Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

МУДРОСТЬ ЖИЗНИ

С маршалом Малиновским мне довелось соприкасаться очень мало. Но его медленная речь была столь выразительной, что даже мелкие эпизоды западали в сознание навсегда. Вот один из них.

На заседании делегаций стран Варшавского договора летом 1966 года в Бухаресте сложилась очень нервозная обстановка. Чаушеску, только что пришедший к власти, утверждал свою самостоятельность в жесточайших спорах. Дискуссии затягивались до бесконечности. Планы завершения работы срывались.

Подписание итоговых документов переносилось с утренних часов на вечерние. А это грозило тем, что подготовленную к принятию декларацию не смогли бы опубликовать утренние московские газеты и первым о принятых решениях сообщил бы кто-то другой.

В секретариате делегации я отвечал за передачу принятого решения в печать. Замятин, назначенный тогда руководителем ТАСС, позвонил мне из Москвы и попросил прислать текст декларации в предварительном порядке, как принято говорить, «под эмбарго», то есть без права публикации до окончательного согласования. Это нормальная практика в работе с прессой.

Так я и поступил. Передал по закрытой связи весь текст, оговорив недопустимость его публикации до официального сообщения из Бухареста.

На беду об этом стало известно моему начальнику – заведующему отделом ЦК КПСС по социалистическим странам Русакову.

Этот дерганый, нервный, желчный человек был весьма далек от специфики работы с печатью. Да это и не имело для него никакого значения, поскольку его внимание было сосредоточено на поручении Брежнева, чтобы за пределами совещания как можно меньше могли узнать о наших разногласиях с румынами.

А тут вдруг какой-то новобранец передал в ТАСС текст, по которому можно было вычислить пункты советско-румынских противоречий.

Ни о каком эмбарго Русаков и слушать не хотел. Он громко распекал меня в отведенной для советской делегации комнате, бывшей ранее кабинетом Георгиу-Дежа.

Народу было много, Русаков говорил громко, но все делали вид, что ничего не замечают. Только Арбатов попытался вступиться. «Вот, – сказал он, – если человек ничего не делает, это вроде бы хорошо, а если чуть проявил инициативу, его сразу – бац по голове».

Слова Арбатова, кажется, еще больше распалили Русакова. Он не мог стоять на месте от охватившего его негодования, переходил от одной группы людей к другой, пока мы не оказались перед широченным кожаным диваном, на котором сидел в одиночестве маршал Малиновский и читал небольшого формата книжицу на французском языке.

Когда Русаков, а вместе с ним и я, докатились до маршала, тот счел, видимо, что мы апеллируем к его мнению. Малиновский закрыл книжицу, придерживая пальцем страницу, на которой он прервал чтение. Крупная голова его была опущена, и он посмотрел на нас поверх сидящих на кончике носа очков.

Даже небольшое движение маршала не осталось незамеченным. Окружающие примолкли, ожидая, что скажет малословный министр.

«А вот я, – не обращаясь ни к кому, медленно заговорил маршал, – никогда не делаю того, о Лем мне не говорят, чтобы я это сделал. Мне говорят: сделай то-то, я сделаю. Если мне не говорят, я не делаю».

Изложив свое кредо, маршал Малиновский вновь открыл книжечку и опустил взгляд к страницам, не удостаивая больше нас своим вниманием.

Мудрость чиновной жизни была выражена столь бесхитростно и на таком высоком уровне, что к ней нечего было бы добавить, а возразить не с руки.

Русаков оторопел от доведенного до абсурда его же собственного правила поведения. Он коротко махнул рукой, толи укоряя меня, толи вступив в немую полемику с маршалом, и бросил в мою сторону: «Проследите, чтобы ничего ненужного не попало в печать».

Инцидент был исчерпан.

«Учиться надо», – сказал мне Арбатов то ли в назидание, толи с усмешкой. И не стал пояснять, чему здесь стоило поучиться.

ГЛАВНЫЙ ТЕОРЕТИК ПАРТИИ

Молвы о себе как о главном теоретике партии член политбюро и секретарь ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов удостоился в силу случайных обстоятельств. При Сталине, конечно, никаких главных теоретиков не могло и быть. Хотя именно на сталинский период приходились первые идеологические выступления Суслова, особенно с осуждением так называемого югославского ревизионизма. Пришедший к власти после смерти Сталина Хрущев на роль теоретика не претендовал. Вместе с тем в его докладах и были изложены подсказанные секретарем ЦК Отто Вильгельмовичем Куусиненом и собранными им молодыми идеологами Арбатовым, Беляковым, Брутенцем, Красиным, а также разработанные группами спичрайтеров во главе с Федором Бурлацким, Елизаром Кусковым идеи мирного сосуществования, мирного перехода от капитализма к социализму, отмирания государства при социализме и многие другие идейные новации.

Поскольку Хрущев не рвался в теоретики, а говорить на этот счет надо было, главным докладчиком КПСС по теоретическим вопросам постепенно становился Суслов, которому в ЦК КПСС было поручено руководить идеологическим направлением. Одно время чуть было не затмил его Леонид Федорович Ильичев, которого Хрущев за три года до своей отставки назначил еще одним секретарем ЦК, ответственным за идеологию. Но Ильичев успел только облить грязью наиболее популярных поэтов – Евтушенко, Вознесенского, а заодно с ними и абсолютно просоветского Рождественского, затем художников и скульпторов-авангардистов (Неизвестного – в первую очередь). На этом погромная деятельность Ильичева завершилась, поскольку его сняли вслед за отставкой Хрущева как оголтелого проводника хрущевского субъективизма.

Суслов же изгнания из политбюро избежал, поскольку поддержал антихрущевских заговорщиков во главе с Брежневым. Противники Хрущева были заинтересованы иметь на своей стороне старого идеолога, одного из немногих работавших при Сталине.

Мне пришлось еще в студенческие годы в начале 50-х читать доклады Суслова, поскольку они изучались в курсе истории партии и по ним строилась пропаганда, направленная против югославского лидера Иосипа Броз Тито. Первое соприкосновение с Сусловым не как с небожителем, а как с вполне конкретным партийным деятелем произошло у меня весной 1965 года, когда готовился доклад Брежнева о 20-летии Победы над Германией.

На какой-то стадии подготовки доклада, после очередной проходки текста уже не в рабочей группе, а в кабинете первого секретаря ЦК КПСС, Леонид Ильич при нас, участниках этой работы, нажал кнопку на телефонном пульте, сказал в трубку:

– Слушай, Миша. Мы тут подготовили текст. Пока я не буду рассылать его по политбюро. Ты его в рабочем порядке посмотри. Тебе его занесут. Потом скажешь мне свое мнение.

На следующий день Михаил Андреевич зашел к нам в рабочую комнату, бывшую этажом выше и его кабинета, и кабинета Брежнева. Поздоровался бодрячком, сказал две-три банальные фразы о значении празднования Дня Победы. Скорее всего, хотел посмотреть, нет ли среди нас кого-нибудь, чья позиция могла вызвать у него сомнения. Таковых не оказалось. В комнате находились лишь помощники Брежнева, они были вне подозрений, меня же по молодости лет и значившейся за мной привязке к МИДу в расчет можно было не брать.

В тот же день при очередной вечерней проходке текста Брежнев сказал, что Михаил Андреевич похвалил проект, никаких замечаний не высказал. И это утверждало Брежнева во мнении, что он может предлагать коллегам по политбюро свое первое крупное выступление после назначения на пост руководителя КПСС.

То, что Михаил Андреевич не высказал никаких замечаний ни нам, рабочей группе, ни Леониду Ильичу, представлялось первоначально естественным, как проявление такта в отношении высшего партийного руководителя. Однако в дальнейшем стало очевидно, что здесь есть и другие обстоятельства.

Летом 1968 года, при нарастании кризиса вокруг Чехословакии, но еще задолго до ввода ряда участников Варшавского договора в эту страну, была создана комиссия политбюро для анализа складывающейся ситуации и выработки предложений. Возглавил ее Суслов. Понятно, что вошедшие в комиссию руководители КПСС и советского правительства ничего сами анализировать не могли. Поэтому сразу же была создана рабочая группа, которую собирал лично Михаил Андреевич. Эта рабочая единица, как и комиссия, просуществовала недолго. Михаил Андреевич с трудом выносил у себя в кабинете встречи сразу более чем с тремя-четырьмя собеседниками. Но несколько заседаний рабочей группы по Чехословакии состоялось, и в них довелось участвовать и мне, в ту пору консультанту отдела ЦК КПСС по социалистическим странам.

– Времени у нас мало, – начинал Суслов совещание с рабочей группой, – поэтому сразу займемся делом, работать надо засучив рукава.

И Суслов, как бы демонстрируя энергичную рабочую манеру, снимал пиджак, вешал его на спинку кресла, подтягивал длинные рукава рубашки. Эти движения и сопровождающие их слова о малом времени повторялись на всех совещаниях. Собравшиеся поспешно раскрывали блокноты, перебирали листы бумаги, брали в руки карандаши, демонстрируя, что понимают необходимость быстрых действий и готовы выполнять поручения.

– Ну, что нам предстоит? – вопрошал Михаил Андреевич, хотя все считали, что именно он и собрал их с намерением чем-то озадачить. Не получив ответа на свой вопрос, Суслов сразу включал вдело своего помощника, к которому обращался кивком головы, не называя, как и всех работников аппарата, ни по фамилии, ни по имени-отчеству:

– Каков у нас план мероприятий?

Зачитывался план. Естественно, его проект был заранее согласован между участниками рабочей группы. Если вдруг возникал у кого-либо вопрос, то тень болезненной гримасы, пробегавшая по лицу Суслова, гасила желание делать новые уточнения.

– Ну, что же? – подытоживал сразу же Суслов. – Всем ясно, что надо делать. Сроки определены. Времени нет. Леонид Ильич уже спрашивал. Я доложил. До свидания, товарищи.

Ссылка на Брежнева была непременной и в начале работы, и при ее завершении. Впрочем, обе эти стадии мало отличались одна от другой. Менялся только вопрос к помощнику: «Ну, что там сделано?»

Если речь заходила о поручении Брежнева, то Михаил Андреевич подробно, сверяясь с записью, излагал, что сказал генеральный секретарь. И это было главным содержанием речи Суслова. Минимум слов от себя.

Случился как-то эпизод, когда вроде бы без собственного суждения по проекту не обойтись, потому что никаких указаний Брежнева не было, но и тут Суслов ограничился ничего не значащими фразами. Хотя обстоятельства требовали иного.

Когда закончились советско-чехословацкие переговоры 2 августа 1968 года в пограничном городе Чиерна-над-Тисой, между Брежневым и Дубчеком было согласовано решение созвать совещание с участием других стран Варшавского договора. Эта международная встреча должна была состояться через двое суток в Братиславе, столице Словакии. Условились также, что советская сторона подготовит проект будущего итогового документа, который был бы построен в виде развернутого заявления. Вечером 2 августа Брежнев дал это поручение, вызвав оказавшихся рядом Блатова, Загладина и Александрова-Агентова. Потом секретарь ЦК по связям с компартиями капиталистических стран Борис Николаевич Пономарев дал единственное пояснение по содержанию проекта: «Должен быть большой-большой пузырь». И нарисовал обеими руками в воздухе круг. На написание проекта выделялось то время, которое поезд будет идти от станции Чиерна до Братиславы, – шесть часов.

Утром нам, группе из восьми человек, выделили вагон-салон в брежневском поезде с оборудованным машинописным и стенографическим бюро. Работа началась сразу же. Чтобы окрестные пейзажи не отвлекали своей красотой, мы задернули шторки на окнах. Составив контуры проекта, сразу же стали сообща диктовать содержание. К середине пути сделали первый вариант. Это был абсолютно сырой, малосодержательный набросок. Вдруг в салон входит Суслов: «Ну, как тут у вас? Давайте посмотрим». Мелькнула мысль, что Михаил Андреевич, ехавший вместе с Брежневым, намерен высказать какие-то мысли по содержанию. Но нет. Посмотрев первый вариант, который пока не содержал ничего, кроме набора банальных фраз, Суслов закончил: «Основа есть, я так и скажу Леониду Ильичу. Продолжайте».

Мы опешили. У главного теоретика не нашлось что сказать по существу. А ведь это был проект, под которым должны были поставить подписи руководители шести стран. Он должен был связывать общими позициями Чехословакию и ее союзников, быть обязательным к выполнению и не оскорбительным для взбудораженного общественного мнения чехов и словаков.

В конце пути, когда проект был передан всем официальным членам советской делегации, опять от Суслова не последовало ничего. Его память цепко держала лишь давно сложившиеся и повторяемые как заклинания постулаты марксизма-ленинизма. Он мог фиксировать их наличие или отсутствие. Искажение, как и забвение набора обязательных догм, вызвало бы его реакцию. Увидеть же мир в новом свете и дать ему адекватную оценку Михаил Андреевич был не в состоянии. Таким, собственно говоря, он и нужен был Брежневу, который мог бы не опасаться заговорщицких действий, если приходилось на срок отпуска или иной отлучки оставлять «на хозяйстве» Суслова.

…В те годы я жил в Староконюшенном переулке, в доме «сталинской» постройки, куда после брежневского переворота переселили и семью Хрущева. Путь мой на Старую площадь проходил через арбатские переулки, Волхонку. Удостоверение личности работника аппарата ЦК КПСС позволяло проходить через территорию Кремля от Боровицких ворот до Спасских, чтобы потом по улице Куйбышева идти к Ильинским воротам.

Не скажу, чтобы очень часто, но уж в месяц раз, как правило, в моем поле зрения в Кремле или на улице Куйбышева появлялся и останавливался черный лимузин марки «ЗИЛ». Выходили Суслов и немолодой уже сопровождающий офицер охраны, который нес коричневую папку с бумагами своего подопечного. Сопровождающий шел в двух шагах позади Суслова. Больше никто из охраны следом не ходил. Вместе с тем видно было, как офицеры «наружки», которые в штатском стояли на всех перекрестках этой главной в брежневские времена магистрали, встречали взглядом и провожали до следующего поста высокопоставленного подопечного.

Суслов шел прямой как штык и вместе с тем отяжеленной годами шаркающей походкой. Всегда в старомодном длинном пальто в зависимости от сезона: от светлосерого габардинового, летнего, до цвета маренго из плотного драпа с каракулевым воротником, зимнего. Постоянно в головном уборе – шляпе или каракулевой шапке пирожком. Ну, и от осени до весны – в калошах, ставших символом его консерватизма.

Шедшие навстречу люди часто с ним здоровались, даже если не были знакомы лично. Он в таком случае кивал в ответ, едва ли задумываясь, знает встречного или нет. Обогнать его было почему-то неловко, по крайней мере, я себе этого не позволял.

При взгляде на Суслова со стороны невольно думалось: почтенный человек, вполне мог бы заниматься каким-нибудь тихим делом, зачем же он остается в руководстве партии, задача которой быть в гуще жизни общества? Впрочем, и сама партия своих задач не выполняла. Калоши сдерживали ее шаг, и вместе со своим «главным теоретиком» партия не могла вылезти из обветшавших от времени идеологических одежд.

ПЕРЕКРЕСТНОЕ НЕДОВЕРИЕ

Мой товарищ и коллега Ф.Ф. Петренко написал книгу, выдержавшую много переизданий, – «Секреты руководства». Один из таких секретов, как явствует из книги, – проверка исполнения принятых решений. Написано там было и о том, как надо организовывать проверку. Это и создание проверочного аппарата, и контрольные записи в рабочих дневниках, требование промежуточных докладов и прочее, и прочее…

Но жизнь богаче любых теорий, разнообразнее всяких рецептов. Тому пример наш с ним общий начальник, секретарь ЦК КПСС по социалистическим странам К. В. Русаков, у которого мой товарищ, а затем я работали какое-то время помощниками.

Моя очередь настала, когда самые главные начальники – генеральные секретари ЦК – один за другим сменяли друг друга с годичным интервалом: Брежнев, Андропов, Черненко. Мое назначение на должность состоялось при Андропове.

Руководители коммунистической партии тогда были почти все старческого возраста, а Русаков – один из самых старших из них, ему было семьдесят три года.

Видимо, в молодости он обладал прекрасной памятью. И все, что по книге «Секреты руководства» надо записывать в рабочую тетрадь, он держал в голове, точно зная, в какой день и час спросить с подчиненных о выполнении данных им поручений.

Но у него был свой начальник – Генеральный секретарь ЦК КПСС, который тоже контролировал выполнение своих поручений.

Не знаю, как обстояло дело у генеральных секретарей, но цепкая память Русакова помогала ему всегда точно и в полном объеме доложить о ситуации на вверенном ему участке ответственности.

Возможно, надежная память помогла Русакову, не обладавшему особыми качествами ни аналитика, ни мыслителя, высоко подняться по лестнице партийной иерархии. Однако расчет на память стал подводить его с приближением возраста к внушительной цифре 75.

Хорошая память не дала возможности сформировать привычку пользоваться рабочей тетрадью. Но и без записей было уже не обойтись. Русаков стал делать какие-то пометки на листах настольного календаря. Но площадь листков была мала, записи наслаивались друг на друга, грозя перепутать указания ему самому с поручениями подчиненным.

И тогда Русаков включил в свою работу метод, до которого не мог додуматься ни автор книги «Секреты руководства», ни другие специалисты теории управления. Я бы назвал его методом перекрестной проверки или перекрестного недоверия.

Например, Русаков получал задание подготовить записку для политбюро о состоянии межнациональных отношений в социалистических странах. Он тут же, подчас не вешая телефонную трубку, звонил одному из своих заместителей и перепоручал это задание. Затем сразу же звонил своему первому заместителю, которому поручал проверить, как просто заместитель подготовит нужную записку. Сразу же он звонил и мне, чтобы я на всякий случай знал, какие поручения он только что дал двум другим подчиненным.

Естественно, каждый из нас слова секретаря ЦК что называется брал на карандаш. И если не хватало рвения у одного, то кто-нибудь из двух других толкал выполнение поручения.

Комбинации выполняющих задание и надзирающих за этим могли быть самые различные, и одновременно каждый из подчиненных Русакова оказывался в сложной системе взаимоконтроля. Причем подчиненные Русакова должны были и между собой строить отношения так, чтобы поручения начальства не забыть и доверие друг к другу не потерять.

Используемый Русаковым метод исключал возможность давать задания в присутствии нескольких человек. Поэтому он отказался почти полностью от разного рода совещаний и контакты с подчиненными перевел на телефонную связь, при которой каждый раз он говорил с человеком один на один.

Допустим, звонит мне, своему помощнику, и говорит: «Мне надо выступить такого-то числа перед избирателями, пожалуйста, подготовьте проект речи за неделю до этого». Вешает трубку.

Ровно через две минуты телефонный звонок. На этот раз слышу голос его первого заместителя О. Б. Рахманина: «Валентин, тут К.В. мне сейчас сказал, что поручил тебе подготовить его выступление, я не знаю, как ты его будешь писать, но не забудь сказать мне, как у тебя пойдет дело».

Еще через несколько минут звонит Г.Х. Шахназаров, заместитель Русакова, примерно с такой же речью: «Слушай, Валь, что-то мне начальник о речи его сказал, я ничего не понял, но ты там когда разберешься – дай мне знать».

Все. Чувствую, что я не только на крючке, но и на растяжке. Теперь нужно будет показать проект в положенный срок не одному начальнику, а еще и двум его замам, причем не ясно, в какой последовательности. И не дай бог, они начнут рвение проявлять, поправки вносить. Тогда никакого срока не хватит.

Давно уже ушел из жизни бывший секретарь ЦК КПСС Константин Викторович Русаков. Еще раньше он оставил свое рабочее кресло. Нет уже и самой КПСС. Я не боюсь обнародовать метод Русакова и потерять таким образом унаследованное от него в моем качестве помощника «ноу-хау» на перекрестное недоверие и взаимную проверку.

Не боюсь такой потери, потому что семидесятипятилетние деятели едва ли в ближайшее время займут руководящие позиции в стране. Людям же помоложе скорее всего метод не пригодится, поскольку» новую генерацию руководителей учат другим приемам управления, в частности, умению пользоваться органайзером, карманным и настольным note-Ьоок’ом, где должна быть графа или кнопка «контроль».

Но если какая-то фирма введет в note-book кнопку «контроль за контролем», то это прошу сделать только с моего согласия. Я же на средства, поступившие от реализации этого «ноу-хау», обязуюсь создать специальный фонд для оказания помощи всем потерявшим память начальникам.