Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

В ПАПКЕ ЧИСТЫЕ ЛИСТЫ

В дипломатии протокол, то есть согласованный порядок проведения мероприятий, должен соблюдаться неукоснительно. Несоблюдение протокола при встречах на высшем уровне – ЧП, особенно если дело идет к финалу переговоров.

В этой связи большие сложности создает подписание итоговых документов.

Сейчас это в основном – договоры. Они готовятся заранее и к встрече не могут быть не готовы.

Хуже, если подписываются политические декларации с оценкой текущих дел. Тут споры могут идти до момента подписания.

Помню переговоры Брежнева с Тито в Белграде в 1971 году. Всю ночь перед отъездом шла дискуссия. Под утро главы сели вдвоем, окуривая друг друга табачным дымом, гость не вынимал изо рта сигарет, хозяин – сигар.

За два часа до отлета главы государств наконец-то закончили полемику. Эксперты, не мешкая, доработали согласованный в принципе текст. Но весь проект декларации был похож на поле битвы – перекорежен исправлениями, вычеркнутыми абзацами, дополнениями.

А ведь документ для подписания должен быть напечатан на обоих языках – русском и сербском, и на каждом – в двух экземплярах. Для этого нужно время. Что делать?

Успели перепечатать лишь последнюю, так называемую подписную страницу. И то разместили на ней всего один абзац – четыре строки и подписи: от СССР – Л. Брежнев, от СФРЮ – И. Броз Тито.

После этого хозяин и главный гость в сопровождении делегаций, все вместе вышли в зал, где их ждала пресса. А в папки, в которых должны лежать тексты декларации, положили только последние страницы да еще для видимости чистые листы.

Под вспышки фотокамер главы поставили под декларацией свои исторические подписи, обменялись папками, пожали руки, удовлетворенно улыбались.

И только несколько человек ждали удобного момента, чтобы получить злополучные папки, мчаться в посольство и в МИД, перепечатывать и считывать тексты. Ибо телеграфные агентства уже требовали копии декларации.

Через полчаса Брежнев улетел из Белграда. Кто-то на пресс-конференции уже выражал восторг по поводу принятой декларации. А ее текст еще только готовился к отправке в Москву.

Вот я и думаю: когда показывают по телевизору прямой репортаж о подписании итоговых документов – есть ли в папках что-нибудь, кроме чистых листов?

Впрочем, этой неважно. Протокол соблюден. Подписи поставлены. История свершилась.

ПРАВИЛО «ТРЕХ ГВОЗДЕЙ»

Цуканов, один из помощников Брежнева, занимал ключевую позицию в аппарате Генерального секретаря ЦК КПСС. Через него проходили все материалы политбюро и большая часть поручений главного партийного начальника.

В то же время, бывая в его кабинете, общаясь с ним, особенно в начальном периоде работы Брежнева на посту партийного руководителя, я не видел никакой суеты. Все решалось вроде бы само собой.

– Как это Вам удается? – спросил я однажды Цуканова, невольно сопоставляя его в своем сознании с некоторыми другими, весьма суетными партийными начальниками.

– Очень просто, – сказал Георгий Эммануилович, – у меня действует правило «трех гвоздей».

Я обвел глазами стены просторного кабинета.

– Нет, не ищите в комнате. Гвозди у меня в голове. Использую я их по такой схеме. Как только Леонид Ильич дает мне какое-то поручение, я не бегу сразу его выполнять, – ну, если, конечно, это не что-то чрезвычайное, – а как бы вешаю это задание на гвоздик. И не очень-то думаю о нем.

Видимо, мой взгляд выразил недоумение, на которое прореагировал Цуканов:

– Конечно, плановые дела идут своим чередом, плановые из колеи не выбивают. «Нервак» создают спонтанно возникающие вопросы. Вот их-то я и вешаю на мысленный гвоздик.

– И долго им там висеть?

– А вот тут бывает два варианта. Либо о поручении забудут, значит, оно не вызывалось необходимостью и правильно я делал, что не втягивал никого в работу, без которой можно обойтись. Либо Леонид Ильич напомнит о поручении. Тогда я перевешиваю его на второй гвоздик. И потихонечку начинаю думать о нем: кого привлечь, кому позвонить… Потом может наступить очередь перевесить на третий гвоздь. В этом случае я начинаю кое-кому звонить, выяснять возможности реализации поручения. Но опять же существует немало шансов, что выполнение поручения не понадобится. То ли ситуация поменяется, то ли задуманная работа где-то без всякого поручения делалась и уже виден ее результат или ее же бессмысленность.

– Когда же наступит очередь снять поручение с третьего гвоздя?

– Если эта очередь наступит, тогда я начинаю выходить с поручением за пределы своего кабинета. Звоню тому-другому, привлекаю людей.

– Позвольте, – не смог я удержаться от выражения удивления, смешанного со скрываемым возмущением. – Но в таком случае прямой расчет путем деления пополам при переходе от гвоздя к гвоздю показывает, что реализуется меньше четверти поручений?

– И то много, – спокойно парировал Цуканов, уловивший в моем вопросе упрек. – И то много. Можно завалить всех решениями, предложениями, поручениями. А толку-то что? Реально выполняется только десятая часть принятых ЦК партии решений. Остальное – впустую. Если будет приниматься в десять раз больше всякого рода постановлений ЦК или Совмина, значит, в десять раз увеличится их невыполнение.

Должно быть, лицо мое выразило нечто вроде паники в связи с таким неверием в магическую силу партийного слова. Поэтому Цуканов решил привести пример из другой области, с которой он был больше знаком, чем с политикой.

– Я – металлург. До переезда в Москву, куда меня вызвал Леонид Ильич, был директором, главным инженером металлургического комбината в Днепродзержинске. Инструкции из министерств – из Москвы, из Киева, указания разного рода комитетов поступали сотнями на тысячах страниц ежегодно. Если к ним прибавить еще тысячи рацпредложений, из которых многие были очень толковыми, и все это кинуться выполнять, – завод тут же встал бы. Это – в лучшем случае. А в худшем – взорвался бы. Есть пределы угла поворота для машин, пределы изгиба металла – при прокате. Изменить эту степень предела можно, только создав новую машину или сорт металла. Такие же пределы имеет и система людских отношений.

– Так что, – подытожил свой жизненный урок помощник генерального секретаря, – лучше пользоваться правилом трех гвоздей, пока не будет другой машины.

ДЫМ ДНЕПРОПЕТРОВСКОГО ОТЕЧЕСТВА

Ключевой человек в личном аппарате Брежнева – его помощник Георгий Эммануилович Цуканов – умел рассказом житейских историй так представить фигуру генерального секретаря, что он приобретал вызывающие симпатию черты, чего не в состоянии сделать официальная пропаганда. Вот одна из рассказанных Цукановым баек.

Как-то Леонид Ильич говорит:

– Георгий, завтра с утра вылетаем в Днепропетровск.

Я не удержался.

– Жаль, – говорю, – что раньше не узнал об этом, жену бы свою пригласил, а то она тоскует по родному воздуху, считая, что всякая хворь пройдет, стоит только вдохнуть глубоко воздух Днепропетровщины.

– Ладно, – ответил Брежнев, – знаю я твою жену. Мы ей поможем как-нибудь.

Разговор этот был вроде бы мимолетный. Утром мы улетели в Днепропетровск. Мотались там по заводам, по полям, встречались с активом.

На другой день едем машинами к Днепродзержинску. А между этими двумя городами с их заводами есть такое место, куда стали шлак свозить. Горы шлака образовались, дымятся угарным газом. Да еще пыль. Настоящая душегубка. Сколько решений ни принимается о прекращении такого безобразия, никакого толка. Жалобы идут от местных жителей.

Вот Брежнев и велел подъехать к этому месту природной гибели и директоров заводов туда же вызвать.

Пока стояли, выясняли, что и почему, глаза будто солью разъедало. Стали собираться уезжать. Вдруг Брежнев говорит своему начальнику охраны:

– Слушай, Рябенко, я видел, у тебя где-то бутылка большущая с водой припрятана. Давай-ка, тащи ее сюда.

Охранники приволокли какую-то емкость литра на два. Леонид Ильич вылил из нее воду, подошел к самой зловонной куче шлака и стал раскручивать в руках бутыль, как дети сачком бабочек ловят. Потом подходит ко мне, говорит:

– На, Георгий, бутыль с воздухом родной Днепропетровщины. Отдай своей жене. Здесь как раз на один вдох хватит. После этого, надеюсь, тосковать не будет.

Услужливые охранники тут же пробочку подобрали, чтобы плотно бутылку закрыть, и приглядывали за мной, чтобы я ненароком где-нибудь не забыл этот подарок.

Та бутылка у меня долго на видном месте дома стояла. И открывать не надо было, чтобы ядовитость почувствовать. Достаточно было посмотреть на сизое стекло. И мы с женой оба лишь вздыхали, вспоминая Днепропетровщину. Но не ту, о которой напоминала ядовитая бутыль. А из далекого прошлого.

III
СВИТА ИГРАЕТ КОРОЛЯ

Профессия сочинителя текстов на продажу развивалась вместе с товарными отношениями. Те, кто имел крепкую руку или тугой кошелек, не всегда располагали набором речевых средств для увещевательной или грозной речи. Из числа специально обученных писарей, находившихся под особым покровительством религии, а значит божественных сил, вышли первые составители чужих писем, приказов, речей и даже мадригалов.

Конечно, Цезарю скорее всего не нужна была помощь писаря в составлении лаконичного доклада сенату по поводу Понтийского триумфа: Veni, vidi, vici. Но большинство преемников гегемона не обладали таким даром слова и прибегали к покупному многословию. При них состоял штат официальных письмоводителей.

Во все времена профессия составителя чужих текстов была анонимна. Так она дошла и до наших дней, не имея специального обозначения на большинстве языков.

Лишь высокоразвитое в США авторское право позволило ввести в обиход словосочетание «спичрайтер», которое за неимением русского эквивалента получило с начала 1990-х годов прописку и в нашей политической лексике. Придется прибегнуть к этому определению и при разговоре о советских представителях этой профессии, которые, разумеется, не применяли к себе слово «спичрайтер», ограничиваясь названием своей должности, хотя она никак не могла отражать содержание их каждодневных дел.

Люди, о которых пойдет речь, это – близкие или далекие мои коллеги по написанию чужих выступлений. В работе вместе или порознь ими исписаны горы бумаги, созданы произведения «классики» позднего советского социализма, многотомные сочинения вереницы, или, говоря высоким стилем, плеяды вождей от Хрущева до Горбачева. Но никогда они не назывались официально спичрайтерами. В ведомостях на получение заработной платы и даже премий за подготовку проектов выступлений стояли совсем другие обозначения их должностей.

Думаю, что и позже широко известные спичрайтеры Б. Ельцина, Президента России, Л. Пихоя, Г. Харин, А. Ильин официально именовались как-то более традиционно и отвлеченно от основной деятельности, например советник, референт, консультант. Не случайно в духе прежних правил занимал должность не спичрайтера, а руководителя администрации президента В. Юмашев, главный сочинитель речей и составитель выпущенных Б. Ельциным книг. Что касается выступлений Президента России В. Путина, то причастность кого-либо к их подготовке окутана завесой непроницаемой тайны. Сказывается прошлый опыт секретной работы главы государства.

В представленных здесь заметках нет теоретических обобщений, методологического разбора, анализа слагаемых спичрайтерского труда. Даются просто некоторые зарисовки той работы, свидетелем или участником которой довелось быть автору.

Если они помогут кому-либо в работе над текстами чужих или своих выступлений, помогут отличать авторскую речь от заказной – слава богу! Но главная их цель – показать характер отношений между заказчиком и исполнителем, психологию людей, которые не наделены властью, но должны войти в роль руководителей, находить слова для выступлений от имени стран и по воле народов.

Возможно, многие думают, что писателями такого рода движет чистая корысть. Однако это далеко от истины. Материальный интерес здесь едва ли главный. Более существенен магнетизм маски, соблазн выступить от лица более известного и удачливого, что двигало такими литературными героями, как Фигаро и Сирано де Бержерак.

Впрочем, кто-то может увидеть в той работе и влияние других факторов. В любом случае автор приглашает уважаемых читателей к знакомству с тем, что ему хорошо известно и что представляет собой еще не самый распространенный вид деятельности, хотя теперь уже и не столь редкий, как укрощение тигров.

ТЕКСТ ДЛЯ ПРЕМЬЕРА

Первую речь, рассчитанную на высокий адрес, мне поручили написать, когда я, в давние хрущевские времена, работал младшим чином, переводчиком в Отделе Ближнего и Среднего Востока МИД СССР.

Вызвал меня начальник, заместитель заведующего отделом А.П. Павлов, прозванный заглазно просто – Борода. Был он когда-то послом в Бельгии, и тамошние журналисты провели однажды конкурс на самую красивую бороду. Для этого снимки нижней части лица бородатых людей без указания, кому они принадлежат, публиковались в журнале. Наш посол, кажется, и не знал об этой публикации. Но именно он и был объявлен носителем самой красивой бороды.

Естественно, такой факт биографии не обошелся без внимания чутких товарищей. Еще неизвестно, чем бы все кончилось при живом Сталине, но тут наступали времена первой оттепели. Посол был всего лишь отозван в Москву, с европейского направления переведен на восточное и долго не выезжал за границу.

Считался он крепким дипломатом. Но подчиненным, особенно в младших званиях, казался весьма бестолковым. Прежде всего потому, что невнятно давал поручения. Толи в этом проявлялось его презрение к другим, не бородатым людям, то ли пренебрежение, с которым ему самому давались задания свыше.

Не приглашая сесть и не заботясь о том, приготовился ли я записать его слова, Павлов изрек:

– Приезжает премьер-министр и принц из Йемена, вы будете переводчиком при нем, а пока напишите проект речи, пять страниц, срок – два дня.

Задание было неожиданным, и я не мог не спросить:

– Кто произносить будет, где?

Павлова явно раздражала моя непонятливость:

– Ясно, произносить будем не мы с вами, а предсов-мина Булганин Николай Александрович. На обеде. Вы же работали по совместительству корреспондентом ТАСС, значит, разберетесь. Выполняйте. Покажете мне.

Вышел из кабинета, не представляя, с чего начинать. Ни на одном обеде с участием главы правительства я не был. Да и появлявшиеся в печати речи не читал, а скорее отмечал для себя, делая упор на слове «обменялись». В воображении рисовалась не естественная картина зачтения текстов, а карикатурная, как два премьер-министра речами обмениваются, друг другу бумажки из рук в руки передают. И каждый с недоверием смотрит: не больше ли он дал, чем получил.

Пришел в рабочую комнату, где сидело нас восемь человек. Спросил у ближайшего надо мной по должности дипломата, душевного человека Фатхуллина: что делать в таком случае? «Не знаю», – сказал он. Никто в нашем отделе речей не писал, потому что гости из стран Ближнего и Среднего Востока еще не приезжали, это был первый. Фатхуллин дал простой совет: «Возьми подшивку газет, найди какую-нибудь речь, прикинь, что взять, что изменить, что добавить».

Это был деловой подход. Речи в газетах были. Но куски из них не соединялись. По-разному они были написаны, что ли. Поэтому взять можно было не абзацы, а только отдельные слова.

Вот слова-то были особые. Кроме как в речах они нигде не встречаются. Начальники почему-то не говорили, а только «отмечали», «заявляли», «констатировали» или «обращали внимание». Еще очень любили оборот: «сегодня мне хотелось бы особо отметить». Наталкиваясь на такие словосочетания, я думал: если тебе «хотелось бы», так и скажи, а если уже говоришь, тогда зачем говорить, что хотелось бы.

Но самым трудным для восприятия чужого опыта был глагол «подчеркнуть». «Подчеркивал» не только наш премьер, но были случаи, когда целая страна что-то «настоятельно подчеркивала». Как она это делала, я никак не мог себе представить. Ну, ладно, если премьер-министр Н.А. Булганин «подчеркивает». Стоите карандашом и линейкой и на своей речи проводит черту. А может быть, на стене, чтобы всем видно было. Не на доске же мелом! Там, где обедают, школьных досок не должно быть.

Набралась, наверное, целая пригоршня таких слов и оборотов. Как их рассыпать по будущему тексту – не знаю. На всякий случай записал их столбиком на отдельной бумажке.

Однако главная сложность состояла не в словах, а в том, что они в каждом отдельном случае должны были передавать.

Во всех произнесенных речах говорилось об «успешно развивающихся» и даже о «счастливо сложившихся» отношениях, о миллионах тонн и тысячах штук различных товаров, которые перевозились туда-сюда.

Но у Советского Союза не было с государством, откуда приезжал принц и премьер-министр, никаких отношений, даже посольств не было. И грузы в миллионах тонн не перевозились. Там вообще на верблюдах ездили.

Когда-то в Йемене было советское торгпредство, но в 1937 году торгпреда вызвали в Москву и расстреляли, а торгпредство закрыли. Разве о таких отношениях скажешь, что они счастливо сложились?

Затем, почти во всех произнесенных речах говорилось, что «у истоков отношений» стоял Ленин, даже какие-нибудь его слова приводились на этот счет. А про Йемен Владимир Ильич, наверное, и не слышал ничего. Да и как сказать про «истоки», когда там пустыня и такое слово физически неприменимо.

Короче говоря, не подходили куски произнесенных речей к моему случаю. Надо было о чем-то другом говорить, ну, хотя бы о том, что мы – за мир и они – за то же, мы – за процветание и они того же хотят, обе наши страны – за невмешательство, за разоружение, за свободу колониальным народам. А если про свободу говорить, тут уже и Ленина вспомнить можно. Таким образом что-то выстраивается даже без тех слов, которые на листочке сложил.

Написал текст, кому-то в комнате показал. Старшие товарищи говорят: тебе поручено, вот и решай, получилось или нет. Решил, что получилось. Принес проект речи через два дня Павлову. Тот посмотрел с некоторым любопытством. Бороду движением одной руки огладил. Спрашивает:

– Что вы мне даете?

– Проект речи, – отвечаю.

– Для кого?

– Для товарища Булганина.

– Э-э, нет! – говорит Павлов. – Такую речь вы сами можете произнести. Какой с вас спрос? В крайнем случае, я бы мог ее прочитать. Но уж министр не произнес бы ни в коем случае. А тут председатель Совета министров! Вы понимаете, какая на нем ответственность? Он должен сказать, что от имени великой страны выступает, должен отметить наиболее существенные стороны наших отношений, подчеркнуть важность усилий наших стран. Чтобы и без подписи было ясно, кто речь произносит. Переделайте. Завтра покажете.

Вернулся я в свою комнату. Все сидят, опустив головы так низко, что и без слов ясно – каждый срочное задание выполняет и ни минуты уделить не может. Даже Фатхул-лин глаз не поднял, только чуть на стуле поерзал.

Смотрю на свой текст. Что же мне сделать, чтобы проникнуться ответственностью, которая на товарище Булганине лежит? Достал бумажку со словами, которые я в прошлых речах вычитал, а в своем проекте сэкономил.

Решил не жадничать. Все отдал уважаемому председателю Совмина: глаголы «отметить», «заявить», «подчеркнуть», «особо подчеркнуть» (два раза), а также словосочетания «от имени», «по поручению», «с чувством глубокого». Подумал-подумал и добавил «позвольте мне».

Речь теперь длиннее получилась. Смотрю на нее как на гадюку. Думаю: скорее бы начальнику сбыть.

На следующий день с утра, раньше чем через сутки, пришел к Павлову.

– Вот, – говорю, – речь переделал. С чувством ответственности.

Павлов посмотрел на этот раз без любопытства и скорее подозрительно. Но пока читал, два раза бороду огладил. Это что-нибудь значило.

– Теперь лучше, – говорит, – только вот здесь надо устранить заискивающую интонацию. Вместо ненужных слов «позвольте мне» напишите – «мне хотелось бы». Перепечатайте. Принесите.

Перепечатал. Принес. И больше я с этой речью дела не имел до того момента, как ее произнес Булганин. Кто и какими перелицовками занимался – не знаю.

Но только то немногое, что я мог узнать из прежнего текста, были глаголы «заявить», «отметить», «подчеркнуть» (ни разу «особо»), а также словосочетания «от имени», «с чувством». Слова «мне хотелось бы» были обогащены оборотом «позвольте мне», что меня особо порадовало. Когда же я наткнулся на слова «и впредь», то с горечью вспомнил, что не нашел им места в своем варианте, хотя видел их в ранее произнесенных речах. Не проникся я, значит, должным чувством ответственности.

Читал и перечитывал опубликованный в газете текст. Думал: ну, хорошо, такую речь прочитал Председатель Совета Министров СССР, может быть, ее смог бы произнести министр иностранных дел. Возможно, с ней выступил бы сам Алексей Петрович Павлов. Но я-то мог бы себе позволить такое или нет?

Зародившееся во мне чувство ответственности не давало однозначного ответа.

Зато однозначным было открытие, что Н.А. Булганин не пишет те речи, которые читает. Мелькнуло и пугающее предположение. Неужели и сам Н.С. Хрущев тоже не сочиняет свои доклады? А это рождало новые вопросы: кто же их слагает? Много ли таких сочинителей и как ими становятся? Где они работают?

Сразу же возникло сомнение: может быть, и нет никаких специальных людей для составления докладов и речей? Просто начинают с первого попавшегося, как с этой речью получилось: я отдал Павлову, тот – заведующему отделом, от того она пошла министру, потом еще кому-то, так и досочиняли до последнего варианта, который похож на все предыдущие речи. В таком случае, действительно, «каждая кухарка» принимает участие в управлении государством. Только что из этого получается?

В любом случае, утвердился я в сознании, написание чужих речей – большой секрет. Не случайно мои старшие коллеги так явственно демонстрировали отсутствие интереса к моему заданию. Помнят или знают о тех, кто когда-то исчез, споткнувшись обо что-то невидимое в тумане тридцатых или начала пятидесятых годов. «Меньше знаешь, дальше дышишь», – наставлял меня Фатхул-лин, делясь мудростью выживания.

Поэтому ни на один возникший у меня тогда вопрос прямых ответов не было. Впрочем, нетрудно найти и сейчас, если попытаться узнать, кто же реальный автор слов от предвыборной речи до новогоднего тоста, которые составляют официальную часть всех информационных программ.