Текст книги "Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)"

Автор книги: Василий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

***

– Будь моя воля, имей я власть вашу, я бы усмирил Францию пушками, – заметил матери Павел.

– Вы плохо кончите, осмеливаясь думать, что с идеями можно бороться пушками, – возразила Екатерина.

– Но это решающий момент для самодержцев. Если они не договорятся между собой, чтобы прогнать из своих стран всех французов, подчиняющихся новым законам, которые установило Конституционное Собрание, я уверен, что не более чем за два года это зло охватит всю Европу.

Императрица, не выносившая малейшего вмешательства сына в дела короны, в этом случае возражать не стала; она была взволнована этим предсказанием, однако выжидала, не вмешиваясь в события.

Два сына царевича, напротив, как и большинство русской молодежи, были очарованы новыми политическими течениями, которые провозглашали расплывчатый идеал свободы. Не идя дальше невинных проказ, они усердно осыпали насмешками, передразнивали и порой даже оскорбляли некоторых хорошо известных людей.

Многие русские дворяне, и не из последних, подобно мальчикам, не видящим в пожаре ничего, кроме увлекательного фейерверка, окунулись во омут революционной Франции. Карамзин с глубочайшим интересом и не без удовольствия наблюдал, как «народ дает урок царям», – расхаживая по Парижу с трехцветной кокардой на шляпе. Граф Павел Строганов вступил в якобинский клуб «Друзья Закона»; любовница его, г-жа Тируан де Медикур, не являлась в заседания без сабли и пистолетов...

«Лучшим днем моей жизни будет тот, когда я увижу Россию возрожденной в такой же революции»,

– воскликнул Строганов в день принятия его в клуб.

Екатерина II отнеслась к этому «баловству» достаточно мягко: граф Строганов был всего лишь отозван в Россию и выслан на жительство в одно из своих имений. При Александре I, другом детства которого он был, граф сделает блестящую карьеру, станет товарищем Министра внутренних дел...

Над Невой дует новый ветер. Екатерина спрашивает себя, что он принесет.

КАЗОТ

На буйном пиршестве задумчив он сидел...

М.Ю. Лермонтов

Mundus sunt nuda et aperta!..

* Мир обнажен и открыт! (лат)*

Тем летом Лагарп, воспитатель наследника российского престола, Александра Павловича, рассказал Павлу поразительную историю. Слушая ее, он невольно вспоминал события двенадцатилетней давности, когда в Париже, в салоне Марии-Антуанетты, читали «Центурии» Нострадамуса.

Известно, что салон г-жи Граммон, сестры Шуазеля, был, по сути, первым политическим салоном Франции, как салоны д'Эпине, Дюдеван, Леспинас имели литературный характер, а салоны герцогини Эгильон и г жи Гудето были философскими. Салон г-жи Граммон был, скорее, политическим комитетом, куда каждый являлся с отчетом о проведенной работе и где шло планирование государственных дел. Позже, перед самой революцией, таких салонов, скорее уж революционных клубов, стало гораздо больше: салон г-жи Неккер, где собирались Сиейс, Кондорсе, Талейран, аббат де Лиль, где блистала дочь хозяев, г-жа де Сталь; салон Богарне, в котором бывали Вольней, Сиейс, Бергасс, Манюель, Кабанис; салон г-жи Панкук, где завсегдатаями были Мармонтель, Соден, Лагарп, Фонтан, Баррер, не говоря уж о еще позже появившемся салоне г-жи Ролан, где бывала не только вся партия жирондистов, – но и Робеспьер...

В тот вечер в салоне г-жи Граммон был в гостях иллюминат-мартинист и писатель Жак Казот. Было чрезвычайно весело! Шамфор читал свои малопристойные анекдоты, но дамы слушали их не смущаясь, даже веером не прикрывались, хихикая. Потом беседа стала общей.

– Короли считают себя не просто богами, но чем-то выше богов.

Le bon Dieu parait oublier tout ce que j'ai fait pour lui66,* Господь Бог, кажется, позабыл все, что я для него сделал (франц.)*

– это ведь слова Людовика XIV... Сыночек был не слаще. Во время той болезни Людовика XV, которая свела его в могилу, Лоррен, долго выбиравший наиболее подходящий глагол, употребил во врачебном предписании королю слово «надлежит». Король был так уязвлен этим выражением, что долго еще повторял:

«Надлежит! Вы подумайте: мне – надлежит!»,

– ухмылялся Шамфор.

– Это болезнь всех королей: они считают, что кому-то нужны. Английского банкира Сейра обвинили в заговоре с целью похищения короля Георга III. Он заявил суду:

«Я знаю, зачем королю нужен банкир; но зачем банкиру может понадобиться король?»,

– одобрил Кондорсе.

– А вы заметили, что у Мольера, который не щадит никого на свете, нет ни единого выпада против финансистов? – значительно заметил Мальзерб.

– Говорят, и Мольер, и другие литераторы получили на этот счет прямые указания господина Кольбера... – уклончиво пояснил Рушер, что можно было понять и так, что лично он никаких указаний не получал...

Однако очень быстро разговор перешел на женщин. Хохот стоял общий, так что даже трудно было понять, кому принадлежит очередная реплика:

– Г-н NN считал, что женщине нельзя сказать в три часа пополудни то, что можно в шесть вечера; в шесть – то, что можно в девять; в девять – то, что можно в полночь, и т. д. «Особенно тщательно, – прибавлял он, – следует выбирать при ней выражения в полдень».

– Любовь – прилипчивая болезнь: чем больше ее боишься, тем быстрее подхватишь.

– Но что сталось бы с людьми, если бы они покорствовали только разуму и не болели любовью? Сделаться отцом – значит обречь себя на бесконечные заботы в течение многих лет; кто из мужчин захотел бы этого? Да и какая женщина согласилась бы, имея разум, расплачиваться девятимесячным недугом за несколько минут эпилептических содроганий?..

– Но стоит женщине заболеть любовью, она уже неизлечима! Neque limner, amissa pudicitia, alia abnuerit67* «Женщина, хоть раз позабывшая о стыдливости, уже ни в чем не откажет» (лат.)*, это знал еще Тацит!

– Как бы плохо мужчина ни думал о женщинах, любая женщина думает о них еще хуже...

Пили за «ниспровержение предрассудков» и за «победу освобожденного разума»...

Шестидесятивосьмилетний патриарх Казот молчал.

– Что печалит вас? – спросил его кто-то.

Он ответил, что провидит в недалеком будущем страшные вещи.

Кондорсе стал вышучивать Казота, вызывая его на откровенность. И Казот, грустно улыбнувшись, сказал:

– Вы, господин Кондорсе, скоро должны будете отравиться, чтобы не пасть от руки палача...

Грянул дружный смех.

Когда отсмеялись, Казот поднялся. Бледное лицо его кривилось страдальческой улыбкой.

– Вас, Шамфор, – сказал он, – заставят вскрыть вены...

– Вы, – трижды повел он рукой, обращаясь к Бальи, Мальзербу и Рушеру, – умрете на эшафоте...

Герцогиня де Граммон, видя, что шутка затянулась и становится неостроумной, смеясь, перебила его:

– Но женщин-то вы пощадите?

– Женщины? – ужаснулся Казот картинам, открывавшимся в тот момент ему. – Вас, сударыня, повезут на казнь со связанными назад руками, в одной телеге со множеством других дам, не менее вас измученных и несчастных...

Настроение, вся атмосфера салона в этот вечер были безнадежно испорчены. Но госпожа Граммон, как хозяйка, попыталась спасти хоть что-нибудь, и потому мужественно сохраняла шутливое выражение лица.

– Вот увидите, – воскликнула она, обращаясь к поднимавшимся гостям, – что он и исповедаться перед казнью мне не позволит...

– Не я, сударыня, не я! – горько покачал седой головой Казот. – Они! – Он кивнул головой куда-то в сторону. – Последним человеком, которому перед казнью они позволят исповедаться, будет... король Франции... Но, может быть, они не всесильны, – пробормотал он.

Взволнованные и расстроенные гости стали расходиться.

Жак Казот был казнен 24 сентября 1792 года за попытку организовать побег Людовика XVI.

Пророчества Казота скоро стали сбываться. Вплоть до деталей. Получая из Парижа одно за другим подтверждения истинности страшного предсказания, Павел укреплялся во мнении, что само Небо попускает происходящему там68.* Пророчество Казота передавалось из уст в уста, а опубликовано было впервые в 1806 году, в «Посмертных сочинениях» Ж. – Ф. Лагарпа, воспитателя наследника российского престола Александра Павловича.*

СМЕРТЬ ПОТЕМКИНА

Ach, mein lieber Augustin,

Alles ist weg!

* Ах, мой милый Августин, все прошло, все! (нем.)*

12 октября 1791 года Екатерина узнала о смерти Потемкина.

– Зуб болит. Нужно рвать, – говорил он перед отъездом из армии, имея в виду нового фаворита императрицы, Платона Зубова. Но перед отъездом внезапно, среди полного здоровья, занемог.

«Горестные его стенания сокрушали всех окружающих, 22-го сентября Его Светлость соизволил принять слабительное, а 23-го – рвотное. Сегодня в полдень уснул часа четыре и, проснувшись в поту, испытал облегчение. ... Его Светлость не узнавал людей, руки и ноги его были холодны как лед, цвет лица изменился».

Под Яссами, близ румынской деревни Пунчешты, наступила скоропостижная смерть.

Для Екатерины это имело только то значение, что на смену прежнему к ней придет новый любовник, к которому еще надо будет привыкнуть. А она уже не та: лицо, тело, руки и грудь, которые рассматривала в огромном позолоченном зеркале в своей спальне, не могли более вызвать восторга. Зеркало беспощадно показало ей траур ее женственности.

Еще раз она посмотрела на свое отражение в этом безжалостном зеркале. Оно лишь усилило ее тревогу. Несмотря на роскошь жемчугов, сияние бриллиантов, на несравненные украшения, несмотря на глаза, которые до сих пор завораживали живым огнем, ослепительный успех красоты и очарования захлестнули волны беспощадного времени: пришла ее старость.

Как только она согласилась принять нескольких человек из своего окружения, к ней сразу же приехала великая княгиня Мария Федоровна.

Екатерина смотрела на свою невестку если не пренебрежительно, то, по крайней мере, с чувством собственного интеллектуального превосходства. Мария Федоровна была женщиной среднего ума и доброго сердца; и одно и другое было, по мнению императрицы, недостатком.

Павел, врожденное благородство которого часто захлестывала болезненная подозрительность, не мог сказать всего, чего хотел, и не осмелился прийти к матери. Он понимал ту сильнейшую скорбь, которую она, должно быть, испытывала, но опасался недоброго приема. Он даже не последовал совету жены выразить сочувствие императрице. Павел чувствовал, что одно его присутствие будет для нее невыносимым.

В течение лет, пока Потемкин царил в сердце Екатерины и во всей Российской империи, Павел тратил все свои силы и ум на то, чтобы проклинать великого маршала. Теперь, с той же ужасающей наивностью, с которой он воспринимал почти все события своей жизни, Павел подумал, будто смерть великого воина поможет ему занять при дворе матери подобающее место. Ничуть не бывало! Екатерина, после нескольких дней демонстративных слез и отчаяния, обрела новые силы, чтобы продолжить комедию могущества, в которую превратилась ее жизнь, выбрав очередного фаворита с обольстительной внешностью.

И глупец Завадский, и безликий Корсаков, и красавчик Ланской (умерший от избытка ласк) были всего лишь пешками. Но теперь тайной вдове неограниченного властелина нужны были безумные любовные игры, способные лишить ее всех сил, чтобы она смогла забыть и об угрызениях совести и о страхе превратиться в безобразную старуху.

Платон Зубов с этих пор обрел власть над женщиной, которая больше не отдавала себе отчета в том, что в ближайшие месяцы она падет с вершин неограниченной власти и славы в пучину непристойности и безнравственности.

ЗУБОВ

Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. Ободренные таковою слабостью, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые отдаленные родственники временщика с жадностью пользовались кратким его царствованием. Отселе произошли огромные имения вовсе неизвестных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа: от канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно.

А.С. Пушкин

В течение двух лет Зубов довольствовался ролью любовника императрицы. «Кривой», как он называл Потемкина безо всякого почтения, сам уложил его в постель Екатерины, убежденный в том, что, за исключением любовных утех, этот красавчик будет держаться в стороне. Но, преодолев скорбь, государыня, находящаяся в постоянном беспокойстве по поводу своей женской привлекательности, попыталась влюбить в себя этого молодого человека, который годился ей в сыновья. Она падает все ниже, позволяет себе все больше непристойностей и, не обращая внимания на то, что подобная связь возмущает всех, движется к собственному краху.

Целыми днями Зубов валялся на диванах, покрытых мехами и надушенными шелками. Накрашенный сильнее проститутки, он принимал, поднявшись с постели, самых уважаемых вельмож империи. Каждое утро в его передней толпа придворных с надеждой ожидала взгляда, приветствия, одного-единственного слова от этого проходимца, переодетого одалиской. Перед ним отвешивали поклоны, ему несли просьбы, ходатайства, как будто он был настоящим султаном. Каждый знал: добиться малейшего продвижения по службе или получить самую незначительную милость от императрицы можно, лишь достигнув его согласия на это.

Ему отдавали почести. Дипломаты знали об этом и не боялись низко льстить ему.

Екатерина ошибалась по поводу собственного авторитета. Она думала, будто ее безграничной власти достаточно, чтобы допустить подобное поведение, можно сказать, стыд, по отношению к собственному двору. Ростопчин писал об этом своему знакомому:

«Теперь значение имеет только воля господина Зубова».

Однажды она хотела вовлечь в беседу с Зубовым и своего сына. Раз за столом, обсуждая какой-то пустяк, она спросила – каково его мнение? Павел, явно желая уязвить мать, ответил, что с некоторых пор у него нет своего мнения:

– Мое мнение совпадает с мнением Зубова.

– Разве я какую глупость сказал? – сдерзил фаворит.

«Гамлет» выскочил из-за стола как ошпаренный. Почему он должен терпеть оскорбления от любовника своей матери?!

Ежедневно Зубову предоставлялись огромные денежные суммы. Он обогащался на глазах у всей страны с цинизмом, который приводил в бешенство министров, придворных, вельмож и слуг. Его семья получала с каждым днем все более значительные привилегии. Он прикрывал свой деспотизм щедростью императрицы, опаснейшей из ее слабостей. Братья, сестры, родственники, приезжие торговцы, допущенные в Санкт-Петербург, были осыпаны его «милостями» и богатыми подарками. Казалось, что отныне вся Россия принадлежит ему и он может распоряжаться ею по собственному усмотрению.

Среди всего этого окружения, потерявшего стыд и самоуважение, Павел оказался единственным человеком, который восстал против подобной трусости и непристойности.

С царевичем случались такие приступы ярости, что его жена приходила в отчаяние. Мария Федоровна страдала от мысли, что супруга подвергают такому унижению. Но что она могла поделать? Обращаться к свекрови было не только бесполезно, но и опасно. Она пыталась дать Павлу в Гатчине всю свою любовь, защитить его от унижений и оскорблений, которые еще больше ранили его и без того ущемленную гордость.

Ему уже сорок лет. Он, наследник грозной и могущественной империи, должен гнуть спину перед этим надушенным и похожим на женщину подонком, который грубил ему по всякому поводу. Супруги старались как можно реже появляться на официальных приемах и вечерах в Царском Селе.

Павел отлично знал, что многие насмехаются над его бедами и отчаянием. Оставаясь глубоко верующим, он часто молился и просил свою жену вместе с ним молить Всевышнего, чтобы тот положил конец его страданиям.

Екатерине было мало того, что она позволяла своему любовнику оскорблять сына. Через своих шпионов она знала, что Павел стал жертвой серьезной неврастении. Ей это показалось замечательной возможностью осуществить давнюю мечту, которую она лелеяла со времени своего восхождения на трон. Павел все время напоминал ей о ее нечистой совести и об отвратительном муже, Петре III, на которого он порой походил. Нельзя дать прошлому омрачить ее мысли и славу ее правления. Ее наследником не может стать этот болезненный и мрачный человек, который смотрит на нее с постоянным укором. Он не станет императором. Это невозможно. Она должна закончить свои дни с уверенностью, что этого не случится.

И вот она целыми днями просиживает за огромным столом своего кабинета, изучая документы из архивов Петра Великого, чтобы найти обоснование для своего решения. Не лишил ли ее великий предок прав на корону наследника, который казался ему недостойным?

Она с каждым днем все сильнее любит внука Александра, который к этому времени уже стал очаровательным и умным юношей. Он, а не его отец, должен стать будущим императором России!

ВТОРОЙ РАЗДЕЛ ПОЛЬШИ

В столице в честь новых присоединенных от Польши губерний – награды, чины, ордена, жареные быки и фонтаны вина для народа, балы, маскерады, фейерверк...

М.Н. Муравьев – С.М. Лунину

Но революция происходила и в непосредственной близости от границ России. Опираясь на подписанный в 1790 году прусско-польский договор о взаимопомощи, 3 мая 1791 года польский Сейм – Потоцкий, Малаховский, Чарторыйский – утвердил новую конституцию69* Близкую по объему прав конституцию Россия получит лишь 17 октября 1905 года*: власть короля стала наследственной; исполнительная и законодательная власти были разделены, третье сословие получило своих представителей в Сейме. Была провозглашена свобода вероисповедания. Разве это не напоминало «ужасы Французской революции»?

Екатерина II побуждает шляхетскую оппозицию создать конфедерацию, названную Тарговицкой, в которой участвует, в силу жесткого ультиматума Екатерины, и король Станислав Август. Конфедерация обратились за помощью против Сейма к Екатерине. Австрия и Пруссия увязли в войне с мятежной Францией, и Екатерина весной 1792 года двинула войска на Варшаву, вместо того чтобы направить их в Париж. К лету вся территория Ржечи Посполитой контролировалась русской армией.

Имелись претензии на польскую территорию и у Фридриха Вильгельма II. 9 апреля следующего года был оформлен «второй раздел» Польши: Пруссия получила Гданьск, Торунь, Познань и другие польские города, Россия – Волынь, Подолию, Минскую область, – всю Восточную Белоруссию и Правобережную Украину, общей площадью свыше 250 тыс. кв. км; Ржечь Посполита становится вассальной территорией России, лишившись права на заключение международных договоров и объявление войн без ее санкции.

Этот захват был одной из причин восстания Косцюшко.

15 сентября 1792 года в Могилеве родился будущий наместный мастер ложи Соединенных славян, будущий пайщик игорных притонов Петербурга и сутенер гарема из учениц театральной школы, будущий создатель эффективной системы политического сыска, Леонтий Васильевич Дубельт. Эффективность созданной им структуры, по пословице contraria contrariis curantur,* Клин клином вышибают (лат.), буквально – противоположное противоположным излечивают* проистекала из того, что она, по сути, была тайной масонской ложей, привитой на государственный ствол.

***

Косцюшко закончил созданную королем Станиславом Августом Рыцарскую школу кадетов, которую возглавлял масон А.К. Чарторыйский. В начале 1770 года Тадеуш отправился во Францию, где пять лет совершенствовал познания в фортификации, тактике, артиллерийском искусстве, архитектуре, рисунке, живописи, экономике...

Вернувшись в Польшу он получает жестокую сердечную рану: воевода Сосновский не желает видеть неустроенного и недостаточно высокородного шляхтича мужем дочери Людвиги. Тайное венчание? Оно не удается, и Косцюшко в 1776 году бежит в Америку.

Здесь молодой военный инженер оказывается «на своем месте». Победа под Саратогой, вклад Косцюшко в которую признали и друзья и враги, работа главным инженером крепости Вест-Пойнт... Им интересуется Вашингтон, его другом становится Томас Джефферсон. Б.Линкольн писал Конгрессу:

«Полковник Косцюшко... снискал похвалы всех, под чьим командованием служил».

В 1783 году американский Конгресс присваивает Костюшко звание генерала; он становится также членом «Общества цинциннатов» мастером которого был Георг Вашингтон, и кавалером ордена Цинцинната, девиз которого гласил:

«Все отдал для защиты Отчизны»...

Отчизной Косцюшко, впрочем, была Польша, а не Америка.

В это время в Польше начинаются волнения, и Косцюшко оказывается на родной земле. Король (по рекомендации Сейма) в 1789 году утверждает его в чине генерал-майора. И новая сердечная рана: браку 18-летней Теклы Журовской с 43-летним генералом воспротивился отец...

Костюшко становится одним из первых кавалеров ордена Virtuti Military70;* «Воинская честь»; высший военный орден Польши* вскоре Понятовский вступает в Тарговицкую конфедерацию, и Костюшко с другими офицерами подают, в знак протеста, прошения об отставке. Косцюшко бежит в Лейпциг, создает Эмиграционный комитет, налаживает контакты с революционной Францией, присвоившей ему (как и Вашингтону, Песталоцци, Шиллеру) звание почетного гражданина республики. Костюшко отправляется в Париж; в его «Мемориале о Польше» ставится задача

«поднять в Польше всеобщую революцию».

В принципе, французы не против, но конкретной помощи нет и не будет. Косцюшко бросается в Италию, ведет переговоры с посланцами из Варшавы, Литвы...