Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

ВОБЛА – НАРОДНАЯ РЫБА

В аппарате председателя Совмина РСФСР Соломенцева я работал его помощником по международным вопросам. Но поскольку внешних сношений тогда у России было ничтожно мало, а внутренних невпроворот, то мне поручалась нередко и проработка разного рода бумаг по внутренней жизни, в том числе и тех, которые обсуждались на политбюро ЦК партии. Ну, а когда отсутствовал заведующий секретариатом председателя и мне приходилось его замещать, то тут уж через мой письменный стол проходили практически все документы, по которым должен был выражать свое мнение Соломенцев как кандидат в члены политбюро. Это были и вопросы-гиганты, например строительство БАМа, и вопросы-карлики, как установление персональных пенсий отставным министрам. Из них запомнились прежде всего курьезы. Вот один из них.

В середине 70-х годов политика сохранения цен на все продукты стала заходить в тупик. Деликатесные сорта рыбы исчезли из открытой торговли и стали распределяться только по закрытым системам.

На политбюро был вынесен вопрос о повышении цен на дефицитные виды рыбной продукции. Инициаторы из Совмина СССР главную задачу видели в увеличении кассовых сборов. Но попутно создавались условия и для того, чтобы дорогие сорта получили выход в открытую продажу.

К проекту постановления прилагался перечень продуктов, по которым должны были повышаться цены. При тогдашней системе строгой централизации ценообразования любой продукт, каким бы дефицитным он ни был, продавался бы по старой цене, если бы не попал в новый список.

А тут вдруг оказалось, что в список новых цен не была включена масса деликатесов, давно исчезнувших с прилавков общедоступных магазинов, – крабы, креветки и другие нерыбные морепродукты, печень трески. Не была включена в новый список и вобла, хотя к этому времени большая часть людей и вкус-то ее забыла.

В качестве предложений к заседанию политбюро я сделал дополнительный список дефицитных продуктов, на которые стоило бы повысить цены, чтобы их покупка зависела от денег, а не от доступности к закрытым магазинам.

Отдал список со своими комментариями председателю правительства. Тот ничего не сказал. Но это было и естественно, потому что сама возможность его выступления на политбюро зависела от характера дискуссии – захочет генеральный секретарь выслушивать другие точки зрения или скажет: давайте так и примем. В таком случае никто и рта не откроет.

Заседание политбюро закончилось поздно. Около одиннадцати часов ночи по внутренней связи позвонил Соломенцев: «Зайди, возьми бумаги». Передавая папку с материалами политбюро, сказал:

– А твои предложения приняли. Но не все. Против воблы только возражения были. И знаешь, кто выступил против? Шелепин.

– Чего же возражать-то? – не удержался я от вопроса.

– Говорит, что не следует повышать цену на воблу, потому что она – народная еда.

– Так кто же ее купить-то может? Она же нигде не продается.

– Ну, ему виднее. Он же председатель профсоюзов.

«Страшно далеки они от народа», – вспомнил я с тоской слова классика научного социализма, сказанные в иные времена и по иному поводу.

ТОСТ ДЛЯ КНИГИ РЕКОРДОВ ГИННЕССА

Заправский тамада может говорить столько времени, на сколько рассчитано застолье. Само слово «тамада» грузинского происхождения и означает «распорядитель», имеется в виду распорядитель пиршества. Из Грузии искусство тамады перекочевало в другие республики и регионы Кавказа, где обогатилось новыми красками.

В верхнем эшелоне власти советского времени установилась почти традиция, что когда выступали руководители закавказских республик, даже при самых серьезных обстоятельствах, от их речей ожидали искристости тоста.

И надо признать, что они понимали заданную роль и старались не обмануть ожиданий. Если сейчас почитать выступления Шеварднадзе, Алиева, Демирчана на торжествах, посвященных круглым датам в истории СССР, то для полного сходства их с тостами не достает только нескольких слов: «Так выпьем же за…».

Когда на трибуне один за другим оказывались Алиев и Шеварднадзе, два наиболее ярких представителя кавказского ораторского искусства, то между ними разворачивалось очевидное соревнование в красочности речи. И если грузинские составители текстов выступлений превосходили всех кудрявостью льстивых оборотов, то азербайджанская сторона демонстрировала высшее достижение патетики интернационализма.

Когда республики по очереди отмечали свои юбилеи, то и тут была видна соревновательность, особенно перед лицом главного гостя, каким на большинстве торжеств был Брежнев, который долгое время поровну уделял внимание праздникам союзных республик. После перенесенных в середине 70-х годов приступов болезни Брежнев был не в состоянии успеть на все торжества. Это создавало раз-номасштабность сходных по сути праздничных мероприятий. Причем такая асимметрия выражалась прежде всего в том, что в отсутствие первого лица союзного государства в большей степени хозяином положения чувствовал себя главный политический деятель той республики, для которой наступала очередь отмечать юбилей.

В присутствии Брежнева считалось недопустимым делать доклады длиннее, чем намечалось его «приветственное слово», которое обычно делалось в формате часового выступления.

Это, конечно, нигде не записывалось, но этика требовала, чтобы количество аплодисментов, которыми прерывалось прослушивание доклада местного начальника, ни в коем случае не превосходило тех восторгов, которые демонстрировали собравшиеся при прослушивании выступления Брежнева.

На торжественных приемах, где на смену докладам приходили тосты, также царил строгий неписаный регламент. В присутствии Брежнева только он сам отвечал на приветственный тост хозяев. Хозяйский же тост, каким бы красивым он ни был, не мог быть утомительным по времени. Самое большее на него отводилось семь-восемь минут. А вместе с аплодисментами на это приходилось не более трех страниц текста.

Всю эту механику мне пришлось изучить буквально с карандашом и хронометром в руках. Причиной было не праздное любопытство, а рабочая необходимость. На ряде торжеств, особенно посвященных датам образования республик, главный представитель Российской Федерации, а им, естественно, был председатель Совета министров РСФСР М.С. Соломенцев, оказывался на положении первого по старшинству лица. В этом была дань уважения к России как основе советской федерации. В таком случае при каком-то стечении обстоятельств Соломенцеву могла выпасть обязанность выступать с ответным тостом. Ну а мне, как его помощнику, – написать текст выступления в соответствующих политических параметрах и физическом объеме.»

Именно так сложилось при торжествах, посвященных 60-летию образования Азербайджанской ССР. Празднование несколько раз переносили в ожидании приезда Брежнева. В конце концов тот дал указание праздновать без него, пообещав приехать в другой раз, а главным гостем назначил Соломенцева.

Для Алиева, конечно, было большим разочарованием получить вместо Генерального секретаря ЦК КПСС председателя Совмина РСФСР. Ведь в ходе торжеств легче запудрить мозги грандиозностью свершений и планов, чтобы добиться увеличения капиталовложений, в которых нуждались республики.

Разочарование в одном Алиев решил компенсировать в другом. В отсутствие престарелого и больного Генерального секретаря ЦК КПСС можно было в максимальной степени и для собственного удовольствия проявить себя хозяином положения. Величественные парад, демонстрация, торжественное собрание, митинги на предприятиях, народное гуляние с рослой и статной фигурой Алиева на переднем плане, казалось, создавали максимум условий для самовыражения азербайджанского лидера.

Но это только казалось. Кульминацией же стал заключительный аккорд торжеств, а именно государственный прием в честь гостей и участников празднеств.

В огромном банкетном зале собралось не менее тысячи человек. Часть пространства перед столом с главными гостями была освобождена, как оказалось, для выхода артистов.

Прием начался в семь вечера и закончился около полуночи. По ходу дела я поймал себя на том, что дважды на протяжении застолья захотел есть, потому что по протяженности вечер был соизмерим с рабочим днем.

На угощенье было бы грех жаловаться. Здесь было представлено все, чем богата азербайджанская земля и омывающие ее воды Каспия. Мясо молодого барашка с рубиновыми зернами гранатового яблока. Пушистый ханский рис бакинского плова, обильно покрытый золотом ленкоранского шафрана. Осетровая икра сиюминутного посола и свежий, с огня, шашлык из этой самой ценной рыбы на земле. Ко всему этому коньяк того качества, которое было определено еще рецептурой заводчика Шустова.

Столь щедрое угощение призвано было привести гостей в самое доброе расположение духа и дать им достаточно силы. Ибо предстояло внимать тосту, который по продолжительности, пышности слога, красоте сценарной оранжировки мог претендовать на увековечение в книге рекордов Гиннесса.

Естественно, тост Гейдара Алиевича Алиева включал в себя целые разделы: за партию, ее генерального секретаря и ленинский ЦК, за братские республики, за каждую в отдельности, за их руководителей, за нерушимый союз рабочих и крестьян и за каждый из этих классов с прослойкой интеллигенции, за доблестные Вооруженные силы, за передовую советскую науку, за выдающиеся достижения культуры нашей страны.

Тост был составлен так, что в него вплетались выступления звезд азербайджанской сцены, которые были не просто вставными номерами и не частью концерта, а как бы иллюстрациями отдельных положений речи Алиева. Например, он по ходу тоста говорил о русском народе и в подтверждение добрых чувств просил хор исполнить русскую песню.

Так в потоке речи ее украшали своим мастерством и талантом Бейбутов, Магомаев, Бюль-Бюль-оглы.

Каждый фрагмент тоста был подлинным литературным шедевром. Здесь были цитаты из азербайджанской поэзии, произведений Пушкина, Шевченко и Руставели. Были экскурсы в историю, воспоминания, обращения к высказываниям сидевших в зале политических деятелей.

При этом, провозглашая одну за другой развернутые обширные здравицы, Алиев даже не держал в руках никакого текста. Казалось, что он живет тем, что говорит. Просто вроде бы положение хозяина позволило ему высказать наконец то что копилось годами в его сознании.

По ходу речи Алиева я наблюдал, как сидящий чуть в стороне от него Шеварднадзе кидал на оратора взгляды, которыми нередко из-за кулис один эстрадный артист сопровождает удачное солирование коллеги. В этом взгляде и признание достоинств, и сарказм по поводу уловленных специалистом недостатков, и зарок на будущее: дескать, у меня будет лучше!

Под влиянием профессионального любопытства я дважды подходил к сидевшему рядом с Алиевым Соломенцеву. И тут мне раскрылась технология столь протяженного и красочного выступления.

Каждый раз, приглашая кого-либо из артистов принять эстафету здравицы, он опускал глаза к листам лежащего перед ним сценария. Читал текст очередного фрагмента, и как только артист уходил с подиума, продолжал прерванную было речь. Причем делал это артистично, с импровизацией, не оставляя и тени сомнений, будто для выступления ему не нужно никакой подсказки.

Это выступление в целом представляло образец высокого искусства как с точки зрения замысла, так и исполнения.

Алиев тогда еще не пережил ни личного одиночества, ни тяжелого сердечного недуга, ни временной потери родины. Герой Социалистического Труда, кандидат в члены политбюро Гейдар Али Рза оглы Алиев был полон сил в свои пятьдесят пять лет. Историк по образованию, хозяин страны по общественному положению, демагог и лицедей по манере общения, он демонстрировал блестящее соединение ораторского мастерства с авторитетом олицетворяемой им власти.

Думаю, что все эти качества во многом предопределили органическое верховенство Алиева во властных структурах Азербайджана на долгий срок вперед. Даже когда развалился Советский Союз и кончилась власть КПСС, когда Алиев вернулся в Баку после тяжелейшей болезни, ореол избранника судьбы, сильного и мудрого деятеля помог ему не только вернуть себе под руку Азербайджан, но и предотвратить гражданскую войну, снизить издержки военных неудач.

Однако вернемся к тому государственному приему в честь 60-летия образования Азербайджанской ССР и тосту Алиева, который находится в центре этого рассказа. Около одиннадцати часов ночи, когда речь хозяина пиршества все больше выходила на финишные обобщения, Соломенцев через офицера охраны пригласил меня подойти к нему, кое о чем посоветоваться. О предмете переживаний догадаться было нетрудно.

– Ты видишь, какую речь закатил Гейдар Алиевич, – шепнул в мою сторону Соломенцев, когда я сел на стул за его спиной, но в дальней от Алиева стороне. – Ау нас сколько заготовлено? Три страницы! С другой стороны, если так же обо всем говорить, так мы до утра не разойдемся.

Видимо, Соломенцев уже пришел к определенному выводу, но ему нужно было опереться еще на чье-нибудь мнение или поразмышлять вслух.

Для меня было очевидно, что соревноваться с Алиевым в красноречии и всеохватности тоста было бы бессмысленной затеей. В принципе, Соломенцев мог бы, конечно, и без бумажной шпаргалки произнести застольную речь. Однако импровизация в присутствии руководителей всех союзных республик, Москвы и Ленинграда, многих министров, военачальников несла бы немалый риск, поскольку кого-то можно было бы пропустить, что обернулось бы непременными пересудами. Да и вообще, каждый живет своей традицией, подстраиваться под чью-то манеру – гиблое дело. Такое мнение я и высказал на нашем своеобразном совете на «поле боя».

– Я тоже так думаю, – принял Соломенцев спасительную точку зрения. – С нашей стороны обо всем будет сказано – о партии, о руководстве, об Азербайджане, о дружбе республик. Только в общем плане. Это даже весомее, чем о каждом из этого по отдельности.

Так и было сделано. Речь Соломенцева никоим образом не соревновалась с выступлением Алиева. Резкий контраст по красочности и особенно продолжительности был воспринят, кажется, с признательностью уставшей публикой.

На следующий день речь Алиева заняла в газетах до двух с половиной полос. Это примерно 50 машинописных страниц. Подобного по продолжительности тоста мне больше услышать не пришлось.

Возможно, Шеварднадзе превзошел бы его на следовавшем за азербайджанским праздником, 60-летием Грузии. Мне тоже довелось быть на том торжестве. Нотолько там главным гостем был уже слегка поправившийся Брежнев.

Так же проходил торжественный ужин. Гостей пригласили в самое, может быть, живописное место Грузии – ресторан на поднимающейся над Тбилиси горе, той, что чуть повыше пантеона, где погребен Грибоедов.

…В ожидании приема я спустился к мемориалу. Всегда на этом месте комок подступает к горлу, как только взгляд находит слова Нины Чавчавадзе, безутешной вдовы поэта: «Зачем любовь моя пережила тебя?»

Вот уже более полутора веков эта краткая эпитафия передает боль страдающей души, никого не оставляя равнодушным к трагедии двух любящих сердец. Искренность не рассудочна, и гениальность – не ремесло…

Участие Брежнева в праздновании 60-летия Грузинской ССР максимально подняло политический уровень события. Теперь уже о нем должны были трубить все средства информации.

Вместе с тем немощь Генерального секретаря ЦК КПСС налагала на торжества свой болезненный отпечаток. Будто величественный павлин приготовился распустить свой праздничный убор, а какой-то скучный канцелярист склеил ему перья.

Неизвестно, какой протяженности приготовил свой тост Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. Скорее всего, он был готов пойти на побитие рекорда. Но только врачи жестко ограничили срок участия Брежнева в государственном приеме сорока минутами. В эти минуты должна была уложиться и речь самого Брежнева, и здравицы ансамбля в его адрес, и лихая пляска, и тост хозяина приема Шеварднадзе.

Слова были красивы, но им было тесно в отведенном пространстве. Было заметно потом, как сочувственно прощался с Шеварднадзе в аэропорту азербайджанский партийный руководитель Алиев.

Но было в этой сочувственности и некое торжество. Торжество тамады, сохранившего первенство в художественном соревновании. Хотя и за счет не зависящих от обоих обстоятельств.

В Азербайджане и Грузии в ту пору разворачивались стройки заводов и плотин, расширялись плантации цитрусовых, чая и винограда, шла добыча нефти и марганца, миллионы людей были заняты ежедневным нелегким трудом.

Но, может быть, в час досуга искренние ценители застолья из грузин и азербайджанцев раскрывали местные газеты с отчетами о торжествах, вчитывались в слова тостов и говорили между собой: «А наш-то лучше!».

ЕСЛИ РСФСР ВЫЙДЕТ ИЗ СССР, ЧТО ЖЕ ОСТАНЕТСЯ?

Когда в 1977 году принималась очередная советская конституция, в адрес конституционной комиссии поступила масса писем. Та часть из них, которая касалась России, была выделена в отдельный сборник, имевший гриф «Для служебного пользования».

Этот российский сборник был под расписку передан мне для изучения как руководителю рабочей группы по подготовке доклада председателя Совета министров РСФСР о проекте российской конституции.

Там было, конечно, много достойных внимания предложений. Но в памяти осталось письмо, которое прислал один харьковчанин, обеспокоенный судьбой единого советского государства.

Автор был категоричен. Выражая в принципе согласие с конституционным положением о праве союзных республик на добровольный выход из состава СССР, он вместе с тем требовал записать, что это право не распространяется на Российскую Федерацию.

«Если РСФСР выйдет из состава СССР, – рассуждал гражданин из Харькова, – что же тогда останется от Советского Союза? Ведь распадется вся страна, которая будет не в силах поддерживать связи между несколькими частями, разделенными российским пространством».

В 1977 году, когда в Москву поступило это письмо, и годом позже, когда принималась Конституция Российской Федерации, сама постановка вопроса о выходе РСФСР из СССР и обеспокоенность на сей счет казались абсурдными. К тому времени уже 65 лет существовал Союз Советских Республик, выйти из которого не пытались не только Россия, но и республики Прибалтики, чье пребывание в СССР было наименее обоснованным.

Однако не прошло и 15 лет, как кажущаяся нелепость оказалась пророческим предвидением. А ирония по поводу абсурда автора одного письма обернулась признанием господства политической слепоты, исключавшей возможность понять, что помпезный фасад в виде широковещательной конституции прикрывает не дворец социализма, а его руины.

ГЕМОРРОИ ТРУДА

На рубеже двух периодов нашей истории – застоя и перестройки – в состав высшего руководящего органа страны, Политбюро ЦК КПСС, входило до восьми трижды и дважды и еще пять-шесть просто Героев Социалистического Труда и Советского Союза. В первом руководстве страны, сформированном М.С. Горбачевым после XXVII съезда КПСС в 1986 году, в составе тридцати одного руководящего деятеля было пятнадцать единожды, дважды и трижды Героев. Число членов КПСС тогда достигало восемнадцати миллионов человек. А выступить в защиту своей партии оказалось некому. Все умели голосовать «за» или «против» в зависимости от того, чего хотело начальство. Но проявить ответственность за партию без начальственного слова мало кому оказалось по силам и по душе.

Причины превращения в прах могучей в прошлом силы исследовались и еще долго будут изучаться специалистами разных направлений. Будет найдено много обстоятельств. С моей же стороны хотелось бы обратить внимание только на одно: те, кто руководил страной, мало были пригодны к решению стоявших перед ними задач при Брежневе, и ненамного лучше они были при Горбачеве.

Страной правила не политическая организация многомиллионной компартии, а конгрегация аппаратчиков, умевшая приспособиться к самым неожиданным обстоятельствам, но потерявшая способность к самостоятельным действиям. Это была партия приспособленцев внутри партии энтузиастов, партия номенклатуры внутри массового объединения – две разных, противоположных друг другу организации. Право так судить дает мне понимание и собственной принадлежности к сформированному партийным руководством путем тщательной селекции слою партийной номенклатуры.

Такая «химера», где голова не соответствует телу, не могла существовать вечно. Она была облечена, хотя могла продержаться еще какое-то время. Оказавшиеся у власти «геморрои труда» ускорили ее гибель, ибо трансформировать политическую систему они оказались не в силах, так же, как не способны были преобразиться сами.