Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

ЧП НЕ ОБЩЕГО МАСШТАБА

Утвердившись в 1985 году на посту Генерального секретаря ЦК КПСС, М.С. Горбачев через некоторое время начал массированное наступление на членов партийного руководства, чей возраст давно перевалил за пенсионный. Одним из освобожденных от должности секретаря ЦК КПСС стал Иван Васильевич Капитонов, занимавшийся кадровыми и организационными вопросами в центральном штабе партии. Вышедших на пенсию бывших руководителей лишили огромных госдач, где они жили прежде, и предоставили им более скромные помещения в дачном поселке Усово, где до того обитали работники партийного аппарата верхнего уровня, к разряду которых относилась и моя должность помощника секретаря ЦК КПСС.

Дача, в которой поселилась семья И.В. Капитонова, и та, где жили мы с женой, располагались по соседству. Мы с Иваном Васильевичем были давно знакомы, я не был субординационно зависим от него, но привлекался к подготовке нескольких его выступлений и ездил вместе с делегациями, которые он возглавлял, за рубеж. Оказавшись в новом для себя дачном окружении, Иван Васильевич явно стремился ограничить круг людей, которые имели бы с ним какой-то контакт. С другими вышедшими на пенсию секретарями ЦК, например с Зимяниным, Долгих или Пономаревым, общался мало, возможно, чтобы новые руководители партии не заподозрили его в попытке организовать сговор стариков. Новых работников ЦК сторонился, чувствуя желание большинства из них дистанцироваться от снятых с прежних должностей начальников. Со мной же он поддерживал отношения в силу сложившегося их нейтрального доброжелательного характера. Да и наши жены, что было в тех условиях весьма не часто, общались между собой без предвзятости.

Видя какую-то потерянность и сломленность бывшего секретаря ЦК, я пытался приободрить его, вывести из одиночества за счет недлинных разговоров на самые общие темы. С той же целью неоднократно приглашал его сходить в поселковый кинотеатр, который он всегда обходил стороной. В кинозале обычно шли самые свежие фильмы, еще не попавшие в широкий прокат, и поэтому смотреть их можно было без сложившихся детальных представлений. Иван Васильевич не принимал мои приглашения. Но как-то был объявлен к показу фильм «ЧП районного масштаба», поставленный по одноименной повести Юрия Полякова. Повесть вызвала большой шум в печати, что и предопределило интерес к экранной версии произведения. Иван Васильевич Капитонов слышал о повести и поэтому, видимо, наконец-то решился пойти посмотреть кинофильм.

Кинозал в поселке Усово был небольшой. Места не нумеровались. Каждый занимал кресло, отвечающее его представлению об удобстве просмотра. Наши с женой места были по центру во второй половине зала. Иван Васильевич сел тремя или четырьмя рядами впереди.

Начался фильм. Действия в нем, то есть личные отношения главного героя, первого секретаря райкома, разворачивались на фоне важнейшего политического события страны – последнего при Л.И. Брежневе съезда КПСС. Авторы фильма сделали так, что куда бы ни приходил секретарь райкома, всюду по телевизору шла трансляция съезда. Так были представлены отношения героя с его возлюбленной, с другими персонажами повести – всегда на дальнем или ближнем плане виден был телевизор с выступающим Брежневым. Съемка официальной кинохроники съезда, которая использовалась в фильме, проводилась с такой позиции, когда вместе с Брежневым, сразу же за его левым плечом, представлен был секретарь ЦК КПСС Капитонов, строго смотрящий в зал съезда. При этом патетическая возвышенность отчетного доклада, энергичная при-зывность слов Брежнева полностью расходились с его шамкающей старческой манерой речи. И все это вместе взятое – и патетика, и энергия слов, и дряхлый бодрячок в роли докладчика – никак не совмещалось с утлым бытом героев фильма. Наложение разноречивых картин подчеркивало фальшь политики партии, руководители которой, в том числе показанный крупным планом на экране Иван Васильевич, внимали словам Брежнева.

Еще хлеще оказались любовные сцены, широко представленные в фильме «ЧП районного масштаба». По ходу действия секретарь райкома не просто встречался со своей возлюбленной. Наглазаху сидящей в зале публики они совершали то, что стало фигурально называться «займемся любовью». Причем одна из сцен складывалась так, что в смешанном порыве страсти и самонадругательства герой фильма распластал свою возлюбленную на кухонном столе, на котором она за минуту до этого месила фарш для котлет. И вот получилось так, что они оба в акте соития содрогают стол, упершись взглядом в экран телевизора, с которого провозглашает призывы к победе коммунизма Леонид Ильич Брежнев. Из-за плеча Брежнева смотрит на телезрителя сподвижник генерального секретаря Иван Васильевич Капитонов. И он же, нынешний Иван Васильевич Капитонов, смотрит на всю эту композицию из зала кинотеатра поселка Усово вместе со своими бывшими коллегами, также участвовавшими в работе съезда. Когда Брежнев выступал с докладом, и я тоже слушал его и аплодировал речи в положенных местах из какого-то ряда партера. Теперь, в поселке Усово, я, как, наверное, и сидевшие рядом мои коллеги, восстанавливал в памяти те минуты партийной жизни в сочетании с перипетиями судьбы героя фильма. Получилась весьма мрачная картина.

Собравшиеся в кинозале зрители притихли, не желая даже незначительными репликами выразить какое-либо отношение к создавшейся ситуации. Она была сатирична по отношению к ушедшей в прошлое показушной политике Брежнева. И вместе с тем она представилась безжалостно-оскорбительной в отношении конкретного партийного функционера высокого уровня Ивана Васильевича Капитонова, оказавшегося сразу в роли персонажа кинохроники, кинозрителя и объекта наблюдения со стороны других кинозрителей на фоне скабрезных сцен, проходивших вроде как на глазах обоих Капитоновых – реального и киношного.

Фильм закончился. Из кинозала выходили молча. В фойе мы обменялись с Иваном Васильевичем несколькими малозначительными фразами, вроде того, что прошлое можно рисовать и так, и эдак. Больше Иван Васильевич в кинотеатр не ходил, да и я его не помышлял приглашать. Мало ли в каком сочетании непристойности мог оказаться человек, если его портрет был широко растиражирован кинохроникой прошлых лет? И как все это воспринимать теперь не абстрактному киногерою, а конкретному политическому деятелю в отставке?

…С тех пор как был показал фильм «ЧП районного масштаба» в поселке Усово, прошло, наверное, лет пятнадцать. Реакция небольшого числа людей на один из элементов кинофильма – дело в общем-то ничтожное по сравнению с большим очистительным воздействием кинокартины, имевшей в Советском Союзе широкий прокат и вошедшей в фонд произведений искусства, изобличавших ханжество политического строя брежневской поры. Вместе с тем естествен вопрос: допустимо ли с точки зрения этики представлять к публичному показу в скабрезной ситуации конкретное политическое лицо, бросая на него сомнительную тень?

Из воссозданной выше картины может сложиться мнение, что есть немалая толика глумливости в произвольном использовании портретов реальных людей в произведении, представляющем собой в какой-то степени оскорбительный для них художественный вымысел. Эти конкретные люди могут даже испытывать чувство обиды, незаслуженной уязвленности. Но, с другой стороны, выход человека на авансцену политики неизбежно связан с возможностью его общественного обсуждения. Никто не заставляет кого-либо сидеть в президиуме собрания и распоряжаться участью других людей. Если кто-то согласился с выдвижением своей кандидатуры или сам выдвинул себя в политические деятели, тот должен смириться с возможностью предстать перед обществом в том облике, который сам сумел создать или дал материал для его создания, как это случилось с конкретным Иваном Васильевичем Капитоновым в эпизодах фильма «ЧП районного масштаба».

ВРЕДНАЯ СИЛА ПРИВЫЧКИ

Когда секретарем ЦК КПСС по социалистическим странам стал В.А. Медведев, то я достался ему в качестве некоего наследства от его предшественника К.В. Русакова. До этого назначения Медведев много лет работал ректором Академии общественных наук при ЦК КПСС, вел курс политэкономии социализма, систематически читал лекции как своим слушателям, так и в других аудиториях.

Видимо, от лекторской работы у него выработался, можно сказать, биологический регламент выступлений. Они продолжались ровно полтора часа. Если ожидались вопросы, то выступление длилось час с четвертью, а четверть часа уходила на ответы.

Абсолютно подсознательно этот режим общения был перенесен им на рабочие совещания в отделе ЦК КПСС, на информирование сотрудников о пленумах ЦК, заседаниях политбюро, визитах генерального секретаря за границу. При выступлении на любую тему – пустячную или обширную – уходило ровно полтора часа.

Что касается совещаний или собраний с участием только подчиненных, то, само собой, исполненные восхищения глаза собравшихся были устремлены к начальнику, руки в бешеном темпе заполняли рабочие блокноты, свидетельствуя о понимании сверхценности всей доверенной информации.

Сложнее было в тех случаях, когда на совещание собирались руководители институтов или органов печати, которые сами привыкли произносить речи и с трудом воспринимали длинные выступления, разумеется, если это не касалось встречи с высшим руководителем партии, которым был в ту пору М.С. Горбачев.

Рабочие совещания Медведев проводил, как правило, в своем кабинете, доставшемся от предшественников, в числе которых был когда-то Ю.В. Андропов. Это было вполне просторное помещение, если его использовать просто в качестве кабинета. Если же в него набиралось человек тридцать, то становилось тесно. К тому же помпезная люстра, чуть ли не в три десятка ламп, накаляла воздух так, что кондиционер оказывался не в состоянии поддерживать нормальную температуру. Мозги у собравшихся начинали плавиться, и сознание постепенно отключалось.

Как-то Медведев собрал у себя руководителей средств информации. Набрался полный кабинет. Впервые пришел и главный редактор «Литературной газеты» А.Б. Маковский, корифей советской литературы, автор трудов, которые, казалось тогда, обессмертили его имя.

Согласно своему статусу мэтра и старшего по возрасту из всех редакторов, Александр Борисович расположился на ближайшем к Медведеву стуле, буквально в метре от оратора за столом заседаний, который составлял Т-образную конструкцию с письменным столом хозяина кабинета.

День был мрачный. Уличного света не хватало. И зажгли люстру, которая моментально выжгла весь кислород и наполнила комнату теплом хорошо протопленной печки.

Медведев, изредка поглядывая на лежащие перед ним листки, начал выступление в сложившемся лекционном плане. Доктринер по складу ума, он методично обозначал части своего выступления, выделял слагаемые обстановки традиционными «во-первых», «во-вторых» и т. д. Речь изобиловала категориями, постулатами и общими выводами при минимуме фактов и полном отсутствии имен.

Маковский достал из кармана сложенный вчетверо лист. Из уважения к секретарю сделал вид, что записывает содержание речи. Но, видимо, никак не мог ухватить логику абстрактного мышления. Поэтому написал лишь цифры 1, 2 и на том закончил попытки материализовать услышанное в собственном тексте.

Тогда он стал кивками головы выражать согласие с мнением оратора. Но вскоре оставил и эту форму участия в совещании, тем более что теоретические конструкции речи не имели четкого ритма, выгибались в замысловатые кривые. Это создавало угрозу кивнуть совсем невпопад, когда по тонкому смыслу сказанного надо бы покачать головой из стороны в сторону, выражая удивление или возмущение. С годами собственной руководящей работы у Александра Борисовича сказалась утрата навыков выслушивания чужих длинных речей. Вклиниться в речь Медведева с какой-либо репликой, освежить энергию засыпающего ума не было никакой возможности, поскольку для этого надо было бы проникнуться адекватным абстрактным мышлением.

Маковский терял силы. Он вытащил из верхнего наружного кармана пиджака спасительную сигару, ядовитый дым которой мог бы ударом по нервам вернуть желаемую бодрость. Но в кабинете некурящего педанта не было даже пепельниц, что предопределяло табу на курение.

Безнадежно писатель положил незажженную сигару на неисписанный лист бумаги рядом с застывшим от безделья карандашом. Руки со стола сползли на колени, спина потеряла выправку, голова стала клониться к столешнице.

Медведев непреклонно продолжал выступление, не меняя темпа, не делая пауз или ударений, не обращаясь к слушателям, будто его отделяло от них не расстояние в две вытянутые руки, а пространство между вознесенной над сценой трибуной и теряющимися вдали рядами актового зала.

К середине выступления последняя воля к сопротивлению была сломлена. Голова Маковского застыла в сантиметре от стола. В какое-то мгновение собравшиеся услышали вместо монолога дуэт, когда высокие ноты голоса оратора вдруг сплелись с баритональным похрапыванием главного редактора «Литературной газеты».

Ансамбль был разрушен Медведевым, который оборвал мелодию словами, обращенными ни к кому конкретно и ко всем сразу:

– Да разбудите же его кто-нибудь.

Кто-то сидевший справа от Маковского тронул его за локоть. Голова писателя вернулась в вертикальное положение. Он открыл глаза, взял в руки карандаш. Фигура приобрела выражение сосредоточенности и внимания. Он даже посмотрел на секретаря ЦК, будто хотел спросить: «Так, на чем мы остановились?»

Медведеву и надо было бы остановиться, но он не оценил ситуации, не смог преодолеть инерцию лекционной привычки, поскольку до «звонка» еще оставалось не менее сорока минут.

Речь полилась вновь в той же манере, опутывая слушателей паутиной сложных фраз, из которых не вычленяются отдельные мысленные нити, но формируется одно всеобъемлющее полотно, наглухо запеленывающее сознание.

Лишь опытные аппаратчики и стойкие сидельцы заседаний могут противостоять этому потоку слов, сосредоточиваясь на чем-нибудь важном, но полностью противоположном теме выступления, например на неразрешимой загадке: с кем обжимается его секретарша, пока начальника нет на месте?

Маковского, должно быть, уже не волновала эта тема. Не мог он воспользоваться и другим способом спасения – рисовать квадратики или рожицы, поскольку листок его бумаги находился прямо перед глазами оратора.

Спасения не было. Голова писателя опять начала клониться. Причем на этот раз с инерцией неудержимости. И он хлопнулся лбом о крышку стола.

Медведев оторопел и выключился из системы произнесения речи. Он уставился взглядом на Маковского, словно ожидая какого-то развития событий. И те не замедлили последовать.

Маковский нервно отпрянул от стола, встал и в сомнамбулическом состоянии пошел к двери. Но не к той, которая вела в приемную, а к другой, оказавшейся в поле его зрения и ведущей в так называемую комнату отдыха секретаря ЦК.

Такой поворот дела не входил ни в какой мыслимый сценарий, и вновь Медведев обратился ни к кому:

– Остановите же его наконец!

Быстрее всех нашелся самый молодой и энергичный в то время главный редактор «Нового времени» В.Н. Игнатенко. Он очень ловко подцепил Маковского под локоток, развернул его, словно в туре вальса, и вывел на свежий воздух в пустую приемную.

Медведев вернул себе невозмутимость и лишь одной фразой отметил необычность ситуации:

– Раньше Александр Борисович делал это менее заметно.

Через несколько минут А. Б. Чаковский вернулся как ни в чем не бывало. Речь подошла к концу. Слушатели, демонстрируя понимание, задали несколько ранее заготовленных вопросов. Затем были высказаны слова благодарности за яркий и убедительный рассказ о жизни социалистических стран. Секретарь ЦК, довольный собой, обещал через некоторое время вновь собрать редакторов на такое же творческое обсуждение текущей политики партии. На этом минута в минуту истекли полтора часа.

Все разошлись. Комната опустела. Как помощник секретаря ЦК, я остался последним. Чтобы смягчить впечатление от случая с А. Б. Чаковским, что-то сказал о неудобстве встречи в такой тесноте.

– Вот-вот, – ответил В.А. Медведев, – я уже заметил трудность аудитории. Серьезному мероприятию наносится ущерб из-за технических условий. Кабинет надо увеличить.

И действительно, вскоре к кабинету была присоединена еще одна комната. Так появился в здании ЦК КПСС самый просторный кабинет, в котором спокойно могли разместиться сорок-пятьдесят человек. Причем ближайший к оратору – на значительном расстоянии. Помещение оборудовали новым мощным кондиционером, лампы накаливания заменили не нагревающимися лампами дневного света.

Но Александр Борисович Чаковский уже не мог показать себя в новых условиях. Он был заменен более молодым редактором Юрием Петровичем Вороновым. Ну а продолжительность совещаний осталась прежней – полтора часа, из которых час с четвертью – на выступление основного оратора и пятнадцать минут – на вопросы, ответы и восторги по поводу услышанного.

* * *

В.А. Медведев был одной из ключевых фигур в проводимой М.С. Горбачевым политике перестройки. Когда я уже не работал с ним, но оказывался в числе слушателей полуторачасовых речей-лекций, невольно думал: как же они намерены перестроить страну, если не могут или не хотят хотя бы чуть-чуть измениться сами? Впрочем, история показала, сумели они осуществить перестройку или сделали что-то совсем иное.

У РУЛЯ ВЛАСТИ… ДО РАСПАДА ЛИЧНОСТИ

Когда по распоряжению М.С. Горбачева большинство отставных секретарей ЦК КПСС лишили госдач и предоставили им несравненно более скромные помещения для загородного отдыха в поселке Усово, в одном из соседних с нами домов поселился бывший член политбюро Андрей Павлович Кириленко. Он был одним из ближайших сподвижников Брежнева, непрестанно соревновавшийся с другим членом политбюро Михаилом Андреевичем Сусловым за право выглядеть этакой правой рукой Генерального секретаря ЦК КПСС. Когда Брежнев уходил в отпуск или по иным обстоятельствам покидал Москву, руководство партией возлагалось поочередно то на одного, то на другого. В политбюро Андрей Павлович отвечал за вопросы экономики в целом и промышленного развития особливо. Но когда он оставался что называется «на хозяйстве», то тут ему докладывали все дела.

В первой половине августа 1968 года Брежнев ушел на две недели в отпуск и поручил Кириленко отслеживать со Старой площади чехословацкую ситуацию, хотя и сам тщательно наблюдал за ней из Крыма. Созданная в ЦК группа экспертов во главе с Анатолием Ивановичем Блатовым, в которой состоял и я, каждое утро устно и письменно представляла Кириленко характеристику обстановки в Чехословакии и вокруг нее. Кабинет Кириленко располагался по соседству с кабинетом Брежнева, на том же сугубо охраняемом пятом этаже дома № 4 на Старой площади. Кириленко не снисходил до рукопожатий, когда мы входили к нему. Он поднимался из-за письменного стола и садился в торцевой части другого стола – для совещаний. Так тогда располагались все начальники. Зажженная сигарета не выходила из пальцев правой руки. Каких-либо записей по ходу совещания он не вел. Изредка бросал в сторону находившегося здесь же помощника: «Это надо запомнить и сообщить Леониду Ильичу на юг». Или наоборот: «Это не стоит передачи на юг».

Ко всем присутствующим Кириленко обращался только на «ты», хотя все говорили ему «вы».

– Ну, Мортин, – едва поворачивал он голову в сторону начальника Первого главного управления КГБ, – что можешь сказать об этой контре?

Даже Ильичев, который четырьмя годами раньше был секретарем ЦК, а Кириленко лишь членом бюро ЦК по РСФСР, не удостаивался иного обращения:

– Слушай, Ильичев, подготовь-ка отдельную справку об отношении американцев к делам в Чехословакии. Леонид Ильич интересовался этим.

Кажется, из нашей группы только Загладина удостаивал Андрей Павлович обращения не по фамилии. Говорил ему просто «Вадим», забывая, естественно, длинное отчество – Валентинович.

В какое-то время посреди разговора Кириленко мог встать и, не говоря ни слова, идти прямо… в книжный шкаф.

Человек, впервые увидевший такие пережитки средневековья, столбенел от неожиданности. Кириленко подходил к шкафу, дверцы которого были расцвечены корешками фолиантов, нажимал на ручку… И шкаф превращался в замаскированный проход в соседнее помещение, то ли комнату отдыха, то ли персональную столовую со столь же персональным местом отправления естественных потребностей. Такие помещения были при кабинетах всех секретарей ЦК. Однако никто, кроме Андрея Павловича, не драпировал вход в них декорацией из произведений политической литературы.

Через какое-то время шкаф вновь расступался, появлялся Кириленко с дымящейся сигаретой и в упор спрашивал:

– А ты, Ивашутин, что скажешь?

Начальник Главного разведывательного управления ГШ Советской армии докладывал добытые его агентурой сведения. Выводы Кириленко не интересовали, привлекали внимание частности: Дубчек в кругу доверенных сказал то-то, Смрковский – то-то. Чем чернее грязь, тем определеннее отмашка: это надо передать на юг.

Набрав сумму конкретных сведений, Кириленко звонил в Крым, где отдыхал Брежнев. Ему явно льстило показать собравшимся, что он может вот так запросто позвонить генеральному прямо на пляж. Трубку на противоположном конце провода поднимал дежурный секретарь Брежнева. Чаще всего ответ был стереотипным: «Леонид Ильич отдыхает, я передам, что вы звонили». Когда же Брежнев вступал в разговор, мы демонстрировали намерение выйти из кабинета, чтобы не мешать разговору двух партийных боссов. Но каждый раз Андрей Павлович величавым жестом останавливал нас, делая, таким образом, свидетелями его разговора также на «ты» и с самим Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Кириленко был своим человеком для Брежнева на протяжении многих лет, с тех пор как Леонид Ильич занимал пост первого секретаря Днепропетровского обкома партии, а Андрей Павлович был первым секретарем соседнего Запорожского обкома партий, а потом сменил Брежнева в Днепропетровске. С 1966 года до выхода в отставку в 1982 году он на празднованиях Первого мая и Седьмого ноября стоял в ряду вождей партии на трибуне Мавзолея и приветствовал миллионные демонстрации трудящихся. Именно Андрею Павловичу, бывшему на полгода старше Леонида Ильича, было доверено произнести в ответ на награждение орденом Ленина в связи с 75-ле-тием ошарашившую советских граждан фразу: «Эту награду я рассматриваю как аванс за будущую работу». Таким образом, юбилей человека преклонного возраста рассматривался не как подведение черты на финише его политической деятельности, а как новый жизненный старт. Под таким углом предлагалось обществу рассматривать и 75-летие Брежнева, отмечавшееся меньше чем за год до его кончины.

Слова Кириленко о «награде в аванс» воспринимались как дурной анекдот всеми, кто хоть как-то с ним соприкасался. Его мыслительный аппарат и нервная система находились в такой степени истощения, что он не мог подчас связать двух слов, не в состоянии был даже формально начать созванное под его председательствованием рабочее совещание. Общение с ним становилось пыткой, потому что он не узнавал ближайших сотрудников, не понимал, зачем к нему приходят вызванные от его имени люди, не был в состоянии прочитать какой-либо документ. Даже Леониду Ильичу стало трудно с ним общаться, и постепенно Брежнев на замену Кириленко как одного из двух своих ближайших сподвижников стал выдвигать Константина Устиновича Черненко, чуть менее старого партработника. С поста члена политбюро и секретаря ЦК КПСС Кириленко был снят меньше чем за год до ухода Брежнева из жизни.

Госдачу, которую Кириленко занимал, входя в состав партийного руководства, за ним сохранили и при выходе в отставку. Но только до тех пор, пока Горбачев не начал массированно обновлять политбюро. Тогда пришла пора и всесильного в прошлом Кириленко перевести в дачный поселок партаппарата Усово. Так Андрей Павлович оказался обитателем соседней с нашей дачи, которую он делил с бывшим секретарем ЦК КПСС Иваном Васильевичем Капитоновым.

Первоначально Кириленко выходил с кем-либо из родственников на прогулки. Но вскоре они прекратились. Андрей Павлович, завидев знакомое лицо, стремился вырваться из-под руки спутника, вступить в разговор. Однако вместо речи слышались бессвязные вскрикивания, сопровождавшиеся нескоординирован-ными и опасными для собеседника движениями рук. Большую часть времени Андрей Павлович стал проводить в помещении. Окна первого этажа дачи Кириленко выходили в тихую часть поселка, где на дорожках появлялись лишь немногие обитатели расположенных рядом домов.

Первого мая 1988 года мне не пришлось поехать на Красную площадь, чтобы посмотреть на демонстрацию. Надо было подготовить какую-то работу к первому пос-лепраздничному дню. Спланировал работу так, чтобы выдел ить время для прогул ки. День был ясный. После завтрака мы вышли с женой из дома, пошли по извилистым поселковым дорожкам. Из окон домов доносились звуки телевизионной трансляции с Красной площади – мелодии торжественных маршей, бодрые голоса комментаторов, возгласы демонстрантов.

Следуя повороту тропинки, мы оказались прямо перед дачей Кириленко. В помещении, видимо, на полную громкость был включен телевизор, и голоса трансляции торжеств с Красной площади заполняли прилегающую к дому часть парка. За огромным окном в полный рост стоял Андрей Павлович. В полосатой домашней пижаме. Он будто плавал в волнах праздничного ликования, центром которого была трибуна Мавзолея, и видимо, чувствовал себя стоящим на ней в общем ряду членов партийного руководства. Правая рука, согнутая в локте, поднята.

Ладонь обращена во внешнее пространство. Она, как антенна, принимает привет тысяч демонстрантов и передает им величественное благословение или напутствие на трудовые подвиги во имя торжества…

В какое-то время в поле зрения Кириленко попала наша пара. В глазах ветерана партийного руководства отразилась радость встречи со знакомыми лицами. Он слегка кивнул нам, кратко отвлекшись от видения ликующих масс. И вновь взгляд его устремился куда-то вдаль. Рука вернулась к привычным движениям трибуна, каким, видимо, и представлял себя бывший член политбюро и секретарь ЦК А.П. Кириленко.

На протяжении всей этой сцены мы стояли, слегка шевеля кистями рук. Как только взгляд Кириленко оторвался от нас, мы, словно участники невидимой колонны демонстрантов, прошествовал и дальше по тропинке к своему дому. Как когда-то на демонстрациях, проходя мимо Мавзолея, демонстранты бросали на трибуну последний взгляд, так обернулись направо назад и мы. Андрей Павлович уже не видел нас. Он слился с видимыми только ему колоннами то ли москвичей, то ли свердловчан, то ли днепропетровцев, то ли запорожцев, которых он приветствовал бессчетное число раз, и скорее всего представлял себе, что это – его долг перед партией, перед народом. О других долгах, скорее всего, сознание не сохранило никаких представлений.

Опережая Брежнева на несколько месяцев по возрасту, Кириленко пережил его на восемь лет. К концу жизни сознание вернулось к нему. Его приглашали на общественные мероприятия. Он узнавал бывших партийных активистов и мог осмысленно перемолвиться с ними несколькими фразами. Должно быть, от природы это был могучий организм, и кто знает, сколько лет он мог бы давать радость общения сыну, внукам, если бы система власти предусматривала хотя бы отдаленную возможность считаться с движением времени.