Текст книги "Киноповести"

Автор книги: Василий Шукшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

– Скажу, батька... Он больше не будет.

– В Астрахани скажешь: ушли казаки. Никакого дурна не чинили.

– Чую, батька.

– С богом, Леонтий.

Леонтий убрался со струга.

– Иван, все сделано?– спросил Степан Черноярца.– Подымай: пойдем.

– Пойдем!– весело откликнулся Иван.

– Стрельцы где?

– Они там, у балочки.

Через пять минут Степан во весь опор летел на коне в лагерь стрельцов. За ним едва поспевал Семка-скоморох (Резаный – назвали его казаки).

Подскакали к лагерю.

– Стрельцы!– громко заговорил Степан.– Мы уходим. На Дон. Вам велено до Паншина с нами, потом – назад. Вперед хочу спросить: пойдете?– Степан спрыгнул на землю.– К воеводе? Опять служить псам?! Они будут душить людей русских, кровь нашу пить, а вы – им служить?!– Степан распалился.– Семен, расскажи, какой воевода!

Семка вышел вперед, обращаясь к стрельцам, издал гортанный звук, замотал головой.

– Слыхали?! Вот они, бояры!.. Им, в гробину их мать, не служить надо, а руки-ноги рубить и в воду сажать. Кто дал им такую волю! Долго мы терпеть будем?! Где взять такое терпение? Идите со мной. Метиться будем за братов наших, за лиходейство боярское!– Степан почувствовал приближение приступа изнуряющего гнева, сам осадил себя. Помолчал, сказал негромко: – Пушки не отдам. Струги и припас не отдам. Идите ко мне. Кто не пойдет – догоню потом дорогой и порублю. Думайте. Будете братья мне, будет вам воля!..

Осенней сухой степью в междуречье движется войско Разина.

На тележных передках, связанных попарно оглоблями, везут струги, пушки, паруса; рухлядь, оружие, припас и хворые казаки – не телегах. Пленные идут пешком.

Разин в окружении есаулов и сотников едет несколько в стороне от войска. Верхами.

Сзади подъехал Иван Черноярец. Отозвал Степана в сторону...

– Стрельцы ушли.

– Как «ушли»?

– Ушли... Не все, с двадцать. С сотником.

– Сотник увел.– Степан задумчиво посмотрел вдаль, в степь, что уходила к Волге.– Змей ласковый. Нехорошо, Ваня... Звон по Астрахани пойдет. Покличь мне Фрола. Сам здесь будешь.

– Догнать хошь?

– Надо. Змей вертучий!..– еще раз в сердцах молвил Степан и опять посмотрел далеко в степь.– Сейчас мы ему перережем путь-дорожку: берегом кинулись, не иначе.

Летит степью сотня во главе со Степаном. Скачут молча.

Далеко-далеко на горизонте показались всадники.

– Вон!– показал Фрол. Степан кивнул. Подстегнули коней.

Далекие всадники тоже заметили сотню... Там, видно, произошло замешательство.

– Вплавь кинутся!– крикнул Фрол.

– Там коней не свести. Подальше – можно, туды побегут. Во-он!..– Степан показал рукой.

И правда, далекие всадники, посовещавшись накоротке, устремились вперед, к распадку.

Гонка была отменная. Под разницами хрипели кони... Летели ошметья пены. Трое казаков отстали: кони под ними не выдержали бешеной скачки, запалились.

Все ближе и ближе стрельцы...

Лицо Степана непроницаемо спокойно. Только взгляд остановившийся выдает нетерпение, какое овладело его душой.

Вот уж двадцать, пятнадцать саженей отделяют разинцев от стрельцов... Те оглядываются. Лица их перекошены ужасом.

Все ближе и ближе казаки... Смерть хрипит и екает за спинами стрельцов. Один слабонервный не выдержал, дернул повод и с криком загремел с обрыва.

Настигли. Стали обходить стрельцов, прижимая их к берегу, к обрыву. Шестеро с Разиным очутились впереди, обнажили сабли.

Стрельцы сбились с маха... Сотник вырвал саблю. Еще три стрельца приготовились подороже отдать жизнь. Остальные, опустив головы, ждали смерти или милости.

– Брось саблю!– велел Степан сотнику.

Молодой, красивый сотник подумал – спрятал саблю в ножны.

– Смилуйся, батька...

– Слазь с коней.

– Смилуйся, батька! Верой служить будем.

– Верой вам теперь не смочь: дорогу на побег знаете. Я говорил вам...

Стрельцы послезали с коней, сбились в кучу. Один кинулся было к обрыву, но его тут же срубил ловкий казак.

Коней стрелецких отогнали в сторону...

Стрельцов окружили кольцом... И замелькали сабли и мягко, с тупым сочным звуком кромсали тела человеческие. И головы летели, и руки, воздетые в мольбе, никли, как плети, перерубленные...

Скоро и просто свершилась страшная расправа. Трупы побросали с обрыва.

Казаки вываживали коней, обтирали их пучками сухой травы. Потом спустились вниз по распадку к воде.

Напились сами и стали ждать, когда можно будет напоить коней.

Степан сидел на камне лицом к реке, прищурив глаз, смотрел на широкую гладь воды.

Подошел Фрол Минаев, тоже присел.

– Леонтия отпустил?– спросил.

– Отпустил,– нехотя сказал Степан, отрываясь от своих дум.

– Зря.

– Пошто?

– Раззвонит там...

– Теперь скрытничать нечего. Теперь, помоги господи, подняться, а ляжем сами. Как думаешь?

– Я-то?..

– Ты. Не виляй только, а то знаю я тебя.

– Если по правде...– Фрол помолчал, подыскивая слова.

– По правде, Фрол, по правде. Говори, не бойся.

– Я не боюсь. Немыслимое затеваешь, Степан.

– Ну?

– Никто такое не учинял.

– Мы первые будем.

– Зачем тебе?

– Гадов вывести на Руси, все ихные гумани подрать, приказы погромить – люди отдохнут. От боярства поганого.

– А чего у тебя за всех душа болит?

Степан долго молчал. Хотел сказать что-то, но посмотрел на Фрола и не сказал.

Подьячий астраханской приказной палаты Алексей Алексеев громко, внятно вычитывает воеводам:

– «Стеньку Разина с товарищами в приказную избу, выговорить им вины их против великого государя и привести их к вере в церкви по чиновной книге, что вперед им не воровать, а потом раздать их всех по московским стрелецким приказам...»

– Ай да грамотка!– воскликнул Прозоровский.– Ты в Москву писал, отче?

Митрополит обиделся.

– Я про учуг доносил. Свою писанину я вам всю здесь вычел...

– Кто ж расписал? Не сорока ж им на хвосте принесла.

Все посмотрели на подьячего.

– Кто б ни писал, теперь знают,– сказал подьячий Алексеев.– Надо думать, какой ответ править. На меня не клепайте, я не лиходей себе.

– Теперь – думай-не думай – сокол на волюшке. А что мы поделать могли?

– Так и писать надо,– заговорил подьячий.– Полон тот без откупу и дары взять у казаков силою никак было не можно, не смели – боялись, чтоб казаки снова шатости к воровству не учинили и не пристали бы к их воровству иные многие люди, не учинилось бы кровопролитие.

– Ах ты, горе мое, горюшко!– застонал воевода.– Чуяло мое сердце: не уймется он, злодей, не уймется. Его, дьявола, по глазам видать было...

По известному казачьему обычаю Разин заложил на Дону, на острове, земляной городок – Кагальник. Островок тот был в три версты длиной.

И стало на Дону два атамана: в Черкасске сидел Корней Яковлев, в Кагальнике – Степан Тимофеевич, батюшка, заступник голытьбы, кормилец бедных и сирых.

Гудит разинский городок. Копают землянки (неглубокие, в три-четыре бревна под землей, с пологими скатами, обложенными пластами дерна, с трубами и отдушинами в верхнем ряду), рубятся засеки по краям острова (в край берега обиваются торчмя бревна вплотную друг к другу, с легким наклоном наружу, изнутри эта стена укрепляется еще одним рядом бревен, уложенных друг на друга и скрепленных с наружной стеной железными скобами, и изнутри же в рост человеческий насыпается земляной вал в сажень шириной), в стене вырубаются бойницы; саженях в двадцати-пятнадцати друг от друга вдоль засеки возводятся раскаты (возвышения), и на них укрепляются пушки.

Там и здесь по острову пылают горны походных кузниц: куются скобы, багры, остроги, копья. Мастеровые казаки правят на точилах сабли, ножи, копья, вырубают зубилами каменные ядра для пушек, шлифуют их крупно-сеянным песком.

У хозяина гости. У хозяина пир.

Степан сидит в красном углу. По бокам все те же – Стырь, дед Любим, Иван Черноярец, Федор Сукнин, Семка, сотники, поп Иван. Угощает всех Матрена Гово-руха, крестная мать Степана.

На столе дымятся жаркое мясо, горячие лепешки, печенные на угольях, солонина, рыба...

Хозяин и гости слегка уже хмельные. Гул стоит в землянке.

– Братва! Казаки!..– кричит Иван Черноярец.– Дай выпить за один самый желанный бой!

Поутихли малость.

– За самый любезный!..

– Какой же?– спросил Степан.

– За тот, какой мы без кровушки отыграли. В Астрахани. Как нас бог пронес – ума не приложу. Ни одного казака не потеряли...

– Был ба калган на плечах,– заметил Стырь.– Чего не пройтить?

– Батька, поклон тебе в ножки...

– За бой – так за бой. Не всегда будет так – без кровушки. Крестная, иди пригуби с нами!

– Я, Степушка, с круга свихнусь тада. Кто кормить-то будет? Вас вон сколько!..

– Наедимся, руки ишшо целые.

Матрена, сухая, подвижная старуха с умным лицом, вытерла о передник руки, протиснулась к Степану.

– Давай, крестничек!– приняла чарку.– С благополучным вас прибытием, казаки! Слава, господи! А кто не вернулся – царство небесное душеньке, земля пухом – лежать. Дай бог, чтоб всегда так было,– с добром да с удачей.

Выпили.

– Как там, в Черкасском, Матрена Ивановна?– поинтересовался Федор Сукнин.– Ждут нас аль нет? Чего Корней, кум твой, подумывает?

– Корней, он чего?.. Он притих. Его вить не враз поймешь – чего у его на уме: посапливает да на ус мотает.

– Хитришь и ты, Ивановна. Он, знамо, хитер, да не на тебя. Ты-то все знаешь. Али нас таисся?

– Не таюсь, чего таиться. Корней вам теперь не друг и не товарищ: вы царя нагневили, а он с им ругаться не будет. Он ждет, чего вам выйдет.

Степан слушал умную старуху.

– Ну а как нам хуже будет, неуж на нас попрет?– пытал Федор.

– Попрет.

– Попрет,– согласились казаки.

– А старшина чего!

– И старшина ждет. Ждут, какой конец будет.

– Конца не будет, крестная,– сказал Степан.

– А вы меньше про это,– посоветовала старуха.– Нет и нет, а говорить не надо.

– Шила в мешке не утаишь, старая,– сказал Стырь.

– Тебе-то не токмо шила не утаить... Сиди уж.

– Старуха моя живая? Ни с кем там не снюхалась без меня?

– Живая, ждет не дождется. Степан...– Матрена строго глянула на крестника.– Это какая же такая там девка-то у тебя была?

Степан нахмурился.

– Какая девка?

– Шахова девка, чего глаза-то прячешь? Ну, придет Алена... Послал за ей?

– Послал. Ваньку Волдыря. Ты... про девку-то – не надо.

– А то не скажут ей!

– Ну, скажут – скажут! Как они там?

– Бог милует. Фролка с сотней к калмыкам бегали, скотины пригнали. Афонька большенький становится... Спрашивает все: «Скоро тятька приедет?»

– Глянь-ка!.. Неродной, а душонкой Прильнул,– подивился Федор.

– Какой он там был-то!.. Когда мы, Тимофеич, на татар-то бегали, Алену-то отбили?..

– Год Афоньке было,– неохотно ответил Степан.

Алену, красавицу казачку, он отбил у татар Малого Нагая с дитем. Но вспоминал об этом редко. Афоньку, пасынка, очень любил.

– Ах, славно мы тада сбегали!..– пустился в воспоминания подпивший дед Любим.– Мы, помню, забылись маленько, распалились – полосуем их. А их за речкой, в леске,– видимо-невидимо. А эти нас туды заманывают. Половина наших перемахнули речку – она мелкая, половина ишшо здесь. И тут Иван Тимофеич, покойничек, царство небесное, как рявкнет: «Назад!» Опомнились... А из лесочка их цельная туча сыпанула. Я смотрю – Степки-то нету со мной. Все рядом был – мне Иван велел доглядывать за тобой, Тимофеич, бешеный ты маленько был,– все видел тебя, а тут как скрозь землю провалился. Ну, думаю, будет мне от Ивана. «Иван!– кричу.—Где Степка-то?!» Глядим, наш Степка летит во весь мах: в одной руке – баба, в другой – дите. А за им – не дай соврать, Тимофеич,– без малого сотня скачет.

– Там к старухе моей никто не подсыпался?– опять спросил Стырь у Матрены.

За столом засмеялись.

– А то вить я возиться с ей не буду: враз голову отверну на рукомойник.

– Клюку она на тебя наготовила, твоя старуха... Ждет.

В землянку вошел казак.

– Батька, москали-торговцы пришли. Просют вниз пустить.

– Не пускать,– сказал Степан.– Куды плывут, в Черкасской?

– Туды.

– Не пускать. Пусть здесь торгуют. Поборов никаких – торговать по совести, на низ не пускать ни одну душу.

– Не крутенько ли, батька?– спросил Федор.– Домовитые лай подымут.

– Нет. Иван, чего об Алешке да об Ваське слыхать?

– Алешка сдуру в Терки попер, думал, мы туды выйдем.

– Это знаю. Послал к ему?

– Послал. Ермил Кривонос побег. Васька где-то в Расее, никто толком не ведает. К нам хотел после Сережки, его на войну домовитые повернули...

– Пошли в розыск. Приходют людишки?

– За два дня полтораста человек. Но голь несусветная. Ни одного оружного.

– Всех одевать, оружать, поить и кормить. За караулом смотреть.

– А не сыграть ли нам песню, сынки?!– воскликнул Стырь.– Про комарика.

– Любо!

– А где Фрол?– вспомнил вдруг Степан.– Где ж есаул мой верный?

С минуту, наверно, было тихо. Степан посмотрел на всех... Понял.

– Погулять охота была, Тимофеич.

– Погуляем! Не клони головы!.. Одна тварь уползла – не утеря.

Налили чарки. Только больно резанула по сердцу атамана измена есаула.

– Свижусь я с тобой, Фрол,– сказал негромко.– Свижусь. Давайте, браты... Давай песню. Про комарика.

...В глухую полночь к острову подплыли две большие лодки. С острова, с засеки, окликнули.

– Свои,– отозвался мужской голос с одной из лодок.– Ивашка Волдырь. Батьке гостей привез.

– А-а. Давайте, ждет.

Степан лежал на кровати в шароварах, в чулках, в нательной рубахе... Не спалось. Лежал, положив подбородок на кулаки, думал.

За дверью, на улице, послышались голоса, шаги...

Степан сел, опустил ноги на пол.

Вошли Фрол Разин, Алена и десятилетний Афонька.

– Ну, вот,– сказал Степан со скрытой радостью.– Заждался.

Алена припала к нему, обвила руками его шею... Степан поднялся, тоже приобнял жену, похлопывал ее по спине.

– Ну, вот... Ну и здорово. Ну?..

Алена плакала и сквозь слезы шепотом говорила:

– Прилетел, родной ты мой. Думала, уж пропал там – нет и нет...

– Ну!.. Пропасть – это тоже суметь надо. Ну, будет. Дай с казаками-то поздороваюсь.

Фрол и Афонька ждали у порога. Афонька улыбался во все свои редкие зубы. Черные глазенки радостно блестели.

– Год нету, другой нету – поживи-ка так... Совсем от дому отбился.

– Будет тебе...

– Другие хошь к зиме приходют, а тут... Молилась уж, молила матушку пресвятую богородицу, чтоб целый пришел...

– Афонька, здорово, сынок. Иди ко мне,– позвал Степан, с легким усилием отстраняя Алену.– Иди скорей.

Афонька прыгнул к Степану на руки, но от поцелуев отклонился.

– Вот так!– похвалил Степан.– Так, казаче.– Посадил его на кровать. Поздоровался с братом за руку.– Ну, рассказывайте, какие дела. Кто первый? Афонька?

Афонька все улыбался.

– Ты, никак, разговаривать разучился. А?

– Пошто?– спросил Афонька.– Умею.

– Отвык. Скажи, сынок: ишшо бы два года шлялся там, так совсем бы забыли.

– Не-ет, Афонька меня не забудет. Мы друг дружку не забудем... Мы, скажи, матерю скорей забу...– Степан осекся, опасливо глянул на Алену.

Та с укоризной покачала головой:

– Э-ех!.. То-то и оно. Фрол засмеялся.

– Ну, пойду,– сказал он.– Завтра погутарим.

– Погодь!– остановил Степан.– Давайте пропустим со встречей-то. Я тут маленько запасся... Упрятал от своих. Ален, собери-ка на скорую руку.

– Где тут у тебя чего?

– Там... разберись сама. Садись, Фрол, рассказывай.

– Чего рассказывать-то?– Фрол сел на кровать.

– Корнея когда видал?

– Вчерась.

– Ну?

– Он хотел сам приехать... Приедет на днях. Велел сказать: как от его к тебе казак будет, чтоб сплыл ты с тем казаком ниже куда-нибудь для разговору. Не хочет, чтоб его на острове видали.

– Лиса хитрая. Ну, сплыву, сплыву... Как казаки там?

– Россказней про тебя!..

– Хошь уши затыкай,– вставила Алена.

– Ко мне собираются?

– Собираются. Много. Не знают только, что у тебя на уме.

– Не надо и знать пока.

– Правда, что ль, половина шаховых городов погромил?

– Маленько потрясли,– уклончиво ответил Степан.– А домовитые что?

– Молчат.

– От царя никого не было?

– Нет.

– Ну, садись. Садись, братуха!.. Вот и выпьем вместях – давно думал. Алена, как у тебя?

– Садитесь.– Счастливая Алена доставала из корзины, которую привезла с собой, домашнее печенье, яйца, варенец...– Хотела побольше взять, да этот Иван, как коршун, похватал как были...

– Молодец,– похвалил Степан.– Нечего там сидеть... у врагов.

– Какие ж там враги?– изумилась Алена. Фрол тоже с любопытством посмотрел на брата.

– Ну, будут враги: дело наживное. Ах, Афонька!.. Штуку-то я тебе какую привез! Ах, штука!..– Степан наклонился, достал из-под кровати городок, вырезанный из кости.– Царь-город. Во, брат, какие бывают! На, играй.

Алена оглядела избушку: должно быть, хотела знать, что же ей-то привез муженек, какие подарки.

Степан перехватил ее взгляд, засмеялся коротко.

– Потом, Алена. Подай нам сперва.

– Крестная у тебя?– спросил Фрол.

– Здесь. Ну?..

– С радостью нас,– сказала Алена, чокаясь с казаками золотой чарой.

В окна землянки слабо забрезжил свет. Степан осторожно высвободил руку, на которой лежала голова Алены, встал.

– Ты чего?– спросила Алена.– Ни свет ни заря...

– Спи...

– Господи... Хошь маленько-то побудь со мной.

– Побуду, побуду. Спи.

Степан надел шаровары, сапоги... Накинул кафтан и вышел из землянки.

Городок спал. Только часовые ходили вдоль засеки да чей-то одинокий костер сиротливо трепыхался у одной землянки.

Степан подошел к костру... Двое в дым пьяных казаков, обнявшись, беседовали:

– А ты мне ее покажь.

– Кого?

– Эту-то.

– А-а. Не, она для нас – тьфу!

– Кто?

– Эта-то, Манька-то.

– Какая Манька?

– Ну, эта-то!

– А-а! А мы ее обломаем...

– Кого?

– Ну, эту-то.

Степан постоял, послушал и пошел дальше.

Прекрасен был этот рассветный час золотого дня золотой осени.

Свежий ветерок чуть шевелил листья вербы и тальника. Покой, великий, желанный покой объял землю.

Степан вошел в землянку, где поселились Иван Черноярец со Стырем.

Иван легко отнял голову от кафтана, служившего ему подушкой. Спросил несколько встревожено:

– Что?

– Ничего, погутарить пришел.– Степан глянул на спящего Стыря, присел на лежак к Ивану.

– Сон чудной видал, Ваня: вроде мы с отцом торгуем у татарина коня игренева. Хороший конь!.. А татарин цену несусветную ломит. Мы с отцом и так и этак – ни в какую. Смотрю я на отца-то, а он мне мигает: «Прыгай-де на коня и скачи!» У меня душа заиграла... Я уж присматриваю, с какого боку ловчей прыгнуть. Хотел уж прыгнуть, да вспомнил: «А как же отец-то тут?» И проснулся.

– Было когда-нибудь так?

– С отцом – нет, с браткой Иваном было. Однова послал нас отец пару коней купить, мы их силком отбили, а деньги прогуляли. Отец выпорол нас, коней возвернул.

Ивану жалко, что недоспал. Зевнул.

– Ты чего, пришел сон рассказать?

Степан долго молчал, сосал трубку, думал о чем-то.

– Утро ясное,– сказал он вдруг.– Не в такое б утро помирать.

– Ох...– удивился Иван.– Куда тебя уклонило.

– Вот чего.– Степан сплюнул горьковатую слюну.– Прибери трех казаков побашковитей – пошлем к Никону, патриарху. Он в Ферапонтовом монастыре сидит: с царем их мир не берет. Не качнется ли в нашу сторону?

– Какой из попа вояка?

– Не вояка надобен – патриарх. Будет с нами, к нам народ без оглядки пойдет. А ему, думаю, где-нигде – тоже заручка надобна.

– Приберу, есть такие.

– Пошли их потом ко мне: научу, как говорить. Письма никакого писать не будем. Казаки чтоб надежные были, крепкие. Могут влопаться – чтоб слова не вымолвили ни с какой пытки.

– Есть такие.

– Ишшо пошлем в Запороги – к Ивану Серику. Туда с письмом надо, пускай на кругу вычтут.

– Тада уж и к Петру...

– К Дорошенке? Подумать надо... Хитрый он, крутится, как черт на огне. Посмотрим, у меня на его надежды нет.

– Тимофеич, пошли меня к патриарху,– сказал вдруг Стырь.– Я сумею.

– Ты не спишь, старый?

– Нет. Пошлешь?

– Пошто загорелось-то?

– Охота патриарха глянуть...

– Чего в ем? Поп и поп.

– Самый высокий поп... Много я всякого повидал, а такого не доводилось. Пошли.

– Опасно ведь... схватить могут. А схватют – милости не жди: закатуют. Охота на дыбе свою жисть кончать?

– Ну, кому-то и там надо кончать... Я пожил.

– Охота – иди. По путе проведайте про Ларьку с Мишкой – где они?

Замолчали. Долго молчали.

– Досыпайте,– сказал Степан. Поднялся и пошел из землянки.

– Думы одолели атамана, – сказал Иван.

– Думы...– откликнулся Стырь.– Думы – они и есть думы.

– И тебя одолели?

– Меня чего? А охота мне. Ванятка, патриарха глянуть – прям душа заболела.

– Да зачем он тебе?

– А хрен его знает, охота глянуть, и все. По спине его охота, окаянного, похлопать: «Ну, что, мол, владыка?»

– Гляди ты!

Степан сидит на берегу, задумчиво смотрит вдаль.

Солнце выкатилось в ясное небо... Первые лучи его ударили в вербы; по всему острову вспыхнули огромные желтые костры солнца.

Далеко отсюда думы Степана...

Сзади к нему неслышно подкрался Афонька и крикнул над ухом, пугая.

– Ах ты, черноглазик!.. Испужал. Садись. Чего рано так?

– Я завсегда так.

– Не спится?

– Выспался.

– Мать чего делает?

– Поисть готовит.

– Мгм.

– Ты кого думаешь?

– Так.... Сказки любишь?

– Мне баба Матрена много их сказывает.

– Ну, слушай, я тебе другую скажу. Бабка таких не знает.

– Скажи.

– Шел один человек, казак,– начал Степан, по-прежнему задумчиво глядя в далекую даль,– шел из плену домой. Долго шел, пристал. Одежонкой поободрался, голодный... Ну а домой охота – идет.

Где-то на берегу разговаривают Корней Яковлев, войсковой атаман, и Степан.

– Ну, здорово, крестничек,– молвил матерый, хитрый и умный Корней, с любопытством глядя на крестного сына.– Как походил? Счастливо, говорят...

– Счастливо.

– Слава богу.

– Чего ж на остров-то не приехал?– спросил Степан.– Аль крадисся от кого?

– Да ведь и ты чего-то не в городок – свой выкопал. Чего ба?

– Ну?– спросил Афонька.– Идет он.

– Ну, идет,– продолжает Степан.– И застигла его гроза. А дело в горах было, а в горах грозы страшные...

Корней и Степан продолжают разговаривать. Только не слышно их разговора, а слышен рассказ Степана:

– Как даст-даст – небо пополам колется. И дождь проливной... Худо казаку. Укрылся он под скалой, огонек разложил – греется...

Постепенно сказка «ушла» – теперь слышно, как говорят Корней и Степан.

– Худое ты затеваешь, Степан. Страшное. Так никто не делал.

– А я тебе про свою затею не говорил. Откудова ты взял?

– Вижу. Пошто казаков не распушшаешь?

– А ну крымцы нападут? Али турки?

– Что ж теперь, два войска держать?

– На ваше войско надежа плохая. Никудышное войско.

– Снова хитришь. Всегда было хорошее, теперь – на, плохое. Другое у тебя на уме: опять на Волгу метишь? Сломишь голову, по-свойски говорю, Степан. Тебя жале-ючи говорю. Поверь мне, старому: два раза судьбу не пытают.

– Я, можа, ее ни разу ишшо не пытал...

– Ну?– опять спросил Афонька.

– Да. Где я остановился?

– У огонька сидит, греется.

– Сидит, греется у огонька. И слышит позадь себя голос: «Откудова путь держишь, путник?» Оглянулся, видит: старый-старый старик, ажник зеленый весь – из норы вылез...

Разговор Корнея со Степаном опасно резок.

– Ты продаешь его!– гремит голос Степана. Он смотрит на Корнея пристально и гневно.– Сам продавайся с потрохами вместе, а Дон я тебе не отдам! Всех вас, пузатых, вышибу! С царем вместе. Не для того здесь казачья кровушка лилась, не вами воля добыта – не вам продавать ее за царевы подарки. Не дам!

– Ну а дальше-то?– голос Афоньки.

Степан долго сидел молча, переживая разговор с Корнеем.

– Где остановились-то?

– Старый-старый старик из норы вылез.

– Вылез, подсел к огоньку. «Ты русский?» – спрашивает. «Русский, христианин».– «Не из казаков ли?» – «Из казаков».– «А меня не признаешь?» – «Нет, дедушка, не признаю». Старик запечалился: «Забыли». «А чей будешь?» – казак-то опять. «Про Ермака слыхал?» – «Слыхал, как же».– «Дак вот я – Ермак».

– Он давно был, Ермак-то?– сказал Афонька.

– Давно. Сто лет прошло. Ты слушай, однако. Много, говорит, я за свою жизнь чужой крови пролил. И нет мне смерти за то. Думают, что я в Сибири, в реке утонул. А я живой и не могу помереть за грехи. Царь простил меня, а бог не простил. Бог не может простить,– продолжает Степан.– И теперь кажную ночь приползает к ему змея и сосет кровь из сердца. И он не может убить ее: одну убьет, две приползут. И будут они сосать его кровь столько, сколько он на своем веку чужой пролил.

– И никто-никто не может убить змею?

– Может. Но тада тот человек примет на себя все грехи Ермака. Он просит. Он давно просит... Никто не хочет.

– Кто-нибудь найдется,– убежденно сказал Афонька.

– Можа, найдется.