Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

СПИЧРАЙТЕРЫ ПО-СОВЕТСКИ

Для обслуживания руководителей КПСС по части подготовки для них текстов речей, докладов, статей, памяток нужен был соответствующий мощный аппарат. И он стал формироваться.

Основные «писательские» функции возлагались на высокооплачиваемую категорию партийных работников, именовавшихся консультантами в отделах ЦК КПСС.

Первоначально, еще при Хрущеве, были две группы консультантов. В международном отделе ЦК ее возглавлял прожженный аппаратчик, тонкого, изворотливого ума человек, мудрец с высочайшей культурой под сермяжной оболочкой Е.И. Кусков. Он в семидесятых годах кончил печально, каки некоторые другие участники международных партийных связей, оказавшись в силках коньячного искушения.

После вычленения из международного отдела еще одного – отдела по связям с компартиями соцстран, там также была создана группа консультантов, которую возглавил молодой талантливый и амбициозный аналитик Ф.М. Бурлацкий. В 1965 году он ушел, наполовину по подсказке сверху, на престижную и весьма самостоятельную должность политического обозревателя «Правды».

На место Бурлацкого с должности консультанта был передвинут Арбатов, политик и стратег, обладавший великим даром сделать ясной любую запутанную ситуацию, увидеть выход в беспроглядной тьме и внушить любому руководителю, что именно он сам и нашел решение проблемы, которая была неприступной крепостью для всех других.

Кстати сказать, на освободившееся после повышения Арбатова место консультанта заведующий отделом и секретарь ЦК Андропов, с подачи Г.Х. Шахназарова, принял меня летом 1965 года.

Вскоре в нашем отделе одной консультантской группы оказалось мало. От прежней отпочковалась еще одна – экономическая. Ее возглавил О.Т. Богомолов, будущий академик и корифей теории социалистической экономической интеграции, один из немногих сумевший быть авторитетным как в СССР, так и в других странах, как при Брежневе, так и при Горбачеве и даже при Ельцине. Это уже свидетельство его недюжинной интеллектуальной силы.

Наряду с международными отделами и также еще с хрущевских времен существовала группа консультантов в идеологическом управлении. При Брежневе управление было разбито на три отдела – пропаганды, науки и культуры.

Группа консультантов была в отделе пропаганды. Ее возглавлял В.В. Кортунов, позже ставший помощником Председателя Президиума Верховного Совета СССР и, к сожалению, рано ушедший из жизни из-за гнета рабочих перегрузок. В его группу входили такие выдающиеся личности, ставшие позже академиками, как В.Г. Афанасьев, впоследствии главный редактор «Правды», Г.Л. Смирнов, в дальнейшем – директор Института марксизма-ленинизма, А.Н. Яковлев, доросший до положения члена политбюро, секретаря ЦК КПСС, бывший опорой Горбачева в политике социалистической перестройки и прославлявший в конце концов Ельцина как спасителя отечества от тирании коммунистов.

В эту группу в разное время входили и такие яркие фигуры, отражавшие противоположные взгляды, как Н.Б. Беккенин, Л.А. Вознесенский, А.С. Грачев, А.А. Искендеров, Р.И. Косолатов, Л.А. Оников, В.А. Печенев. Каждый из них участвовал в подготовке не одного десятка чужих речей и докладов. Кое-кто и при сломе эпох продолжил помогать ораторам говорить убедительные речи. Причем одни – деятелям правящего режима, другие – оппозиции. Профессионализм не падает в цене.

Однако вернемся к тому, как формировался «речевой аппарат» ЦК КПСС. Названных консультантских групп при большом спросе на тексты стало явно не хватать. Поэтому в начале 70-х годов были созданы небольшие группы, подчас всего два-три человека, в отделах науки, культуры, загранкадров, а затем даже и в таких, как оргпартработы, оборонной промышленности, сельского хозяйства и так далее.

Каждый секретарь ЦК, занимавшийся той или иной отраслью, хотел иметь под рукой хотя бы небольшое число людей, способных, с одной стороны, со знанием своей специфики, а с другой – в подходящей литературной обработке подготовить текст речи, обращения или предназначенного для публикации решения.

Наряду с этим каждый политический деятель, входивший в состав руководства страны, имел свой секретариат, в котором состояли в штате один-два помощника, владевших навыками работы с текстами.

В секретариате председателя правительства Союза А.Н. Косыгина такими специалистами были его помощники Б.Т. Бацанов, В.В. Фирсов, прекрасно разбиравшиеся в вопросах внешней и внутренней политики.

Хорошо подготовленные люди пера работали с первыми заместителями председателя правительства, с министром обороны, председателем КГБ, не говоря уж о министре иностранных дел.

Свои авторы речей работали при председателе Совета министров Российской Федерации, первых секретарях МК КПСС, Ленинградского обкома, при руководителях компартий союзных республик и так далее.

К сожалению, это не преувеличение. Правда, те, кто сочинял тексты публичных выступлений своих работодателей, попутно еще выполняли массу других обязанностей, соответствующих любому аппарату власти.

Для характеристики такой структуры Арбатов прибегал к известному определению: каждый Пуришкевич хочет иметь при себе ученого еврея. Понятно, что в советских условиях для включения в «ученые евреи» требовалась принадлежность не к числу «обрезанных», а к категории грамотных и лояльных власти людей, добровольно согласившихся выступать под псевдонимами своих работодателей.

«ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ПРЕМЬЕР…»

При самой высокой квалификации аппарата помощников и консультантов для подготовки выступлений нельзя было обойтись без привлечения квалифицированных специалистов, прежде всего из научных учреждений. Приведу пример на этот счет.

Как – то в 1966 году, когда я работал в группе консультантов отдела соцстран ЦК, мне поручили принять участие в подготовке выступления Косыгина перед выпускниками Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы.

В секретариате Косыгина, у его помощника Фирсова я встретился со своим коллегой по Институту востоковедения, к тому времени ведущим научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений Г.И. Мирским, который был привлечен к написанию той речи как специалист по развивающимся странам.

С Георгием Ильичом еще с той поры, когда он был Юрой Мирским, меня соединяли симпатия и уважение к нему как талантливому старшему товарищу, чему не могли помешать наши сходные чувства к одной красавице, которая не стала его и не была моей доеной. Но этой темы мы никогда не касались, и сейчас разговор о другом.

Научная работа, как я понимаю, воспитывает в людях в большей степени ощущение хозяина результатов своего труда. Работа же в партийном или государственном аппарате формирует чувство отчуждения от тебя того, что ты сделал. Подписанная автором статья или выпущенная им книга остается его произведением до гробовой доски. Написанный же аппаратчиком материал становится чужим сразу же, как он попадает в чьи-то руки. Труд одного персонифицирован, труд другого обезличен. Поэтому и на результаты труда каждый из них смотрит с разной степенью критичности.

Не помню, как мы поделили проект выступления Косыгина, но к концу дня он был готов. «Если бы я был премьер, – сказал Мирский, – я бы выступил именно с такой речью».

Принимая от нас проект, Юрий Васильевич Фирсов, с которым мы также учились в стенах одного института, не замедлил сказать: «Наверное, поэтому ты и не премьер».

Наш проект кто-то в дальнейшем подверг весьма основательной переработке. Сравнивая потом опубликованный в «Известиях» текст с оставшейся у меня копией, я вынужден был отметить, что исчезли все положения, которые могли отличать это выступление Косыгина от всех его предыдущих. Хотя все, что касалось специфики отношений СССР с развивающимся миром, осталось. Косыгин не мог стать таким премьер-министром, каким хотел бы видеть себя Мирский. Но мысли Мирского были поставлены на службу Косыгину.

Посылка «если бы я был премьером, то говорил бы так» оказалась в корне ложной. Определяющим должен быть иной подход: «если премьер – Косыгин, он может говорить так». Не себя поставить на место Косыгина, а самому влезть в его шкуру, если позволить себе такой вульгаризм речи, увидеть мир его глазами, так, пожалуй, будет правильнее при работе в таком непростом литературном жанре, как чужая политическая речь.

ЕДИН ВО МНОГИХ ЛИЦАХ

Способность к перевоплощению в состоянии проявить только профессионал в любом виде творчества, одним из которых является и написание текстов чужих выступлений.

Некоторые достигают огромных высот исполнительского разнообразия, действуя в рамках такого жанра. Это как хороший актер способен сыграть роли принца и нищего, убийцы и судьи. Все это будут различные роли, но не сам актер. И роли будут в рамках одной системы – реалистической, романтической, буффонадной или какой-то другой.

Классический образец на этот счет представляет, может быть, уникальный опыт моего коллеги по группе консультантов отдела соцстран Ф.Ф. Петренко. Доктор философии и профессор, он сложился как публицист и обществовед, соединивший в себе марксистского доктринера и новатора. Вернее, так: он искал (и главное – находил) новые пути развития в рамках строгой доктрины марксизма-ленинизма. Его книга «Секреты руководства» была когда-то политическим бестселлером и претерпела пять или шесть переизданий.

Примерно с 1967 года и до 1987 года, то есть на протяжении двадцати лет, Петренко привлекался к подготовке почти всех докладов, с которыми руководящие деятели КПСС выступали на праздновании 7 Ноября и вдень рождения Ленина. Дважды в году Федор Федорович направлялся на одну из госдач – в Горки-Х, в Серебряный Бор, Волынское или Воскресенское – и в течение полутора-двух месяцев с группой специалистов иного профиля создавал очередной шедевр марксистской мысли.

Он выступал, таким образом, соавтором примерно сорока докладчиков. Это были сильно отличавшиеся друг от друга деятели. Например: Кириленко и Гришин, Кулаков и Рашидов, Мазуров и Машерод, Романов, Долгих, Рыжков, Горбачев, Черненко, Андропов и другие.

Каждый из них обладал своей интонацией, своим колоритом речи, своими отраслевыми пристрастиями. Но всем им Петренко помогал выстроить доклад с соблюдением октябрьских или ленинских традиций и с привнесением той новизны, которую можно было позволить только данному оратору.

Мне на моем веку спичрайтера довелось писать тексты выступлений для семнадцати деятелей из партийного руководства, причем по разным поводам. Это намного проще, так как предполагает возможность большего речевого маневра. Представляю, какие сложные проблемы приходилось решать Петренко, чтобы не повторять себя, чтобы его ораторы говорили разными голосами. Но все говорили бы об одном. И так на протяжении двух десятилетий.

Многие сочиненные Федором Федоровичем положения партийных ораторов превращались в крылатые фразы, на них ссылались дипломанты и диссертанты. Публичные авторы докладов включали его труды в свои собрания сочинений. Но Петренко умел абстрагировать себя от уже произнесенных речей. И был полон новых идей, которые он надеялся вживить в текст выступления очередного оратора, продвигая вперед все ту же теорию марксизма-ленинизма.

Не знаю, аплодировать этому надо или плакать над судьбой одаренного человека, воплотившего себя в создании галереи фальшивых мыслителей. Но я отношусь с большим уважением к его профессионализму.

СЛУЧАЙНОСТЬ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

Мою привязанность к работе по написанию чужих речей предопределил счастливый случай, когда удалось реализовать предложение, которое в иных обстоятельствах едва ли могло бы рассчитывать на успех, тем более, что оно касалось интересов куда как широкого круга людей.

На этом примере видны открывающиеся возможности участия в работе над авторитетным выступлением и вместе с тем – зависимость от случайных обстоятельств.

В начале апреля 1965 года я был командирован из отдела печати МИДа буквально на два дня в группу, работавшую над проектом доклада Л.И. Брежнева о 20-летии победы над Германией на бывшей даче Максима Горького в поселке Горки-Х. В мою задачу, как мне объяснил заведующий тогда отделом печати Л.М. Замятин, входило участие в речевой доработке текста, который вроде бы в основном уже был готов.

На деле же оказалось, что закончился лишь первый этап, на котором споры вели генералы, чей подвиг и подходил для увековечения в докладе. Теперь генералы уехали, и на даче осталась политико-пропагандистская часть группы, которая начинала новый проход текста под углом зрения актуальных политических проблем и их пропагандистской и речевой подачи. Работа затягивалась, степень моего участия в ней увеличивалась, и в результате вместо двух дней я пробыл в группе больше месяца, почти до самого выхода Брежнева на трибуну Кремлевского дворца съездов.

Начавшаяся на даче Горького работа переместилась на Старую площадь. Нам предоставили несколько комнат в первом подъезде, на пятом этаже, где размещался Брежнев и большая часть его секретариата, и на шестом, что, в обшем-то, было достаточно компактным размещением.

Работа над тем докладом имела принципиальное значение для руководства КПСС, пришедшего на смену Хрущеву. Впервые давались новые оценки ушедшим в прошлое событиям. Впервые называлась новая цифра погибших в войне – двадцать миллионов, а не четырнадцать, как говорилось прежде, назывались имена опальных деятелей, а вместе с тем и впервые после XXII съезда КПСС упоминалось имя генералиссимуса Сталина.

Такого рода темы вызывали споры в обществе, в руководстве партии и в нашей рабочей группе. В ряде публикаций работа над этим докладом и споры вокруг него получили освещение. Об этом писал, в частности, участвовавший, к сожалению, не во всем марафоне Ф.М. Бурлацкий. Я не буду касаться всех аспектов этого во многом поучительного коллективного труда и дискуссий вокруг него. Остановлюсь только на вопросах, относящихся к тексту выступления, жанру политического и литературного творчества и к тому обстоятельству, которое позволило реализовать одно немаловажное предложение.

Первоначально мне досталась работа над двумя фрагментами. Один касался того, как разворачивались военные действия. Почему-то по нему больших споров не было. И руководители группы, а это были два помощника первого секретаря ЦК – А.М. Александров-Агентов и В.А. Голиков, и в дальнейшем сам оратор больших претензий не выдвигали.

Второй фрагмент, казалось бы, был значительно проще по содержанию, но к нему были повышенные требования. Это была небольшая часть текста, посвященная подвигу советских женщин в Великой Отечественной войне.

Мне говорили, что надо написать максимально душевно, трогательно и тепло о роли женщин. Почему мне дали такую тему, понять не могу. Единственное, что меня отличало от коллег, это то, что я был моложе других. Видимо, поэтому сочли, что я должен о женщинах говорить более трогательно. Хотя, как я потом замечал, и старшие товарищи располагали достаточным потенциалом трепетных чувств.

Наверное, я сделал более десятка вариантов на заданную тему. И каждый раз мне, со ссылкой на Брежнева, говорили: не то, надо еще сильнее, еще ярче сказать, чтобы каждому было понятно, как высоко ценит партия советских женщин.

Несколько позже я уразумел, что под партией здесь понималась не вся ее многомиллионная масса и не центральный комитет КПСС, даже не президиум ЦК, а конкретно докладчик – в ту пору первый секретарь ЦК – Брежнев. Он и впрямь высоко ценил советских женщин, часть из них, и немалую, ценил особо, хотел воздать им максимум славы. Но слов ни у него самого, ни у меня, оказавшегося в роли наемного трубадура, на это не хватало.

Работа над выискиванием неведомых одухотворенных фраз продолжалась подчас допоздна, поскольку сам Брежнев мог отвлечься от текущих дел и дать оценку написанному только ближе к полуночи. Я приезжал домой и наталкивался на массу обычных семейных упреков: то-то и то-то надо было сделать, а мною ничего не делается и делать это за меня никто не намерен.

Демагогически отделываясь или отшучиваясь от этих, в общем-то, справедливых претензий, я как-то стал воспроизводить варианты фрагмента доклада в части, касающейся женщин. Сказал, как высоко поднимается роль женщин и как много воздается им уважения.

Как ни странно, мои комплименты вызвали дома еще больший взрыв гнева. И мне было сказано, что «твоя партия поступила бы куда лучше, если бы вместо дурацких слов женскую жизнь улучшила».

Эта бранная фраза буквально пронзила мое сознание. «Стоп! – мелькнуло в голове. – Здесь ключ к секрету фрагмента о женщинах. Если слова не могут выразить чувства, в ход должны идти действия». В моем конкретном случае это означало, что комплименты женщинам надо было дополнить весомым преподношением, от которого каждой что-то достанется.

Такой прием, кстати сказать, я и потом стал применять. Его эффективность стопроцентна, хотя реализация не лежит на поверхности.

Утром, пока шел от Девятинского переулка, где тогда жил, до Старой площади, перебирав в памяти, о каких серьезных ожиданиях от нового руководства говорили в московской среде. Говорили, в частности, о том, что хорошо бы всем выдавали тринадцатую зарплату, сократили рабочую неделю или увеличили отпуск, хотя бы для женщин, декретный. Тут же мелькнула смежная мысль – сделать выходным женский день, 8 Марта. Это показалось мне наиболее подходящим к случаю и выполнимым.

Чем ближе я подходил к Старой площади, тем яснее представлялось, что решение найдено. Мало того, что оно было верно в политическом плане, так оно еще небесполезно выглядело и с точки зрения личных интересов. Пусть женщинам будет лучше.

Вместе с тем, как тучка на горизонте, возникло и сомнение. Как внести возможное предложение? Было ясно, что ход должен быть безукоризненным и таким, который не давал бы осечки.

Можно вставить предложение в очередной вариант фрагмента о женщинах. Но уже на первом этапе согласования в рабочей группе найдутся какие-нибудь возражения. Тогда предложение вылетит из текста и возврат к нему окажется невозможным.

Лучше всего прямо представить предложение Брежневу, допустим, при предстоящей коллективной читке в его кабинете всего текста. Если он хоть чуточку заинтересуется, все – поезд пойдет дальше своим ходом.

Но у Брежнева – появился у меня контраргумент – может возникнуть естественное недоверие к новому человеку за его столом. В таком случае столь же естественным будет и неприятие предложения, каким бы толковым оно ни было.

Ведь меня представили Брежневу всего несколько дней назад. Причем я оказался единственным человеком из МИДа в партийно-пропагандистском окружении, где действуют свои силы притяжения и отторжения. Когда Брежневу назвали мою фамилию, он в шутливом, на свой лад, тоне сказал, обращаясь к своему помощнику:

– Опять Александров. Что, Андрюха, своих родственников тянешь?

– Что вы, что вы, Леонид Ильич, – моментально отмежевался Андрей Михайлович. – Мы не только не родственники, но даже не однофамильцы.

Действительно, помощник первого секретаря имел фамилию не просто Александров, а двойную – Александров-Агентов.

Вроде бы это была шутка, а вроде бы и дистанцирование в условиях возможной подозрительности или недоверия.

Взвесив все так и этак, я сделал самый простой для бюрократической системы ход. Зашел к другому помощнику первого секретаря – В.А. Голикову – и обстоятельно изложил ему свое предложение по поводу нового выходного дня – 8 Марта.

Голиков оценил заманчивость предложения. Его же я и попросил передать это предложение Брежневу, с которым у них, как было очевидно, существовали доверительные отношения.

Тем же днем проходила коллективная читка всего проекта доклада. На это ушло много времени. Голиков по поводу моего предложения не проронил ни слова. Более того, глаза отводил от меня в сторону.

Вот заканчивается обсуждение, все встают. Еще немного – и другие дела загородят в сознании Брежнева интересы доклада. Я подошел к Голикову: «Виктор Андреевич, умоляю, передайте Леониду Ильичу предложение о женском дне, пока он сосредоточен на докладе».

Голиков подошел к Брежневу, склонился над ним, стал говорить так, чтобы другим не было слышно. Брежнев не перебивал. Встал из-за длинного стола совещаний, подошел к письменному столу. Взял лист бумаги, на котором что-то уже было написано, вписал туда несколько строк. Сделал Голикову знак рукой, который я мог понять как обязывающий сохранить этот разговор между собой.

Видя, что Брежнев чем-то занялся, еще не распрощавшись, участники читки ждали, не будет ли еще каких-то поручений. Брежнев вернулся к столу заседаний. Распрощался без рукопожатий, общей фразой со всеми. Сказал несколько туманно: «Ряд вопросов вытекает из моего доклада. Завтра мы здесь обсудим их. Потом подумаем, как поступить».

Я подошел к Голикову: «Ну, как?» Он ответил скороговоркой, сливая имя и отчество своего начальника в одно слово: «Леонильич сразу записал в повестку дня заседания президиума ЦК, которое состоится завтра. Кажется, предложение ему подошло. Но дело трудное. Госплан будет возражать. Теперь от нас ничего не зависит, но вы готовьте встав.:у в доклад».

На следующий день вечером, когда рабочая группа продолжала шлифовку текста, в комнату стремительно влетел мой «неоднофамилец» Александров-Агентов.

– Только что закончилось заседание президиума, – сказал он без обращения, сразу всем, – рассматривались некоторые вопросы доклада Леонида Ильича. Есть две вставки. Одна – дополнить перечень маршалов фамилиями Тимошенко, Ворошилова и Буденного. Вторая – в раздел о роли женщин в войне ввести положение, что в ознаменование признания вклада женщин в Великую Победу Международный женский день восьмое марта объявляется нерабочим для всех советских трудящихся.

Не скажу, что на этом переживания окончились. Были еще два заседания президиума. На первом, под влиянием Госплана, решение о нерабочем дне было пересмотрено. Противники говорили, что и так недавно был объявлен нерабочим день Победы, девятого мая, а тут еще один день из рабочего календаря будет вылетать. Председатель Госплана Байбаков говорил: «Где я вам найду замену выпадающим семидесяти восьми миллионам рабочих смен?» Ему возражали: чем он может заменить удовольствие нерабочего дня для этих семидесяти восьми миллионов?

Победили сторонники выходного дня, хотя никто из них не знал обо мне как о единомышленнике или как-то иначе. Причем мое предложение о выходном для женщин трансформировалось в выходной для всех, то есть включая и меня самого, а это было еще более приятным.

«Ну где можно сыскать другую работу, – возникала естественная мысль, – которая позволяла бы вот так, без долгих проволочек, решить вопрос, дающий благо сразу семидесяти восьми миллионам людей, а вместе с их семьями и всему населению страны?»

Признаюсь, что больше мне таких успехов в борьбе за интересы трудящихся добиться не удалось. Но сам по себе факт результативного предложения поднимал в моем представлении весомость работы над чужими выступлениями, если это были выступления руководителей страны.

Вместе с тем эта история утверждала и во мнении, что личные амбиции в такого рода работе не играют определяющей роли. Главное – результат.

Действительно, мое авторство по поводу нерабочего дня восьмого марта не запатентуешь как «ноу-хау» или интеллектуальную собственность. Более того, о нем знало всего несколько человек. Но оба тогдашних помощника первого секретаря, как и он сам, остались лишь в памяти живых. Только один из группы помощников Брежнева того времени, имевший для оригинальности должность референта, Е.М. Самотейкин, вспоминает при встрече о моем вкладе в празднование Женского дня. В первые годы он даже неизменно звонил мне накануне Восьмого марта и вполне серьезно поздравлял с праздником. Еще Бовин поздравлял меня с этим праздником, иногда Шахназаров. И я вполне серьезно принимал поздравления.

Иного признания это авторство fie дает. И не надо. Сочтемся славою. Перед лицом Вечности.