Текст книги "Дочь врага Российской империи. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Василиса Мельницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава 13
Интерлюдия

В Петербург возвращались поездом.

Дед молчал, но не оттого, что злился на внука. Похоже, обдумывал что-то важное. В дела рода Матвея еще не посвящали. Правда, легкое недовольство все же ощущалось. Легкое, но справедливое. Каникулы в Москве безнадежно испорчены, а дед не любил, когда ломались его планы.

Матвей тоже молчал. Делал вид, что читает книгу, даже страницы перелистывал, однако мыслями находился в другом месте. В приюте, где осталась рыжая девочка с красивыми, но печальными глазами. Сначала Матвея потрясла ее история, а потом…

Дед ворчал, что Матвей слишком чувствительный. Даже эмпата в нем подозревал. Дар эспера, может, и примирил бы деда с тем, что нет в характере Матвея суровости и рациональности, присущих мужчинам рода Шереметевых. Однако при переходе через Испод Матвей ничего не увидел, и деда это заметно расстроило.

Матвей не был любимым внуком. Скорее, самым неустроенным. Мать сбежала за границу с каким-то французом, когда сыну едва исполнилось два года. Матвей ее не помнил. Фотографий и портретов не осталось, все уничтожили по распоряжению деда. Отец же исчезновения жены вроде бы и не заметил, как не заметил до того рождения сына. Младший из дедовых отпрысков был увлечен наукой: жил ею, дышал ею. И воспитанием Матвея занималась кормилица, она же няня, женщина малограмотная, но добрая.

Няня и научила Матвея милосердию и состраданию. Дед называл это глупым бабским воспитанием, однако и он обратил внимание на младшего внука далеко не сразу. У главы рода Шереметевых хватало дел.

Матвей сам виноват в том, что дед его заметил.

Собственно, сложно проигнорировать мальчика, явившегося в Думу в драных штанах, грязной рубашке и галошах на босу ногу.

А что Матвею оставалось делать? Няня вернулась с рынка в слезах. Ей нахамила молочница, обсчитал мясник, а потом у бидона с молоком сломалась ручка, и молоко разлилось в трамвае, испачкав какую-то важную даму. Дама устроила скандал и отобрала у няни деньги, на чистку костюма, угрожая полицией.

– Как так с людьми можно… как так… – причитала няня, утирая широкое лицо передником. – Как же законы… для кого законы…

Законами занимался император. А еще – дедушка. Матвей слышал от взрослых, что дед «с утра до ночи в Думе». Туда и отправился. За справедливостью.

А что? В восемь лет он вполне соображал, как добраться до Таврического дворца. Переодеться вот забыл, торопился. До того он с ребятами с соседней улицы в футбол играл на пустыре. Он давно знал, как улизнуть туда, где всяко веселее, чем в собственном прилизанном дворе. А галоши, и вовсе, нянины. Что первым попалось, то и надел.

Дед тогда чуть со стыда не сгорел. Еще бы! Матвей так и заявил охране на входе, что пришел к дедушке. Ему не поверили, хотели выгнать взашей, но Матвей показал золотого льва на запястье, символ рода Шереметевых, и деда все же позвали. И шуму было…

Тогда Матвею не попало. Дед сказал, что нет вины мальчика в том, что никто не занимается его воспитанием. И забрал внука в свой дом. Няню, правда, не обидел: содержание определил, квартирку подарил. Не в Москве, а там, где она попросила, к родне поближе. А за Матвея взялся всерьез. Репетиторов нанял по всем предметам, по этикету, по верховой езде, по фехтованию. В лицей перевел, где кузены учились. И требовал – послушания, рационального поведения. Правда, и баловал тоже. В Москву вот на каникулы повез, хотел музеи показать, театры.

Матвей же опять поступил нерационально. Попросту говоря, глупо. Они с дедом в парке гуляли, недалеко от дома. Дед знакомого встретил, они разговорились, а Матвею стало скучно, он дальше по аллее пошел, а там девчонка маленькая плакала. Ее котенок убежал, залез на дерево и не мог спуститься. Мама, вроде бы, за помощью побежала. А Матвей на дерево полез. И ведь понимал, что ветки сухие, тонкие. И полез.

В итоге и котенка не спас, и сам на штырь приземлился. Ему потом сказали, что железка в сантиметре от сердца прошла.

Глупо? Определенно. Мог бы девочку успокоить, объяснить, что котенку обязательно помогут. Мог бы деда позвать. Он, может, и не эспер, телекинезом не владеет, однако внуку в просьбе не отказал бы, организовал спасение котенка.

Как не отказал, когда Матвею захотелось навестить Яру в приюте.

К слову, дед не спрашивал, отчего Яра. Матвей и сам толком не понимал. Просто… она была милой. Матвей не отказался бы от такой младшей сестренки. А еще она вела себя независимо. Ничего не просила, ничего не ждала. Ее хотелось защитить. Ей хотелось помочь. Он и сделал все, что мог, прекрасно понимая, что навряд ли они когда-нибудь встретятся.

А на то, что дед смягчится, Матвей не надеялся. Давно уж усвоил, что все свои обещания дед выполняет. Сказал, что выпорет по возвращении, значит, выпорет.

К счастью, откладывать наказание дед не стал. Матвей и так истомился ожиданием.

– Будешь готовиться к поступлению в кадетский корпус, – сказал дед, запирая дверь кабинета.

– Но я не хочу быть военным, – возразил Матвей.

– Я разве спросил, чего ты хочешь? – спокойно поинтересовался дед. – И чего застыл? Не знаешь, что нужно делать?

Матвей знал.

В этот раз боль казалась ничтожной по сравнению с обидой. Но кто он против главы рода? Деду подчиняются все Шереметевы. И Матвей подчинится, у него нет выбора.

Буквально на следующий день в гости заглянул один из Матвеевых дядьев. Не родной, двоюродный. Матвей торчал дома, потому что учеба еще не началась.

– Дедушка ушел, – сказал он, встречая гостя. – Не сказал, когда вернется.

– Знаю. Матвейка. Я к тебе.

– Ко мне? – удивился он.

– Ага. Не стой столбом, предложи мне чашку чаю.

Сказано это было полушутя, но Матвей, спохватившись, обязанности хозяина выполнил исправно. Дядя же, дождавшись, когда слуга покинет гостиную, сказал:

– Вот не знаю, что с тобой делать. По идее, надо наградить. Но надрать уши хочется сильнее.

– За что, дядь Саш⁈ – возмутился Матвей. – Если за дерево, так дед уже… надрал. Больше я ни в чем не виноват.

– А я разрешал тебе раздавать номер телефона друзьям? Я, в принципе, тебе его давал? – прищурился дядя. – И не смотри на меня невинным взглядом! Научился разговоры старших подслушивать…

– С ней все в порядке? – выдохнул Матвей, чувствуя легкое головокружение.

Дядя Саша, он же Александр Иванович Шереметев, определенно не злился. И племянника не отчитывал. Так, журил слегка. И, опять же, справедливо.

– В полном, – ответил дядя. – И я даже благодарен тебе за то, что ты сделал. Вот только больше так не поступай, договорились?

– Дядь Саш, я ей помочь хотел. Я больше никому, честное слово! Хочешь, клятву дам?

– Не хочу, – отказался дядя. – Слова достаточно.

– Расскажи, что произошло, – попросил Матвей. – На нее опять напали? Она позвонила, да? Ты их поймал? Их накажут?

– Нет, Матвейка, не расскажу. – Дядя отрицательно качнул головой. – И ты никому не говори, ладно?

– И… ему? – Матвей имел в виду деда.

– Никому, – повторил дядя. – И о девочке этой забудь. С ней все в порядке, правда.

– Хорошо. – Он повел плечом. – Все равно мы с ней никогда не встретимся.

– А это, Матвейка, как судьба распорядится, – вздохнул дядя.

Спорить с ним Матвей не стал. Говорят, эсперы и будущее видеть способны. Хотя… Какая судьба? Судьбой Матвея распоряжается дед. А он никогда не позволит, чтобы безродная девочка из приюта находилась рядом с его внуком.

Глава 14

Николай Петрович умер внезапно. И смерть его была… глупой. Так говорили.

Откровенно говоря, и я так считала. Как можно лечить других и не думать о собственном здоровье? Как можно не обращать внимания на недомогание?

У Николая Петровича болело сердце, а он откладывал визит к врачу. Как-то его вызвали в больницу поздно вечером: автобус с детьми попал в аварию. Всю ночь он возился с самыми тяжелыми из пострадавших, спас всех. Под утро ушел в ординаторскую, чтобы немного отдохнуть. Уснул – и уже не проснулся. Медсестры его не тревожили, и рядом не оказалось никого, кто мог бы помочь.

На похороны пришел весь город. Во всяком случае, и дом, и двор, и улица были заполнены людьми. И они шли и шли, чтобы проститься с чудо-доктором. С доктором, который спасал их самих, их детей, но оказался бессилен перед собственной смертью.

Лариса Васильевна постарела в один день. Белое фарфоровое лицо покрылось сетью глубоких морщин и старческих пигментных пятен, взгляд погас, волосы потускнели. Куда-то исчезла балетная осанка, превратив красавицу в сгорбленную старуху.

У нас с Ларисой Васильевной взаимной любви не случилось, хотя с ней я проводила гораздо больше времени, чем с Николаем Петровичем. Для него я была любимой внучкой, а для нее – внучкой ее любимого мужа, досадным недоразумением. Меня она терпела, но и научила многому. Я не любила ее за вредный характер, за вечные придирки, за требования соответствовать ее идеалам, и за это же была благодарна. Такой, какой я стала к семнадцати годам, меня сделала Лариса Васильевна.

А мужа она боготворила. Впрочем, как и он ее. Они никогда не ссорились. Он терпел ее вредный характер и выполнял все капризы, а она заботилась о нем, как о единственном любимом ребенке.

Лариса Васильевна следила за тем, чтобы муж был сытно и вкусно накормлен, идеально и стильно одет. Она ревностно охраняла его покой и организовывала его досуг. На званые вечера в дом Михайловых не считали зазорным попасть все местные аристократы, несмотря на то что брак потомственного казака и графской дочери считался мезальянсом. Во-первых, близкое знакомство с таким врачом, как Николай Петрович, могло пригодиться в любой момент. Во-вторых, торты и пирожные Ларисы Васильевны снискали такую славу, что за рецептами к ней обращались даже столичные кондитеры. Правда, она всем отказывала, хранила секрет. И всегда готовила их сама, выгоняя из кухни прислугу.

Когда мне исполнилось двенадцать, Лариса Васильевна привлекла меня в помощницы.

– Не будь дурой, наблюдай, – сказала она. – И учись, если сообразительности хватит.

Я чистила орехи, взбивала белки и смотрела во все глаза. Записывать она ничего не позволяла, однако рецептуру я скоро выучила наизусть. А вот секрет разгадала недавно.

Ведьмовская сила хороша тем, что ее можно использовать на уровне интуиции. Безусловно, есть теоретическая база: состав зелий, порядок ритуалов, азбука рун. Но чем сильнее ведьма, тем проще ей колдовать без «костылей», силой желания.

Лариса Васильевна хотела, чтобы ее торты и пирожные нравились тем, от кого зависело благополучие ее мужа. Николай Петрович был прекрасным врачом и плохим дипломатом. Многим аристократам не нравилось, что он лечит и бедных, тратит на них время. Стараниями Ларисы Васильевны они меняли свое мнение и жертвовали деньги в благотворительный фонд, организованный ею же при больнице.

Ведьмовским премудростям Лариса Васильевна никогда не учила меня специально. Но во всех ее уроках, будь то этикет, готовка, шитье, музыка или нечто еще, присутствовал флёр ведьмовства. Я поняла это не сразу. И полагала, что у меня достаточно времени, чтобы перенять всё ее мастерство, но смерть Николая Петровича изменила мою жизнь.

На похоронах Лариса Васильевна не проронила ни слезинки. Я заливалась слезами, а ее лицо оставалось бесстрастным. И, одновременно, неживым. Будто она умерла вместе с мужем, и лишь по какому-то недоразумению не лежит рядом с ним в соседнем гробу, а провожает в последний путь того, кого любила больше жизни.

Как оказалось, я почти не ошиблась.

На следующий день после похорон Лариса Васильевна позвала меня в кабинет Николая Петровича.

– Мне жаль, что приходится говорить тебе об этом сейчас, до твоего совершеннолетия, но откладывать разговор я не могу, – сухо сказала она, едва я уселась.

Она заняла место Николая Петровича за столом, и это выглядело так неестественно, так нелепо, что мне казалось, будто я сплю.

– Впрочем, до твоего восемнадцатилетия осталось немного, так что Николаша меня простит, – продолжала Лариса Васильевна. – Он не скрывал от тебя правду, просто ты была мала. Он щадил твои чувства. Хотел, чтобы ты росла, ощущая себя свободной и равной среди сверстников.

Свободной? По спине пробежал легкий холодок.

– Николаша дал тебе свою фамилию. Однако выкупить тебя ему не позволили.

Выку… Что⁈

– Одно из условий твоего помилования, подписанного императором, – пояснила Лариса Васильевна. – Ты крепостная, Яромила. Государственная крепостная.

– Крепостное право отменили, – возразила я.

И поняла, что голос мой больше похож на писк полудохлой мыши.

– Отменили, – согласилась Лариса Васильевна. – Слово осталось. По сути, тебе ограничили свободу выбора. Ты прикреплена к государству, и это означает, что ты должна приносить ему пользу. Каким образом, решит император.

– После того, как мне исполнится восемнадцать?

Еще и во рту пересохло. Зря я расслабилась. Зря думала, что богиня ошиблась, что мне не придется бороться за право быть собой.

– Это не оговорено. Полагаю, когда появится необходимость, тебя призовут. Если появится, – уточнила Лариса Васильевна.

То есть, могут припомнить, кто я, а могут и забыть? На плохую память я не рассчитывала. С тех пор, как я поселилась в доме Николая Петровича, эсперы обо мне не вспоминали. И у меня не было необходимости связываться с Александром Ивановичем. Однако навряд ли он обо мне забыл.

– А как же… школа? – спросила я. – Там ведь видели мои документы.

– О, договориться с ними было несложно. Николаша и с директором гимназии договорился, и учебу оплатил. Так что в ближайшие два года тебе есть, где жить. И хватит времени, чтобы подумать, что делать дальше. Разумеется, если ты не понадобишься императору.

– Я ничего не понимаю, – призналась я. – Как… есть где жить? Мне нельзя здесь оставаться? Вы меня выгоняете?

– Яромила, успокойся. – Лариса Васильевна поморщилась. – Среднюю школу ты заканчиваешь через месяц, а гимназия находится в Санкт-Петербурге. Николаша решил, что тебе нужно учиться мастерству, развивать навыки. У тебя высокий уровень дара. Эта гимназия – лучшее заведение для одаренных девочек. Если хорошо проявишь себя, получишь стипендию на учебу в университете.

Это так неожиданно! Николай Петрович никогда не обсуждал со мной будущее. А я была уверена, что продолжу учиться здесь, что есть время обдумать, кем я хочу быть.

– Я не смогу о тебе заботиться, – продолжила Лариса Васильевна. – Даже если могла бы, то как? Замуж мне тебя не выдать. Кто захочет взять в жены такую, как ты? А учеба и профессия – твоя забота.

– Я могла бы… заботиться о вас… – пробормотала я.

Да, мы не любим друг друга, но ведь как-то ладим уже десять лет. И как она… тут одна? У нее же никого не осталось.

– Я скоро умру, – сказала Лариса Васильевна.

Прозвучало это обыденно и страшно одновременно. Я как-то сразу поверила, что так и будет, она знает, что умрет. И все же спросила:

– Почему? Что за…

– Помолчи, – перебила она. – Иначе не узнаешь правды. К тебе она не имеет никакого отношения, но я хочу, чтобы ты знала. Ты тоже ведьма, и ведьма сильная, хоть еще и не понимаешь этого. А молодые ведьмы бывают весьма глупыми. Тебе ведь рассказывали… историю нашей с Николашей любви?

– Ну… я слышала… – призналась я, так как она ждала ответ.

Лариса Васильевна удовлетворенно кивнула.

– А теперь послушай правду, – сказала она.

Глава 15

Юная Ларочка Забельская воспитывалась в строгости, казавшейся старомодной. В возрасте шести лет ее отдали на обучение в закрытую школу для благородных девиц. Десять лет она провела там, возвращаясь домой лишь на короткие новогодние каникулы. На лето Ларочку отправляли за границу, в такие же закрытые школы для девочек, чтобы совершенствовать иностранные языки: немецкий, французский, английский, итальянский. Она изучала музыку и бальные танцы, литературу и живопись. Особое внимание в закрытой школе уделяли домоводству. Девочек учили готовить, рукодельничать, вести хозяйство.

Родители знали, что Ларочка уродилась ведьмой. Ведьмами были ее прабабушка и бабушка по материнской линии. Род отца магическими способностями похвастаться не мог, и оба старших брата Ларочки получились вполне обычными людьми. Впрочем, один сделал карьеру при дворе, служа в личной охране императора. Другой же стал художником.

Ларочка – поздний ребенок, и разница с братьями в десять лет сделала дружбу с ними невозможной. Учеба в закрытой школе, и вовсе, ограждала ее от знакомства с мужчинами. Ларочку готовили к выгодному замужеству, наивность и невинность должны были повысить ее цену. Как она поняла позже, отец испытывал финансовые трудности, а оба сына ничем не могли помочь роду. Художники бедные по определению, военные же – госслужащие, на жалование дела рода не поправить.

Когда Ларочке исполнилось шестнадцать, она вернулась домой. И почти сразу уехала вновь, на сей раз в Екатеринодар, к тетке. Там, по замыслу отца, она должна была познакомиться с губернатором, богатым вдовцом в поисках молодой супруги. И сделать так, чтобы он захотел жениться на Ларочке.

Дар ведьмы ей развивать не позволяли, но и не блокировали его. Воспользоваться приворотом, неосознанно, разве это преступление?

Папенька не учел одного: ведьма с неконтролируемым даром, вырвавшаяся на свободу, становится неуправляемой.

Ларочка влюбилась. Но не в губернатора, а в молодого студента-медика. Встретились они совершенно случайно, в библиотеке. Ларочка зашла туда по поручению тетушки. Ждала, когда подберут нужные книги. А Николя Михайлов заскочил туда по пути, за новым номером медицинского журнала.

Высокий красавец с модными усиками сразил юную неискушенную барышню наповал, не ударив пальцем о палец. Он ее, собственно, и не заметил, увлеченный своим журналом. Ларочка подошла к нему сама, поборов природную скромность. И строгое воспитание не уберегло ее от столь опрометчивого шага.

Ларочке пришлось пустить в ход ведьминское обаяние, чтобы уговорить Николя на встречу. Он пригласил ее сам, она лишь чуточку помогла ему решиться.

Обманывать тетушку было просто. Ларочка говорила ей, что идет в церковь. Или вовсе сбегала, подкупая прислугу. А с Николя они… гуляли. По Александровскому бульвару, по городскому саду, по Чистяковской роще, по Кубанской набережной. Николя угощал Ларочку мороженым и развлекал медицинскими анекдотами. И длилось это недолго, всего-то пару недель. Потом Ларочка получила известие, что родители едут в Екатеринодар, так как папеньку беспокоило, что губернатор до сих пор не сделал Ларочке предложение.

Да она и думать забыла о губернаторе! Однако и Николя не спешил назвать ее своей. И Ларочка… опять помогла. Но на сей раз так, чтобы наверняка. Папенька не оставил ей выбора. Ларочка прекрасно понимала, что по приезду родителей о Николя придется забыть навсегда.

Ритуал… Он был несложным, но из запрещенных. Не просто приворот, привязка. Ларочка нашла описание в старой книге из тетушкиной библиотеки. Как она туда попала? Загадка, которая Ларочку ничуть не волновала. Хватило волоска, незаметно снятого с рукава рубашки. И капельки собственной крови. Главное, Ларочка желала, чтобы их с Николя судьба переплелись воедино. Желала всем сердцем, искренне, неистово.

Приворот сработал. Николя предложил побег, Ларочка согласилась. Они обвенчались тайно. И… был скандал. Папенька отрекся от дочери. И родители Николя крупно поссорились с сыном, но невестку не приняли.

Михайловы уехали в Москву, едва Николя стал дипломированным врачом. Он был весьма одаренным юношей, потому получил приглашение пройти ординатуру при императорской детской клинической больнице. И поначалу было сложно, но они справились. Сын у них родился. И все наладилось. Только…

– Глупой я была, – сказала Лариса Васильевна. – Не понимала, что у всего есть своя цена. Юрочка совсем молодым погиб, а я все думаю, что в том моя вина. Нельзя красть чужое счастье. Я же Николашу… увела. Невеста его в станице ждала. Я того не знала, но…

Она зябко повела плечами. Я же молчала, боясь даже дышать. И ведь десять лет рядом прожила, а ни о чем таком и не догадывалась.

– Наши с Николашей судьбы связаны. Умер он, умру и я. Скоро. Так правильно. И это мой последний урок, Яромила.

Лариса Васильевна вздохнула и взглянула на меня как-то иначе.

– От нас тебе в наследство ничего не останется. Дом не наш, его Николаше в пожизненное пользование выделили. Деньги и драгоценности я церкви жертвую. Но, как я уже сказала, учеба твоя оплачена. И содержание на время учебы. Забрать эти деньги ты не сможешь. И еще вот… – Она положила мне на колени узкую бархатную коробочку. – Это от меня. На память. Взгляни.

В коробочке лежал браслет. Причудливое плетение: колечки из обычного золота чередовались с колечками из зеленого металла.

– Это зеленое золото, – сказала Лариса Васильевна. – На замке – клеймо императорского двора. Этот браслет подарили моему брату. Подозреваю, что была у него любовница из императорской семьи. Брат отдал браслет мне. Я же оставляю тебе. Это все твое наследство, Яромила. Распорядись им с умом.

Она ошибалась. В наследство от четы Михайловых я получила гораздо больше. Право носить их фамилию. Десять лет спокойной жизни. Бескорыстную доброту Николая Петровича. И бесценные уроки его жены.

Словно выполняя последнюю волю мужа, Лариса Васильевна дотянула до моего дня рождения. Восемнадцатилетие – неполное совершеннолетие по местным законам. Можно жить отдельно от родителей, уезжать из города без их согласия, устраиваться на работу. То есть, мне больше не нужны опекуны. Однако моим официальным «опекуном», а попросту говоря, хозяином, является император. Когда мне исполнится двадцать один год, ничего не изменится. Разве что мне как-то удастся выкупить себя у государства.

Об этом придется подумать позже.

Я попрощалась с Ларисой Васильевной. Хоронить ее помогали друзья Николая Петровича. Но одевала ее я: так, как она хотела выглядеть, встретившись со своим Николя-Николашей. Те же друзья договорились о том, что дом я освобожу через месяц после похорон и помогли купить билет до Санкт-Петербурга.

Я уехала бы раньше. Собрать вещи недолго, их у меня немного, включая зимние. Однако пансион при гимназии принимал иногородних учениц с определенного числа. К этой дате я и отправилась… покорять столицу.