Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Практически Яковлев убрал первый абзац и преобразил второй. Но вместо ранее подготовленной констатации важности сказать правду о прошлом теперь текст предстал призывом быть честными перед лицом истории. Казалось бы, как просто! Но в этом-то и заключается авторский взгляд на политическое событие. А все остальное – выводы специалистов, которые не поддаются улучшению, ибо в них просто отражена свершившаяся реальность.

Текст Яковлева обычно мало имел общего с абстрактными конструкциями текста, выходившими из-под пера Медведева. В нем достаточно ярко представлены факты, но без перегрузки сведениями информационного порядка.

Что касается фактологического ряда в текстах Медведева, то он часто имел характер некоего приложения. Шли одна за другой теоретические конструкции, а потом автор как бы делал некоторую скидку на безусловно низкий, с его точки зрения, уровень читателя и на потребу ему приводил какую-то сумму примеров. Это видно бывало при подготовке докладов самого Медведева. Где-то к концу работы он спохватывался, понимая, что абстрактные конструкции требуют иллюстративного пояснения, и говорил: «А теперь дадим одну страницу того, что было, и для привлечения интереса аудитории – страницу или полторы того, что будет. Прямо возьмем это из прошлого календаря событий и плана на будущее».

Стоит оговориться, что в данном случае речь идет не о выступлениях на текущих рабочих совещаниях, а о том, что можно было бы назвать именно докладом, речью.

Если же проанализировать отношение обоих в ту пору секретарей ЦК – Медведева и Яковлева – к передаче рабочей информации вниз, в недра коллективов, которыми они руководили, в данном случае отделов, то здесь нельзя не признать в высшей степени плодотворную манеру Медведева максимально делиться сведениями, по крайней мере, с ближайшими подчиненными и сослуживцами.

Существует точка зрения, что тот, кто владеет информацией, тот и хозяин положения. Наиболее близорукие руководители в этой связи вообще ничего не рассказывают подчиненным из того, что они узнали от своих начальников. Другие выдают крохотными дозами сведения, опасаясь, как бы подчиненные не выровнялись с ними в знаниях. Глупость обоих подходов не требует пояснений.

Есть и еще одна манера, когда руководитель просто не считает то, что он узнал от стоящих над ним, достойным запоминания, а тем более систематизированного изложения. Вот такой подход, пожалуй, проявлял Яковлев.

Ну, а Медведев – в полную противоположность – максимально полно передавал вниз информацию, которую сам получал от заседаний наверху, то есть от Политбюро или Секретариата ЦК КПСС. Это позволяло каждому отчетливо представлять место своих задач в общей системе действий, которыми живет в данный момент весь аппарат Центрального Комитета.

Что же касается интеллектуальных ценностей, идущих снизу, то здесь подходы Яковлева и Медведева менялись. Медведева интересовали только те сведения, которые нужны были для встраивания в сложившуюся у него схему или для создаваемого им логического ряда.

Яковлева же больше интересовали не сведения, даже если они формируют какую-то геометрическую фигуру – линию, дугу, треугольник. Его привлекали прежде всего идеи, возможности поворота политической ситуации с учетом ретроспективы или исторической логики.

От этого у обоих было в равной степени потребитель-ское отношение к подчиненным с точки зрения интеллектуальной эксплуатации, но этот потребительский подход имел принципиальные отличия в чисто человеческом плане.

Два конкретных примера. Первый связан со мной. За время работы Медведева секретарем ЦК по социалистическим странам у нас сложились, после первых дней недоверия, хорошие отношения. Принимал их Медведев или нет, но практически ко всем заседаниям политбюро и секретариата я, где в одиночку, а где и в содружестве с коллегами, готовил соображения буквально по всем пунктам повестки дня, кроме экономических (не хозяйственных, а чисто экономических) вопросов, по которым Медведев не терпел чужих точек зрения.

Как и прежде с Русаковым, участвовал я с Медведевым в работе заседаний стран Варшавского договора, совещаний секретарей ЦК, подготовке материалов, направлявшихся из нашего отдела в политбюро и секретариат ЦК. Словом, работа строилась по максимальной загруженности и на таком же доверии.

Более того, когда в отделе появилось вакантное место заместителя заведующего, Медведев написал записку в секретариат ЦК с предложением моей кандидатуры на это место. Как всегда, аппарат не держит внутренних тайн, о записке стало известно кое-кому из старших коллег, и, например, первый заместитель Медведева Рахма-нин, а также заместитель заведующего Шахназаров не замедлили позвонить мне и сказать, что каждый из них со своей стороны давно поддерживал такое назначение. В чем я и не сомневался.

Не вина Медведева, что когда он пришел к Горбачеву с этим предложением, тот ему назвал встречную другую кандидатуру. Другим кандидатом оказался мой хороший товарищ, прекрасный специалист, человек, фамилию которого надо бы писать только большими буквами. Это назначение не испортило наши с ним отношения.

Но как ни странно, сложившаяся ситуация тенью легла на отношение Медведева ко мне. Как сторонник быстрых действий и незамедлительных высказываний в чужой адрес, Медведев сразу же, как пришел от Горбачева, пригласил меня через секретаря зайти к нему. В кабинете тихо сидел, не проронив ни слова, Шахназаров. Медведев сказал, как обычно, в безлично отвлеченных выражениях: «Было предложение назначить вас заместителем заведующего отделом. Но сейчас ситуация изменилась. Видимо, будет другое решение».

С моей стороны оставалось только поблагодарить за доброе намерение и пожелать успехов тому, кого назначат. Можно было бы на этом и разойтись. Но Медведев решил поставить не точку, а какой-то другой знак препинания:

– Это не означает вашего ухода с работы. Вы можете остаться.

Естественной с моей стороны была признательность и за это соображение. Хотя в нем явственно проступал какой-то предостерегающий намек. И был он отражением того, что если чья-то кандидатура отодвинута генеральным секретарем, мнение которого было истиной в последней инстанции для Медведева, то, стало быть, она не представляла больше перспективы. А раз так, то зачем этот человек нужен? У нас незаменимых людей нет (кроме, разумеется, тех, кто так считает).

Примерно через год Горбачев сделал Медведева секретарем ЦК по идеологии. Это наконец-то давало повод секретарю ЦК расстаться со мной как со своим помощником при самых безоблачных, но, видимо, уже отработавших свой ресурс отношениях. Повод был избран, как казалось Медведеву, благовидный: «Вы же сложившийся международник. Что же я буду вас тащить в идеологическую сферу?»

Медведев предложил мне подумать об отъезде за границу «куда-нибудь послом», сославшись на свое взаимопонимание с министром иностранных дел Шеварднадзе. Отъезд из Москвы меня не устраивал, и мы условились, что я перейду в международный отдел на должность консультанта, которую оставил более 15 лет назад. Но до того, как Медведев найдет достойную замену, он попросил меня еще поработать с ним.

Месяца через два в деловом тоне Медведев задал вопрос: «Как вы думаете, Мушкатеров подойдет на ваше место? Если вы поддерживаете, то напишите, пожалуйста, записку в ЦК и проект постановления насчет такой рокировки».

Естественно, у меня не было возражений. Юра Мушкатеров работал в том же отделе социалистических стран, свободно плавал в океане международных проблем, великолепно владел пером. Однако обращение Медведева выглядело более чем странным. Свою полную завершенность получила предельная форма феодальных отношений (вот когда сказалась она, крепостническая Ярославщи-на). Принятое вскоре решение ЦК о назначении моего преемника принесли мне, как помощнику, для последующего ознакомления секретаря ЦК. У нас состоялся последний разговор, и я выразил просьбу создать моему коллеге благоприятный рабочий режим. Только тогда я напомнил Медведеву о перенесенном Мушка-теровым тяжелом заболевании, не допускавшем больших перегрузок. К сожалению, боюсь, что натура схоласта и в данном случае исключала у Медведева проявления человечности.

Когда мы встретились через какое-то время у свежевырытой могилы и комья мерзлой земли ударились о крышку гроба, мне было совестно, что не убедил покупателя интеллектуального труда в простой истине: больше думать о человеке, работающем рядом.

Ну, а теперь настала очередь представить другой факт. Не столь печальный.

Среди людей, которые стали находкой в отделе соц-стран, когда его возглавил Медведев, одна из наиболее колоритных фигур – А.С. Ципко. Это такой сложный продукт советской эпохи, что одним словом его охарактеризовать нельзя.

Первый раз мне о Ципко говорил директор Института экономики мировой системы социализма академик Богомолов по вполне конкретному обстоятельству. В идеологических отделах ЦК КПСС с участием лидеров догматического крыла – Косолапова, Трапезникова, кажется, Голикова – развертывалась в краткий период пребывания у власти Черненко подлинная травля наиболее раскованных представителей общественных наук демократической направленности. Под ударом, в частности, оказывались два ведущих сотрудника института Бутенко и Ципко.

Отделы пропаганды и науки ставили целью в качестве показательной меры запретить этим и другим левым авторам публикацию материалов в академической печати, а также лишить их возможности заниматься преподавательской деятельностью. Это было еще в то время, когда отдел социалистических стран возглавлял Русаков, а секретарем ЦК по идеологии был Зимянин.

Сказать, что Русаков был защитником либералов, было бы не просто преувеличением, но прямой противоположностью истине. Он был недоверчивым противником любой новизны. И Косолапов был ему духовно ближе Богомолова со всей его командой. Но… Русаков сложился как руководитель, не допускавший вторжений в свою епархию. Еще с тех пор, как Сталин назначил его министром рыбного хозяйства, Русаков твердо знал, что никто из находящихся на его уровне, а тем более нижестоящих, не смел касаться порученного ему дела и работающих с ним людей.

Когда задевались его прерогативы как руководителя, Русаков проявлял невиданную изощренность действий, изобретательность и настойчивость, чтобы все встало на свои места. Это его качество было известно мне хорошо. И к нему пришлось прибегнуть в оказании поддержки Бутенко, с которым мы были немного знакомы, и Ципко, которого я совсем не знал, но читал его статьи, упомянутые в разговоре Богомоловым.

Собрав публикации того и другого, я обратился к Русакову с раздумьем, как оградить проблематику социалистических стран от вмешательства тех, кто смотрит на мир только через призму наших внутренних интересов.

Здесь, конечно, была неизбежная хитрость. Дело в том, что споры по нашим внутренним делам очень часто велись наподобие эзопова языка. То есть вместо критики наших порядков тот же самый Бутенко восхвалял, допустим, реформы в странах Восточной Европы. Научившаяся понимать подтекст интеллигенция сразу же улавливала, что Бутенко мажет дегтем советский консерватизм. В то же время Косолапов, выступая против Бутенко, меньше всего думал защищать венгерских или чехословацких консерваторов. Он тем самым ограждал наше застойное существование от сопоставлений с Восточной Европой, которые были не в пользу СССР. Однако на поверхности это могло выглядеть и как попытка «внутренние» Косолапова учинить разнос «международнику» Бутенко.

Русаков, думаю, видел, что мое адвокатство шито белыми нитками. Но честь своего мундира он умел ценить.

Еще до разговора с ним я позвонил своему коллеге ВТ. Шемятенкову, помощнику секретаря по идеологии Зимянина, он сам с большим опасением относился к активности ревнителей консерватизма. Посоветовался с ним, какой способ действий был бы наиболее подходящим, учитывая, что как академические издания, так и преподавательская работа входили в сферу курирования отнюдь не Русакова, а Зимянина. По мнению Шемятен-кова, лучше всего, если бы Русаков поговорил с Зимяниным, а он со своей стороны подготовит должную поддержку такому разговору.

Так и было все проведено. Русаков очень решительно поговорил с Зимяниным и попросил оградить «его людей» от неправомерных выпадов. Зимянин запросил у своего помощника Шемятенкова справочные материалы на этот счет. Тот представил их в нужном преломлении. В результате сначала была ограждена деятельность Бутенко. А затем в аналогичном плане строилась и зашита интересов Ципко.

И вот при переходе к перестройке новый секретарь ЦК по социалистическим странам Медведев по рекомендации Богомолова принял к себе в отдел консультантом Александра Сергеевича Ципко.

Первый раз мне в работе довелось с ним столкнуться при подготовке крупного, можно сказать, эпохального (по масштабам партийного аппарата) доклада Медведева о состоянии общественной науки и осмыслении проблем социалистических стран.

Подготовка доклада состояла из трех фаз. На первой фрагменты готовили отдельные специалисты, в основном из числа консультантов. На второй два человека – ставший к тому времени заместителем заведующего отделом Г.С. Остроумов и я – соединяли эти разрозненные куски, делали их стилистически, пропорционально и в смысловом плане совместимыми. На третьей фазе сам докладчик проходил весь текст, перекраивая его, передик-товывая, переосмысливая по своему разумению.

В подходах Остроумова и моем было много общего, поэтому нам незачем было бы сидеть рядом. Мы работали каждый в своей комнате, потом состыковывали отдельные части.

Вдруг ко мне вне зависимости от этой стыковочной работы входит Остроумов с видом полной растерянности, возмущения и изумления на лице одновременно.

– Может быть, я выжил из ума, – начинает он свою речь, – ты мне скажи, если я ошибаюсь. Мы как договорились о подготовке фрагментов? Каждый приносит до четырех страниц текста. Так? А посмотри, что Ципко сделал.

Беру из рук Остроумова текст. Матерь Божия! Двадцать страниц напечатано. Еще двенадцать страниц написано от руки. И ко всему приписка: это первая часть. А сколько будет частей, остается неизвестным.

– Такой материал править нельзя, – категорично заявил Остроумов, – я с ним работать отказываюсь. Лучше сам напишу заново эти четыре страницы. И то будет легче, чем прочитать эту рукопись.

К этому моменту у меня образовался резерв времени, я закончил свою часть работы над текстами, и у меня было большое желание почитать произведения Ципко в подлиннике, вот в таком сыром виде, без элементарной обработки даже автором. Поэтому я утешил Остроумова тем, что снял с него бремя работы с текстом необузданного в авторском порыве исследователя.

Конечно, я быстро понял, что принял на себя решение задачи, которое предполагает достаточный запас нервной энергии, физических сил и здравого смысла. Самая элементарная редакторская работа требует по крайней мере двойного прочтения текста. Первый раз он оценивается в целом. Второй раз идет работа над конкретным содержанием.

К сожалению, такой роскоши я себе позволить не мог. Тем более что из тридцати двух страниц надо было сделать четыре. Поэтому пришлось снимать все, без чего можно обойтись, при единственной проходке текста, и оставлять только то, что представляло действительную ценность.

Не скажу, сколько времени потребовала эта работа. На некоторых страницах к существу заданной темы относилась одна фраза. Среди океана банальностей, ненужных описаний, вводных положений, в мусоре псевдонаучной лексики вдруг встречались выводы, заключения, которые могут составить ценность капитального труда. Отдельные мысли, освобожденные от шелухи лишних слов, представлялись бриллиантами философского осмысления политической жизни, социальных процессов.

В результате из всего многословия было вычленено четыре страницы прекрасного текста. Не помню, в какой степени Медведев перевел их на свой, менее человеческий язык, но в свое сочинение он ввел, по крайней мере, идейную часть отработанного на него текста глубоко мыслящего автора.

К числу личных качеств Ципко относится редкое несоответствие его облика и его письма, его системы мышления и его манеры поведения, наконец, различных слагаемых жизненного пути.

Уроженец Херсонской области, увалень, сохранивший внешне все черты малороссийского крестьянина, он вобрал вместе с тем в себя системы множества философских школ, знания от глубин истории до наимоднейших мировоззренческих концепций.

Комсомольский работник из генерации приспособленцев с перебитыми хребтами и вместе с тем воспитанник польского научного учреждения, пропитанного духом фронды и ненависти к советской косности, он являет собой как бы двух разных людей. Когда говорит, это – один, когда пишет – совсем другой.

Когда говорит и если видит перед собой высокопоставленную особу, то в нем оживают глубоко засевшие бациллы верноподданничества. С губ срываются комплименты, в глазах – елей. Даже огрузневшая фигура приобретает неожиданную гибкость в тех сочленениях, которые позволяют изобразить поклон.

Когда же он оказывается наедине с пачкой чистых листов бумаги, то свободно мыслящий дух, не стесненный никакими условностями, изливается потоком идей, устремленных только к видимому внутренним взором идеалу.

Случается так в наш электронный век, что расширившаяся возможность визуального общения снижает ценность зрительного образа автора, письменными трудами которого дорожишь. К сожалению, мне кажется, что это в какой-то степени относится и к Александру Сергеевичу Ципко.

Секретарь ЦК КПСС Яковлев сразу же оценил, сколь большие возможности открывает включение в штат работников аппарата ЦК партии консультанта отдела по социалистическим странам доктора философии Ципко.

Когда отделом заведовал Медведев, Яковлев давал Ципко не то чтобы задания (для этого он должен был бы обращаться к Медведеву), а личные просьбы – помозговать над той или другой темой. Ципко охотно их выполнял, с определенной щедростью явно обогащая чьи-то другие труды, причем не только труды секретаря ЦК Яковлева, но итого, для кого Яковлев сам составлял речи, то есть Горбачева. Позже Ципко объяснял это тем, что хотел как можно шире распространить свои взгляды. Но тогда это имело и другой смысл – заручиться поддержкой одного из самых влиятельных людей в ЦК КПСС. Далее увидим, что этот расчет пригодился.

В конце 1988 года все международные подразделения ЦК КПСС (а это были два политических отдела и один кадровый) слили в один международный отдел. Сокращению подлежали две трети сотрудников. Фалин как заведующий отделом полностью ушел от этой задачи, переложив ее на двух своих первых заместителей. Ими в то время были очень авторитетные и опытные международники с высокоразвитыми человеческими качествами К.Н. Брутенц и Р.П. Федоров.

Понятно, что те, на кого Фалин возложил задачу оставить из трех одного, бились в тисках тяжелых противоречий. Каким должен быть выбор? Можно ли сбрасывать со счетов разные возможности трудоустройства кандидатов на увольнение? Как быть с теми, кто близок к пенсии? Или наоборот, только начал трудовой путь? У кого и как обстоят дела с жильем, со здоровьем? У кого и какие иждивенцы? И эти вопросы должны были учитываться при равных условиях профессиональной необходимости, знаний, связей за рубежом и прочим. Не позавидуешь тем, кого могут уволить, и не хотелось бы оказаться в шкуре людей, которые должны решать чужую судьбу.

Эта присказка имеет прямое отношение к рассказу о Ципко применительно к первоначально взятой теме отношения двух секретарей ЦК – Медведева и Яковлева – к тому, что потом стали бюрократически называть человеческим фактором.

Хмурым декабрьским днем мы встретились с Ципко на Старой площади, как раз посредине между подъездом № 3, где работал он, и подъездом № 1а, где было мое временное местопребывание.

– Что такой хмурый, Александр Сергеевич? – вместо приветствия спросил я его, удивившись подавленному виду этого с налитыми щеками крепыша.

– Да вот, иду, соображаю, как быть дальше. Вызвал вчера Рафаэль Петрович (имеется в виду заместитель Фалина – Федоров). Говорит: «Вы нам, конечно, подходите по рабочим качествам. Но есть другие обстоятельства. Вы можете опять вернуться в институт, там готовы принять. В отделе же есть и такие, кого трудно приспособить в других местах».

Сказал горемычному Ципко, что некоторый резон в рассуждениях Федорова есть. Однако, на мой взгляд, рабочие качества Ципко выходят из общего ряда и лучше было бы ориентироваться на это. Спросил, разговаривал ли он с Медведевым, который и приглашал его на работу.

Оказалось, что с Медведевым был разговор, но не прямой. На прямую встречу у секретаря ЦК времени не хватило. Разговор проходил через комсомольского коллегу Ципко, принятого Медведевым к себе помощником по общественным наукам, И.П. Смирнова. Через эти вторые руки Медведев и передал, что теперь он сам к международному отделу никак не касается и может помочь лишь с трудоустройством где-нибудь в системе научных учреждений.

– Ну, и что же будете дальше делать? – задал я очередной вопрос.

– Иду сейчас к Яковлеву. Неделю назад он поручил написать ему текст, страниц на пятнадцать. Я сделал. Отдам, а заодно спрошу. Может быть, он чего-нибудь посоветует.

Придя к себе на работу, я, естественно, сразу же позвонил Федорову, с которым у нас были прекрасные отношения, и сказал, что «такие «ципки» на улице не валяются». Он подтвердил все мои соображения о высоких качествах нашего коллеги. Но при этом почти взмолился: «И меня тоже прошу понять. Из четырехсот пятидесяти человек должно уйти триста. На мою долю падает сто пятьдесят убийственных разговоров. Разве я сам не сталкивался с поиском работы? И о Ципко скажу: конечно, согласен, что надо сохранить. Но не вижу пути. Хотя и не перестану думать».

Это называется – обменялись мнениями. Только, скорее всего, он остался при своем. Едва ли мой разговор мог возыметь действие.

С Ципко вновь мы встретились буквально через неполные сутки и почти на том же месте. Вид его был более жизнерадостным, а глаза выражали уверенность в завтрашнем дне. У меня мелькнула надежда, не помог ли мой разговор с Федоровым. Но, увы, рассказ Ципко развеял эти иллюзии. Зато порадовал другой неожиданной информацией.

– Я пришел к Александру Николаевичу, – уважительно назвал Ципко по имени-отчеству вчерашнего собеседника, секретаря ЦК Яковлева, – так и так, говорю, принес задание. Надо бы над ним еще поработать, хотя бы недельку. Да видно, не удастся. Александр Николаевич удивился: «Почему же это не удастся?» – «Да вот, Рафаэль Петрович говорит, что мне надо в науку возвращаться, а здесь, в ЦК КПСС, сокращение идет».

Рассказ Ципко начинал интриговать.

– Ну и как же, – спрашиваю, – Яковлев прореагировал на такое осложнение с доработкой его текста?

– Хорош, – привел Ципко слова Яковлева, – ваш Рафаэль Петрович. Ну, ему, должно быть, видно, как надо действовать. Я его решения отменить не могу. Только вы, – говорит мне Александр Николаевич, – передайте Рафаэлю Петровичу, что я даю вам задание доработать этот текст, а затем продумать новый раздел, на все срок – месяц. Пусть ваш начальник, – не без ехидства закончил Ципко пересказ слов Яковлева, – и подумает, как выходить из положения.

Наверное, не мне одному Ципко живописал слагаемые встречи с Яковлевым, говорил, как он в точности донес слова секретаря ЦК до руководителей международного отдела.

Ципко еще оставался в аппарате ЦК КПСС по крайней мере до тех пор, пока оставался там и Яковлев. Ушли они почти в одно время, когда на горизонте замаячил призрак гибели режима. А потом оказались вместе в том фонде, который создал Горбачев.

Не могу сказать, какая часть страниц в книгах Яковлева и Горбачева тех лет написана Ципко. Возможно, там даже вообще нет ни одного его цельного текста. Но думаю, что мысли, соображения, переклички прошлого с настоящим, моделирование общественных течений должны были перекочевать из рабочих вариантов Ципко в сочинения Яковлева, а оттуда или параллельно – в труды Горбачева.

Впрочем, это само собой разумеется. Ведь труд, а то и рабочую силу сочинителей покупают. И продают. Думаю, что великий поэт говорил совсем неоднозначно и со многими смыслами: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Хотя говорят, что автор интеллектуальных ценностей никогда не теряет права собственности на них. Только это право нигде не записано.

Теперь хотелось бы рассмотреть несколько вопросов, весьма любопытных с точки зрения сравнительного анализа.

Почему из двух одинаково шедших рядом с Горбачевым творцов перестройки Яковлев остался на политической сцене, а Медведев едва различим в общественной памяти?

Почему при описании тем и другим хода перестройки книги одного выходили повторными тиражами, а произведения другого стали достоянием узкого круга специалистов?

Почему при работе Яковлева и Медведева плечом к плечу с Горбачевым один из них воспринимался как провозвестник обновления, а другой как консервативный аппаратчик?

Справедливо это или нет? И какую роль здесь сыграли субъективные обстоятельства? Или в том сказались объективные закономерности? Слепой случай или рука судьбы?

И есть ли возможность влиять на складывающуюся таким образом ситуацию?

Когда пишу эти заметки, на память приходят кадры веселой отечественной кинокартины «Мимино». Герой, которого играл светлой памяти Фрунзик Мкртчян, говорил, обращаясь к товарищу по своим злоключениям: «Я тебе что-то такое важное скажу. Только ты не обижайся!»

Разговор о людях всегда грозит задеть чье-то самолюбие.

Одни говорят: «Зачем сказал?» Другим кажется, что мало и не то сказал. Так и о себе я небезучастно встречаю высказывания со стороны.

Вместе с тем все мы, совокупность людей, – общество. И каждый в какой-то степени повторяет черты некоторых других. Совершенно неповторимые уникумы – только психи или гении, то есть люди с большущими отклонениями от нормы.

Если же рассматривать наши качества, достоинства и недостатки или проявления того или иного типа, то анализ отдельных личностей поможет кому-то увидеть свои качества чужими глазами. Может быть, кто-то что-то подправит, а другой разовьет еще дальше свои сильные стороны.

В общем от психологического и поведенческого препарирования людей, находящихся на виду общества, может быть и общественная польза.

Так что я скажу что-то важное. Только пусть на меня не обижаются!

Различие темпераментов, пристрастие к тому, что может составлять теневую сторону натуры, особенности физических данных и способностей, разницу возраста и биографий, все это оставляем в стороне. Не из-за того, что они не существенны вообще. Ибо несущественных слагаемых человеческой натуры не бывает. Оставляем в стороне по той простой причине, что не эти обстоятельства составляют предмет анализа. Не как стали, а скорее, какими были – таков перед нами предельно собранный вопрос.

Став с XXVII съезда КПСС, то есть с марта 1986 года секретарями ЦК, Медведев и Яковлев вошли в руководство партии. Вместе с тем они еще плотнее придвинулись к Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву как авторы текстов его выступлений принципиального характера.

Более того, они стали не только участвовать в обмоз-говывании и формулировании идей перестройки, но и получили возможность их интерпретации, основываясь на максимально приближенном к самому Горбачеву понимании предмета.

Причем в силу академических мантий, хоть и разной степени, которыми были выделены из общества академик Яковлев и член-корреспондент Медведев, они располагали полной свободой самовыражения в средствах массовой информации. Каждое издание сочло бы за честь публикацию именитого автора. Да и они оба имели большой багаж публикаций – книги, статьи, а наряду с этим – учебники, циклы лекций. Авторы такого рода не бегают по редакциям в поисках заказа, а сами делают выбор, с каким предложением согласиться, а с каким и повременить.

На этом не первичном, а вторичном для политических деятелей крупного калибра участке приложения сил сразу же обозначились два разных подхода. Яковлев стал выступать с фундаментальными статьями общего мировоззренческого плана. Они вначале были далеки оттого уровня первооткрытий, которым запомнилась широкой общественности его статья об интеллигенции в «Литературной газете» двадцатипятилетней давности. Тем не менее, каждая публикация Яковлева прибавляла понимания той новизны, которую сулило горбачевское руководство.

В дальнейшем мне пришлось иметь более тесное общение с текстами Яковлева. Когда Горбачев «развел» его с Лигачевым и официально вывел обоих из числа ответственных за идеологическую работу, когда Яковлев стал считаться секретарем по международным вопросам, он приспособил к своим издательским заботам аппарат Международного отдела ЦК КПСС.

По договоренности с Фалиным вариант за вариантом присылал Яковлев переработанные тексты статей, которые собирались в книги. В секретариате Яковлева эти работы проходили через руки его помощника Косолапова (не идеолога с консервативными взглядами, которого звали Ричард, а Николая, политолога иного склада мысли). В международном отделе – через мои.

Собственно говоря, моей-то работы никакой не было за исключением того, чтобы передавать текст в технические службы, где его перепечатывали, считывали, исправляли, размножали. После этого он возвращался, через того же Косолапова, автору. Естественно, в этой трансмиссии волей или неволей надо было отследить, правильно ли проведена работа. Поэтому я смотрел только на выправленные места и отмечал их характерные особенности.

Яковлев не перелопачивал свои тексты. Он их лишь актуализировал или обострял отдельные формулировки, от чего они приобретали злободневность. И это никогда не были работы, рассчитанные на так называемые научные круги. Нет. Все они адресовались самому широкому читательскому активу, людям, далеким профессионально от политики, но все более и более включавшимся в водоворот политических страстей конца 80-х годов.

Совсем иной была направленность публикаций Медведева. Мои первые контакты с ним по публикационным делам были прямо-таки шокирующими. Медведев передал мне пухлую папку и сказал:

– Это верстка находящейся на выходе моей работы. Посмотрите.

Ясно, что это было в деликатной форме высказанное поручение не просто посмотреть, а прочитать, потом высказать какие-либо соображения, из чего Медведев, видимо, хотел сделать вывод, каким бы образом можно было приспособить своего помощника к его издательским делам.