Текст книги "Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)"

Автор книги: Василий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

КОРОНАЦИЯ

Le silence du peuple est la leєon des rois45.

Епископ Бовэ – Людовику XV.

27 июля 1774 г.

45* Молчание народа – урок королям (франц.).*

В эти дни Екатерина остро ощущала вакуум вокруг себя, которого не мог заполнить граф Никита Иванович Панин. Шуваловы со сцены практически ушли, Петр Иванович умер; способностям других елисаветинских вельмож она не доверяла. Воронцов, не присягнувший Екатерине, пока не узнал о смерти Петра III, не был тем не менее уволен в отставку, хоть и отошел от значительных государственных дел. Внешними делами России занимался тот же Панин, заведовавший всеми делами коллегии, хотя канцлером он никогда не был. Екатерина вернула из ссылки Бестужева-Рюмина, но этого было мало, и это были не ее люди: она не верила им. Бестужев – вот уж у кого судьба! как его швыряло вниз! как возносило! – годился теперь только на мемуары. Он и написал в 1763 году книжку: «Утешение христианина в несчастии, или стихи, избранные из Священного Писания», да еще перевел ее на французский, немецкий, шведский и латинский языки. А та гвардейская молодежь, благодаря которой она пришла к власти, была еще слишком зеленой. Екатерина осыпала их наградами, допустила к делам, но... видела, что их время еще не пришло.

А опора ей ой как нужна! Екатерина была еще настолько неуверенна в себе, что собиралась даже заключить брак с Григорием Орловым. Идею поддерживал Бестужев-Рюмин, склонив на свою сторону иерархов церкви. Павел не знал этого, но, узнай он, оптимизма бы у него не прибавилось. Супружество с Орловым означало бы, что государыня, скорее всего, объявила бы наследником другого сына, Алексея Григорьевича Бобринского. Екатерина ни на минуту не забывала о нем. Отданный сразу после рождения в семью камергера В.Г. Шкурина (как его племянник), он был вывезен в сельцо Елизаветино (под Гатчиной)...

Панин, воспитатель великого князя и защитник его интересов, знал о марьяжных проектах Бестужева и Орловых. И он нашел точные слова, чтобы этот брак расстроить. Императрица однажды вроде бы и не совсем всерьез спросила его: как бы он отнесся к такому браку? Панин иронически поморщился:

«Приказание императрицы для нас закон, но кто же станет повиноваться графине Орловой»?..

За той усмешкой мелькнуло императрице что-то совсем иное: отдаленная угроза мятежа, неповиновения... И она, понимая, что балансирует на слишком тонкой жердочке, не осмелилась менять status quo. Кроме того, в обществе ходили толки о том, что убийство Петра III произошло не без ее участия, и этим клеветникам следовало заткнуть рот. В любом случае нужно поторопиться с коронацией.

Между тем Павел Петрович слег. Не особенно крепкое здоровье его стало еще хуже. Вечерами у него был жар, ноги опухали. Одни врачи говорили о приступах ревматизма, который усугубляется из-за влажного воздуха в императорских покоях; другие склонялись к тому, что царевич страдал заболеванием крови.

Однако Екатерине было необходимо присутствие сына на коронации, которая должна была сделать легитимным совершенный ею государственный переворот. Врачи не сочувствовали страданиям царевича и в один голос заявили, что он вполне в состоянии сопровождать свою августейшую мать в Москву. Более того, перемена климата пойдет только на пользу больному ребенку.

Подготовкой к коронации, которая должна была состоятся в сентябре 1762 года, занимался князь Трубецкой. Но генеральный план мер разработала и осуществляла она сама. Отменив изданный Петром III указ о секуляризации церковного имущества, она заставила духовенство видеть в ней благодетельницу России. Каждую неделю она объявляла амнистии заключенным и ссыльным. Она решила, что бывшая столица станет во время коронации правительственным центром, перевела туда некоторые коллегии и даже отправила Сенат за несколько дней до своего отъезда.

Коронация, происходившая 22 сентября, стала невиданным доселе празднеством. Феерическое великолепие преобразило старинный город. Улицы были покрыты еловыми ветками, здания обиты тканью ярких расцветок. Екатерина просто, но торжественно проехала по всему городу в открытой карете; ее сопровождали гвардейцы на лошадях, блестящие князья и вельможи.

До Успенского собора за ней ехали, громко распевая псалмы, двадцать епископов, тридцать пять архимандритов, сонм московского духовенства...

Павел Петрович не смог присутствовать на коронации своей матери. Панин специально испросил аудиенции у императрицы, чтобы защитить ребенка:

– Этим утром у цесаревича сильный жар, – сказал воспитатель. – Доктора утверждают, что поднять его с кровати – все равно, что отправить на верную смерть.

Екатерина лишь слегка пожала плечами. В конце концов, на ее триумф не повлияет отсутствие маленького мальчика.

Однако на улицах, прилегающих к кафедральному собору, где скопление праздничных карет позволяло зевакам разглядывать участников торжества, все были удивлены отсутствием царевича.

Крики ура! и ликование стихали по мере того, как великолепный кортеж приближался к собору.

Екатерина, сверкающая красотой и сияющая от своих побед, начала удивляться. Мало-помалу до ее ушей стало доходить, что вокруг с некоторым смущением повторяют имя сына, а не ее собственное.

Солдаты громко кричали, не обращая внимания на знатных господ, выходивших из карет:

– Да здравствует император Павел Петрович! Да здравствует император!

Когда же выяснилось, что Павла с матерью нет, площадь недоуменно стихла. Знаменитое пушкинское выражение: «Народ безмолвствует» как нельзя более уместно в отношении этого события. Современники свидетельствуют, что во время коронации Екатерины II 22 сентября 1762 года «народ молчал», несмотря на необычайную щедрость, проявленную ею. И как бы пышна ни была сама коронация в соборе, ничто впоследствии не могло заставить Екатерину забыть зту недоуменную тишину, волнами разливающуюся по площади.

ДЕЛА ДЕРЖАВНЫЕ

Сидя у своего очага, в своих кабинетах, конторах, промышленных заведениях, большинство обывателей, домоседов может быть найдут наши планы слишком смелыми, ибо они могут потревожить их покой и их интересы. Но если они даже и будут порицать нас, то сделают это робко, без шума. Разве нация может знать сама, чего она желает? Ее заставят желать, заставят говорить то, о чем она никогда даже и не помышляла. Нация – это большое стадо, которое стремится только пастись, пастухи с помощью верных собак ведут ее куда хотят.

Мирабо

Праздники закончились, нужно было приниматься за работу. А первым и самым важным делом была Польша. Настолько важным, что начинать его надо было издалека. С Пруссии. С Курляндии.

Впрочем, с Пруссией все было в порядке. Договора союзнические были заключены еще Петром, и Екатерина не денонсировала их. Более того: ее новый союзный договор с Фридрихом в ряде статей был просто повторением предательского договора Петра... Но надлежало оглядываться и на мнение народное... Лишь в апреле 1764 года договор был ратифицирован.

Сосланный Елисаветой Петровной, Бирон был освобожден Петром III и оказался в его окружении. Екатерина II была согласна с этим решением мужа. Более того, она вернула Бирону корону Курляндии, предварительно пушками выбив из Митавы саксонского принца Карла. Технология выборов герцога была проста: русские драгуны оцепили сейм и дворянам-выборщикам был предложен выбор: либо Бирон становится герцогом, либо они все отправляются в Сибирь. Результат выборов был очевиден, выборы прошли дружно и единогласно. Екатерина была уверена, что более верного интересам России соседа в Прибалтике не найдешь. Престарелый Бирон поселился в своем дворце в Митаве, но правил герцогством недолго, передав в 1769 году престол сыну Петру.

О, mein Gott, сколько вдруг сразу оказалось самых неотложных дел! И неотложнее всех – чтобы из-под седалища не выдернули трон! Претендентов хватало. Первым из них был сын, Павел. Но если бы только он!

Принц Антон Ульрих, отец бывшего императора Иоанна IV Антоновича, заклинает Екатерину II, именуя себя «пылью и прахом»: позвольте детей «хоть чему-нибудь учить». «Детей» – потому что их у него к тому моменту было уже пятеро: кроме самого Ивана Антоновича, свергнутого Елисаветой Петровной, и Екатерины Антоновны, очаровательная хохотушка Анна Леопольдовна родила еще троих детей: Елисавету (1743), Петра (1745) и Алексея (1746). Этими последними родами принцесса и умерла.

Екатерина II отвечает Антону Ульриху «с поспешностью»:

«Вашей светлости письмо, мне поданное на сих днях, напомянуло ту жалость, которую я всегда о Вас и вашей фамилии имела. Я знаю, что Бог нас наипаче определил страдание человеческое не токмо облегчить, но и благополучно способствовать, к чему я особливо (не похвалившися перед всем светом) природную мою склонность имею. Но избавление Ваше соединено еще с некоторыми трудностями, которые Вашему благоразумию понятны быть могут. Дайте мне время рассмотреть оные, а между тем я буду стараться облегчить Ваше заключение моим об вас попечением и помогать детям Вашим, оставшимся на свете, в познании закона Божия, от которого им и настоящее их бедствие сноснее будет. Не отчаивайтесь о моей к Вам милости, с которой я пребываю».

Это было не более чем лицемерие. Писем Антону Ульриху она писать более не будет никогда. Но и одновременно с сим письмом она посылает архангельскому губернатору секретный запрос:

«Знают ли молодые принцы, кто они таковы и каким образом о себе рассуждают?»

В подтексте: будут ли претендовать на русский трон? Ответ коменданта крепости не оставляет молодым людям никаких надежд:

«Поскольку живут означенные персоны в одних покоях и нет меж ними сеней, только двери, то молодым не знать им о себе, кто они таковы, невозможно, и все по обычаю называют их принцами и принцессами»...

Самый опасный для нее, уже сидевший на престоле – пусть во младенчестве – Иоанн VI Антонович был переведен в Шлиссельбург еще Елисаветой. Вопрос для Екатерины теперь лишь в одном: как бы устроить так, чтобы и опасность, от него идущую, избыть, и чтобы ни одна собака не смела кинуть при этом камнем в нее?..

В Холмогоры, где избывали свою кровную причастность к царствующему дому остальные члены «Брауншвейгской фамилии», был послан заранее награжденный орденом св. Анны тридцатитрехлетний генерал-майор Александр Ильич Бибиков.

«Императрица уважала Бибикова и уверена была в его усердии, но никогда его не любила. В начале ее царствования был он послан в Холмогоры, где содержалось семейство несчастного Иоанна Антоновича, для тайных переговоров. Бибиков возвратился влюбленный без памяти в принцессу Екатерину46* (что весьма не понравилось государыне)...»,

 – отмечает А.С. Пушкин.

46* Вероятнее – «Елисавету»; так считает тонкий знаток вопроса Натан Эйдельман. Пушкин располагал очень ограниченным объемом информации о «Брауншвейгском семействе». Комендант крепости в 1762 г. сообщал, что Екатерина (которую четырехмесячной, в ходе переворота, уронил на лестнице пьяный преображенец) «сложения больного и почти чахоточного, а притом несколько и глуха, и говорит немо и невнятно, и одержима всегда болезненными припадками, нрава очень тихого». Между тем 19-летняя Елисавета «росту женского немалого и сложения ныне становится плавного, нраву, как разумеется, несколько горячего...». В начале 1768 г. он же отмечает: «принцесса Елисавета, превосходящая всех красотой и умом»...*

«Государыня холодностию приема дала почувствовать Александру Ильичу, что сие его к ним [принцам и принцессам Брауншвейгской семьи] усердие было, по мнению ее, излишнее и ей неприятное. Холодность сию изъявила она столько, что он испросил позволения употребить неблагоприятствующее для него время на исправление домашних его обстоятельств и уехал с семьей своею в небольшую свою вотчину в Рязанской губернии».

Отправляясь в Ливонию весной 1764 года, Екатерина хотела взять Павла с собой. Она не желала, чтобы в ее отсутствие Павел был возведен на престол. Волнения в армии и среди придворных позволяли думать, что такое может случиться. Эти сведения она получала не только из собственных источников, но даже от господина Боссе, посла Франции. И ведь будущее показало, что она была права! Некто поручик Василий Мирович47* «Мирович, как видно, попал в масонскую ложу», – замечает С.М. Соловьев.* летом намеревался путем переворота возвести на трон узника Иоанна Антоновича... Попытка освободить его, правда, не удалась: стражники точно выполнили данную им инструкцию – при малейшей опасности убить узника. Так, 5 июля 1764 года закончилась жизнь императора Иоанна VI, виноватого лишь в том, что в его жилах текла кровь Романовых48* Современники считали, что заговора не было, а выступление Мировича явилось лишь провокацией, необходимой кому-то другому, чтобы убить Иоанна Антоновича. Нам трудно судить сегодня об истине в этом деле: все документы допросов и следствия были тщательно обработаны государственным секретарем Николая I графом Д.Н. Блудовым.*.

Были, были в стране люди, которые раскусили ее, поняли, почему она первым пропустила на престол Петра. Да и трудно было бы не раскусить. Ни один договор, ни один указ Петра Екатерина не денонсировала, слегка подправила уж слишком одиозные меры Петра в отношении православной церкви, собственно, приостановила инвентаризацию ее имений и передачу их в распоряжение Коллегии экономии. Почувствовав под ногами твердую почву, она эту работу продолжила. Ведь что такое, в конце концов, религия?

«Христианская вера – бесчестная вера, отвратительная гидра, чудовище, поражаемое ныне сотнями невидимых рук; философы должны всячески уничтожить христианство, они должны дерзать на все, лишь бы подавить бесчестного; ecrasez l'infame »* Раздавите гадину (франц.).*,

– этот завет Вольтера она хорошо помнила. А у церкви – колоссальная собственность; ее только нужно умненько, как и все вообще, что делаешь, обратить в свою пользу. В пользу своей страны. Своего народа.

Избранные монастыри переводились «в штат»: правительство определяло число иеромонахов, иеродиаконов и монахов в них, полагая им жалованье, разумеется, мизерное. Другие, очень немногие, оставались за штатом; этим жалованья не полагалось, а доходы, в результате конфискации земельной и иной собственности «вне ограды монастыря» резко упали. Им оставалось одно: милостыня христолюбцев. Все остальные монастыри попросту закрывались.

Закрывая монастыри, Екатерина как-то невзначай забыла, что тем нарушает право собственности и волю тех, уже умерших, людей, из пожертвований которых, отписываемых по духовным на помин души, и сложились по большей части имущества монастырей, в том числе земельные. Последняя воля умирающих не подлежала никаким изменениям. Но теперь не только жертвы их были конфискованы, но часто и самый помин души не мог свершатся: обитель упразднялась за невозможностью дальнейшего прозябания!

Возмущение в среде духовенства секуляризацией церковных имуществ было столь велико, что архиепископ ростовский Арсений * В миру Александр Мацеевич. Один из интереснейших людей «эпохи дворцовых переворотов», польский шляхтич, с 1715 по 1723 гг. учился в Киевской духовной академии, с 1723 г. рукоположен в иеромонахи. Проповедовал слово Христово в Тобольске, в 1734-36 гг. участвовал в работах 2-й Камчатской экспедиции, изучении бассейна р. Обь, отыскании Северного Морского пути. В 1736 г. был, по доносу, под судом и следствием, признан невиновным. С 1741 г. – митрополит Тобольский и Сибирский, с 1742 г. Ростовский епископ, член Св. Синода. Боролся со старообрядческим расколом, основал в Ярославле духовную семинарию. Вошел в круг лиц, близких Бестужеву-Рюмину. Его выступления против секуляризации церковных земель привели к ввержению его в 1763 г. в московский Симоновский монастырь, откуда он продолжал обличения императрицы.* позволил себе вычеркнуть имя императрицы из текстов молитв. В пространном и резком донесении к Синоду Арсений сравнивал Екатерину не то что с римским императором Юлианом Отступником, но даже и с Иудой!

«Первый начал отнимать церковные имения Царь Юлиан Отступник, у нас же от времени князя Владимира, не только во время царствования благочестивых князей, но и во времена татарской державы, церковные имения оставались свободными. При Петре Великом Мусин-Пушкин сделал постановление относительно доходов с церковных имений и управления ими. Это постановление Мусина-Пушкина превосходило не только турецкие постановления, но и уставы нечестивых царей римских, идолослужителей»...

Архиепископ Арсений призывал своих прихожан молить Господа

«хранить бесценную жизнь горячо любимого наследного князя [Павла], единственного законного государя империи»...

Этого Екатерина стерпеть не могла.

«Прежде, без всяких церемоний и соблюдения приличий, в делах, без сомнения, гораздо менее важных, духовным особам сносили головы. Не представляю, как мне сохранить мир в государстве и порядок в народе (не говоря уж о защите и сохранении данной мне Богом власти), если виновный не будет покаран»,

– писала Екатерина. «Смерда Сеньку» сослали в Николаевский Корельский монастырь Архангельской епархии, а затем, вследствие новых обвинений, приговорили к лишению монашеского сана и пожизненному заточению в Ревеле. Митрополиты Новгородский и Московский, архиепископы Петербургский и Крутицкий, епископы Псковский и Тверской одобрили сие решение. И уж тем более не возражал Иван Иванович Мелиссино, обер-прокурор Святейшего Синода, и – по совместительству – мастер масонской ложи.

Коменданту Ревеля Тизенгаузену Екатерина писала об Арсении:

«У нас в крепкой клетке есть важная птичка. Береги, чтоб не улетела. Надеюсь, что не подведешь себя под большой ответ. Народ очень почитает его исстари и привык считать своим. А он больше ничего, как превеликий плут и лицемер».

В сырой камере шириной в три аршина митрополит Арсений провел семь лет – до смерти в 1772 году.

Петр III уничтожил Тайную розыскных дел канцелярию, но, видит Бог, это была его ошибка. Как в таких условиях оставаться без надежной защиты! Вокруг сплошные заговоры. Впрочем, иначе ему не удалось бы переломить хребет Шуваловым! В октябре 1762 года Екатерина учредила Тайную экспедицию при Сенате. Возглавил ее генерал-прокурор А.И. Глебов и сенатор Н.И. Панин; впрочем, через два года Глебов проворовался, и его сменил А.А. Вяземский. Но фактически главой Тайной экспедиции был Степан Иванович Шешковский, бывший чиновник Тайной розыскных дел канцелярии. Екатерина II весьма лестно аттестовала его как человека, имеющего «особливый дар производить следственные дела», допрашивая «с довольным увещанием». В чем состояло «увещание», секретом не было ни для кого. «Каково кнутобойничаешь, Степан Иванович?» – шутливо осведомлялся Г.А. Потемкин при встречах с Шешковским и получал подобострастный по форме, но жесткий по содержанию ответ: «Помаленьку, Ваша светлость».

«Многие не выдерживали экзекуции и тут же испускали дух, со всех же прочих ревностный инквизитор брал подписку, подтвержденную клятвой, что они обязуются никому ни при каких обязательствах не передавать о том, что с ними сделали в Тайной экспедиции, а если проговорятся, то должны будут снова подвергнуться безответно наказанию».

***

Панин между тем противился отъезду Павла. Екатерина возмутилась:

– Никита Иванович, я приказываю, чтобы ребенок ехал со мной.

– Я вынужден, сударыня, заметить Вашему Величеству, что здоровье Его Императорского Высочества не повинуется вашим приказам.

– Это невообразимо, господин учитель. Вы что, врач?

Панин сказал, одновременно почтительно и дерзко:

– Ваше Величество прекрасно знает, что я никогда никого не лечил, но мои обязанности заставляют меня не согласиться с отъездом царевича. Павел Петрович страдает нервными приступами и малейшее нарушение режима может стать для него роковым.

Императрица на секунду прикрыла глаза, чтобы скрыть досаду. Хорошо, она уедет без сына, но пусть ее враги не обольщаются: все предосторожности будут приняты!

Павел Петрович, узнав об отъезде матери, попросил разрешения жить в Петергофе во время ее отсутствия. Но Екатерина ему отказала. Пусть едет в Царское Село: единственная дорога, которую легко охранять, ведет оттуда в замок, а из Петергофа можно выехать по суше и по морю. Румянцев, тридцатитысячная армия которого стояла в лагерях между Нарвой и Ревелем, получил приказ идти на Петербург при малейшей тревоге.

Более того, Екатерина приказывает, чтобы несколько карет, запряженных лошадьми, стояли поблизости, готовые при малейших волнениях в столице отвезти наследника престола к ней, в Литву. Для пущей надежности возможные зачинщики беспорядков и заговорщики, а также те, кто мог принять участие в волнениях, были удалены из столицы. Среди них была и беспокойная княгиня Дашкова, которую «попросили» на это время держаться не ближе двухсот верст от города... Екатерина Романовна слишком подчеркивала свою роль в перевороте 29 июня 1762 года, что и привело к значительному охлаждению к ней Екатерины II. Вольтер, приняв оценку Екатерины и вспомнив басню Лафонтена, назвал Дашкову la vaniteuse mouche du coche49* Хвастливая муха на быке (франц.).*. В декабре 1769 Дашкова на три года уехала в Европу. Германия, Англия, Франция, Швейцария были этапами ее путешествия, здесь она виделась и беседовала с Дидро и Вольтером. 1775-1782 годы она снова провела за границей – здесь, в эдинбургском университете, воспитывался ее единственный сын. Корберон сообщал:

«У гр. Панина была княг. Дашкова... она не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого поручает знаменитому философу Юму».

В Англии Дашкова познакомилась с Робертсоном и Адамом Смитом. Затем она вновь посетила Париж, Швейцарию, Германию, Италию. По возвращении в Россию Екатерина предложила Дашковой место директора Санкт-Петербургской академии наук и художеств.

Екатерине не впервой было решительно разрывать отношения со вчерашними своими «благодетелями». Немалые суммы, перекочевавшие через австрийского и французского послов в казну великой княгини, остались ею «не отработанными»: наоборот, в отношениях с этими странами с момента восшествия ее на престол наступило настороженное взаимонепонимание. Почти в равной степени обманут в своих ожиданиях оказался и Фридрих II: взамен горячей благодарности ложе, возведшей Екатерину на престол, в отношениях ее к масонству наступало значительное охлаждение. Екатерина стала заигрывать с другими ложами, прежде всего французскими, но руководствовалась она явно не идеальными соображениями, а чисто политическими. И даже экономическими.

Но масонство как целое закрылось перед Екатериной, не прощая таких ошибок. И ей не осталось ничего, как заявить, что виноград зелен. Она стала подчеркивать «нелепости» масонства, смеялась над

«соединением религиозных обрядов с ребяческими играми»,

 над

«обетами, чудачествами, странными и нелепыми одеяниями их».

Впрочем, она очень долго – все первые двадцать пять лет царствования – не мешала развитию масонства в России, не видя в нем ничего опасного для своей власти.

Масонство в то время вовсе не было еще международной организацией. «Великие Востоки» были в каждой европейской стране. И работали они пока еще не со странами, а с людьми. Оттачивали технологию работы, поэтому не редкостью были и сбои.

Технология была проста в своей сути, но тонка и ответственна в конкретных применениях. Суть ее была в системе отбора людей. Известна так называемая демократическая система элекции, когда выборщики, составляющие значительную часть распоряжающегося собственностью населения, более или менее простым способом выбирают из своей среды лидера. Эта полностью неэффективная система была отвергнута решительно и полностью. Вместо нее было найдено нечто диаметрально противоположное. Не выборы – отбор. История не начинается с выборов и ими не заканчивается. Люди, стоящие у настоящей, реальной власти, не зависящие от капризов волнующейся и ежеминутно меняющей свои мнения толпы, не нуждались в выборах. Однако нуждались в людях – умных, энергичных, инициативных, решительных. Но в то же время готовых и умеющих подчиняться – и подчиняться безоговорочно, до самоотвержения. Таких людей долго и тщательно присматривали в ложах, а присмотрев, предлагали им малую толику своей власти.

Екатерине тоже нужны были люди, люди, люди, которых она могла бы эффективно использовать. И она нашла свой собственный путь инвентаризовать сразу всю страну на предмет ее интеллектуального потенциала, назвав это предприятие – Комиссией по Уложению. В 1767 году она намазала медом липкую бумагу, на которую собиралась приклеить этих людей – на четырех языках опубликовала собственноручно скомпилированный ею из трудов Монтескье, Бильфельда и Беккария «Наказ»50* «...Я обобрала президента Монтескье, не называя его имени: надеюсь, что если с того света он увидел бы меня работающею, он простил бы мне этот плагиат во имя блага двадцати миллионов человек, которое должно от того последовать. Он слишком любил человечество, чтобы обижаться на меня, его книга стала моим молитвенником...» (Екатерина II – д'Аламберу).*, утверждающий самодержавие, – но и равенство всех, но и вольности всем в рамках законов. Эти-то будущие, но непременно либеральные законы и должны были кодифицировать в Уложение специально для того избираемые от всех сословий и групп населения депутаты. Комиссия под председательством Бибикова работала с 1766 по 1768 год, и была распущена Екатериной, практически так ничего и не сделав. Но она и не должна была ничего сделать! Императрица

«получила сведения о всей Империи, с кем дело иметь и о ком пещись должно»...

«Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная, имела в Европе свое действие: «Наказ» ее [Екатерины II] читали везде и на всех языках. Довольно было, чтобы поставить ее наряду с Титами, Траянами; но перечитывая сей лицемерный «наказ», нельзя воздержаться от праведного негодования. Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа в юбке и в короне, он не знал, он не мог знать истины...»,

– писал в «Заметках по русской истории XVIII века» А.С. Пушкин.