Текст книги "Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)"

Автор книги: Василий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

УМАНСКАЯ РЕЗНЯ

...Поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа, – поднялась отмстить за посмеянье прав своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле – за все, что копило и сугубило с давних времен суровую ненависть козаков. ... Не уважали козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы самая сырая земля и степовая трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя...

Н.В. Гоголь. Тарас Бульба

Барская конфедерация решила военной силой покончить с происками на территории Ржечи Посполитой последователей евангелического, но, главным образом, греко-российского вероисповеданий. На Украину были посланы войска во главе с региментарем68* Полковник.* Воронжичем, под покровительством которых ксендзы насильно обращали приход за приходом в «унию», преследуя и истязая священников, державшихся православия. Так, игумен Матронинского монастыря Мельхиседек Значко-Яворский, получивший в Варшаве от короля «привилей», обеспечивавший свободу православной церкви в Украине, был, по настоянию официала униатской митрополии Мокрицкого, посажен в Дерманский монастырь, откуда, впрочем, сумел бежать в Переяславль. Помогавший Мельхиседеку скрываться козачий сотник Харько Жаботинский был, без суда и следствия, обезглавлен по приказу Воронжича; там же, под Ольшаной, Воронжич распорядился, согнав народ на зрелище, заживо сжечь Данилу Кушнера, ктитора церкви местечка Мглеева, спрятавшего, с ведома прихожан, от униатов дароносицу...

Единственной надеждой гонимого православия была Святая Русь. Но она молчала... Молчала ли? Запорожец Максим Залезняк объявил народу, собравшемуся в Переяславле на богомолье, что своими глазами видел Указ русской императрицы Екатерины II, писанный золотыми буквами, где она призывала встать за истинную веру, поруганную, гонимую и истребляемую на Украине вождями барской конфедерации. Козаки поверили Залезняку и разбили лагерь близ Матронинского монастыря, около Черкасс, в лесном урочище Холодный Яр; иноки освятили их оружие.

Мятежные гайдамаки выбили Воронжича из местечка Жаботин, убили его губернатора, поляка Степовского; новый сотник жаботинских козаков Мартын Белуга перешел на сторону Залезняка с своей дружиной. В местечке началась резня. Другой предводитель гайдамаков, Неживий, сжег Каневский замок вместе с запершимися в нем поляками. Он выстраивал евреев рядами, как живые мишени, и приказывал их расстреливать, оставляя, впрочем, в живых тех из них, кто соглашался креститься в православие. Рассказывали об одной еврейской девушке, уверившей хотевшего ее изнасиловать козака, что она умеет заговаривать пули. Козак заинтересовался, и девушка, пошептав что-то, предложила ему выстрелить в нее и убедиться, что пуля не причинит ей вреда. Козак выстрелил – девушка упала мертвой; единственной целью этой трагической магии было – не достаться живой врагу.

Известны имена предводителей других отрядов гайдамаков – Швачка, Журба, Бондаренко, Москаль... Движение охватило Киевщину, Брацлавщину, Подолию, Волынь, Белорусское Полесье, Прикарпатье и Закарпатье. Грабежам и погромам подверглись городки Паволоч, Чернобыль, Гранов, Летичев, Хвастов, окрестности Мозыря и Овруча. Гайдамаки везде находили и пропитание, и пристанище, и помощь у жителей православной веры.

 
Горит Смела; Смелянщина
Кровью подплывает.
Полыхают разом Канев,
Чигирин, Черкассы... –
 

писал об этом восстании Т. Г. Шевченко («Гайдамаки»).

Католики, униаты и иудеи бежали из края, причем большинство направлялось в Умань, городок пана Потоцкого, в котором надеялись найти надежное убежище. Губернатор Умани Младанович разместил народ, искавший защиты от гайдамаков, под городом, в Грековом лесу, и привел в боевую готовность двухтысячный гарнизон городка, в том числе шестьсот надворных козаков под командой полковника Обуха. Несколько казачьих сотен под началом сотников Гонты, Яремы и других, были высланы для разведки сил гайдамаков. Гонта свиделся с Залезняком, и тот показал ему «золотую грамоту императрицы Екатерины». Гонта и все остальные козаки знали, что на территории Польши против барской конфедерации действовали русские войска, защищавшие интересы православия. Гайдамаки рассматривали их как своих освободителей, помогали им и сами просили у них помощи. Грамота такая в этих условиях была вполне возможна. Поэтому не удивительно, что Гонта вместе со всеми козаками пристал к гайдамакам. Все вместе двинулись на Умань.

Подойдя 18 июня 1768 года к Умани, гайдамаки первым делом вырезали табор католиков, униатов и иудеев – до восьми тысяч душ – скопившихся в Грековом лесу. Затем город был лишен притока воды, и пересидеть осаду гайдамаков стало невозможно.

Обороной командовал талантливый инженер Шафранский, сумевший вооружить мужчин-евреев, беженцев, искавших спасения в городе. Они мужественно сражались и погибали с оружием в руках. Тем временем покинула город и еще одна группа «защитников» – немецкие кавалеристы. Из Пруссии прибыли в Умань «для ремонта», то есть для покупки лошадей, немецкие офицеры и солдаты. Расквартированные в городе, они отказались защищать жителей и тайком улизнули сквозь пролом в стене, не обращая внимания на просьбы губернатора поддержать оборону города.

На третьи сутки осады окончились у горожан пушечные заряды. И атакующие ворвались в город, вместивший всех беженцев с огромной территории Волыни и Подолии, Началась расправа. [В уманской резне, по свидетельству великого украинского поэта Тараса Шевченко:

 
«Не отвел мольбою гибель
И ребенок малый,
Ни калека и ни старый
Живы не остались».
Поэма «Гайдаки»]
 

Младанович вступил в переговоры, послав Залезняку и Гонте бричку, груженую тюками дорогой материи. Подарки были приняты, и на другой день утром оба гайдамацких предводителя встретились у городских ворот, перед мостом, перекинутым через ров, с губернатором и его польской свитой. Гонта объявил Младановичу, что идет против ляхов, католиков и униатов по указу императрицы Екатерины.

На переговорах было решено: шляхту и вообще поляков не трогать; иудеев же с их имуществом губернатор с легкостью отдал гайдамакам «на поток и разграбление». Тут офранцуженный поляк из свиты Младановича, Ленарт, «вид щирого серця», довольный, что для них все так хорошо устроилось, пригласил гайдамацких предводителей «на хлиб та силь». Другой поляк, Рогашевский, с изумлением глядя на Ленарта, потянул из ножен саблю... Его схватили за руки, но и жеста было достаточно, чтобы понять реальное положение вещей. Младанович со свитой бросился к воротам, – и закрыть их уже на смогли: гайдамаки ворвались в город.

Мотивы убийств в гражданских и религиозных войнах очевидны и несомненны для их участников, но вызывают ужас у потомков и сторонних наблюдателей. Уния, ссудный процент – неужели этих слов достаточно для понимания происшедшего? Или мечта о небесном хрустальном граде истины и справедливости – разве она заслужила это наказание? Ведь у козачества тоже была подобная мечта!

Когда читаешь свидетельства очевидцев о множестве людей той или иной нации, вероисповедания, языка, которых живьем жгут или зарывают в землю, с которых, не разбирая ни пола, ни возраста, сдирают кожу, – полностью отдавая себе отчет, что месть за содеянное будет еще страшнее, – перестаешь понимать, что же представляет собой человек. Если молодой беременной женщине вспарывают живот, выбрасывают младенца и зашивают в матку живую, царапающуюся кошку, а когда несчастная, слабея, умирая от потери крови, пытается все же разорвать швы, ей саблей отрубают кисти рук, – можно ли это понять?

Сначала гайдамаки вырезали иудеев, вышибив пушечным выстрелом двери синагоги и превратив ее в бойню, потом – католиков; их волокли из костела, кололи копьями, резали ножами, рубили саблями и топорами. Детей поднимали на копьях. Перебили монахов и школяров базилианского монастыря. Тридцатисаженный колодец на рынке завален был человеческими трупами. Число убитых достигало 20 000 человек. Гайдамаки плевали на католические распятия и иконы, выбрасывали святые дары, топтали их ногами:

«ото их бог лядський!»...

Возможно, ни Залезняк, ни Гонта не ожидали такой вакханалии насилия. Сохранились сведения, что они пытались как-то остановить ее. Так, хоть Младанович и был убит, но его детей – сына и дочь – удалось оставить в живых, наскоро перекрестив в православной церкви. Настояли на этом Залезняк и Гонта, они же были воспреемниками...

Потом пришла очередь гайдамаков.

«УТУШЕНИЕ...»

Дошли до нас подлинные известия, что здешние украинские мужики около Гуманя, Чигрина, Крылова, Черкасова и Богуслова взбунтовались против своих помещиков и как из оных многих, так и часть жидов перерезали, а других от себя разогнали. Причину сему приписывают фанатизму к нашему закону, ибо хотя они униаты, но подлинно того в своем невежестве сами не знают, какого они закону, а считают себя нашего. Однако наш высочайший двор иного не желает, как спокойствия здешней земли, следственно отнюдь не надлежит способствовать сему новому огню, а напротив, всячески надлежит стараться оный утушить.

Русский посланник в Варшаве

князь Н.В. Репнин

Вырезав Умань, Залезняк назвал себя гетманом, Гонта – уманским полковником. Поляки ничего не могли сделать с восставшими, ибо всего за неделю перед уманской резней, 2 июня, генерал-майор Кречетников, осадивший конфедератов во главе с региментарем Пулавским в Бердичевском замке, принудил их к сдаче. Но тот же Кречетников послал донских казаков во главе с поручиком Кологривцем в Умань, приказав, впрочем, не предпринимать военных действий против гайдамаков, а лишь заставить их разойтись. *$Генерал Кречетников отправил в Умань полк донских казаков под командованием полковника Гурьева.$*Гайдамаки под Уманью встретили русские войска хлебом-солью, горилкой и музыкой бандур. Пили и пели песни десять дней, в том числе в имении Гонты, селе Россошки; на одиннадцатый день, когда донцы привезли из Киева несколько повозок кандалов, вчерашних собутыльников заковали, взяв, кроме прочего, 14 пушек и до тысячи лошадей. Украинские козаки переданы были как польские подданные Франциску Ксаверию Браницкому, командующему армией Понятовского.

Гонту, вместе с двумя тысячами осужденных на казнь гайдамаков, коронный маршал Браницкий велел казнить в местечке Сербы на Днестре (Подолия). По приговору суда казнь Гонты (сдирание полосами кожи и затем четвертование) должна была длиться 14 дней.

Однако на третий день казни Гонта, державшийся чрезвычайно мужественно, спросил:

«Почему нет Залезняка и его Указа?»

Он не слыхал тех слов, что Екатерина сказала Румянцеву:

«Указа не будет».

Он думал, что Указ был. Он его видел!

Услыхав это, наблюдавший за казнью русский офицер забеспокоился, закрыл лицо кружевным платком и заявил Браницкому, что не может смотреть на страдания, превышающие человеческие силы. Коронный маршал призвал региментаря Юзефа Стемпковского, командовавшего казнями, и шепнул ему: «Кончайте». Гонте немедленно отрубили голову.

Эта голова, постепенно превращаясь в череп, долго висела, прибитая к воротам Могилева.

***

Запорожцы как русские подданные были отосланы под конвоем в Киев, затем их выселили на дальние рубежи империи. Запорожье прочло в этом событии свою дальнейшую судьбу – и решило не ждать. В конце декабря 1768 года Сечь поднялась. Была захвачена войсковая артиллерия, перебита часть старшиўны. Кошевой атаман Калнышевский бежал из собственного дома, переодевшись в монашескую рясу, и укрылся в Новосеченском ретраншементе, занятом русскими войсками.

Малороссийская коллегия двинула на Сечь Ряжский и Псковский полки. Восстание было подавлено.

О судьбе Залезняка, отосланного в Киев, имеются разные сообщения, равно недостоверные. В одних – русских – говорится, что его сначала заточили в Печерскую крепость, потом били кнутом и сослали в Сибирь. В других – польских – что он остался без наказания или даже что Румянцев от имени императрицы наградил его.

ГОРИЗОНТЫ СРЕДИЗЕМНОМОРЬЯ

ТУРЦИЯ

Султаном Оттоманской Порты был Мустафа III; Крым, Буджак и Кубань, пребывая его вассалами, держали под угрозой южные рубежи России. Тем не менее Турция соблюдала нейтралитет. Красинский, возглавлявший вооруженные силы Барской конфедерации, обратился к Версальскому двору с просьбой о помощи. Министр иностранных дел Франции, герцог Шуазель, послал конфедератам не только значительные суммы денег, но и военных инструкторов. Одновременно он предписал графу Верженю, французскому послу в Константинополе, убедить султана Мустафу III в том, что политика Екатерины представляет для него прямую опасность. Уговоры ли Верженя, или три миллиона ливров, поступивших от Франции в казну Оттоманской Порты, привели к нужному Франции результату: в конце 1768 года Порта потребовала вывести войска из Польши. Россия отказалась выполнить требование,

«противоречащее договору, с легитимным правительством Ржечи Посполитой состоявшемуся»,

и ей была объявлена война. Поводом для открытия Турцией военных действий стали гайдамацкие грабежи пограничного турецкого местечка Балту.

У Турции была отмобилизована полумиллионная армия; численность русских войск на тот момент была в три раза меньше. Однако уже к началу 1769 года армии фельдмаршала Голицына, генерала Румянцева и графа Петра Панина, пополнили тысячи и тысячи новобранцев. Весть о первом успехе пришла с Дона: весной 1769 года русские войска вошли в Азов и Таганрог. Вскоре два крупных турецких соединения были разбиты на другом фланге – под Хотином. Осенью от турок была освобождена Молдавия, в ноябре – взят Бухарест. В июле 1770 года 20-тысячный отряд русской армии под началом П.А. Румянцева разбил 150-тысячную армию Порты у реки Кагул. До зимы были взяты Измаил, Килия, Аккерман и Бендеры.

В 1771 году корпус князя В.М. Долгорукова вступил в Крым.

Действия против турок велись и в Грузии, куда был введен экспедиционный русский корпус.

Успехи сии вскружили голову Екатерине. Тем более, что она видела несомненную эффективность только что опробованной на Умани технологии партизанской войны – войны в тылу у противника! – и решила применить ее вновь. Ей не давал покоя «Греческий проект» – предложенное Минихом завоевание Константинополя. Возрождение под протекторатом России Византийской империи! Разве Россия – не Третий Рим? Разве в гербе ея – не византийский двуглавый орел? Стать твердой ногою на проливах, выйти, не препятствуемой ничем и никем, в Средиземное море, в котором знатнейшая доля мировой торговли учиняется! Ради этого стоило рискнуть многим, сие по значимости могло превзойти выход Петра I в Балтику...

Тем более что в Черногории... Похоже было, что эта средиземноморская республика, купающая отроги своих гор в лазурном Адриатическом море, безо всяких усилий со стороны Екатерины стала частью российской территории! Там объявился – и пребывал вот уж целый год – царь русский!

ЧЕРНОГОРИЯ

Мы верны Стефану из Московского царства и обязаны ему служить до последней капли крови; мы едины в вере и законе, и весьма близки в языке. Посему мы скорее умрем, чем отступимся от Московского царства...

Черногорская скупщина [съезд] – венецианскому наместнику А.Раньеру. Июль 1768 г.69*См. Медаковиh. Повhстница Црнегоре од найстариег времена до 1830 г.*

...прежде этого человека знали как умного, умелого и совестливого целителя: он брал плату лишь когда его пациент выздоравливал, а исцелялись у него многие. Был ли это незадолго перед тем исчезнувший в Вероне врач Стефан из рода Пикколо? Никто этого не знал, но слава целителя росла и ширилась. Его также звали Стефан Пикколо, или, по-сербски, Степан Малый. Но в конце лета 1767 года прошел слух, что означенный Стефан Пикколо – не кто иной, как русский царь, таинственно исчезнувший с престола Петр III! Марко Танич, служивший в России и встречавшийся там с Петром Федоровичем, монах Феодосий Мркоевич, игумен Йован Вукачевич – бесспорно о том свидетельствовали. Слух креп, и Генеральный проведитор Венецианской Албании70* Так назывались приморские территории Черногории, захваченные Венецианской республикой.* А.Раньер, резиденция которого находилась в Которе, 11 октября 1767 года отправил разобраться в происходящем полковника Марка Антония Бубича. На сего последнего встреча со Стефаном Пикколо произвела чрезвычайно большое впечатление.

«Особа, о которой идет речь, отличается большим и возвышенным умом»,

– писал он в отчете...

14 октября совет старейшин села Цегличи добился от Стефана признания, что он действительно российский царь! Узнав об этом, в Цегличи приехал митрополит Черногории Савва, фактический правитель страны, – и, покоренный гуманизмом и государственной мудростью этого человека, умеющего целить не только тела, но и души, признал его царское достоинство.

2 ноября 1767 года Всенародная Скупщина Черногории в селе Цетинье, где собралось около 7 000 человек, признала Стефана не только государем Черногории, но и... русским царем!

«Бог дал нам... самого Стефана71* Греческое stejanoV значит «венец», «корона». Имя Стефан было традиционным у сербской династии Неманичей.* Малого, который умиротворил всю землю от Требинья до Бара без веревки, без галеры, без топора и без тюрьмы»,

– восторженно писал участник события. Ошеломленные венецианские власти молчали.

 «Благоразумие не позволяет мне прибегнуть к решительным мерам, чтобы не возбудить открытого сопротивления...»

– писал А.Раньер. Ошеломлен был и русский посол в Константинополе А.М. Обресков, получивший поздравления с обретением императора российского от владыки Саввы.

«Начал между народом черногорским великое благополучие чинить и такой мир и согласие, что у нас еще никогда не было»,

– восхищенно писал Савва.

«Удивляюсь, что ваше преосвященство впали в равное с вашим народом заблуждение»,

– немедленно ответил возмущенный Обресков.

В марте 1768 года на сторону Стефана становится и Сербия. Сербский патриарх Василий Бркич призвал православное население почитать в лице Стефана русского царя. А 29 июня, в день Петра и Павла, здесь были на государственном уровне проведены торжества, посвященные Петру I и цесаревичу Павлу Петровичу, которого Стефан признал своим сыном.

Пока дело шло лишь о вариантах самоуправления в Черногории, Сербии, Герцеговине, крае Косово, Албании, – при сохранении status quo в делах финансовых, – и турки, и венецианцы готовы были видеть в случае сем лишь некий уморительный казус, не имеющий особого значения. Но когда село за селом в далматинских владениях Венеции – Маине, Побори, Браичи – стали отказываться платить налоги, инквизиционный суд Венеции, с согласия и одобрения дожа, предписал которскому проведитору

«прекратить жизнь иностранца, виновника происходящих в Черногории волнений».

Присланы были также флаконы яда и обещание, что непосредственный исполнитель получит прощение грехов, буде таковые у него окажутся, 200 дукатов и убежище от преследований* В югославских республиках, в том числе Черногории, чрезвычайно распространена кровная месть.*. Пробовали подкупить местного лекаря, священника – все было бесполезно. Не крохотная личная охрана – дюжина храбрецов, – а словно бы аура добра окружала Стефана столь плотно, что его невозможно было убить...

Вскоре на верность Стефану присягнула славянская райя турецких вилайетов – и перестала платить харадж. Тогда зашевелились и турки. В январе 1768 года они нанесли удары по Черногории из Боснии и Албании – с севера и юга, в июне повторили их. В апреле 1768 года Венеция организовала в Черногории карательную экспедицию, в октябре – другую...

Черногорцам удавалось удерживать позиции против превосходящих сил двух могущественных держав! Дома помогали родные ущелья. А осенью того года началась русско-турецкая война, и Османская империя вывела войска из Черногории...

Екатерина оказалась в щекотливом положении. С одной стороны, только радоваться тому бы надо, что уж готов второй фронт антитурецкий, с тылу, да скорее посылать туда эмиссаров своих. Но с другой стороны...

– Пусть бы он хоть шахом персицким, хоть богдыханом китайским сказался, – жаловалась она приглашенному для совета князю Юрию Владимировичу Долгорукому, – всеми силами б его поддержала. Послать армию туда, взять в клещи Мустафу... Но он именем покойного мужа моего назвался, – Екатерина горячо перекрестилась, – и, стало, никем иным, как самозванцем, быть не может... Признай я его – меня ж и курицы осмеют!

– Сердцу человеческому верить в чудо свойственно, и сколь тому примеров имеем, когда погибший уж, кажется, человек, являлся в живых вновь, единственно силою любви сердечной, веры и ожидания, – осторожно, издалека начал Долгорукий. – Пусть ты, матушка, достоверно известна, что Петра Федоровича на свете нет; но кто упрекнуть тебя сможет, зная свойства сердца человеческого, что, грезя о невозможном, о чуде Господнем, ты захочешь удостовериться в том, а не заподлинно ли в обличье самозванца сего обретается Петр... Сколь велико упущение Годунова было, когда он мощи Димитрия из Углича привезть велел и казать народу, вместо чтобы, словно бы в сильном движении душевном, повелеть Отрепьеву явиться к трону предков, для лобзаний сердечных, для возврата якобы онаго, – и лишь там усумниться в подлинности происхождения его, для каковых сумнений было довольно поводов...

– Ты уж, батюшка мой, всем дышлом в филозофию въехал, – раздумчиво заметила Екатерина. – Но как мне чудо сие государям европейским объяснять прикажешь, коль они извещены от меня же, что геморроидальная колика свела супруга моего в могилу... Сие значило бы сознаться пред всей Европой, что в городе своем, в стране своей я дел, даже лично до меня касающихся, в доподлинности не знаю...

– Но, с другой стороны, – перешел в атаку Долгоруков, приняв ее раздумчивость за уступчивость, – сколь удобно было бы сего самозванца, хоть ради приданова, кое он не тебе одной, матушка, но всей империи Российской принесть готов, за супруга своего признать...

– Того ради и повинен ты, сударь мой, на место отправиться и там, по обстоятельствам, принять решения и привести черногорцев в подданство Российское!

Екатерина умолкла. Долгорукий, поняв, что сие означает конец аудиенции, откланялся и направился к двери. И у самого выхода был остановлен холодным шепотом:

– Имей в виду, сударь: Петр мертв, и мужа мне самозванного не требуется... Даже и с богатым приданым...