Текст книги "Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)"

Автор книги: Василий Сергеев

Из Австрии во Флоренцию Павла сопровождал великий Герцог Леопольд. Он писал своему брату, императору Австрии Иосифу II:

«Граф Северный, кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства. Из всех его речей видно, что он исполнен желанием добра. Мне кажется, что с ним следует поступать откровенно, прямо и честно, чтобы не сделать его недоверчивым и подозрительным. Я думаю, что он будет очень деятелен; в его образе мыслей видна энергия. Мне он кажется очень твердым и решительным, когда становится на чем-нибудь, и, конечно, он не принадлежит к числу тех людей, которые позволили бы кому бы то ни было управлять собою. Вообще, он, кажется, не особенно жалует иностранцев и будет строг, склонен к порядку, безусловной дисциплине, соблюдению установленных правил и точности. В разговоре своем он ни разу и ни в чем не касался своего положения и Императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех обширных проектов и нововведений в России, которые в действительности впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной прочности. Только упоминая о планах Императрицы относительно увеличения русских владений на счет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, уже и без того очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а напротив, ослабляя еще более Государство. Я убежден, что в этом отношении он говорил со мной искренно».

По мере того, как карета подъезжала к берегам Средиземного моря, великая княгиня чувствовала себя лучше. Павел делал все возможное, чтобы развеселить жену. Голубое небо Италии, солнце и пальмы залечили их душевные раны и исцелили физическое недомогание. Они написали об этом императрице, а та посоветовала купить им климат, как покупают все остальное, и привезти с собой домой! Но эта милая ирония не трогала их сердца. Они проехали мимо Триеста, сравнив его с Петергофом, а затем сели на корабль и прибыли в Венецию 18 января 1782 года.

Несмотря на короткие зимние дни, «Королева вод» предстала перед августейшими путешественниками во всем своем очаровании. Безмятежная республика оказала им праздничный прием. Освещенные гондолы скользили по сверкающей глади вод; везде звучали любовные песни. Венецианцы удивили их «волшебными лодками» странной формы – гондолами; им показали собачьи бои и корриду. На всех каналах раздавались смех, музыка в их честь, для них сыпали конфетти и пели серенады, похожие на призывы наяд, готовых выйти из воды, чтобы удержать их.

Царевич без конца восхищался богато украшенными дворцами, тысячами мраморных мостов, всеми этими бульварами на воде с фасадами, покрытыми замысловатыми узорами из кораллов, куполами церквей и особенно базиликой Сан Марко. Он увидел в нем византийское влияние: мозаики, золотые купола, блестящие в вечерних сумерках, огромные изумруды, оправленные в серебро: все это сходство с Востоком, которое напоминало ему церкви Москвы, заставило его еще раз подумать о необходимости объединения всех религий в их стремлении к единому Богу. Мария Федоровна, разделяя его радость, не поддерживала его идеи о смешении обрядов.

Влажность лагуны не подходила для великой княгини, поэтому супруги решили не оставаться здесь дольше и отправились в Рим. Позже, в воспоминаниях, Мария Федоровна напишет Лагарпу (воспитателю Александра):

«Этот прекрасный голубой небосвод, которым я любовалась, сильно волновал душу, но своды собора Святого Петра, казалось, успокаивали это волнение».

Затем их повезли в Пантеон, Колизей, Капитолий. В Ватикане, в базилике Святого Петра, им дал аудиенцию папа Пий VI. Он назвал их

«моими дорогими раскольниками»

и поцеловал в обе щеки Павла. Это лишь утвердило убеждения последнего в необходимости объединения сперва всех христианских церквей, а потом и остальных религий мира. Он помнил заповедь Панина:

«Христос есть во всем, т. е. Христос может быть и в христианине, и в последователе иудейской религии, и в язычнике. Поэтому христианами должны называться не только те, которые приняли христианское крещение, но и все, имеющие в себе Христа».

Рим приветливо принял супругов, очарованных сияющим небом и ласковым климатом. Единственная неприятность: на одном из великолепных приемов, который римляне организовали в его честь, Павел, к своему неудовольствию, встретил княгиню Дашкову. Что она здесь делает? Не за ним ли следит?..

Царевич предпочитал блестящим и утомительным официальным приемам прогулки инкогнито по древнему городу и посещения старьевщиков. Покупая «антики», он решил, что близ Помпей ему удастся купить еще более интересные раритеты, и решил вернуться в Неаполь, il pezzo del cielo caduto in terra31* Кусок неба, упавший на землю (итал.).*. Он выглядел возбужденным, но веселым. Мария Федоровна была вне себя от радости. Она еще не разу не видела мужа в таком умиротворенном расположении духа.

Чета великих князей не учла, что в это время года в Неаполе проходил знаменитый праздник – карнавал. Было практически невозможно найти место в какой-нибудь гостинице, даже для наследника российской короны. Но это лишь увеличило желание Павла отправиться туда. Нашелся неаполитанец, который сдал им дом, слишком, правда, маленький для великих князей и их свиты. Павел сразу уехал на раскопки Помпей, которые начались всего тридцать лет назад. Его интересовали Геркуланум, Байи, Пестум, он даже захотел подняться на Везувий.

Женой короля Фердинанда I Неаполитанского была Мария-Каролина, дочь Марии-Терезии, младшая сестра французской королевы Марии-Антуанетты. Она напропалую изменяла мужу, а русским послом при этой малоприятной парочке был не кто иной, как граф Андрей Разумовский, тот самый друг-предатель, который совратил великую княгиню Наталью – Вильгельмину!

С этого момента веселый и праздничный город стал Павлу неприятен. В голову полезли одни лишь дурные мысли. Подходя к берегам залива, он с ужасом смотрел на крепость св. Эльма. Именно там несчастный Алексей, сын Петра Великого, скрывался в течение нескольких месяцев от своего отца и уехал оттуда прямиком в Санкт-Петербург – на казнь... А недавно отсюда же, из Италии, выманили какую-то самозванку Елизавету, претендовавшую на российский престол, и тоже отвезли в Петербург...

Мария Федоровна с отчаянием видела, что Неаполь ухудшил состояние Павла, что ее муж снова стал жертвой собственного страха, и поэтому решила, что необходимо срочно уезжать из этих мест... Павел оставил Неаполь с ощущением, будто он вечный пленник, человек, заранее обреченный на страдания.

Затем последовали Ливорно, Парма, Милан, Турин, Лион... И вот уже хорошо откормленные лошади несут княжескую чету прямо на Париж!

В Женеву чета великих князей заезжать не стала. Там вспыхнули мятежи, похожие на революцию. Да и зачем заезжать? Вольтера, «фернейского отшельника», более нет...

Новое – это хорошо забытое старое.

Роза Бертэн, модистка Марии Антуанетты

Пересекая Альпы, они любовались величественным пейзажем, однако мощь скал и бескрайние горные хребты, покрытые вечными снегами, пугали их.

От Екатерины к ним постоянно приходили письма, полные материнской нежности, в одном из которых императрица, стремясь создать образ наступающей весны, употребила выражение:

«здесь пахнет апрелем».

Франция принимала их с невероятной торжественностью. Все русское там воспринималось с восхищением. Мода требовала, чтобы восхищались всем, что напоминало о российских царях. Улицы, театры, лавки ремесленников, салоны и газеты соперничали между собой в восхвалении всего, что каким-то образом было причастно к государыне, которую уже тогда называли «Екатериной Великой» или «Северной Семирамидой».

Почти все вывески модных магазинов, как в провинции, так и в Париже, были посвящены России: «а ля российская императрица», «а ля Российская империя», «а ля русская дама», «а ля русский кавалер».

Волна любви Франции к России объяснялась причинами политическими. За океаном шла война, английские колонии в Америке начали бунт, требуя независимости, и Франция воспользовалась этим в своей борьбе против Англии. Она помогала повстанцам, а Россия, в свою очередь, оказывала моральную поддержку Франции. Павел восхищался страной, но Екатерина в переписке с сыном очень сдержанно и даже презрительно отзывалась о современной Франции, соглашаясь отдать должное лишь прошлому этой страны. Она сурово и в то же время банально отзывается о Марии-Антуанетте:

«Пусть Господь благословит эту христианнейшую из королев, с ее помпонами, чулками и спектаклями».

Павел и Мария приехали в Париж под своими уже ненужными псевдонимами «графа и графини Северных» – их инкогнито уже никого не обманывало – 18 мая 1782 года. Их принял в своем дворце посол России, князь Иван Барятинский. Парижане, неисправимые ротозеи, бежали вслед за каретой.

Павел дрожал от нетерпения увидеть своими глазами знаменитый Версаль, о котором столько слышал. Он хотел у себя, в Петербурге, построить Город Солнца... На следующий же день после приезда в Париж, царевич, как простой путешественник, отправился в Версаль по дороге, по которой одна за другой ехали кареты. Ему удалось пройти неузнанным вокруг огромного дворца, который воплощал в себе архитектурную мысль целого народа. Так же, укрывшись, он присутствовал на параде кавалеров ордена Святого Духа и пришел от этого в восторг.

20 мая Их Величества король Франции Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта приняли со всей торжественностью будущих государей России. Князь Барятинский представил Людовику великого князя, а графиня де Вержен подвела к королеве великую княгиню.

На Марии Федоровне было великолепное платье: широкое парчовое одеяние, которое по низу украшала кайма в ладонь шириной, вышитая жемчугом. Королева привыкла всегда быть в центре внимания, и потому чувствовала себя уверенно во время роскошных праздников. Появление при ее дворе великих князей России привлекло к ним столько внимания, что она почувствовала некоторую неловкость. Попросив мадам Кампан принести ей стакан воды, она заметила:

– Играть роль королевы в присутствии других монархов или тех, кто должен вступить на престол, намного труднее, чем среди своих придворных!

Разумеется, и в Париже Павла интересовали масоны. С 1770 года в Париже жил граф Сен-Жеpмен, третий сын князя Ракоци II, светский, блестяще образованный человек, о котором говорили, что он не только был в России во время воцарения Екатерины II, но и помогал ей – через Орлова – захватить трон; он же, согласно преданиям, назвал Наталье Петровне Голицыной три карты, при определенных условиях способные обеспечить безусловный выигрыш в карточной игре.

«Граф Nord» мог встретиться в Париже также с богословом и оккультистом Антуаном Куртом де Жебленом, членом масонской ложи Девять сестер, написавшим историю эзотерических учений от Адама до своего времени (Le monde primitif analyse et compare avec le monde moderne).

Мог он беседовать о масонстве и с четой французских королей, причем лишь в положительных тонах. Если бы даже Павел выразил беспокойство по поводу масонства, то Мария-Антуанетта могла бы ответить примерно так:

«Мне кажется, вы придаете слишком много значения масонству во Франции: оно не играет у нас такой большой роли, как в других странах, благодаря тому, что здесь все к нему принадлежат, и такие образом нам известно все, что там происходит. В чем же вы видите опасность? Я понимаю, что можно было бы опасаться распространения масонства, если бы оно было тайным политическим сообществом, а ведь это общество существует только для благотворительности и для развлечения; там много едят, пьют, рассуждают, поют, а король говорит, что люди, которые поют и пьют, не могут быть заговорщиками. Также нельзя назвать масонство обществом убежденных безбожников, ибо я слышала, что там постоянно говорят о Боге: кроме того, там раздают много милостыни, воспитывают детей бедных или умерших членов братства, выдают их дочерей замуж – во всем этом я, право, не вижу ничего дурного. На днях принцесса де Ламбаль была избрана великой мастерицей одной ложи: она мне рассказывала, как там с ней мило обращались, но говорила, что выпито было больше, чем спето; на днях предполагают там дать приданое двум девицам.

Правда, мне кажется, что можно бы делать добро без всяких таких церемоний, но ведь каждый развлекается по-своему; лишь бы делали добро, а остальное разве должно нас беспокоить?» 32* Из ее письма к сестре Марии-Христине от 27 февр. 1771 г.*

Ужин накрыли в главном кабинете Людовика XVI. Постепенно напряжение первой встречи сменилось дружеским настроением. Поскольку искренняя симпатия вскоре заняла место обязанностей королевского гостеприимства, Павел и его жена, тронутые подобным вниманием, раскрыли душу перед радушными хозяевами.

Здесь Павел впервые услыхал поразительное предсказание о судьбах Франции. Le clair-voyant Michael de Notr-Dam33* Ясновидящий Мишель Нострадамус (франц.).*, оказывается, в середине XVI века, после тщательных вычислений, предвещал:

«Начало того года будет омрачено жестокими гонениями на христианскую церковь... И это произойдет в 1792 году. А ведь в этих годах каждый будет усматривать пришествие обновленной эры»34* Послание Генриху II (послесловие к Центурии VII).*...

Королева не верила, что Нострадамус назвал точную дату:

«У него там все так неопределенно...»

– Но ведь смог же он предугадать во францисканском монахе Феличе Пьеретти будущего папу Сикста V, а в Анри Бурбоне – будущего Генриха IV, – вставила хорошенькая фрейлина:

 
Кто суть Нотр-Дам? Злой дух иль шарлатан,
Иль дар ему великий Богом дан?
Ведь знаки тайные на землю небо шлет,
Быть может, он один их правильно поймет, –
 

так писал о нем волшебник слова, Пьер Ронсар, – закончила она, исподтишка взглянув на Павла.

«Центурии» принесли. Мария-Антуанетта наугад развернула книгу:

 
Свершилось! Один пятистам1* его предал.
Нарбонн! И ты, Солк! Чем зажечь фонари?
Ведь явь станет хуже кровавого бреда,
Монархия в зареве штурмов горит...
Юнцы короля оттеснили от трона,
Он гибнет – топор занесен с высоты...**
 

* «Совет пятисот» – известный верховный орган времен французской революции.*

** Центурия IX:133-136, 141-142. Пер. Вяч. Завалишина.*

Прочитав эти катрены Нострадамуса, написанные два с лишним века назад, Мария-Антуанетта нервно вздрогнула и захлопнула книгу, однако тут же, улыбнувшись, заметила, что граф Нарбонн, министр двора* Предаст Людовика XVI этот человек, будучи военным министром Франции.*, безусловно, окажется на высоте призвания и не позволит зажечь в стране революцию, даже если для фонарей и не хватит масла... У него еще больше десяти лет на подготовку! Солк также безусловно порядочный человек...

Впрочем, видя, как расстроена королева нелепыми совпадениями, собеседники быстро увели разговор в сторону.

– Можно ли всерьез относиться к человеку, коего Франсуа Рабле, бывший у сего мэтра студиозусом, назвал

«оракулом божественной бутылки».

Сие – не более, чем бред горячечный, неумеренными возлияниями вызванный...

Постепенно симпатия уступала место дружбе. Павел все говорил. Королева понимала его возбужденное состояние и старалась успокоить. Марии Федоровне захотелось увидеть дофина, будущего Людовика XVII, который был еще младенцем. Она с такой нежностью смотрела на ребенка, что его мать захлестнуло волнение.

С этого дня пребывание великих князей при французском дворе стало просто замечательным. Принцесса де Пуа отвела их в покои, специально подготовленные для них на первом этаже. Марии Федоровне очень понравилась ее комната с клавесином, украшенная букетами цветов; в комнате мужа, страсть которого к сложным архитектурным композициям уже была известна здесь, среди прочих гравюр были развешены планы Версаля и Марли.

Граф Nord посетил Париж в ту пору, когда прекрасная Мария-Антуанетта, желая доставить себе все удовольствия, на которые может претендовать хорошенькая женщина, превратила двор в общество, а реформы г-на Неккера35* Министр финансов.* еще не ударили по друзьям королевы.

Праздники устраивались для российских гостей все чаще и чаще. Граф д'Артуа организовал концерт в Багатели, принц Конде – ночную охоту с факелами на землях Шантильи. Филипп Орлеанский также хотел устроить прием в их честь.

Сколько праздников и несравненных приемов: концерт в зале Мира, угощение в Трианоне, посещение Севра и Марли. Балы, из которых самый впечатляющий – в том же Трианоне. Знаменитая Роза Бертэн, имя которой осталось в истории благодаря тому, что она стала предшественницей великих кутюрье будущего, придумала для этого вечера кое-что оригинальное, но не слишком удобное: в прическу прятали

«маленькие плоские бутылочки, изогнутые по форме головы, с небольшим количеством воды; туда опускали стебли живых цветы для сохранения их свежести».

Впрочем, Мария Федоровна блеснула не менее оригинальной бижутерией:

«У графини Северной была на голове птичка из драгоценных камней, на которую невозможно было смотреть – так она блистала. Птичка качалась на хитрой пружинке и хлопала крылышками по розовому цветочку...»

Графиню Северную немного упрекали за излишнюю полноту, но все нашли, что она – очень приятная особа. А о Павле «Меркур де Франс» сообщал:

«Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения, и не стремясь льстить кому бы то ни было».

Царевич попросил, чтобы ему представили модных писателей. Он встречался с д'Аламбером, а Бомарше воспользовался протекцией великого князя, чтобы добиться от короля одобрения «Женитьбы Фигаро». Было организовано чтение пьесы. Их Высочествам очень понравился настрой произведения, и они не преминули сообщить об этом автору.

«Комеди Франсез» показала в честь приглашенных спектакли «Меркурий-повеса» и «Охота Генриха IV». В Опере дали Рамо – «Кастор и Поллукс».

Ежедневные прогулки после обеда: Гобелены, Дом Инвалидов, Собор Парижской Богоматери. Отвешивая глубокие поклоны, перед именитыми гостями прошли все члены Парламента. Потом отправились в замки на Луаре, где везде им салютовал почетный караул.

Практически везде, где бывал великий князь, он производил прекрасное впечатление. В одном из своих писем Гримм сообщает, что

«в Версале у Павла был такой вид, как будто он знает французский двор так же хорошо, как и свой».

Он доказал это своими оценками, замечаниями, знаниями в области искусства и философии. Он похвалил полотна Жана Батиста Греза, хоть его детские головки показались ему несколько слащавыми, и Жана Антуана Гудона. Здесь он задержался дольше, медленно переходя от бюста к бюсту, от Руссо к Вольтеру... Он посетил академии, лицеи, оставляя повсюду о себе очень теплые воспоминания. Он не был похож на человека, который всего лишь делает вид, будто интересуется жизнью тех, к кому пришел в гости.

Конец пребывания во Франции был омрачен новостями из России: царице, благодаря санкт-петербургской полиции, удалось перехватить письмо, которое флигель-адъютант, полковник Павел Бибиков послал князю Куракину, человеку из ее свиты. Потемкина он аттестовал как «князя тьмы», обыгрывая прямой смысл его фамилии, Екатерину – как старую стерву, которой давно пора освободить престол для Павла... Бибикова лишили всех чинов и отправили в изгнание. (Князь Куракин также был сослан на житье в свою деревню Надеждино. Великий князь упросил мать позволить Куракину приезжать в Петербург – но лишь один раз в два года. Это произойдет позже – по возвращении в Россию.)

Павла вновь охватил страх. Он догадывался: мать сама сообщила ему эту новость для того, чтобы он понял – всякая критика, направленная против нее, повлечет очень серьезные последствия.

Супруги возвращались в довольно мрачном расположении духа.

Они пересекли Пикардию, приехали в Нидерланды. Посетили Заандам, где некогда Петр I обучался мастерству плотника. В августе «графы Северные» направились в Монбельяр. На родине жены Павел с удовольствием окунулся в жизнь немецкого бауэра. Месяц, проведенный в Монбельяре и Этюпе, принес истинную радость супругам.

Фридрих II пригласил посетить Пруссию; Павел отказался, боясь нарушить приказ матери. Поехали через Штутгарт и далее – Вену. Иосиф II не менее радушно, чем в первый раз, принял их. Но чем ближе становились российские границы, которые нужно было вновь пересечь, все сильнее и сильнее на Павла опускалась меланхолия. Она уже не отпускала его...

Павел все острее осознавал важность той роли, которую должен бы сыграть в истории, – и его пугала мысль, что он так никогда и не сможет овладеть властью. Мария Федоровна, восхищенная удачным путешествием и свиданием с родителями, не разделяла черных мыслей мужа. Она утешала его как могла. Но Павел страдал, и любая трудность в дороге будила в нем множество подозрений. Это было как наваждение: мне льстят, улыбаются, но разве хоть кто-нибудь со мной откровенен? Разве хоть кто-нибудь думает о том, что с самого детства в моем сердце не заживает рана?