубе. Так?
– А крыша как? Флигелем?
– Нет, кругом. Теперь смотри: на втором этаже – где кладовка и сенцы – пойдет веранда. Причем ее можно пропустить и с торца – под окнами, балкон такой...
– А крышу – свесить,– подхватил Сеня.– А?
– Но!
Сеня снялся с места и заходил по избе.
– Знаешь, где его можно поставить? На берегу, где Змеиный лужок-то выходит... Где кузня-то была! Знаешь?
– Знаю.
– А баню прямо на берегу поставить...
– А с кручи спустить трос...
– Для чего?
– Воду доставать. Ворот, колесо какое-нибудь – и мотай.
– Да там и принести не так уж высоко.
– Да на кой черт носить, если можно приспособление сделать?
– Ну, да,– согласился Сеня.– А то жена беременная будет, ей тяжело будет.
При упоминании о «жене» оба как бы спохватились, замялись. Помолчали малость и выправились.
– Еще я бы полати сделал в избе,– сказал Сеня.– Черт ее знает что – люблю полати!
– Помнишь, как мы на полатях спали?
– Помню. Но полати – это... Ну, можно и полати. А что баню на самом обрыве – это хорошо.
– Как хорошо-то! Я люблю, когда моешься, чтоб из окошечка далеко видно было. А еще лучше, когда в окошечке видно, как солнышко закатывается...
– А дома самовар стоит.
– А жена выйдет на крыльцо: «Сенька, ты ничего там?»
– Помнишь, мама все выходила: «Ванька, вы ничего там? Не угорели?!» Эх, братка...
– Вот пойди такая жизнь, я согласный по пятнадцать часов в день работать – и ни разу не пожалуюсь. А в субботу – под воскресенье – поплыли бы лучить. Ох, я знаю одно место-о! В субботу завестись пораньше да хорошего смолья успеть заготовить – хоть до утра рыбачь...
– Любишь лучить?
– Нет, я лучше с удочкой уважаю.
– Верно, я тоже больше с удочкой люблю. Культурней как-то. Хошь книжку возьми, возьми одеяло, раскинь на бережку – так поваляйся, благодать. А детишки пойдут! Детишек с собой взять.
Иван качнул головой. И задумался.
Сеня, чтоб не спугнуть его хорошие думы, чтобы его так и оставить с этими думами, поспешно сказал:
– Давай-ка соснем пока, братка. Верно говорят: утро вечера мудренее.
– Пойдем на сеновал спать,– предложил Иван.
– Пошли,– охотно согласился младший брат.
Они вынесли одеяла, подушки и устроились спать на сеновале в сарае.
Только оба долго не могли заснуть – глядели сквозь щели сарая в большую лунную ночь. Молчали.
Утром, чуть свет, когда Сеня еще спал, Иван осторожно поднялся... Осторожно прокрался по сараю...
Вошел в избу.
Достал из-под кровати свой маленький чемоданишко, с каким приехал... Открыл его: там кое-какие подарки, которые он привез отцу и Сене,– пара рубах, зажигалка Сене, шарфик какой-то... Иван все это выложил на кровать, взял чемодан, постоял с ним...
Присел перед дорогой на кровать, посидел, встал и пошел.
И вышел из избы.
Оглянулся на сарай, на избу...
И решительно пошагал прочь.
На улицах деревни никого не было.
Только из ограды Ковалевых вышел отец Вали... Иван, увидев его, хотел было свернуть в переулок, но уже поздно было.
Поздоровались.
– Поехал?– спросил старик.
– Надо,– ответил Иван.
– Закури на дорожку,– предложил старик.– Подмешал вчера доннику в табак – ничо, скусный стал.
Закурили.
– Тут машины ходят счас?
– Машин полно,– сказал старик.– Хлеб круглые сутки возют. Все на вокзал едут.
Постояли. Говорить больше не о чем было.
– Ну, счастливо доехать тебе,– молвил старик.
– До свиданья,– сказал Иван.
И разошлись.
Иван удалялся по улице. Потом свернул с улицы в сторону большака. И пропал из виду.
Печки-лавочки
Накануне, ближе к вечеру, собралась родня: провожали Ивана Расторгуева в путь-дорогу. Ехал Иван на курорт. К морю. Первый раз в жизни. Ну, выпили немного – разговорились. Заспорили. Дело в том, что Иван, имея одну путевку, вез с собой еще жену Нюру и двух малых детей. Вот о том и заспорили: надо ли везти детей-то? Иван считал, что надо. Даже обозлился.
– Вот что я вам скажу, уважаемая родня: пеньком дремучим – это я сумею прожить. Я хочу, чтоб дети мои с малых лет развитие получили! Вот так. Не отдых мне этот нужен!.. Я вон пошел с удочкой, посидел на бережку в тенечке – и все, и печки-лавочки. Отдохнул. Да еще бутылочку в кустах раздавлю... Так? А вон им,– в сторону маленьких детей,– им больше надо. Они, к примеру, пошли в школу, стали проходить море – а они его живьем видели, море-то? Скажут, папка возил нас, когда мы маленькие были. Я вон отца-то почти не помню, а вот помню, как он меня маленького в Березовку возил. Вот ведь что запомнилось! Ведь тоже небось и ласкал и конфетку когда привозил – а вот ничего же не запомнил, а запомнил, как возил с собой на коне в Березовку...
– А я тебе скажу почему,– заговорил Васька Чул-ков, двоюродный брат Ивана.– Это потому, что на коне.
– Что «на коне»?
– На коне возил, а не на мотоцикле. Поэтому ты и запомнил. Я вон своих вожу...
– Да это не поэтому!– зашумели на Ваську.
– Это ерунда! Какая разница – что на коне, что на мотоцикле?
– Сравнил козлятину с телятиной!
– Дайте мне досказать-то!– застучал вилкой по графину Иван.– Я для того и позвал вас – выяснить...
– Да не пропадут!– воскликнул дед Кузьма, храбрый старый матрос.– Что, в Америку, что ли, едут? В Россию же.
– Да шибко уж маленькие, прямо сердце заходится,– повернулась к нему теща Ивана, Акулина Ивановна.– Чего уж так зазудело-то?
– Он же говорит чего.
– Блажь какая-то...
– Да с грудными и то ездют.
– Да с грудными-то легче. Его накормил, он и спит себе. А ведь тут, отвернись куда, они уж – под колесами.
– Ну уж – под колесами. Чего уж?.. Езжай, Ванька, не слушай никого.
– Нюр,– обратились к жене Ивана,– ты-то как? Чего молчишь-то?
– Да я прям не знаю... Он мне все мозги запудрил с этим морем. Я уж и не знаю, как теперь... Вроде так-то охота, а у самой душа в пятки уходит – боюсь.
– Чего боисся-то?
– А ну как да захворают дорогой?
– Чирий тебе на язык!
– В сумку, чтоб сухари не мялись,– в сердцах молвил языкастый Ванька.– Ворона каркнула во все воронье горло.
– А захворают, вы – так,– стала учить Нюру и Ивана одна молодящаяся бабочка не совсем деревенского покроя,– сразу кондуктора: так и так – у нас заболели дети. Вызовите, пожалуйста, нам на следующей станции врача. Все! Она идет в радиоузел – она обязана,– вызывает по рации санслужбу, и на следующей станции...
– Ну, тут семь раз дуба врежешь, пока они там по рации...
– Это все – колеса. Ты, Иван, держи на всякий случай бутылку белой,– стал по-своему учить Васька Чулков– – Как ребенок захворал,– ты ему компресс на грудку. Нюра, возьми с собой ваты и бергаментной бумаги. У меня вон...
– Я взяла.
– А?
– Взяла, говорю! Бергамент-то.
– Вот. Ты вон глянь, что у меня с горлом-то делается... Нет, ты глянь! А-о!.. О-о!– Васька растопырил перед Нюрой свой рот.– Меня же ангина, сволочь, живьем ест! У меня же гланды в пять раз увеличены... Ты глянь!
– Да пошел ты к дьяволу со своими гландами!– рассердилась Нюра.– Водку пить – у вас гланды не болят.
– Так я потому и пью-то! Вынужден! Если бы не гланды, я бы ее, заразу, на дух не принял.
– Не, Иван, ты как приедешь, ты перво-наперво... Слышь? Ты как приедешь, ты... Слышь! Ваня, слушай сюда!.. Ты как приедешь...
– Ты дай сперва приехать, елки зеленые!– все злился Ванька. А злился он потому, что говорили все сразу и никому до его забот не было дела, а так – лишь бы поговорить.– Приедешь с вами.
– А вот приехал тоже один мужик в город и думает: где бы тут подцепить?..
– Чего подцепить?
– Не чего, а кого, это же одушевленный предмет.
– Кто?
– Ну, кто?.. Что, не понимаешь?..
– Не, ну ты говоришь – подцепить. Кого подцепить?
– Кралю каку-нибудь, кого.
– А-а. Ну, так.
– Ну слушай...– Двое говоривших склонились лбами над столом. Тот, который хотел рассказать историю мужика в городе, был очень серьезен и даже намеревался взять соседа за грудки и подтянуть его ближе к себе, но сосед отпихивал руки.
– Ты слушай!
– Я слушаю, чего ты руки-то тянешь?
– Я не тяну. Слушай!
– Ну?
– Приехал и думает: где б тут подцепить?
– Да сколько же он думать-то будет? Все думает и думает... Чего ты руки-то тянешь?
В другом конце стола подняли тему – как надо лечить язву желудка.
– Я и разговорись с им в автобусе-то,– рассказывал худой мужичок с золотыми зубами. Обстоятельно рассказывал, длинно. Со вкусом.– Да. Он меня спрашивает: чо, мол, такой черный-то? Не хвораешь? Да и хворать, мол, не хвораю, но и сильно здоровым тоже не назовешь, это я-то ему. Язва двенадцатиперстной, говорю. Он говорит: я тебя научу как лечить. За месяц как рукой снимет.
– Как же?
– Возьми, говорит, тройного одеколона – флаконов пять сразу, слей в четверть. Потом, говорит, наруби мелко-мелко – алоя – и намешай...
– А почему одеколон, а не водку?..
– Обычно же на спирту настаивают.
– А черт его знает – обязательно, говорит, тройной одеколон.
– Ну и по сколько принимать?
– А Вон и Лев Казимирыч идет!– увидел кто-то.– Э-эй, Лев Казимирыч!..
По дороге с палочкой медленно и культурно шагал седой старичок, Лев Казимирыч.
Застучали в окно, позвали в несколько голосов:
– Лев Казимирыч!..
Лев Казимирыч поднял умную голову в шляпе, посмотрел на окна и свернул к воротчикам. Шагу не прибавил.
И сразу все за столом заговорили об одном – какой умный этот Лев Казимирыч, сколько он, собака, знает всякой всячины, выращивает даже яблоки и выписывает книги.
– Этто, иду лонись мимо его ограды, он мне шумит из-за штафетника: зайди! Зашел. Он держит в одной руке журнал какой-то, а в другой – яблоко. Вот, говорит,– теория, а вот – практика. Покушай. Ну, я куснул яблоко...
– А как он рой Егору Козлову посадил! Ведра, тазы, миски хватайте, кричит, чо попало – стучите! Гром нужен! Я тогда в суматохе Нюрашке Козловой крынок штук пять расколол – они сушились на плетне, я и пошел колышком по им – гром делать...
Засмеялись.
– Нюрашка-то по голове тебе гром не сделала?
– Рой сажал!– тут не до крынок.
– Ой, и башка же у этого Казимирыча!
– А мы как-то...
Вошел Лев Казимирыч... Снял шляпу, слегка – с достоинством – поклонился честной компании.
– Дом миру сему.
– С нами, Казимирыч!
– Дайте стул-то!..– засуетились.
– По поводу чего сбор?– спросил Лев Казимирыч, присаживаясь на стул к столу.
– Да вот Ивана провожаем. На море едет...
Лев Казимирыч слегка удивился.
– На море?
– Отдыхать. В санаторий. Да вот, Казимирыч, помоги советом: хочет детишек взять, Иван-то, а мы – против,– обратилась к умному Казимирычу Акулина Ивановна, теща Ивана.– У меня сердце загодя мрет – шибко уж маленькие дети-то! А он их потащит. На кой же черт?
– Зачем?– спросил Казимирыч Ивана.
– Чего «зачем»?– не понял тот.
– Детей-то?
– Позагорать... Море посмотреть.
– Ты в своем уме?
За столом замерли. Все смотрели на Казимирыча.
– А что?– спросил Иван.
– Ты хочешь оставить там детей?
– То есть?
– То есть у них там сразу откроется дизентерия... Если еще не по дороге. Папа... ничего умнее не придумал?
– Да?
– Да,– спокойно сказал Казимирыч.
Всем сразу стало как-то легко. Даже весело.
– Вот, Ванька!.. А ведь говорили ему! Говорили! Нет, уперся, дубина!.. Спасибо, Лев Казимирыч!
– Не за что.
– Выпьете, Лев Казимирыч? Махонькую...
– Нет, спасибо. Нельзя.
– Махонькую!
– Нельзя. Спасибо.
– Лев Казимирыч!– полез к старичку с дальнего конца стола мужичок с золотыми зубами.– А вот скажите мне на милость: если намешать алой с тройным одеколоном...
– Да не лезь ты со своим тройным одеколоном! Если уж хочешь знать, то я тебе скажу: «Красный мак» лучше. Лев Казимирыч, у меня к вам другой вопрос: вот, допустим, у вас засорился жиклер...
– Так,– сказал Лев Казимирыч, склонив набочок головку.
– Засорился. Прекратилась подача топлива в цилиндры. Ну?
– А мотор работает!
– Мотор не работает.
– Работает!
– Значит, жиклер не засорился.
– Нет, засорился: идет натуральная стрельба.
– Значит, засорился, но не совсем. Логика.
– Споем, Лев Казимирыч?!
В дальнем конце стола, где мужичок с золотыми зубами, услышали «споем» и запели:
«А сброшу кольца, сброшу серьги.
В шумный город жить пойду...» —
запела здоровенная, курносая девица и скосила... опасть как ей, должно быть, теперь казалось, глаз на молодого соседа.
«Там назову себя цыганкой,
Себя цыганкой назову.
Раз я сидела и мечтала
Да у открытого окна;
А чернобровая, в лохмотьях,
Ко мне цыганка подошла...».
Опасный глаз не встревожил молодого соседа. Он о чем-то задумался... Потом потянулся к мужику, у которого жиклер засорился, а мотор работает.
– А дело в том,– сказал он,– что это не жиклер засорился! Понял?!
– А что же?
– Поршни подработались. Кольца. Ты давно их смотрел?
– Я их никогда не смотрел.
– Смени кольца!
«А горят свечи восковые;
Гроб черным бархатом обшит.
А в том гробу лежит девчонка —
Да и она крепко, крепко спит».
Прислушались было к песне, но... петь вместе не умели, а чего же так сидеть слушать?– не на концерт же пришли.
«А на коленях перед гробом
Стоит изменник молодой...».
– Зина, а Зин,– едва остановили крупную девушку,– давай каку-нибудь, каку все знают. Давай, голубушка, а то уж ты шибко страшно как-то – гроб...
– Эх-х!..– Сосед Льва Казимирыча, рослый мужик, серьезный и мрачноватый, положил на стол ладонь-лопату; Лев Казимирыч вздрогнул.– Лев Казимирыч, давай что-нибудь революционное! А?
– Спойте хорошую русскую песню,– посоветовал Лев Казимирыч.– «Рябинушку», что ли.
И запели «Рябинушку». И славно вышло... Песня даже вышагнула из дома и не испортила задумчивый, хороший вечер – поплыла в улицу, достигла людского слуха, ее не обругали, песню.
– У Ваньки, что ли?..
– Ну. Провожают. Поют.
– Поют. Хорошо поют.
– На курорт, что ли, едет?
– На курорт. Деньги девать некуда дураку.
– Ваня, он и есть Ваня: медом не корми, дай вылупиться. Нюрка-то едет же?
– Берет. Хочет и детей взять.
– О-о!.. Знай наших!
– Ты поросят-то не ходила глядеть к Ивлевым?
– Нет. Я нонче не буду брать... Одну покормлю до ноября – и хватит. Ну их к черту.
– Почем же, интересно, Ивлевы-то отдают?
– Да почем?.. Двадцать пять, известно. Месячные?
– Месячные.
– Двадцать пять.
– Сходить завтра поглядеть... Я бы боровка взяла одного. Покормила бы уж, черт его бей. Тоскливо без мяса-то, тоскливо.
– Знамо, тоскливо.
– Тоскливо.
Утром Ивана с Нюрой провожали до автобуса. На тракт.
Шли серединой улицы: Иван с Нюрой – в центре, по бокам – тетки, дяди. Иван при шляпе, в шуршащем плаще, торжественный и помятый после вчерашних проводов. Нюрка в цветастой шали, в черной юбке, в атласной бордовой кофте – нарядная, как в праздник.
Шел также молодой племянник Ивана с гитарой и громко играл что-то нездешнее, смаху вколачивая по струнам.
Встречные останавливались, провожали глазами группу и шли дальше по своим делам. Может, кому и доведется когда-нибудь уезжать из села – так же вот пойдет с родней по улице, так же будут все обращать внимание.
Пришли на автобусную станцию... Иван с двоюродными братьями отошли в чайную. Жена Нюра и старшие в родне промолчали: положено. На дорожку.
Скоро Иван и братья вышли из чайной – красные, покашливали. Закуривали.
– Дай твоих, у меня мятые какие-то...
– Спал, что ль, на них?
– Сел где-то...
– Ваньк, дорогой-то не пей шибко.
– Да ну, что я?..
– Ты пивко лучше. Захотел выпить, возьми пару бутылок пива – не задуреешь, все будет нормально.
– Да ну, что я?..
Братья – ребята все крепкие, кулакастые – вместе кому хошь свернут шею. А города опасались. Иван слегка волновался.
– Не духарись там особо...
– Да ну, что я?..
Подошел автобус.
Родные наскоро перецеловались...
– Иван, гляди там!..
– Мама, ребятишек-то, это – смотри тут за ими. На реку бы не ходили...
– Да ехайте, ехайте – погляжу тут.
– А то у меня душа болит...
– Ехайте! Раз уж тронулись – ехайте. Чего бы, дуракам, здесь-то не отдохнуть? Ехайте уж...
– Нюра, Нюр,– подсказывали под руку,– ты деньги-то под юбку, под юбку, ни один дьявол не догадается... Я сроду под юбкой вожу... Целеньки будут.
– Мам, ребятишек-то гляди... На реку бы, на реку – гляди!
– Пишите! Иван, пиши!
– Все будет – печки-лавочки!– кричал уже из окна Иван.
– Мама, ребятишек... ради Христа!..
Поехали. Автобус двинулся. Поехали наши – не робейте, держитесь! Привыкайте.
Иван маленько в автобусе принахмурился; все глядел в окно, пока проезжали деревню, знакомые с детства места... Поскотину проехали, лесок...
– Первый раз?– поинтересовался сосед Ивана, пожилой добрый человек.
Иван отвернулся от окна и зачем-то бодро соврал:
– Да ну, что вы!..– И посмотрел на Нюру, и опять принахмурился, и отвернулся к окну. Посидел маленько, повернулся к соседу.– Куда – первый раз?
– В далекий путь-то.
– А вы почему догадались?
– Ну... видно: всей родней провожали.
– Нет, я в городе-то бывал, а так далеко не бывал – первый раз.
– А куда?
– К Черному морю.
– Хорошее дело.
– В санаторий.
– Хорошее дело.
Билеты продавали снаружи вокзала, и была большая очередь. Иван устроил Нюру с чемоданом возле скверика, а сам побежал занимать очередь.
Стал за каким-то человеком в шляпе – шляпа за шляпой. Иван проявил какую-то странную, несвойственную ему говорливость. Вообще, в городе он стал какой-то суетливый. Волновался, что ли.
– За билетом?– спросил он человечка в шляпе.
Человечек читал газету, оторвался на малое время, посмотрел на Ивана...
– Нет, за колбасой. Иван не обиделся.
– Далеко?
Человечек опять отвлекся от газеты, посмотрел на Ивана...
– В Ленинград.
– А я – к югу.
– Хорошо.
– Да решил, знаете... Ну ее, думаю, все к черту – поеду. Билетов-то хватит?
– Должно хватить. А там... бог ее знает. Народу много.
– Да.– Иван понизил голос, приблизил свою шляпу к шляпе человека с газетой.– Куда, к черту, едут? Чего дома-то не сидится?
Человек еще раз глянул на Ивана... И стал опять читать газету.
Иван помолчал, посмотрел вокруг... Посмотрел на длинную очередь... Заглянул через плечо человеку – в газету.
– Ну, что там?
Человек раздраженно качнул головой, сказал резковато:
– В Буэнос-Айресе слона задавили. Поездом.
– Ох, о!..– удивился Иван.
Еще некоторые удивились в очереди, посмотрели на человека с газетой.
– А как же поезд?– спросил Иван.
– Поехал дальше. Слушайте, неужели охота говорить при такой жаре?
Иван виновато замолчал. Он думал, что в очереди, наоборот, надо быть оживленным – всем повеселей будет. Постоял еще немного, потом молча поманил рукой Нюру... Та подошла.
– Постой маленько,– сказал Иван.– Я покурю.
– Иди к чемодану, там покури.
Иван пошел к чемодану, а Нюра осталась стоять в очереди – терпеливо, с пониманием, что надо стоять, долго надо стоять.
Билетов всем хватило... Даже еще, наверно, остались лишние, так как в купе кроме Ивана с Нюрой был только один пассажир.
Иван вошел в купе несколько шумно, покрикивал на Нюру.
– Вот!.. Здесь – двадцать два, двадцать три. Давай сюда! Здравствуйте!
У столика сидел уверенный человек, чуть даже нагловатый, снисходительный, с легкой насмешечкой в глазу... Записной командировочный.
– Ну,– сказал командировочный, глядя на Нюру,– будем знакомиться? Николай Николаевич.
– Иван Расторгуев,– сказал Иван.– А это жена моя, Нюра.
– Так, так...– И как-то сразу понял командировочный, что с этой парой можно говорить снисходительно, в упор их разглядывать, Нюру особенно, только что не похлопывать.– Далеко ли?
– К югу.– Иван старался быть вежливым, знающим. Николай Николаевич засмеялся.
– Вы что, перелетные птицы, что ли? К югу?
Ивана обидел этот смешок, но он не подал виду.
Вошел проводник.
– Постель будете брать?
– Мне не потребуется,– сказал командировочный,– я в Горске схожу. А им вот потребуется конечно. Они – к югу.– и командировочный опять посмеялся, глядя на Нюру.
– Да, да,– поспешно сказал Иван,– нам, конечно, потребуется. Тащите.
Проводник принес два комплекта – постели.
– Два рубля.
– Каких два рубля?– не понял Иван.
– За две постели.
– Это...– Иван почуял некий подвох с этими двумя рублями.– А что, за постели отдельная плата?
Командировочный и проводник переглянулись.
– Отдельная, отдельная. Давайте поскорей, мне некогда.
– Нюся, дай два рубля, пожалуйста,– спокойно сказал Иван.
– Загороди меня,– тихонько попросила Нюра.
Иван стал так, чтоб загородить жену от мужчин.
– Счас мы свои рублишки достанем из чулочка... И отдадим.– Ивану страсть как неловко было, что деньги – где-то у жены «в чулочке»... И он прямо, вызывающе-прямо посмотрел на ухмыляющихся проводника и командировочного и тоже улыбнулся, но зло улыбнулся. Если бы командировочный посмотрел внимательней на Ивана, он бы перестал улыбаться. Но он смотрел невнимательно – он улыбнулся.– Жена у меня боязливая... возьмут, говорит, да своруют наши рублишки... А кому они нужны, наши рублишки? Верно?
Нюра достала наконец пятерку... Подала кондуктору. Тот сдал трояк сдачи и ушел.
– Первый раз?– весело спросил командировочный.
– Что?
– Едешь-то. Первый раз?
– Так точно! А что?
– Надо доверять людям... Вот вы едете со мной вместе, например, а деньги спрятали... аж вон куда!– Командировочный опять посмеялся.– Значит, не доверяете мне. Так? Объективно так. Не зная меня, взяли меня под подозрение. А ехать вам далеко – вы так и будете всем не доверять? Деревенские свои замашки надо оставлять дома. Раз уж поехали... к югу, как ты выражаешься, надо соответственно и вести себя... Или уж сиди дома, не езди. А куда к югу-то? Юг большой...
– На кудыкину гору. Слыхали такую? Там курорт новый открылся... Вот я туда первый раз и смазал лыжи.
Нюра засмеялась. Невольно.
Командировочного задело за живое. Особенно ему не понравилось, что Нюра засмеялась.
– А ты что это сразу в бутылку-то полез?
– А вы что это сразу тыкать-то начали? Я вам не кум, не…
– О-о!– Командировочный удивился и засмеялся насильственно.– Да мы, оказывается, с гонором!
– Вот так, дорогой товарищ... Я бы лично эти ваши ухмылочки не строил. Что, вы от этого сильно умный, что ли, стали? Нет же...
– Иван!– вмешалась Нюра.
– Слушайте!..– посерьезнел командировочный.– Вы все-таки... это, научитесь вести себя как положено – вы же не у себя в деревне. Если вам сделали замечание, надо прислушиваться, а не хорохориться. Поняли?– Командировочный повысил голос.– Научись сначала ездить. Еще жену с собой тащит...
– А что тебе моя жена?– зловеще тихо спросил Иван.– Что тебе моя жена?
Нюра знала, что после таких вопросов – так сказанных – Иван дерется.
– Вань!..
– Что тебе моя жена-то?
– То, что надо сначала самому научиться ездить, потом уж жену за собой возить.
– А твое какое дело? Я тебе что, на хвост нечаянно наступил?
– Да вы только не это... не стройте из себя припадочного. Не стройте. Видели мы и таких... И всяких.– У командировочного серьезно побелели глаза.– Не раздувайте ноздри-то, не раздувайте! А то ведь – как сел, так и слезть можешь.
– Это кто же, ты ссадишь?
– Ванька! Да перестань ты, господи-батюшки!.. И вечно с им какие-нибудь истории!
Командировочный весь встрепенулся, осмелел еще пуще.
