Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

И ЛИЧНО…

Отмечалось 50-летие образования СССР, то есть объединения РСФСР, Украины, Белоруссии и Закавказской Федерации в единое государство. Эта дата приходилась на самые последние дни 1972 года. Апофеоз торжеств – заседание в Кремле. Поскольку образование Советского Союза происходило в результате объединения союзных республик вокруг Российской Федерации, первым после доклада Брежнева выступал председатель Совета министров РСФСР Михаил Сергеевич Соломенцев, в то время главная в республике политическая фигура.

Понятно, что о порядке выступлений было известно заранее. И загодя, не меньше чем за три недели, в секретариате Соломенцева началась подготовка текста выступления. Предсовмина сразу задал тональность: речь должна быть деловой, он намерен сосредоточить внимание на нерешенных проблемах хозяйственного развития. На это, дескать, были ориентированы все выступающие на заседании Политбюро, когда обсуждалась программа торжеств.

Возможно, первоначально Брежнев и намеревался поговорить о нерешенных вопросах. На деле же его доклад оказался построенным на сплошной патетике и возвеличивании КПСС. Письменный текст доклада Брежнева, как положено было в те времена, члены партийного руководства, включая Соломенцева, получили дня за два до торжеств. Ясно было, что заготовленный для председателя Совмина России текст речи расходился по тональности с брежневским докладом. Но Соломенцев менять свою речь не стал. При всем своем знании расстановки сил в руководстве страны он не был царедворцем, твердо вел корабль российского правительства по ветру официальной политики, не вдаваясь в завихрения политиканства, формирующиеся сбоку или внутри основного потока. Верил он и в провозглашенную после снятия Хрущева формулу коллективности партийного руководства, осуждения волюнтаризма и хрущевских претензий на роль вождя.

«Наверное, Леонид Ильич так задумал, – сказал он, – если заранее настроился на деловой тон. Вместе с тем, не удивительно, что свой доклад Генеральный решил сделать более приподнятым. Мы же сосредоточимся на своих делах, скажем, что достигнуто и какие цели перед нами стоят».

Выступление Соломенцева на торжественном заседании прозвучало по-деловому, но было лишено победного пафоса и не включало никаких элементов, выделявших роль той или иной личности в руководстве КПСС. Заметно было, что никто из сидевших в президиуме заседания руководителей других республик, чья очередь выйти еще не наступила, не вынес из выступления Соломенцева ничего такого, что требовало бы изменения их загодя заготовленных речей.

Следующим выступал представитель Украины как второй по значению республики, участвовавшей в создании единого государства СССР. Это был Владимир Васильевич Щербицкий. Человек очень близкий Брежневу, пользовавшийся его большой симпатией. Щербицкий когда-то работал вместе с Брежневым в Днепропетровском обкоме КПСС. Единственный из всей партийной номенклатуры, он выступил на Пленуме ЦК КПСС против идеи Хрущева разделить обкомы на сельские и промышленные. За такое публичное препирательство был снят с должности председателя правительства Украины и назначен на должность секретаря сельского обкома. Только благодаря протекции Леонида Ильича удержался и на этой должности. Придя к власти, Брежнев поднял Щер-бицкого на пост первого секретаря ЦК Компартии Украины.

Украинский лидер был яркой фигурой, харизматичен, по-человечески располагал к себе людей различных слоев – от крестьян до академиков. Вместе с тем Владимир Васильевич умел тонко ориентироваться не только в том, что требовало руководство партии, а точнее генеральный секретарь Брежнев, но и в том, что у того таилось на уме, хотя еще и не получило огласки. Щер-бицкий позволял себе говорить о Брежневе с интонацией восхищения и даже некоторой товарищеской влюбленности. Ну и, конечно, сердечный характер их отношений демонстрировался неизменными троекратными объятиями и поцелуями при каждой встрече Брежнева на земле Украины.

Выступление Щербицкого на торжественном заседании, посвященном 50-летию СССР, распадалось на две части. В первой достаточно кратко говорилось о достижениях Украины в составе союзного государства. Здесь он следовал официальной установке. Во второй части речи пространно и красиво говорилось об успехах самого Союза, достигнутых особенно в последнее время, когда во главе партии встал Брежнев. Во всех успехах были видны руководящая и направляющая деятельность ЦК КПСС… И вот тут-то Щербицкий выдал новую формулу, обозначившую поворот в послехрущевской трактовке жизни партии. Вместо того, чтобы сказать «деятельность ЦК КПСС во главе с ленинским Политбюро», как принято было говорить после снятия Хрущева, он четко произнес: «ЦК КПСС и лично Леонида Ильича Брежнева».

Огромный зал Кремлевского дворца съездов, собравший партийную номенклатуру со всей страны, живо воспринял новое слово превознесения заслуг генерального секретаря и взорвался бурей аплодисментов. Партер еще продолжал рукоплескать, а в президиуме приготовившиеся к старту с пятиминутными речами руководители остальных союзных республик стали лихорадочно перелистывать заготовленные тексты, вытаскивали авторучки, чтобы вписать в подходящее место, кто в конце выступления, а кто и в самом начале, слова высочайшей на тот момент похвалы: «деятельность ЦК КПСС и лично Леонида Ильича Брежнева».

В словах «и лично» не только выражалась персональ-ность великого вклада генерального секретаря в строительство нового общества, но и очевидная созвучность с именем Ильича, что как бы в подсознательном плане, по учению официально отвергаемого, но реально воспринимаемого Зигмунда Фрейда, ставило рядом двух Ильичей – Брежнева и Ленина.

Речь Соломенцева, произнесенная до речи Щербиц-кого, не имела столь изощренной формулы славословия. Когда я зашел в комнату отдыха членов президиума в первый перерыв, чтобы поставить подпись Соломенцева под текстом его речи для официальной стенограммы, он казался чрезвычайно потерянным. Ему не верилось, что Щербицкий сам решился на такую новизну в возвеличивании партийного лидера. Ведь еще совсем недавно критиковали Хрущева за самовозвеличивание, клеймили его субъективизм и волюнтаризм, заявляли о верности ленинским заветам коллективности руководства, отрицания культа личности.

И вдруг такая перемена. «Как же так, – рассуждал в четверть голоса глава правительства России, – ведь я же советовался там, на Старой площади, в отношении своей речи. Неужели они не могли подсказать? Теперь получается, вроде бы как Россия иначе понимает роль Леонида Ильича?» Попытки с моей стороны внести успокоение на счет недостатка комплиментов, слова о серьезности общей постановки вопросов и роли партии в целом не произвели на Соломенцева впечатления: «Вот, видишь, и вроде бы аплодисментов у меня меньше было». Пришлось подсчитывать на стенограмме с карандашом в руках. Выходило, что люди хлопали в ладоши Соломенцеву ненамного меньше, чем другим.

Мало-помалу Михаил Сергеевич успокоился. Поддержал его и сам Брежнев, сказавший тут же в перерыве что-то бодрое в отношении российских планов, изложенных в выступлении Соломенцева. Острота переживаний была снята. Но слова «и лично» прочно вошли в лексикон руководителя Российской Федерации, как и всех партийных деятелей высшего звена, определяя собой восхождение на вершину восхвалений генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева, а вместе с тем и критическую точку распада личности. Отсюда началась череда незаслуженных наград, отягощавших парадный костюм генсека и знаменующих вступление общественной жизни СССР в фазу экономической стагнации и политического маразма.

ПРИВЕТ ОТ ЛЕОНИДА ИЛЬИЧА

Сейчас уже трудно было бы сыскать, кто из состава советского руководства 1970-х годов первым ввел практику передавать от Брежнева привет партийным активам, трудовым коллективам и другим собраниям людей на всем пространстве СССР, как в отдаленных областях, так и в столице. Но должен признать со всей определенностью, что немалый вклад в это священнодейство был внесен со стороны и председателя Совета министров РСФСР, и его аппарата.

На первых порах эти приветы не носили формального характера, они отражали реальное желание Брежнева поддерживать контакты со своей главной опорой – руководителями партийных органов на местах.

Началось это в 1972 году. Председателю Совмина России Соломенцеву было поручено лететь для встречи с партактивом в далекую Якутскую Республику.

Для выступления в Якутске был подготовлен пространный доклад часа на полтора. Кроме Якутска программа предусматривала посещение центра добычи алмазов города Мирного, поселка Зеленый Мыс при впадении Колымы в Ледовитый океан, угольного разреза Чульман, куда потом будет тянуться северное ответвление БАМа.

Впервые руководитель столь высокого уровня посещал эти медвежьи углы. Пользуясь тогда еще частыми контактами с Брежневым, Соломенцев в непосредственной беседе с ним оговорил такой широкий план поездки по Якутии, спросил, не будет ли каких-либо поручений у генерального секретаря. Брежнев, наверное, искренне сказал, что завидует такой поездке, сам мечтал бы побывать в этой самой крупной по территории автономной республике. Зная конкретно якутских руководителей, с которыми предстояло встретиться Соломенцеву, Брежнев сказал: «Ты передай им всем от меня привет, да и вообще приветствуй якутян так, как если бы я сам туда приехал».

Об этом разговоре с Брежневым Соломенцев подробно рассказал сопровождающим его в поездке помощнику по сельскому хозяйству Аверину и мне.

Естественно, что такую ценную информацию мы тотчас же заложили не только в основной доклад, но и в тексты других выступлений. Да Соломенцев и без нашей помощи прямо оттрапа самолета стал активно развивать тему приветов от Брежнева, которые адресовались персонально первому секретарю обкома, членам бюро обкома КПСС, собранию партийно-хозяйственного актива и далее до бригадира оленеводческой бригады, с которой встретились в тундре у края земли.

Во время всех этих встреч мы заметили, что люди, особенно непривычные к выслушиванию длинных речей на общие темы, теряют способность воспринимать услышанное при прочтении им первой же страницы текста. Но все они очень сердечно реагируют, если им говорят что-то, даже прописные истины и избитые слова, но от имени высшего руководителя и обращенные как бы прямо к слушателям.

Поэтому уже в той поездке приветы от Брежнева стали разрастаться числом и обогащаться по содержанию. Из скупой одной фразы они преобразились в развернутые характеристики успехов, с дифференцированными пожеланиями дальнейших достижений – кому чего надо: разработчикам месторождения алмазов – открытия новых кладовых, исследователям вечной мерзлоты – новых смелых разработок, оленеводам – высоких приплодов и т. д.

Потом, вернувшись с Москву, мы узнали, что если какие репортажи о поездке Соломенцева по Якутии и передавались по центральному телевидению, то только со словами привета от Леонида Ильича. Зато все приветы были донесены до общесоюзной аудитории, а это значит, что была представлена вся география поездки – шесть тысяч километров перемещений по просторам Якутии, с показом населенных пунктов, которые до того не удостаивались никакого внимания московских средств массовой информации.

Достигался, таким образом, эффект популяризации мероприятий, проводимых по линии Совета министров РСФСР. Правда, знакомые в Москве ехидно спрашивали: «А что, Соломенцев, кроме слов привета от Брежнева, вообще ничего больше не говорил?»

В ту пору общественную цену этого почина представить в полной мере было еще невозможно. Но, как говорится, лиха беда начало. Дальше любое доброе ли, худое ли дело имеет свою инерцию и легко превращается в противоположность первоначальному замыслу.

Следующие наши поездки были в Бурятию, Красноярск, Дагестан, Челябинск, Ростов, а затем во Владивосток, Петропавловск, Южно-Сахалинск, на озеро Хасан, в Миасс, Барнаул, Горький, Йошкар-Олу и т. д.

Передача привета от Брежнева или неупоминание его имени в первых словах обращения к руководству области, края или республики становились своеобразным и очень приметным мерилом доверия, удовлетворения или недовольства Москвы.

Первоначально Соломенцев перед каждой поездкой то ли при личной встрече, то ли по телефону запрашивал Брежнева о его согласии на этот счет. Отказа не было. Потом как-то генсек сказал Соломенцеву: «Не только ты спрашиваешь, передавать или нет привет. Другие тоже считают это нужным. Если так, если есть польза, пожалуйста, ориентируйся сам, тем более что отдельной российской компартии нет, значит политбюро одно, что для Союза, то и для России, ну и генеральный секретарь – один, другого нет.

Трудно сказать, получали или не получали другие советские руководители согласие Брежнева на передачу от него приветов, но только эта практика стала со временем повсеместной, превратилась в речевую норму для всех ораторов, положение которых предполагало возможность доверия к нему со стороны генерального секретаря ЦК КПСС.

Параллельно с системой приветов существовала и норма, доставшаяся в наследство от хрущевских и даже сталинских времен. Она состояла в том, что на каждом мало-мальски авторитетном собрании главный оратор должен был произнести другую сакраментальную фразу: «Позвольте от вашего имени (или от лица собравшихся) заверить (далее следовали ЦК, политбюро или Сталин, Хрущев, Брежнев – в зависимости от времени и политической конъюнктуры) в том, что трудящиеся» и т. д.

Первоначально, помню, мы пытались сопротивляться использованию в одной речи двух формул: сначала «я рад передать привет», а в конце – «позвольте от вашего имени заверить». Однако наше сопротивление было быстро сломлено. Оратор настаивал на применении обеих формул, полагая, видимо, что речь, содержащая лишь привет, а не заверение в преданности, могла бы выглядеть недостаточно лояльной.

Немаловажным, конечно, было и то, что на упоминание имени генерального секретаря в привязке к привету или заверениям собравшиеся неизменно реагировали аплодисментами. А это при общей скучище повествования вносило какое-то оживление. И опять же, этот момент непременно попадал в телевизионный репортаж.

Однако, как говаривал бравый солдат Йозеф Швейк, когда много, то это уже слишком. Поэтому и употребление формул привета стало приводить к полному абсурду, увидеть который можно было что называется невооруженным глазом.

Верхом бессмыслицы в этой связи стал «обмен приветами» при вручении Российской Федерации очередного Красного знамени за успехи в социалистическом соревновании, кажется, в 1980 году.

В порядке очередности знамя вручал в тот раз заместитель председателя Совмина СССР Нуриев, отвечавший за сельское хозяйство. А принимал знамя и благодарил от имени республики председатель Совмина России Соломенцев.

Открывая торжественное собрание, Соломенцев счел необходимым сразу же передать собравшимся привет от Леонида Ильича, что зал воспринял рукоплесканием, соответствующим не только приветствующему лицу, но и оратору.

Следом выступил Нуриев, который ранее не знал о намерении Соломенцева передать привет и, со своей стороны, с энтузиазмом провозгласил, что дорогой Леонид Ильич шлет пламенный привет трудящимся России.

Собравшиеся трудящиеся и этот привет приняли аплодисментами, но не столь горячими. И не потому, что были второму привету меньше рады, чем первому, а из-за того, что должность Нуриева в советской иерархии была на ступеньку ниже, чем положение Соломенцева. Поэтому аплодисменты на его слова полагались соответствующими чину.

Заканчивая свое выступление, Нуриев не упустил возможности сказать: «Позвольте от вашего имени заверить дорогого Леонида Ильича…».

Трудящиеся, естественно, похлопали в ладошки.

Но следом, после получения знамени, по сценарию торжественного заседания выступал вновь Соломенцев. В тексте его речи заверения дорогого Леонида Ильича содержались в абсолютно тех же выражениях, что и в выступлении Нуриева.

Казалось бы, что, столкнувшись с таким нагромождением заклинаний, Соломенцев мог и воздержаться от заверения, сделать небольшую купюру по ходу чтения своего доклада. Но он счел такой ход рискованным. И не из-за того, что боялся пропустить попутно с заверением что-нибудь другое, а потому, что текст его выступления уже был передан в ТАСС для распространения в печати и стал, следовательно, официально утвержденным материалом, отступать от которого оратор не решался.

Более того, при произнесении заклинаний голос оратора не дрогнул, в глазах не мелькнуло и тени сомнения в правильности действий.

Странное дело, но и в зале на лицах людей не появилось проблеска улыбки или иного свидетельства иронии. Наоборот. Как и подобает, при заверениях в адрес Леонида Ильича со стороны Соломенцева аплодисменты были громче, чем при выступлении Нуриева. Опять-таки в соответствии с положением обоих в табели о рангах.

Когда после церемонии я стал предлагать скорректировать письменный текст и сказал, что смущен нагромождением здравиц, приветов и заверений, председатель Совмина РСФСР удивился моей бестолковости: «Как же можно теперь изменять, когда все это уже произнесено. А если кто-нибудь все аплодисменты подсчитал и потом окажется меньше, что ты тогда ответишь?» Стало ясно, что ответ найти будет трудно.

Так и оставили. И для эфира, и для печати. И ничего. Никто ни о чем не спросил. Только с тех пор, когда я видел вручение Красных знамен, все время чувствовал, как давит шею воротничок. Спазмы какие-то. То ли от смеха, то ли от стыда.

ЦИТАТА КАК СРЕДСТВО МОБИЛИЗАЦИИ РУКОВОДЯЩИХ МАСС

В середине 1970-х годов верховная власть Брежнева была абсолютной. В добавление к высшему партийному посту Генерального секретаря ЦК КПСС он возложил на себя и высший государственный – Председателя Президиума Верховного Совета СССР. А по царящей феодально-крепостнической психологии – где власть, там и авторитет.

Поэтому добиваться поддержки Брежнева, его согласия или одобрения действий стало чуть ли не решающим обстоятельством при выполнении постановлений, уже принятых органами власти, теми же ЦК КПСС, Советом министров Союза. То есть мало было добиться принятия решения властных структур, но еще при его выполнении требовалось опираться на поддержку некой супервласти. В ином случае самое мудрое и правильное постановление могло быть проигнорировано, пущено под откос Госпланом, Минфином, Госснабом и другими ведомствами, которые всегда могли сослаться на нехватку средств.

Ситуация осложняласьтем, что к этому времени Брежнев, перенесший тяжелейший приступ своей болезни, становился все менее доступен и для людей, входивших в состав руководства страны. Все реже могли пробиться к нему секретари обкомов, главы союзных республик.

И тогда пошли в ход цитаты.

Но это было не догматическое цитирование «бессмертных произведений» Брежнева, которых накопилось уже несколько томов. Нет, цитаты из публикаций никого пронять не могли.

Весомость имели резолюции, относящиеся к конкретной проблеме, а еще лучше имеющие конкретные адреса.

Получить такую резолюцию от полностью изолированного от внешнего мира, еле живого правителя – задача не из легких. Поскольку она порождена была бюрократической системой отношений, то и подходы к ней можно было проложить только через бюрократию.

Наиболее красочны в данном случае два примера. Один – из областной, другой – из республиканской практики. Родиной первого стала Смоленская область, второго – Российская Федерация, но не как территория, а как субъект региональной политики. Вобоих случаях речь шла не о чьей-то личной выгоде. Даже обеспечение общественных интересов требовало немалых ухищрений…

Сначала о смоленской выдумке.

Первым секретарем обкома на Смоленщине был тогда Клименко, опытный и хитроватый деятель областного звена, хорошо знавший коридоры власти в Москве и в совершенстве владевший техникой пробивания нужных для области решений.

Ему удалось добиться принятия крупных постановлений ЦК КПСС и Совмина о развитии Смоленщины, которая и по прошествии тридцати лет после окончания Отечественной войны не только сохраняла следы военных разрушений, но и была прямо-таки разорена политикой абсолютной централизации и наплевательского отношения к местным интересам.

Постановления были приняты, но выполнять их никто не собирался. Министры показывали вороха других, столь же первоочередных решений и разводили руками в подтверждение отсутствия средств.

Каким-то образом Клименко удалось просунуть Брежневу свою записку о бедственном положении области и получить на нее весьма выразительную резолюцию. Ее содержание дословно было таким: «Прошу помочь Смоленской области, этой древней русской земле, сильно пострадавшей во время войны. Л. Брежнев».

Перед этими словами стояли фамилии конкретных руководителей ведомств, на которые было возложено и выполнение ранее принятых решений по Смоленску.

Клименко и его команда выжали максимум эффекта из резолюции генерального секретаря. Приведенная цитата стала своеобразным эпиграфом области. На всех въездах по шоссе или железным дорогам были установлены щиты со словами Брежнева. С них начинались публикации газет, книг и иллюстративных альбомов, посвященных Смоленщине.

Главное же состояло в том, что с резолюцией в руке Клименко объезжал членов правительства, партийных деятелей, оставлял им ксерокопии записки, одобренной генеральным секретарем, формировал представление об ответственности лично перед Брежневым за невыполнение принятых в отношении области решений.

Летом 1975 года мне довелось быть в Смоленске вместе с председателем Совмина РСФСР Соломенцевым в связи с проходившим там зональным совещанием по развитию Российского Нечерноземья. Обеды и ужины проходили в узком кругу областного начальства (кстати сказать, на злопамятной обкомовской даче в печально известном Катынском лесу на берегу Днепра). И не было ни одной встречи, чтобы Клименко не приводил дословно резолюцию Брежнева, сопровождая свой рассказ все новыми и новыми подробностями, свидетельствующими о том, как близко к сердцу Леонид Ильич принимает проблемы смолян.

Осознанно или подсознательно, но этот опыт Смоленщины был воспроизведен двумя годами позже в рамках Российской Федерации.

Дело было в том, что реализация принятого в 1974 году с большим энтузиазмом постановления ЦК партии и правительства СССР о развитии Нечерноземной зоны РСФСР после бурного старта стала вскоре пробуксовывать.

Строительные министерства срывали планы обустройства городов и деревень, задерживались поставки техники, не выделялись деньги на финансирование начатых работ, не решались вопросы поощрительных цен на произведенную здесь продукцию. Даже мелиораторы готовы были прокладывать каналы в Средней Азии, но всяческими путями увиливали от Нечерноземья. Участие в российских республиканских планах было менее доходным и престижным, чем в общесоюзных. К тому же давали о себе знать ведомственная разобщенность, игнорирование союзными министерствами российских республиканских планов.

Были попытки привлечь зарубежный опыт решения крупных сельскохозяйственных проектов. По согласованию с Соломенцевым, я обратился к давним знакомым – академикам Арбатову и Богомолову с просьбой найти какие-нибудь удачные примеры на этот счет в других странах.

В социалистических странах ничего сопоставимого не нашлось, а вот в США оказался подходящий пример – водохозяйственный комплекс на реке Кентукки. Профессор Мильнер, работавший в ту пору в институте США, разработал интересную схему преломления в Нечерноземье американского опыта.

Арбатов и Мильнер, развернув в кабинете Соломен-цева с дюжину карт, схем и графиков, горячо доказывали оправданность предлагаемого ими организационного решения, суть которого состояла в том, чтобы председатель Совмина России в части, касающейся работ по Нечерноземью, был наделен полномочиями заместителя председателя Совмина СССР.

Соломенцев с некоторой меланхоличностью внимал рецептам американистов. Когда обсуждение закончилось и экономисты-международники ушли, он сказал со вздохом:

– Ты забери все эти транспаранты, пусть они лежат. Арбатов и его люди хорошую работу провели. Только какое это все имеет к нам отношение? Кто мне даст полномочия зампреда Совмина СССР? Да разве я не пытался продвинуться хоть на шаг? Ответ один: премьер России и по Конституции входит в состав союзного правительства. Действительно, я туда вхожу. Но с какими правами? Все боятся прецедента. Дескать, если сейчас России дать дополнительные полномочия, завтра того же потребует Украина, там тоже есть план подъема Полесья. Кроме того, противников развития Нечерноземья хоть отбавляй. Даже в самой России. Кубанцы, ставропольцы, ростовчане в один голос говорят: надо деньги давать не на Нечерноземье, а в богатые земли Северного Кавказа вкладывать. А эти голоса ой как в Москве слышны! Нет, таких полномочий, о которых говорят ученые, нам не дали и не дадут. Мы, как говорится, должны пойти своим путем, не американским. Советским.

С течением времени кампания по подъему Нечерноземной зоны стала все более сходить на нет. Чтобы преодолеть инерцию угасания, поборники проекта добились принятия нового решения ЦК КПСС. Однако и оно не возымело действия.

Вот тогда, как к последней мере воздействия на руководителей союзных ведомств, Соломенцев решил обратиться к персональному поручению от имени Генерального секретаря ЦК КПСС.

Было подготовлено письмо Брежневу, где воздавалась и хвала мудрости принятого первоначально решения по Нечерноземью, и доказывался верный эффект от проведенных мероприятий, и показывалось, как тормозится важное государственное дело Госпланом, Госснабом, Минфином и прочими «госами» и «минами». В конце содержался призыв помочь личным воздействием на руководителей этих высокопоставленных ведомств.

Брежнев действительно проект развития Нечерноземной зоны поддерживал и считал Соломенцева главным действующим лицом в этом деле. Наверное, генеральный секретарь Готов был оказать поддержку председателю Совмина России. Но…

Но беда состояла в том, что Брежнев не выходил из состояния затяжного глубокого заболевания, которое сузило до предела его дееспособность.

Возможность встречи с Брежневым была исключена. С трудом его изредка доставляли на заседания политбюро, где он для формальности произносил несколько фраз и сразу же возвращался к медицинским процедурам.

Дозвониться до него по телефону Соломенцев также не мог, поскольку на всех линиях, включая и прямую связь, дежурные секретари отвечали, что непременно доложат Леониду Ильичу о звонке. И на этом дело кончалось.

Известно было, что единственным человеком, сохранявшим доступ к Брежневу, оставался Черненко, бывший начальник канцелярии, поднявшийся в силу доверительных отношений с Генеральным секретарем ЦК КПСС до уровня второго-третьего лица в государстве.

Черненко, понимая сложность своего положения, демонстрировал лояльность в отношении других членов партийного руководства. Он не скрывал, но и не выпячивал исключительность своих возможностей единственного человека, имеющего доступ к больному Брежневу.

К нему-то и обратился Соломенцев с просьбой доложить Брежневу письмо о положении дел с Нечерноземьем и получить возможную поддержку.

Получив письмо, Черненко выбрал, видимо, сложившийся уже образ действий. Он предложил Соломенцеву самому подготовить такой вариант резолюции Брежнева, с такими адресами и требованиями, которые превращали бы этот бюрократический документ в орудие персонального воздействия на тех, от кого зависел ход работ в Нечерноземной зоне.

Колдовство над четырьмя строчками резолюции и набором из пяти фамилий, в чей адрес должен был обратиться генеральный секретарь, заняло целый день. Наконец такой проект был, можно сказать, отлит из сплава мудрости и авторитета, которыми, по разумению составителей, должен быть наделен высший руководитель страны. Текст отправили Черненко.

Через два дня была получена собственноручно подписанная резолюция Генерального секретаря ЦК КПСС, слово в слово повторяющая выношенный в Совмине Российской Федерации текст.

Когда отправляли бумагу в ЦК КПСС, это еще был проект. Но когда получили ту же бумагу обратно, это уже была цитата.

И надо отдать должное Соломенцеву: он, подобно смоленскому секретарю обкома, выжал максимум эффекта из этой акции. Во-первых, заверенная факсимиле Брежнева резолюция была передана персонально каждому из названных в ней руководителей союзных ведомств. Во-вторых, она была взята на контроль всеми контролирующими структурами – от отделов ЦК КПСС до Комитета народного контроля. В-третьих, с резолюцией в руках Соломенцев объездил всех руководителей, от которых зависели дела по Нечерноземью. В-четвертых, было созвано в Совмине РСФСР совещание с участием руководителей всех 29 областей и автономных республик Нечерноземной зоны, где они были ознакомлены с мудрым и ценным указанием партийного лидера. Тут же было принято развернутое постановление Совета министров РСФСР и намечены сроки, когда и кто должен отчитаться для доклада Брежневу о проделанной по его поручению работе.

Словом, началась новая атака на нечерноземном фронте. И атакующих вело в бой знамя с пламенными словами Генерального секретаря ЦК КПСС.

Наверное, в США ни одна цитата из сочинений президента не могла бы иметь такой мобилизующей силы. Куда им, американцам! Они будут принимать законодательные акты, делить прерогативы между президентом, министрами, губернаторами.

То ли дело было у нас! Не существовало таких крепостей, которые не сокрушила бы цитата. Может быть, в этом и было то своеобразие, которое каждый последующий начальник вкладывал в изначальный постулат – мы пойдем иным путем!