Текст книги "Дочь врага Российской империи. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Василиса Мельницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Глава 7

В приют я вернулась через три дня.

Николай Петрович собирался выписать меня раньше, однако, осматривая мое энергетическое тело, обнаружил, что потоки силы находятся в дисбалансе. Это я услышала и запомнила, а суть поняла не сразу.

Объяснения я получила от Матвея, который остался в отделении по той же причине.

– Врач десятого уровня может восстановить тело быстро. И физиологические процессы тоже. Физиология – это…

– Процессы, что протекают в организме, – перебила я. – Знаю, дальше рассказывай.

– Уверена? – Он прищурился. – Приведи пример.

Меня жутко бесила эта его снисходительность старшего к младшей. Еще бы! По факту, я была старше, и намного. Но приходилось терпеть. Не знаю, почему этот мальчишка ко мне привязался. От скуки, должно быть. У него хватало поклонниц даже в отделении. Могла поклясться, что он так же популярен в школе. И, наверное, это даже справедливо. На мордашку симпатичный, не заносчивый, хоть и княжич, доброжелательный, отзывчивый, вежливый. Наверняка, обычная семилетняя девочка была бы счастлива такому вниманию со стороны старшего мальчика. А Яра – и подавно, ведь она изгой. А мне вот… приходилось терпеть. Я утешала себя тем, что Матвей охотно делился со мной информацией, которой мне так не хватало. К тому же, в моем положении с княжичем лучше дружить. Возможно, это знакомство пригодится в будущем.

– Тебе какой? – Я довольно улыбнулась. – На уровне клеток? Тканей? Органов? Систем органов? Или…

Иногда я не выдерживала… и проговаривалась.

– Откуда ты все это знаешь? – таращился Матвей. – Ладно, убедила.

Я отговаривалась тем, что увлекаюсь биологией лет с пяти. Попался в мои загребущие ручки медицинский учебник… и понеслось. Я же правнучка врача, учителя Николая Петровича. Значит, это звучит правдоподобно.

Правда, об энергетических телах и особенностях их восстановления я ничего не знала, но Матвей не придавал этому значения.

– У обычного человека энергетическое тело обычное, – объяснял он. – И восстанавливается одновременно с физиологическими процессами. У одаренных каналы сложнее, видов энергии больше, и для восстановления правильной работы нужно время. Вот нас с тобой залатали, мы выглядим здоровыми, чувствуем себя здоровыми, а наш дар пока… э-э-э… хромой. Николай Петрович следит за тем, как циркулирует сила, поправляет кое-где, если нужно. Потому и не выписывает.

Яра не считалась одаренной. Ее способности к магии были слабыми, едва натягивало на единичку, по местным меркам силы. Насколько я успела понять, степеней всего десять, и все, что ниже трех всерьез не воспринимается. От трех до пяти – средние показатели, от пяти до семи – высокие. Все, что за семеркой – высший класс.

У Николая Петровича, к слову, десятая степень. Или уровень, это одно и то же.

Одаренный ребенок или нет, становится понятно примерно между пятым и седьмым годами жизни. Полагаю, к единичке Яры добавились мои собственные силы, и не сразу, потому Николай Петрович и заметил «дисбаланс» только на вторые сутки после того, как я поступила в отделение.

Из-за возраста и пережитого стресса он решил, что это позднее пробуждение дара. Но о степени говорить отказывался.

– Вот восстановится полностью, тогда и можно будет измерить. И, заодно, понять, будет ли дар усиливаться.

Еще одна особенность: дар можно развить, но не всякий. Матвей вот хвастался, что у него пятерка с потенциалом. У Яры же была предельная единица.

В день выписки я узнала, что у меня предельная четверка.

– Неплохо. И даже хорошо! – радовался Николай Петрович. – С четверкой ты сможешь выучиться, например, на зельевара. Очень достойная профессия.

И чем она отличается от фармацевта? Те же яйца, только в профиль. Да, я смогу использовать свою силу открыто, без страха быть наказанной. Но как мне это поможет вернуть доброе имя отца? Ответ очевиден. Никак.

– С четверкой тебя переведут в другой приют, – пообещал Николай Петрович. – Для одаренных детей.

О том, чтобы забрать меня в свою семью, он больше не заговаривал. То ли передумал, то ли ведьма-жена его не поддержала, то ли следователь оказался прав, и связываться с дочерью преступника попросту опасно.

Я так и не узнала, какое преступление совершил мой отец. Расспрашивать открыто опасалась. И даже смалодушничала, когда Матвей поинтересовался, какой род меня опекает.

– Я сирота, – ответила я. – Не знаю, кто мои родители.

– У тебя дар, хоть и слабый, – сказал он. – Значит, мать или отец из аристократов.

– У простолюдинов не бывает дара?

– Очень редко, – признался Матвей. – И, скорее всего, именно у бастардов. Исследование не проводили, но… так говорят.

Я ушла из больницы, не попрощавшись с Матвеем. Зачем, если я его больше не увижу? Он и жил не в Москве, а в Санкт-Петербурге. Сюда он приезжал с дедом на каникулах. Да хватало и того, что он княжич, а я – никто. Между нами пропасть.

Николай Петрович пообещал навещать меня в приюте. И поторопить перевод. Но…

Дать отпор тем, кому не давал покоя сам факт моего существования, придется самой. Я больше не буду девочкой для битья.

Встретили меня настороженно. Лучше бы равнодушно, но я чувствовала на себе взгляды, полные страха и ненависти. Стоило обернуться – и все отворачивались. Они боялись, что я видела их лица. Боялись и ненавидели. И ждали, не начну ли я говорить. Не укажу ли пальцем на обидчиков.

Ко мне подошла только Соня.

– Я… рада, что ты вернулась, – выдавила она.

Теперь мне хватало жизненного опыта, чтобы понять: Соню сломали. Она слишком слабая и зависимая, чтобы иметь свое мнение. Старшие дождались, когда мы сойдемся, а потом ей отвели роль доносчицы, а мне – жертвы. Как жертва, я, безусловно, удобнее.

– Я ничего не помню, – сказала я. – Даже тебя.

Отстанут ли от меня хоть ненадолго, узнав о потере памяти? Я надеялась провести спокойно хотя бы несколько дней.

– Покажешь, где моя кровать? – предложила я Соне.

Это я помнила смутно, потому боялась ошибиться.

Она кивнула, к кровати отвела. И, воспользовавшись тем, что в спальне никого не было, схватила меня за руку.

– Яра, давай сбежим! Я ключи стащила. Анна Гавриловна искала, ругалась, но не нашла. Никто не знает, что ключи у меня, я их хорошо спрятала. Давай сбежим!

– Куда? – спросила я, отцепляясь от Сони. – Куда бежать? Где-то будет лучше, чем здесь? И далеко мы убежим… без денег?

Почему-то казалось, что меня провоцируют на побег. Хотят подстроить очередной «несчастный» случай? Чтобы как с сараем? «Не мы его подожгли, он сам загорелся».

– Яра-а-а… – Соня заплакала. – И зачем ты вернула-а-ась…

– Скажи им, что я ничего не помню. Это правда. А насчет побега… подумаю.

Я в упор смотрела на Соню, и она смутилась, спрятала взгляд. Я попала в точку, но все еще не представляла, как буду выкручиваться. Не спать всю ночь? Допустим, один раз получится. Но я не могу вечно обходиться без сна. Знать бы, кто воду мутит! А Сонька не скажет, их она боится сильнее, чем меня.

Пережить первую ночь мне помог Матвей.

Когда сказали, что ко мне пришли, я ожидала увидеть Николая Петровича. Но в гостевой меня встретил Матвей.

– Ты ушла, не попрощавшись! – заявил он в лоб.

– Княжич, ты меня пугаешь. – Я не лукавила, произнося эти слова. – Я понимаю разницу между тобой и мной. А тебе нужно было убедиться? Ну, смотри.

Я покрутилась на месте, демонстрируя серую одежду из грубой ткани. Приютскую одежду. Отличительный признак нищих детей.

– Зачем ты так… – поморщился он.

– А как надо? Сделать вид, что мы друзья? Письмами обмениваться? Ездить друг к другу в гости на каникулы?

– Дедушка сказал, что ты не обрадуешься, если я тебя навещу, – кивнул он.

– Он прав, – огрызнулась я. – Чему радоваться? Поводу для зависти? Или ты думаешь, я сама себя избила?

Я говорила с ним не как маленькая девочка, но он этого не замечал.

– А я подарки принес. Для всех. Чтобы тебя не обижали, – сказал Матвей.

И я закрыла рот. Серьезно? Я ему… нравлюсь, что ли?..

Матвей поманил меня пальцем, словно хотел доверить какой-то секрет. А я настолько опешила, что шагнула к нему, не задумываясь. Он и шепнул… на ухо:

– Ты только не придумывай ничего. Это я дедушку задобрить пытаюсь.

– Зачем? – выдохнула я.

– Он меня за дерево выдрать пообещал. А он обещания держит. Вот и веду себя… хорошо. Может, меньше достанется.

И опять снисходительная усмешка в глазах. Нет, я отказываюсь его понимать. Он, видать, сам головой хорошо приложился, когда с дерева летел. Вот и ведет себя странно.

– Благодарю за все, ваше сиятельство, – произнесла я, отстраняясь. – За спасение, за помощь, за участие. Прощайте.

– Эй, погоди, – окликнул меня Матвей.

– Чего еще⁈

– «Ваше сиятельство» – так к князьям обращаются. К графам, баронам. А ко мне – нет. Учи этикет, Яра. Пригодится.

Он подмигнул мне и ушел.

А подарки, что он принес для девочек, и подарили мне спокойную ночь. Конфетами нас не баловали, а тут каждая получила по большому кульку со сладостями: конфетами, печеньем, мармеладом, зефиром, пастилой. А еще в столовой поставили огромный таз с румяными яблоками и такой же – с мандаринами. Тоже для всех.

Анна Гавриловна объявила, от кого подарки. И добавила, что княжич Шереметев – мой знакомый.

– Ладно, пока живи, – услышала я за спиной.

Обернулась быстро, но рядом уже никого не было.

Глава 8

Возможно, меня не трогали бы дольше. Кто его знает, ведь княжич Шереметев мог и вернуться, чтобы одарить сироту чем-то еще. И весь приют в накладе не остался бы.

Подарками нас не баловали, постоянных благотворителей у приюта не было. Яру не интересовало, откуда другие сироты, а я разобралась сразу: мы все – дети преступников, осужденных кто на тюремное заключение, кто на каторгу. Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что озлобленные волчата объединились против той, чьего отца казнили.

Но они потерпели бы. Отложили бы расправу, если бы из-за меня их жизнь стала чуточку слаще. Можно сказать, я сама нарвалась.

Буквально на следующий день я увидела, как старшие девочки обижают Соню. Похоже, она понимала, что конфеты отберут, поэтому съела почти все, пока Анна Гавриловна следила за порядком.

При Анне Гавриловне девочки вели себя тише, скромнее. Та была воспитательницей строгой, но справедливой. И обижать младших она не позволяла. Могла и уши надрать, если кто-то, по ее мнению, выходил за рамки дозволенного.

Другая воспитательница, Екатерина Федоровна, за дисциплиной следила своеобразно. Она назначала старшую из числа своих любимиц и позволяла ей устанавливать свои порядки. При ней старшие девочки вели себя развязно, не опасаясь последствий.

Бедную Соню зажали в углу спальни и дергали за волосы – в наказание за то, что она съела почти все сладости, не поделилась с «подругами». Соня заливалась слезами. И так тихо, обреченно, что внутри меня словно что-то надломилось.

Яра прошла бы мимо. Яра сделала бы вид, что ничего не заметила. А я – не смогла. Даже зная, что все мои беды из-за Сони, из-за ее слабости.

Жаловаться друг на друга в приюте было не принято. Таких девочек называли доносчицами, и жилось им вряд ли лучше, чем Яре. Она, а вместе с ней и я, помнила лишь об одном таком случае. В столовой разбили две тарелки, и Анну Гавриловну почти уговорили, что это произошло случайно, но одна из новеньких девочек заявила, что это ложь, что она видела, что посуду портили нарочно. И виновных наказали.

Мы с Ярой помнили и то, как ябеде устроили темную.

Я предпочла бы, чтобы Яра делилась со мной светлыми воспоминаниями. Ведь они, наверняка, есть. Лучше бы я узнала о том, как ей жилось дома, с родителями. Чему и как ее учили, кем были ее мать и отец. Однако все, что происходило с Ярой до приюта, от меня спрятали. И приходилось «вспоминать» лишь ужасы.

В очередной раз сказав себе, что Яра – это я, и наоборот, я отправилась в комнату воспитателей. Екатерины Федоровны там не было, это я знала точно. Вечерами она предпочитала пить чай в компании поварихи, на кухне. Зато там стоял телефон.

Впервые я осознала, какая здесь связь, еще в больнице. Пузатый аппарат с трубкой, присоединенной к корпусу пружинным проводом, с диском и нарисованными на диске цифрами. От аппарата тянулся провод к розетке, но не электрической, а телефонной. Я решительно отказывалась понимать, как работает эта допотопная техника. Но пользоваться телефоном научилась.

Доносчиков не любят? Плевать. Хуже, чем есть, не будет. Спорить с старшими, ввязываться в драку – это проигрыш. И Соне не помогу, и сама огребу. Разговаривать с Екатериной Федоровной тоже бесполезно. Но в больнице я узнала, что есть отдел, оперативно реагирующий на жалобы о нарушении закона. Да от Матвея и узнала. Он спросил, отчего я не пользуюсь возможностью, если меня обижают. Пришлось объяснять, что тот, кого бьют, номер телефона не наберет. А после… на кого указать, если я не знаю, кто бил?

Короче, мне этот способ не подходил. А вот Соне поможет.

Номер телефона я запомнила. И набрала его без колебаний.

– Слушаю. – Голос в трубке показался мне сухим и безэмоциональным.

Я отбарабанила адрес приюта и сообщила, что прямо сейчас старшие девочки избивают малышку с одобрения дежурного воспитателя.

Матвей говорил, что все звонки на этот номер записываются. То есть, проигнорировать сообщение можно, чисто теоретически, а практически никто не рискнет так поступить, потому что при разбирательстве будут доказательства, что сигнал был, а реакции не последовало.

«Если скажешь точный адрес, сотрудник безопасности появится сразу, – учил Матвей. – Практически мгновенно».

На мой вопрос, как такое возможно, он не ответил. Улыбнулся загадочно… и все. Скорее всего, сам не знал. Подозреваю, что здесь и телепортация в ходу. И…

– Где? – За моей спиной раздался мужской голос. – Показывай.

Я испугалась так, что подавилась криком. Он, и правда, телепортировался⁈ Или…

Мужчина в черной форме. Ни погоны, ни значок на мундире мне ни о чем не сказали. Не разбиралась я еще в местных знаках отличия. Только и хватило сил, чтобы отвести его в спальню, где старшие, войдя во вкус, щипали Соню, наслаждаясь ее плачем.

– Воспитатель? – все так же сухо спросил мужчина.

– На кухне, – выдохнула я.

В дальнейших разборках я, само собой, участия не принимала. Все случилось как-то быстро и тихо. Соню куда-то увезли, зачинщиц заперли в чулане, Екатерину Федоровну отвели в кабинет директора. Вскоре в приют примчался и сам директор, полновато-лысоватый Борис Борисович.

Матвей оказался прав, замять происшествие не удалось.

О моем участии знали все, потому что видели, что это я привела мужчину, оказавшегося сотрудником службы имперской безопасности. Побеседовал он и со мной.

– Как… Соня? – спросила я.

– С ней работают психологи, – сказал мужчина, представившийся Александром Ивановичем. – Над ней давно издевались?

– Давно.

– Почему не сообщила раньше?

– А где я могла узнать ваш номер? – спросила я в ответ.

– Кстати, как ты его узнала? – Он усмехнулся.

– Знакомый один подсказал. Княжич.

– А, Шереметев…

Его осведомленность не показалась странной. Для человека, умеющего так быстро перемещаться в пространстве, узнать обо мне все – пара пустяков.

– Соня вернется?

– Да. Но здесь не будет тех, кто ее обижал.

– Появятся другие. И я не уверена, что вы взяли всех. Это исполнители. Есть кто-то, кто руководит…

– Имена?

– Не знаю. – Я отрицательно качнула головой. – Если бы я знала…

– Недавно здесь избили тебя.

– Здесь постоянно кого-то бьют.

Александр Иванович помолчал, словно обдумывая что-то.

– До утра доживешь? – спросил он вдруг. – Я постараюсь помочь.

– Придется. – Я повела плечом. – Куда деваться-то…

Что-то, и правда, сдвинулось с мертвой точки. Похоже, я постучала в нужную дверь.

Но силу злости тех, чей покой был нарушен жалобой, я недооценила. В том, что мне будут мстить, я не сомневалась. Полагала, что не сразу, но ошиблась.

Они пришли на исходе ночи, едва забрезжили утренние сумерки. Я не спала, и, скорее, почувствовала, чем услышала, осторожные шаги.

Один… Два… Три!

Я резко вскочила на кровати, отбрасывая одеяло.

– Держи ее! – крикнул кто-то.

«Хватай ведьму!» – раздалось в ушах.

Я и без того была зла, а сейчас и вовсе слетела с катушек. И, наверное, сыграл роль и тот факт, что тут я не боялась быть ведьмой.

Воздух вокруг меня заискрил, затрещал. Запахло озоном.

– Прочь! – рявкнула я. – Прокляну!

Кто-то испугался, отступил. А ведь вокруг моей кровати собрались… все. Да, пожалуй, все в приюте ненавидели дочь врага Российской империи.

– Куда? Она же ничего не может! Если бы могла…

Все, я предупреждала.

– Вы не люди, вы звери! – взвизгнула я, выпуская проклятие. – Свиньи! Овцы! Курицы!

Бабахнуло. И наступила тишина.

Длилась она недолго. Через мгновение я чуть не оглохла от поднявшегося шума. В животных девочки не превратились, но хрюканье и блеянье определенно преобладало над кудахтаньем.

Глава 9

В спальне вспыхнул свет. Меня все еще потряхивало от сотворенного проклятия, но фигуру в черном, застывшую в дверном проеме, я узнала.

Позади Александра Ивановича маячил кто-то еще, тщетно пытаясь протиснуться в комнату.

– Да что там…

Александр Иванович шагнул вперед. Из-за его спины тут же выкатились двое в форме. Определенно сотрудники того же отдела, но значительно моложе Александра Ивановича. Может, стажеры?

– Твою ж… – выдохнул один из них.

Я отметила, что в этом мире матерятся так же забористо и вдохновенно, как в моем.

– Рот закрой! – рявкнул Александр Иванович. – Тут дети!

– Эти, что ли? – хмыкнул другой, понаглее.

Я мысленно согласилась с обоими. И «твою ж», и зверинец вместо спальни для девочек.

– Работайте, – велел Александр Иванович. – Ведьму я забираю.

Он в упор посмотрел на меня, а я лишь повела плечом. Мог бы и сказать, что засаду устроит. Глядишь, и я не прокляла бы этих дур.

А проклятие вышло крепким. При свете я рассмотрела, что внешне девочки все же изменились. У кого-то нос превратился в пятачок, у кого-то в клюв, а кое-кто обзавелся шерстью, завернутой в колечки.

Александр Иванович поманил меня пальцем и кивнул на дверь. О, это с удовольствием! Только рада буду убраться из этого дурдома.

Впрочем, двое его напарников уже «работали»: погружали пострадавших от проклятия в сон. Наверное, так правильно. В первую очередь, «зверье» нужно успокоить.

Едва мы с Александром Ивановичем вышли из комнаты, он присел на корточки и ощупал меня. И руками вдоль моего тела поводил.

– Цела? – спросил он, наконец.

Я пожала плечами.

– Не стыдно? – задал он другой вопрос.

– А вам? – дерзко ответила я.

Правда, тут же об этом пожалела. Я вновь чуть отдалилась от Яры, забыла, что должна вести себя, как ребенок.

Александр Иванович молча встал, взял меня за руку, и мир вокруг потерял четкость.

Я испугалась. Воздух будто уплотнился, потяжелел, и такое чувство, что мне на нос надели очки с толстыми стеклами. Тот же коридор, но иной. И под ногами… песок? А над головой уже не потолок, а небо – темно-синее, насыщенное, с россыпью кроваво-багряных облаков.

Шаг, другой… И вокруг меня уже не воздух, а желе. Переставлять ноги трудно, но Александр Иванович не выпускает моей руки, тянет за собой. Третий шаг самый трудный. И…

Отпустило.

Глаза слезятся, но я понимаю, где нахожусь. Обычный мир, обычный кабинет. Стол, заваленный бумагами. Стулья. Металлический шкаф. За окном – рассвет.

– Что ты видела? – поинтересовался Александр Иванович.

– Что это?

Я проигнорировала вопрос. Голос мой звучал испуганно, и в том не было ни капли притворства.

– Что ты видела? – повторил Александр Иванович терпеливо.

– Не знаю, – ответила я. – Оно… странное. Тягучее, как резинка.

Он кивнул и усадил меня на стул. Осмотрелся и, сняв мундир, накинул его мне на плечи. Я поежилась. Только теперь поняла, что мне холодно. Еще бы, из спальни меня уволокли, не позволив одеться.

Из ящика стола Александр Николаевич достал носки. Шерстяные, связанные не спицах.

– Никогда не угадаешь, что пригодится, – пробормотал он, натягивая их на мои босые ноги.

После он включил чайник – воткнул вилку в розетку. Из другого ящика стола извлек заварку в картонной коробке и кусковой сахар.

Мы оба молчали. Александр Иванович сосредоточенно заваривал чай. Я куталась в мундир, пытаясь согреться.

– Пей. – Передо мной поставили чай в подстаканнике. Пододвинули ближе блюдце с сахаром. – Лучше сладкий, быстрее согреешься.

Александр Иванович собрал со стола все бумаги, запер папки в металлическом шкафу.

– Дверь на замке, сюда никто не зайдет, – сказал он. – Пей чай, я скоро вернусь. – Он вздохнул. – Яромира, без глупостей. Договорились?

– И не собиралась, – заверила его я.

Чай был крепким, сахар – сладким. А вернулся Александр Иванович, и правда, быстро. Минут через десять, если верить часам на стене. Я даже не успела подумать о том, что меня теперь ждет.

Честно говоря, думать не хотелось. Мысли текли как-то лениво, плавно, сонно. Чай согревал, и лечь бы сейчас, свернуться клубочком. Вот хотя бы на этом диванчике в углу кабинета. И как я его раньше не заметила…

– Да ты спишь совсем, – усмехнулся Александр Иванович, взглянув на меня. – Яра, сосредоточься, пожалуйста. И отвечай честно. Ложь я почувствую.

Я кивнула.

– Это твое первое проклятие?

– Ага.

– Ты понимала, что делаешь?

– Я точно понимала, что меня это все достало. Сотворила ли я проклятие осознанно? Нет. Оно… само. Я и не знала, что получится. У меня четверка. Предельная четверка.

– Шесть с потенциалом роста.

– Что?

– И способности эспера в перспективе.

– Кого?

– Эспера, – повторил Александр Иванович. – Странная ты девочка, Яра. Телефон секретного отдела службы имперской безопасности знаешь наизусть. А кто такие эсперы… не слышала?

– Я же говорила, кто сказал… – вскинулась я.

– Тише, тише, – перебил меня он. – Я помню. У младшего княжича Шереметева длинные уши. И длинный язык.

– Ему ничего за это не будет? – спохватилась я. – Я думаю… он просто хотел помочь… потому что я… потому что меня…

– Он не сделал ничего плохого. – Александр Иванович не спускал с меня внимательного взгляда. – Он хотел помочь, ты права. И он помог. И ты ни в чем не виновата. Ты защищалась, я тому свидетель. Но, Яра, запомни на будущее. Если вновь кого-то проклянешь, это тебе с рук не сойдет. Сейчас ты не понимала собственной силы, защищалась, действовала на эмоциях. Но если захочешь повторить, это расценят, как злоумышленное преступление.

– Я поняла. А если мне вновь придется защищаться?

– В тот приют ты не вернешься, если ты об этом.

– В другом будет иначе?

– Зависит от тебя. Но сомневаюсь, что ты будешь жить в приюте.

– А где же еще?

Александр Иванович рассмеялся.

– В этом кабинете вопросы обычно задаю я, странная девочка Яра.

– Ничего не странная, – пропищала я капризно, старательно изображая обычного ребенка. – Я устала. Вы же и сами все обо мне знаете.

– Ладно, кто такие эсперы, я тебе позже расскажу. Сейчас хорошо бы проклятие снять.

– И не подумаю! – воскликнула я.

– Яра…

– Они сами виноваты!

– С этим сложно спорить, – согласился Александр Иванович. – Но проклятие надо снять.

– Вот сами и снимайте!

– Так… оно твое. Ты его сотворила, тебе и…

– Думаете, я знаю, как⁈

– Желание, Яра. Искреннее желание.

Вот с ним у меня проблемы. И Александр Иванович, похоже, это прекрасно понимал, потому что подошел ко мне, погладил по голове и произнес почти ласково:

– Надо, Яра. Не бери этот грех на душу. А хочешь, давай поменяемся? Ты снимешь проклятие, а я исполню любое твое желание.

– Любое? – поинтересовалась я не без ехидства.

– Все, что в моих силах, – пообещал Александр Иванович.

Вернуть мне родителей точно не в его власти. А из возможного… о чем бы попросить? Интуиция подсказывала, что мелочиться не стоит. Но…

– Расскажите, что сделал мой отец, – попросила я. – Какое преступление он совершил?

Александр Иванович ничего не сказал, но выражение лица его стало презабавным. Вот уж не думала, что этого дядьку можно так удивить.

– Вы полагаете, мне кто-то говорил об этом? – добавила я. – Я даже не понимаю, за что меня ненавидят! Просто расскажите все, как есть.

Это всяко быстрее, чем копаться в архивах. Еще и ждать пришлось бы, когда меня в эти архивы пустят. А еще он, наверняка, знает больше, чем написано в газетных статьях.