Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Александров Валентин
Кронпринцы в роли оруженосцев

ПРИГЛАШЕНИЕ К ЗНАКОМСТВУ

Все представленные здесь вожди, руководители и политики входили в число людей, с которыми автору так или иначе довелось соприкоснуться в работе. Лишь фигура Сталина знакома в основном по портретам, но зато создаваемым прямо на глазах.

Дипломатическая служба в Москве и за рубежом, работа в аппарате власти – в ЦК КПСС и Правительстве Российской Федерации – не только позволяли, но и требовали от автора участия в делах, которые принято называть политическими.

Если с отдаленного расстояния политика представляется цельной, продуманной системой действий, то вблизи видно, что она составляется подчас из кусочков, которые сшивают не всегда умелые мастера, наделенные к тому же разной долей старания.

Соответственно и эта книга представляет собой несистематизированный, академический взгляд на власть, а всего лишь отдельные зарисовки, сложившиеся как воспоминания о различных эпизодах, запомнившихся прежде всего своей курьезностью.

Приглашая вас, уважаемый читатель, пройтись по кабинетам и коридорам властных зданий, автор рассчитывает вместе с вами побывать на некоторых совещаниях и переговорах, подумать над тем, как сочинить речь, с которой мог бы выступить если не царь или президент, то по крайней мере воображаемый глава правительства.

Позвольте выразить надежду, что после такой экскурсии белый или иного цвета дом за неприступной оградой не покажется вам пристанищем Бога. Да и люди, что произносят с экранов телевизоров пронизанные заботой о человечестве речи, могут стать более понятными и близкими, почти как соседи по лестничной клетке.

Правда, большинство из тех, с кем автор имеет честь познакомить вас, относятся к категории прошлого. Многие из них ушли вместе с номенклатурным социализмом. Но пусть это вас не расстраивает. В основных чертах проявления людей во власти и около нее неизменны, они диктуются скорее инстинктами, чем интеллектом. Какими были в прошлом, такими, скорее всего, покажут себя и в обозримом будущем.

Зеркало этих рассказов едва ли будет льстить и представителям нынешней правящей генерации, которые, может быть, увидят здесь и свое, отчасти виртуальное, изображение. Скорее всего, это пошло бы только на пользу.

Своей публикацией автор передает привет всем, с кем связывала или сталкивала судьба. Каждое знакомство формировало то, что потом осталось.

Ну и последнее. Отвлекая читателей от других занятий, автор отдает на суд каждому, кто дойдет по крайней мере до этой строчки, свои наблюдения и мысли и просит не таить ни добра, ни зла. Он готов принять все, что так или иначе относится к написанному, – огонь критики, советы, чужой опыт, знания, суждения. Пишите, пожалуйста, в издательство, а там найдут способ передать ваши отзывы автору. Обратная связь, помогая перерастанию монолога в диалог, наращивает копилку общих мнений.

I
ВОЖДИ НА РАССТОЯНИИ И ВБЛИЗИ

ВЕЛИКИЙ ВОЖДЬ
И ЕГО СПОДВИЖНИКИ

Дача, где умер Сталин, так называемое Волынское-1, теперь оказалась в черте Москвы. Она находится сразу же за мемориалом Победы на Поклонной горе, в зеленом квадрате, ограниченном с востока и юга Староволынской улицей, с севера – Староможайским шоссе и с запада – Давыдковской улицей.

Долгие годы этот мрачный комплекс с выпирающим из земли бункером принадлежал Управлению делами ЦК КПСС. Время от времени его предоставляли для работы над докладами партийных руководителей и другими материалами КПСС.

Первый раз мне, тогда консультанту отдела ЦК КПСС по социалистическим странам, довелось оказаться на даче Сталина поздней осенью 1966 года. Я был в составе группы, которой дали поручение в крупном плане показать порочность теории и практики маоизма как главного извращения внутри коммунизма в то время. Материал готовился для совещания представителей компартий ряда социалистических стран по китайскому вопросу, нареченному впоследствии в рабочем порядке «Интеркит».

Парадокс состоял в том, что именно эта дача была единственным местом, где останавливался и жил Мао Цзэдун во время приезда к Сталину в 1950 году, вскоре после победы революции в Китае. Для размещения Мао был надстроен второй этаж ранее одноэтажной сталинской дачи. Апартаменты Мао состояли из двух огромных сообщающихся широким проемом комнат, каждая площадью примерно по пятьдесят квадратных метров. Для подъема на второй этаж был установлен лифт, почему-то с тремя кнопками, что вызывало предположение о каком-то тайном помещении внизу.

Наша группа редко собиралась в полном составе, но постоянно на огромной даче оставались три человека. Кроме меня, еще были академик А.М. Румянцев и мой коллега по ЦК КПСС, а ныне директор Института Дальнего Востока и академик РАН по философии Китая М.Л. Титаренко.

Румянцев жил в одной из комнат Мао Цзэдуна, Титаренко – в дальнем крыле, где останавливались вызванные к Сталину руководители республик. Я же размещался в комнате Светланы, дочери Сталина, вблизи парадного входа в дом.

В обстановке многое оставалось еще от старого хозяина. Один из десяти одинаковых диванов был помечен с задней стороны, чтобы не забыть, что на нем скончался Сталин. У каминов лежали поленницы дров, наколотых «самим». Водной из комнат стоял «его» письменный стол. В большой столовой из панели торчал гвоздь, вбитый «им», чтобы повесить китель после Парада Победы. На фанеровке стен еще видны были следы от кнопок, которыми «он» пришпиливал полюбившиеся картинки из «Огонька». Там же на потолке оставались следы от пробок, над дальним концом стола, где Берия, сидевший рядом с «самим», открывал шампанское, но так, чтобы пробка – в потолок.

По вечерам мы расходились по своим комнатам, отделенным друг от друга несколькими помещениями, и тогда казалось, что дом наполнялся какой-то призрачной жизнью. Слегка подвывали трубы каминов. Потрескивали деревянные панели, которыми были обиты стены. Ветки обступившей дом туи под ветром скребли оконное стеклом Из угловой комнаты, где нашли «его» без сознания, доносился бой напольных часов, который перекликался с боем часов в комнате, которая хранит «его» последнее дыхание.

Такой дом не мог ни заснуть, ни застыть в покое. Он мог только затаиться, погрузившись в собственные воспоминания.

Огромный текинский ковер, застилавший всю большую столовую, зеленое сукно стола, стулья с высокими спинками – все дышало памятью прошлых страстей.

Жар неутоленного тщеславия, страх неистребимых подозрений, муки заглушенной совести, тоска одиночества в сжимающемся кругу ненавидящих сподвижников, старческое бессилие при верховном всемогуществе, бессмертие монумента перед лицом истории и немощь дряхлого тела, усталость от бдения и боязнь сна. День, перепутанный с ночью, друзья – с врагами, жизнь – со смертью.

Со времени кончины Сталина вытоптан и обветшал текинский ковер, освежающий ремонт стер щербины с панелей и следы с потолка, диваны поменялись местами и потеряли нехитрые приметы, поленья, лежавшие у каминов, послужили своему прямому предназначению. За эти пятьдесят лет сменилось много правителей в Кремле. Но так никто из них и не придумал, как поступить с домом, где «он» умер.

А сталинское наследие меж тем переселилось из сознания в подсознание, обретя оттого еще большую устойчивость. Прошлое смотрит на нас из настоящего.

* * *

В школе, куда я поступил в первый класс в год начала Второй мировой войны, учебники передавались от старших к младшим и страницы их несли печать политической борьбы, которую вел Сталин со своими противниками в масштабах всей страны. На «Истории СССР» под некоторыми портретами слова «друг народа» были перечеркнуты другими – «враг народа». А особенно неполюбившимся из них мои предшественники прокалывали глаза, пририсовывали страшные усы и бороды. Но и через эти карикатурные искажения проступали черты прошлого.

Потом, когда кончилась война, борьба со сталинскими врагами приобрела новый разворот. С портретов вождей она переместилась на знакомых мне конкретных людей. В Марьиной Роще, окраинном тогда районе Москвы, где, казалось, о политике знали только из радиопередач, один за другим стали исчезать соседи, клейменные как политические преступники. Муж первой моей учительницы английского языка, затем – отец одноклассницы, за ним – товарищ из соседнего двора, а следом другой – чуть постарше. Потом еще несколько человек – уже из институтского окружения.

И вот 1953 год, смерть вождя, участие в битве за прощание с ним. Арест Берии и первые сброшенные наземь портреты. Скупые строки официальных сообщений и море слухов. Наглядно демонстрирует себя цензура. Подписчикам БСЭ присылают новые страницы для замены части из ранее выпущенных томов с неугодными фамилиями.

Драму цензурных изъятий переживает на глазах миллионов москвичей мозаичное панно «Апофеоз Победы» работы Павла Корина, что было одним из украшений станции метро «Комсомольская – кольцевая».

На панно были изображены Мавзолей Ленина, стоящий на его трибуне Сталин в окружении сподвижников и брошенные к подножию Мавзолея фашистские знамена.

Как только арестовали Берию, его фигуру на панно скололи и замазали краской. Едва успели люди привыкнуть к новой композиции, как была разоблачена антипартийная группа в составе советского руководства и с панно за одну ночь соскоблили изображения Молотова, Маленкова, Кагановича, а чуть погодя еще и Ворошилова. И получилось так, что на трибуне стоит один Сталин, в отдалении от него – Хрущев и совсем рядом – Микоян.

Потом грянул XXI съезд КПСС, когда было решено вынести Сталина из Мавзолея. Портреты егд стали всюду снимать. Даже там, где он стоял рядом с Лениным, как, например, в верхнем вестибюле станции метро «Арбатская».

Это создало критическую ситуацию для панно «Апофеоз Победы». Как быть со Сталиным? Оставлять нельзя, а без него какой же апофеоз? На всякий случай загородили панно строительными лесами.

Пока думали да гадали, тут и Хрущева сняли с должности. Что же тогда получается? Если Хрущева со Сталиным замазать, то один Микоян Парад Победы принимать будет. Это ни в какие ворота социалистического реализма не могло пройти.

Тогда пришло прямо-таки соломоново решение. Всю картину велели сколоть, а на ее месте разместить изображение ордена Победы. За работу взялся тот же народный художник страны Павел Корин.

Много позже наткнулся я на статью в популярном журнале о том, какой был великий творец Павел Корин и что надо бы работу «Апофеоз Победы» восстановить. Таким образом, прошлое, описав дугу забвения, вновь стучится в настоящее. Хорошо, если не со злыми намерениями.

Поэтому, осмысливая свое «закулисье», я не могу обойти отдельные картинки, не самые мрачные, но характерные, осевшие в сознании с далеких времен.

СМЕНА САПОГ НА ПОРТРЕТЕ СТАЛИНА

– Не приняли портрет. Остолопы. Будто я не в те сапоги его обул, – с досадой сказал дядя Вася, художник, вернувшись с заседания закупочной комиссии МОСХ. – Прошлый раз, когда я его портрет сдавал, никто о сапогах не сказал ни слова, а сапоги были такие же – хромовые. А теперь, видишь ли, время изменилось. Говорят, что Сталина надо в яловых сапогах писать.

Дядя Вася развернул холстину, поставил незадачливый портрет на мольберт. На полотне был изображен вождь на фоне кремлевской стены. Взгляд сосредоточен. На лице печать мудрости, и улыбка у глаз. В руке трубка. Китель. Брюки вправлены в сапоги. Сапоги не начищены до блеска. Но видно, что сделаны из мягкой кожи, какие носили в то время командиры Красной Армии.

Было начало 1940 года. Невиданно лютые морозы вторглись не только в жизнь людей, но и в политику. От них застопорилось продвижение советских войск в Финляндии в начавшейся войне, сбилось движение на железной дороге. Мои родители и старший брат поехали с продуктами к деду с бабушкой в город Калязин в Калининской области да и застряли там. Меня, школьника-первоклассника, на эти дни «подбросили» маминому дяде, занимавшему вдвоем с женой две просторные комнаты в доме у Никитских ворот, где тогда был магазин «Консервы».

Дядя Вася, которому я приходился внучатым племянником, был добротным живописцем. Его призвание – натюрморты с дичью, рыбой, полевыми цветами, которые он привозил из лесов и с озер Подмосковья. Но деньги платили не за это. Закупочная комиссия Союза художников была щедра в оплате только портретов. И не всех, а лишь портретов вождей.

Дяде Васе повезло – в галерее созданных им полотен не было ни одного из тех, кто был признан врагом народа. Он писал в основном портреты Ленина и Сталина. Поэтому заказы не кончались.

Никто ему, конечно, не позировал. Лики делались с фотографий. Атрибуты (кепка у Ленина, трубка у Сталина) – по газетным версиям. Композиция (елочки, Кремль или небо за спиной) – по собственному наитию. Казалось бы, он учитывал настроение времени. В одном случае показывал улыбку в уголках глаз вождя. В другом – настороженность. Ну и соответствующий фон подбирал – от солнечного утра до дождливых сумерек.

И вот надо же – случилась незадача с сапогами. Портрет Сталина он делал под заказ и закончил к 7 ноября. Но комиссия по закупкам почему-то не собралась. А через три недели началась война с Финляндией.

Теперь, когда комиссия снова стала заседать, оказалось, что хромовые сапоги на Сталине – неверно. Нужны яловые, походные. Деньги не заплатили. Велят переделывать.

Дядя Вася листал альбомы, перебирал фотографии. Нигде не было Сталина в яловых сапогах.

– Ну что тебе, трудно нарисовать им то, чего они хотят? – вносила свое понимание ситуации жена художника, тетя Фаня. – А иначе он так и останется всю жизнь у нас в комнате стоять.

Дядя Вася вздыхал, смиряясь со своей участью. Он отложил в сторону открытки, которые не помогли поискам нужных сапог. Вытащил откуда-то мешок с охотничьим снаряжением, достал свои болотные сапоги, поставил их на табуретку. И, глядя на них, стал «переобувать» Сталина.

Работая кистью, он вел со мной тихую беседу. Говорил медленно, должно быть, чтобы слова не мешали движению руки.

– Вот, видишь, как трудно все угадать. Где какие сапоги нужны? А кто знал, что будет война с Финляндией? И так всегда – думаешь одно, а выходит другое.

Набрасывая контур первоначально левого ялового сапога, дядя Вася погрузился в воспоминания:

– Мы вместе с твоим дедом иконы писали, церкви расписывали. Только прямо скажу – у него не все получалось. В церквах он только «студень» мог расписывать. Ты чего смеешься? «Студнем» у нас ручки и ножки у ангелов называли. Это – твой дед расписывал. А лики изображать – мое дело. Ведь мою «Юдифь» единственную от Строгановского училища на выставку в Лондон отправили. Еще до мировой войны.

Дядя Вася отошел от полотна. Сталин теперь был в двух разных сапогах. На левой ноге – тяжелый и грубый походный, яловый сапог, на правой – мягкий, командирский. Весь портрет от этого получился какой-то неуклюжий, скособоченный.

– Конечно, хромовый сапог лучше, – прервал художник свои раздумья. – Ни за что не стал бы его переобувать, но и так теперь нельзя оставить. А ты никому не говори, что видел его таким недоделанным. То есть в разных сапогах.

– А чего тут такого? Какая разница? – удивился я.

– Разница большая. Только она не на портрете, а на нас с тобой скажется. Собственных сапог можешь не сыскать.

Он стал быстро набрасывать контур второго ялового сапога.

– Вон как с твоим дедом получилось. Живопись у него шла хуже, зато он свое дело завел. У него сорок мастеров иконы писали. Оклады из серебра делали. Потом – бац, революция. И где он сейчас? В Калязине. На лесопилке.

– А чем плохо жить в Калязине? – опять настало время для моего несмышленого удивления. – Там Волга.

– Волга-то там течет. Но только это за сто первым километром. Твои родители и повезли ему гостинцы к Рождеству, то бишь к Новому году. Да разве это гостинцы? Просто еда. Хорошо еще, что твой дед жив остался.

Дядя Вася помолчал, обдумывая то ли новую линию сталинского сапога, то ли общую судьбу. Потом продолжил тихую речь:

– А я как писал лики, так и продолжаю их писать. Конечно, теперь не ангельские. Да и «студня» меньше, потому что ноги-то обутые, не то что у ангелов – голые.

Незаметно, за разговором, художник придал сапогам на портрете новые очертания, они стали более тяжелыми, вроде бы передающими тяготы трудных военных дорог. От этого и вся фигура выглядела менее парадной. Но теперь неуместен был на портрете лукавый прищур.

– Вот так, – вздохнул дядя Вася, – надеешься, что перемены коснутся только одного, а меняется все вокруг.

Он долго мешал кисточкой краски, находя какой-то видимый ему одному тон. Сделал несколько мазков на брюках, на кителе. Потом еще поколдовал над краской, положил едва заметные тени на щеки, чуть сдвинул Сталину брови. И на портрете оказался совсем другой человек.

– Смотри, – сказал он мне, – вот к чему ведет смена сапог. Правда, если менять не нам с тобой, а ему! И долго ли мне теперь яловые сапоги выписывать?

– А ты как хочешь, так и делай, – сорвался у меня простой совет.

– Моя бы воля, я вообще бы его босиком пустил.

– Как ангела? Но ангелы с усами не бывают.

– И то верно. Такие ангелы не бывают, – согласился художник.

Быстрота, с которой поменялся образ Сталина и мог еще больше поменяться, если бы дядя Вася вместо сапог нарисовал голые ноги, потрясла меня.

Как же так? Значит, на открытках, в газетах, журналах могут напечатать Сталина совсем другим? Какой же Сталин на самом деле? И кто решает, каким ему быть? Неужели закупочная комиссия, которая не приняла Сталина в хромовых сапогах? Что же получается – закупочная комиссия главнее Сталина? А дядя Вася сказал, что в комиссии – остолопы. Значит, эти остолопы и решают, каким печатать Сталина? Неужели Сталин их слушается? Что же лучше – быть Сталиным или в закупочной комиссии заседать? А может быть, лучше писать портреты, как говорил дядя Вася, лики изображать?

Вопросов было так много и они были такие важные, что задавать их кому-либо было страшно, а ответ найти трудно.

…Много лет прошло с тех пор. Давно нет художника Василия Дмитриевича Медведева, что жил у Никитских ворот и писал портреты Сталина. Поди, не сыскать и полотен, расписанных им по заказам МОСХ. Но я не уверен, что мне удалось найти ответы на вопросы, которые вызывались, казалось бы, простым делом – сменой сапог на портрете Сталина.

А сколько вопросов появится еще, если у вождей вновь в моду войдут сапоги? И кто-то из них будет носить хромовые. А кому-то захочется примерить яловые. Походные.

ЕДИНОДУШИЕ – НЕ ЕДИНОГЛАСНО

После XIX съезда КПСС, на котором Сталин произнес свою последнюю публичную речь, началась подготовка к съезду комсомола. На районных конференциях выбирали делегатов. Так было и в самом конструктивистском здании Москвы – клубе имени Русакова, где проходила конференция комсомола Сокольнического района.

По традиции верноподданничества участники конференции назвали «первым делегатом великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина». Имя Сталина было названо под гром аплодисментов.

Создали счетную комиссию, в которую включили и меня, в ту пору студента и комсомольского активиста Института востоковедения.

Преисполненные чувства ответственности и некоторой приподнятости в связи с хотя бы маленьким, но все же заметным доверием райкома, члены счетной комиссии собрались в просторной комнате и готовились выгрузить содержимое избирательных урн на длинный стол, как вдруг открылась дверь и вошли двое. Одно лицо нам было известно – первый секретарь райкома комсомола Мясников. Рядом с ним была старше по возрасту 6 демонстративно волевыми чертами лица незнакомая женщина. Секретарь райкома представил гостью, которая оказалась инструктором горкома ВЛКСМ. Затем, сославшись на то, что он не имеет права присутствовать при работе счетной комиссии, Мясников удалился.

Руководящая дама села рядом с председателем счетной комиссии, привычно спокойным и твердым тоном произнесла краткую речь:

– Сейчас вы будете подсчитывать голоса. Первым кандидатом делегаты назвали товарища Сталина. Все мы уверены, он будет избран делегатом съезда комсомола. Вместе с тем, вдруг кто-нибудь из участников конференции случайно или по каким-то злобным чувствам вычеркнет эту всеми одобренную кандидатуру. Вы были бы не вправе даже упоминать о таком голосе. Поэтому уславливаемся так: если кандидатура товарища Сталина получает сто процентов голосов, то вы напишете – «единогласно», если подсчет голосов будет каким-то иным, то напишете – «единодушно».

Члены счетной комиссии сидели не шелохнувшись. Никто не отводил глаз от произносившей речь, да и она не смотрела в одну точку, а медленно обводила взглядом собравшихся, будто включая каждого в замкнутый круг. Еще раз она выделила два слова:

– Единогласно или единодушно.

И заключила:

– Такая информация будет послана в горком, ЦК комсомола, в партийные органы. Там знают и поймут. У меня – все. Можете приступать к подсчету голосов.

Начальствующая дама будто отпустила привязанных к ней взглядом членов комиссии, повернулась к председателю. Тот засуетился, повторяясь на каждом слове, сказал о важности внимательного подсчета голосов, проверке и перепроверке, о том, что все бюллетени имеют характер документов и будут сохраняться в райкоме.

От приподнятого настроения не осталось и следа. Члены комиссии не решались посмотреть друг на друга. Никто не проронил ни слова. Но, кажется, всеми овладело одно гнетущее чувство.

Подсчет, проверка и перепроверка длились долго. Члены комиссии были разбиты на пары. Каждая пара приносила свою порцию бюллетеней председателю. Начальствующая дама не вмешивалась в подсчет. Она сидела рядом со столом, молча наблюдая за происходящим.

Наконец председатель комиссии, пошептавшись о чем-то с представительницей горкома, объявил, что все сто процентов членов конференции единогласно назвали первым делегатом на съезд комсомола великого друга молодежи и вождя трудящихся всех стран товарища Сталина.

Сказать, что члены комиссии вздохнули с облегчением, было бы неточно. Казалось, что к концу подсчета голосов мы были закованы в тяжелые цепи. И вот они упали. Исчезли. Вроде бы стало возвращаться и первоначальное приподнятое настроение.

Все было бы хорошо, но почему-то мы не хотели смотреть в глаза друг другу.