Текст книги "Кронпринцы в роли оруженосцев"

Автор книги: Валентин Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

КРОНПРИНЦЫ В РОЛИ ОРУЖЕНОСЦЕВ.
РАССКАЗ О ДВУХ САМЫХ ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫХ СОВЕТСКИХ СПИЧРАЙТЕРАХ.
С реминисценциями

Не исключено, что два политических деятеля, которые окажутся вместе в этой главе под рубрикой «Спичрайтеры», могут обидеться за принижение их роли в современной истории. Поэтому заранее оговариваюсь, что признаю их положение в 80—90-х t-одах в качестве активных участников политических процессов. Вместе с тем в моем повествовании они представлены и в другой своей ипостаси – авторов наиболее крупных выступлений и разработчиков принципиальных позиций стоявшего над ними политического деятеля – Генерального секретаря ЦК КПСС, Президента СССР М.С. Горбачева.

Речь идет о бывших заведующих отделами ЦК КПСС, о бывших секретарях ЦК КПСС, о бывших членах Политбюро ЦК КПСС, о бывших советниках Президента СССР, о двух докторах наук и академиках – Медведеве Вадиме Андреевиче и Яковлеве Александре Николаевиче.

Родом оба из одной и той же исконной русской нечерноземной местности – с Ярославщины, причем не из городов, а из деревень. Для тех, кто знаком с демографическими особенностями России, ясно, что малая родина налагает глубокий отпечаток на формирование людских характеров. А эта зона несла самое тяжелое ярмо крепостничества, что сдавливало сознание не только предков, но и наших современников, делая их не столько хозяевами положения, сколько лицами в услужении. Горбачев ввел Медведева и Яковлева в состав партийного руководства на первом же проведенном им съезде КПСС, весной 1986 года. Смысл был очевиден – разбавить традиционный состав партийных руководителей, прошедших обкомовский путь, людьми, взятыми из менее традиционного научного аппарата партии.

В целом таких менее традиционных функционеров было избрано тогда в состав секретариата ЦК три человека – кроме Медведева и Яковлева еще Добрынин. Из них только Медведев имел опыт работы на выборной партийной должности – был секретарем Ленинградского горкома КПСС по идеологии. К тому же и последующая работа его на протяжении 15 лет на посту ректора главного партийного учебного заведения – Академии общественных наук – делала его фигуру более привычной для руководящей партийной должности.

Добрынин, проведший 24 года на должности посла в США, казался «белой вороной», явно предназначенной для того, чтобы изменить до полной противоположности международную деятельность КПСС, превратить соответствующий отдел ЦК в мини-МИД, подручный Генеральному секретарю ЦК КПСС.

На новых, нетрадиционных секретарей ЦК ложилась и еще одна нетрадиционная задача: они становились главной опорой Генерального секретаря ЦК КПСС в подготовке его выступлений, призванных обосновать и сформулировать политику перестройки.

Вскоре выявилось, что Добрынин по характеру, опыту работы не вписывается в решение ни этих, ни других партийных задач, и в ЦК КПСС он продержался не более одного срока.

Если раньше, при Брежневе и его первых преемниках – Андропове и Черненко, тексты выступлений генеральных секретарей писали их помощники с привлечением специалистов из различных отделов ЦК, а также ученых, журналистов, то для Горбачева впервые такая работа была поручена самому высокому партийному уровню – секретарям ЦК Яковлеву и Медведеву.

Первоначально состав помощников Горбачева как генерального секретаря был весьма ограничен. Два помощника – Лущенков и Болдин – работали с ним, когда он был еще секретарем ЦК по сельскому хозяйству. Оба они были аграрниками, хотя и с разным опытом: первый – практик, второй – газетчик. Они создавали хорошую опору в организационном плане, недаром Болдин вскоре стал заведующим Общим отделом ЦК КПСС, но меньше подходили для подготовки крупных политических выступлений.

Из состава помощников своих предшественников Горбачев оставил только высококвалифицированного международника Шарапова. Менее чём через год в группу помощников был включен более склонный к теоретическим обобщениям Черняев, бывший до этого заместителем заведующего международным отделом. А вскоре этот состав пополнился еще и академиком Фроловым, возглавлявшим некоторое время журнал «Коммунист».

Затем группа помощников стала еще больше разрастаться за счет людей, склонных к теоретической работе. В нее вошел Шахназаров, бывший до этого первым заместителем заведующего отделом социалистических стран, который сменил Шарапова, уехавшего послом в Болгарию.

Когда Горбачев стал сочетать обязанности партийного руководителя с функциями главы государства, состав его группы помощников пополнился еще учеными Шаталиным, Петраковым и опытными работниками партаппарата Остроумовым и Гусенковым. В эту группу вошел вскоре и маршал Ахромеев.

Таким образом, формировался мощный личный штаб Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Горбачева, где у каждого был свой немаловажный участок. Все, хотя не в равной степени, могли участвовать в подготовке речей и публикаций. К этой работе привлекался и главный редактор журнала «Коммунист» мудрый человек Биккенин. Однако главными советчиками и творцами выступлений оставались два секретаря ЦК КПСС – Яковлев и Медведев. Они менялись местами работы в рамках аппарата ЦК КПСС, не оставалось неизменным и положение обоих в партийной иерархии. Яковлев вернулся в аппарат ЦК КПСС и был назначен заведующим отделом пропаганды еще до проведенного Горбачевым XXVII съезда КПСС. При этом вышестоящим над ним идеологом оказался человек противоположных взглядов на перестройку – Лигачев.

Секретарями ЦК Яковлев и Медведев стали одновременно – с марта 1986 года, при этом Яковлев сохранил за собой заведование отделом пропаганды, а Медведев стал заведующим отделом социалистических стран.

Главной задачей Медведева стало преобразование отношений с союзниками, чтобы, с одной стороны, они больше отвечали сами за свои дела. С другой стороны – чтобы в этих странах произошла смена поколения руководителей, то есть чтобы ушли со своих постов такие ветераны, как Гусак, Кадар, Живков, Хонеккер, Цеденбал. Хотя остальные ветераны (Чаушеску, Кастро, Ким Ир Сен) были также нетерпимы для Горбачева, но до них руки не могли дотянуться.

Поскольку до прихода Медведева в отдел соцстран я работал помощником его предшественника, секретаря ЦК Русакова, то достался в виде наследства, явно неприятного на первых порах новому секретарю ЦК. Медведев, конечно, нуждался в человеке, который помог бы ему квалифицированно разбираться в новых для него делах. В этом плане я ему подходил. Но в то же время он был полностью настроен на волну Горбачева с его трудно скрываемой неприязнью ко всему сложившемуся до него аппарату. И в этом плане само мое наличие, должно быть, вызывало у секретаря ЦК оскомину. В дальнейшем, когда Медведев убедился, что никаких особых привязанностей у меня к Русакову и всей старой части аппарата нет, наши отношения выровнялись.

К тому времени, когда Медведев довел до конца разрушительную часть миссии и добился с катастрофическими издержками для Советского Союза и всей социалистической системы устранения большей части «стариков» в руководстве стран Варшавского договора, отношения между двумя руководителями идеологического направления – Яковлевым и Лигачевым – приобрели откровенно конфронтационный характер.

Тогда Горбачев провел сложную перестановку руководящих кадров с полным устранением некоторых фигур. Медведев, как и ранее Яковлев, был поднят на уровень члена Политбюро ЦК КПСС. Яковлева Горбачев снял с идеологического направления и поставил куратором международного. Лигачева направил на руководство сельским хозяйством. Добрынина уволил в отставку. А единоличным руководителем идеологического направления сделал Медведева.

Причем в идеологическую епархию Медведева попадало еще два представителя партийного руководства – кандидат в члены политбюро Бирюкова, отвечавшая как заместитель председателя Совета министров СССР за социальнокультурную сферу, и секретарь ЦК Лукьянов, на которого было возложено курирование правовыми вопросами.

Наряду с изменением и расширением сферы деятельности Яковлева и Медведева участие в написании текстов выступлений для Горбачева по-прежнему оставалось их главнейшей задачей. Таким образом, уровень основных спичрайтеров повысился до максимального предела – два члена Политбюро ЦК КПСС. Такого в партии не было никогда. Да и вообще такое положение трудно себе представить. На каждом из них лежала ответственность за свои участки, а надо было делать что-то совсем другое, готовить выступления генерального секретаря по самому широкому кругу вопросов.

Но и непосредственные задачи, связанные с курируемыми участками, надо было выполнять. Яковлев отнесся к этой своей обязанности достаточно меланхолично: заведующим международным отделом был назначен специалист высшей квалификации В.М. Фалин, поэтому опека над ним со стороны члена политбюро носила подчас поверхностный характер.

Что же касается Медведева, то дело приняло совсем иной оборот. Новый член политбюро ревностно воспринял свой новый статус. Его поведение ничуть не походило на имеющиеся на такой случай примеры.

Помню, как Соломенцев и Воротников, становившиеся на моих глазах членами политбюро, то есть подни-мявшиеся выше в партийной иерархии, хотя бы короткое время привыкали или делали вид, что привыкают к новому общественному положению. По крайней мере, они не демонстрировали в сей же час свое повышение в табели о рангах. Да и в поведении Добрынина, Разумовского, а еще ранее Зимянина или того же Яковлева, а позже Дзасохова, Лучинского, даже Ивашко демонстраций самоутверждения не было видно, или, по крайней мере, в глаза они не бросались.

Медведев же на новой высокой должности чувствовал себя так, будто бы с ней родился, и вместе с тем считал нужным добиться признания этого. Когда с пленума ЦК, где его произвели, минуя кандидатский уровень, сразу в члены политбюро, Медведев вернулся в свой кабинет, я вышел из своей находившейся по соседству комнаты, поздравил его с высоким назначением. «Зайдите ко мне, – кивнув головой в ответ, сказал Медведев, – будет несколько поручений».

Зашли вместе. Медведев сразу же взялся за трубку телефона. Обычно при его телефонных разговорах я выходил из кабинета. Здесь он сказал: «Останьтесь». Вроде бы это вызывалось необходимостью. «Кто же у нас составляет идеологическое направление?» – сказал он то ли спрашивая, то ли раздумывая.

У меня, естественно, сразу всплыли в памяти фамилии заведующего отделом пропаганды, директора Института марксизма-ленинизма, ректора Академии общественных наук. «Нет, не то, – отбил новый член политбюро мои подсказки и сам же продолжил: – Прежде всего Бирюкова, она ведет социально-культурную работу в правительстве. Какой ее телефон? А, вот он в списке есть».

Набирает номер. Секретарь Бирюковой говорит, что она проводит совещание. Надо думать, что Бирюкова по горячим следам информировала» своих подопечных об итогах пленума.

– Где? – спрашивает Медведев. – Ах, в своем кабинете. Тогда соедините с ней, скажите, что Медведев говорит.

Такая система общения выходила за рамки принятого. Если кто-то из высоких начальников был занят, то обычно следовала просьба, чтобы тот перезвонил, когда освободится. Но этот звонок преследовал не информационную, а субординационную цель. Чувствовалось, что секретарь Бирюковой моментально сориентировалась. Равным образом понимала, что к чему, и сама Бирюкова. Медведев держал трубку поодаль от уха, и громкая связь правительственной АТС разносила беседу по всему кабинету.

– Александра Павловна, я хотел бы с вами условиться о рассмотрении стоящих перед нами вопросов.

– Да, да, Вадим Андреевич, у меня подготовлены справки по всем текущим и перспективным делам. Естественно, я вам их доложу перед внесением в правительство.

– Хорошо. На послезавтра условимся о встрече. Время я вам сообщу.

– Так, – вроде бы сдвинув гору с места, со вздохом сказал Медведев. – Кто там у нас еще? А, Лукьянов!

Набрал номер телефона. Секретарь также сказал, что Лукьянов проводит совещание. Оказалось, что не в своем кабинете, а в зале, который находится рядом.

– Ну, если рядом, то позовите его, скажите, что Медведев говорит.

Такое вообще обычно мог позволить себе только генеральный секретарь, а все остальные не иначе как в экстраординарном случае.

И опять, как в разговоре с Бирюковой, ничего чрезвычайного, просто обозначение, кто отныне между ними главный. Да и я на разговор был оставлен, по-видимому, только для того, чтобы проникся пониманием важности персоны, при которой теперь состою. И следовательно, отношения на своем уровне должен теперь строить подобающим образом.

«Ну, как к этому отнестись?» – свербил голову вопрос. Вроде бы неглупый человек. С внешними признаками интеллигентности. Зачем ему нужна такая бесцеремонная бестактность, достойная в лучшем случае секретаря райкома?

Кстати сказать, мое положение помощника не просто секретаря ЦК, а члена политбюро действительно изменилось.

Во-первых, помощник в таком положении уже приглашается на заседания политбюро при обсуждении относящихся к данному направлению вопросов.

Во-вторых (и это особо примечательно), если раньше при работе после 18 часов официантка приносила мне чай с сушками, то теперь стала приносить с бутербродами, так сказать, за вредность.

И опять, как много лет назад, в случае с машиной, я пытался отказаться от бутербродов, зная, что меня дома все равно будет ждать сытный ужин. Но мой отказ не был принят, так как два вечерних бутерброда – один с сыром, другой с колбасой – были введены в обязательную статью расходов каким-то руководящим органом и никто был не в силах изменить такой порядок. Так что двум бутербродам не оставалось иной доли, как сохнуть на подоконнике в ожидании того, что либо их ночью съедят тараканы, либо утром добродетельная уборщица выбросит в окно расплодившимся вокруг голубям и воронам.

Положение Медведева и Яковлева как составителей выступлений генерального секретаря осложнялось тем, что по сравнению со своими предшественниками Горбачев делал еще большую тайну из того, что не он сам пишет свои речи.

Прежде, при Хрущеве, Брежневе и других, также считался тайной механизм написания речей для вождей. Лишь один раз в своих многочисленных выступлениях Хрущев, отвлекшись от текста, кажется, после встречи с руководителями Алжира, сказал: «Вы же понимаете, что я сам не могу писать все эти речи».

Еще как-то Брежнев, выступая в Днепропетровске, запутался в страницах и недолго думая, прямо с трибуны обругал своих помощников, что они ему в папку неправильно положили текст.

В целом же самоутверждение ораторов в сочинительстве своих речей доходит до запредельных высот. Примером может служить согласие Брежнева с предложением льстецов, чтобы ему присвоили Ленинскую премию за достижения в области литературы за сочинение книг «Целина», «Малая земля» и т. д.

Мало того, что сам Брежнев получил Ленинскую премию и публично раскланивался под гром аплодисментов, так еще и подлинные авторы сочинения, кстати сказать, в публицистическом плане примечательного текста, получили Государственные премии, хотя и без огласки имен.

Но и на этом парадоксы не кончаются. Даже по прошествии четверти века со времени вручения Брежневу Ленинской премии не все оставшиеся в живых подлинные авторы сериала решаются сказать вслух о своем увенчанном лаврами труде. Что их сдерживает? Полученные серебреники? Слово чести? Или, может быть, надежда, что их как проверенных молчунов, умеющих прятать язык за зубами, привлечет новый герой покорения если не целины, то Кремля, Белого дома или еще чего-нибудь на пути к власти?

Горбачев претендовал на единоличное авторство всех преобразований в политике КПСС, а они провозглашались в его речах и докладах. Как же он мог позволить кому-то выглядеть соавтором перестройки?

Да и ему никто из верных людей не мог бы выразить намек сомнения в его верховенстве. Когда мне стала известна рукопись первой книги Горбачева «Перестройка», то показалось правомерным обратить внимание Медведева, близко стоявшего к автору будущей публикации, на маленькую деталь, которую лучше было бы изменить.

– Вадим Андреевич, посмотрите, с чего начинается книга. Ее первая страница начинается со слова «Я». Это – штрих, но знаковый, его лучше изменить.

– С какой стати? – было ответом. – Автор так пишет, это его видение. Мне, например, так даже нравится. Так и должно быть.

Положение Медведева и Яковлева при Горбачеве было не просто спичрайтерское. Они еще были первыми его интерпретаторами и, кроме того, сами выступали сочинителями своих произведений, для чего, естественно, пользовались трудом находящихся в их подчинении людей. Таким образом, это было сочетание многих функций и многих участников, прямых и косвенных, подготовки выступлений Генерального секретаря ЦК КПСС.

При написании речей Горбачева мне не доводилось работать в непосредственном его подчинении. Но просмотренные Горбачевым варианты зачастую дорабатывались в секретариате Медведева с привлечением некоторого круга специалистов. Те тексты, которые мы проходили, несли очень крупноформатные следы горбачевского редактирования. Он либо принимал, либо отклонял текст постранично, поабзацно. В лучшем случае писал одну фразу, которую как бы нужно было потом развить в заданном тоне. Ну и, конечно, указания: добавить одно, изменить другое.

Манеры работы над текстами самих главных спичрайтеров Медведева и Яковлева были если не противоположными, то сильно отличными одна от другой.

Медведев пропускал через себя каждое слово. В результате текст, который передавался ему в качестве подготовленного варианта – то ли для его собственного выступления, то ли для выступления Горбачева, – выходил полностью переписанным. Причем зачастую это было переписывание с использованием прежней лексики и идейного содержания.

Сначала я не мог понять, в чем дело. Что это, просто нелюбовь к чужому строю? Желание в ходе переделки текста плотнее в него вжиться?

Но нет. Причина была основательнее. Дело в том, что Медведев, видимо, по натуре и уж точно по системе самоподготовки в качестве научного работника, преподавателя и публикатора убежденный схоласт и доктринер. Он видит и чувствует поэтику абстрактных величин. Ему абсолютно чужд интерес к конкретным фактам. Он умеет наслаждаться видом статистического леса, не замечая при этом ни одной отдельно взятой пушистой или ободранной елочки. Это – не недостаток. И не достоинство. Это просто особенность ума.

Десять лет, которые Медведев проработал ректором Академии общественных наук, сформировали в нем глубокое убеждение в высшей степени привлекательности его стиля.

Ведь все эти годы он читал в своей манере лекции изо дня в день. И перед ним проходили потоки аспирантов, будущая жизнь которых зависела от оценки ректора. Можно представить, какие завороженные взгляды они устремляли на оратора и как по системе обратных связей это формировало его самомнение.

Надо признать, что в своем стиле Медведев достиг немалых высот. Может быть, даже его абстрактное мышление представляет вершину избранного жанра. На любителей и ценителей речи, построенной только на категорийном уровне, его выступления производили немалое впечатление. Они окутывают человека пеленой понятий, заставляют внимать. Но, к сожалению, не дают возможности ни за что зацепиться памятью и уж тем более сделать запись услышанного.

Еще сложнее обстояло дело, если Медведеву приходилось выступать перед собранием, не имеющим ничего общего с академической средой. Здесь уже разрыв между оратором и аудиторией достигал пугающих масштабов. Трибуна и зал как бы жили в разных измерениях.

В то же время успешная карьера Медведева не помогла ему выработать самокритичности. Поэтому в аудитории с иным, чем у него, подходом к абстракциям он продолжал упиваться своими дефинициями, а собравшиеся смотрели на него с горьким разочарованием. Будто их пригласили на встречу с матросом Железняком, а вместо пламенного революционера на трибуне оказался скелет динозавра.

Драматизм ситуации усугубляло и то, что при назначении Медведева на пост члена политбюро и секретаря ЦК по идеологии Горбачев, видимо, сказал ему, что он теперь стал главным идеологом партии. По крайней мере, при мне Медведев неоднократно характеризовал свое положение таким образом.

Если бы он управлял идеологией в застойные времена, его бы принимали на «ура» в любом случае. Потому что тогда был трепет перед авторитетом должности. Единственный человек, который официально звался у нас главным идеологом, Суслов, тоже был никудышным оратором. Но за ним стояла сила железной руки, хотя и беспочвенный, но длительно формировавшийся авторитет. А Медведеву ничего из этого не досталось.

На противоположном полюсе политической жизни выступали такие трибуны, как Афанасьев, Попов, Якунин, демагоги, краснобаи, тонко улавливавшие настроение аудитории. Ничего Медведев противопоставить этому не мог. Соответствующей была реакция на его выступления даже в партийной аудитории.

Весной 1991 года ЦК КПСС направлял большую группу активистов в разные районы страны для работы по итогам всесоюзного референдума о единстве страны. Мне тоже предстояло ехать в Североморск. В большом зале выступали секретари ЦК, в том числе Медведев. Я ловил себя на двойственном восприятии оратора.

С одной стороны, хотя мы с ним давно расстались, я сохранил к нему добрые чувства как к человеку, с которым проработал по большей мере в согласии почти три года. С другой стороны, я не мог не понимать разочарования собравшихся людей, обманутых в своих ожиданиях. С теми абстракциями, которые преподносил Медведев, нельзя было выходить ни к какой аудитории, тем более в условиях острой политической борьбы.

Как часто случалось, Горбачев поставил не на то место, не в то время, не того человека. Медведеву не повезло, что такой выбор пал на него.

С Яковлевым мы были знакомы на двадцать лет дольше, чем с Медведевым. К тому времени, к которому относится их творческий тандем, Яковлев стал не закулисным, кабинетным, а скорее одним из гласных лидеров перестройки.

История его стремительного восхождения на политический Олимп после долгих лет тихой отсидки на посту советского посла в Канаде хорошо известна. В тени осталась маленькая деталь, показывающая, что такое Его Величество Случай.

В Канаду в начале 80-х годов были приглашены две советские делегации. Одна делегация от Совета министров РСФСР по приглашению ряда губернаторов канадских провинций, до этого побывавших в гостях в России. Ее должен был возглавлять председатель российского правительства М.С. Соломенцев. Другая делегация – руководителей сельскохозяйственного производства. Ее должен был возглавлять секретарь ЦК КПСС по сельскому хозяйству М.С. Горбачев. Стоит обратить внимание на одно совпадение: оба руководителя делегаций двойные тезки, Михаилы Сергеевичи.

Приезда делегации России посол Яковлев добивался раньше сельскохозяйственной. И ее поездка была полностью подготовлена, о чем я осведомлен был хорошо, потому что по своей работе тогда помощником председателя Совмина РСФСР был в курсе контактов с послом Яковлевым, с канадской стороной, с отделами ЦК КПСС.

Сначала Соломенцев приболел, и его поездка отодвинулась. Затем вновь начались сборы. Но в самый последний момент Соломенцеву позвонил, кажется, Андропов, который был тогда на положении второго лица в партии, и попросил еще чуть передвинуть отъезд российской делегации, чтобы сельскохозяйственная смогла съездить в Канаду в зимний период, до начала посевной кампании. Понятное дело, что Соломенцев согласился. Так вместо одного Михаила Сергеевича за океан полетел совсем другой. А могла бы быть и иная последовательность, вернее сказать, иная ситуация в целом. Поскольку одна делегация в Канаде побывала, поездку второй решили отложить на более долгий срок, а затем умер Брежнев и все вообще изменилось.

Именно в ходе поездки Горбачева в Канаду и состоялось его знакомство с Яковлевым, когда посол изложил потрясшее сельскохозяйственного секретаря ЦК своей глубиной концептуальное видение проблем в СССР. А это уже предопределило возвращение Яковлева в Москву вскоре после кончины Брежнева, быстрое вхождение в Академию наук и тут же переход на работу в ЦК КПСС под руку молодого генсека Горбачева.

Позиция Яковлева определялась не твердостью принципов, а тонким восприятием потребностей общества. Мои первые контакты с Яковлевым относились к тому времени, когда в середине 60-х годов он ближе был к группе неосталинистов, складывавшейся в ЦК КПСС под влиянием крутого изменения позиции Шелепина. Яковлев примыкал к группе идеологов, ностальгирующих по крепкой дисциплине времен Сталина. В 1968 году во время чехословацких событий на него пала одна из самых неприглядных задач – подготовка и распространение анти-дубчековских листовок и газеты»«Зправы», якобы выпускавшейся самими чехословацкими левыми.

Затем по мере обретения самостоятельности, то есть освобождения оттаких стоявших над ним людей, как В. В. Кортунов, В.И. Степаков, позиция Яковлева левела. Скорее всего, его внутренним кредо был либерализм, который он, как и многие другие, до поры до времени подавлял искусством приспособления к тоталитаризму. Можно сказать, подлинное содержание натуры Яковлева пряталось в удобной для жизни маскировочной форме.

С другой стороны, Горбачев, придя к власти, по форме был устремлен к чему-то новому, но по содержанию еще не располагал убедительным потенциалом. Одно из первых его выступлений – доклад о 40-летии Победы накануне 9 мая 1985 года, был наполнен такими банальностями, что, казалось, возвращал партию куда-то в добрежневскую эпоху.

Опасный и труднопреодолимый разрыв между формой и содержанием горбачевского руководства наглядно раскрывает, пожалуй, такой эпизод.

К 40-летию Победы было принято решение наградить всех ветеранов орденом Отечественной войны 1-й или 2-й степени. Была выпущена также медаль, которой награждались труженики тыла.

Об этом известно всем. Но мало кто знает, что специальным решением политбюро и указом Президиума Верховного Совета СССР все члены партийного руководства страны были отдельно награждены орденами Отечественной войны 1-й степени, в том числе и сам Горбачев, который в армии никогда не служил. Не знаю, не был ли позже отменен тот указ, в опубликованном позже перечне наград Горбачева орден Отечественной войны не значился. Однако факт такого награждения и вручения ему ордена имел место.

Секретарь ЦК Русаков, у которого я тогда работал помощником, пришел с заседания политбюро в приподнятом настроении, с орденом в лацкане. Рассказывал, как состоялось там же, на заседании, награждение и как тепло поздравили Горбачева, которому, как и всем членам партийного руководства, Громыко лично прикрепил к груди орден.

Меня, как и других чиновников, не участвовавших в войне, но имевших какой-то номенклатурный ранг, тоже наградили медалью. Конечно, награда эта была противоправной. Я сказал Русакову, что не имею права ее принять. На что он, боязливо покосившись по сторонам, сказал: «Да вы что? Политбюро приняло решение! Если не участвовали в войне, значит, рассматривайте как аванс». Так я потом и сказал, принимая награду. Понятно, что аванс был выдан напрасно и боевыми подвигами мне не пришлось его оплачивать. А грудь мою эта медаль никогда не украшала. Впрочем, как и другие награды.

Однако все эти наградные переживания имели и другое продолжение, вызывающее то ли смех, то ли слезы. В обычных условиях члены политбюро и секретари ЦК Золотые Звезды Героев не носили. Атут, видимо, по какому-то срежиссированному указанию на торжественное заседание в честь 40-летия Победы было решено всем Героям прийти при Звездах. Таким образом, весь первый ряд президиума должен был сиять орденами, а то и Звездами.

Русаков, собираясь на торжество, с трудом пришпиливал на пиджак в добавление к ордену Отечественной войны еще и Звезду Героя Социалистического Труда. Из-за астигматизма, близорукости и других дефектов зрения ему никак не удавалось выровнять по горизонтали обе награды. Наконец, обессиленный, он рухнул в кресло и попросил меня привести в порядок его свидетельства заслуг перед Родиной. Просьба была выполнена, и мы оба поехали на заседание в Кремль, он – в президиум, я – в партер.

Мне тоже по номенклатурному расписанию полагалось быть на том заседании. Торжественная минута настает. Все встают и рукоплещут. Вводят в зал члены президиума во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС. И вдруг – батюшки мои! Смотрю: ни на ком из руководителей партии и страны нет ни орденов, ни Звезд Героев. Только на Громыко, поскольку он был олицетворением советской власти, – две Звезды. И ни одного ордена Отечественной войны. Что же это такое произошло за полчаса?

После заседания Русаков, нервничая, поскольку сам не до конца во всем разобрался, объяснил положение. Когда все руководящие деятели собрались перед выходом на сцену в так называемой комнате отдыха президиума, последним туда пришел Горбачев – и на нем никаких правительственных наград. «Неловкостькакая-то наступила, – признался Русаков. – Я смотрю, все разбежались по углам и Звезды с орденами отвинчивают. Я тоже за шторку спрятался, еле-еле успел все от себя отстегнуть. Что такое? Ничего не пойму».

Вот таким неровным выглядел Горбачев в 1985 году. С одной стороны, апрельская авангардная речь. С другой – майский железобетонный доклад. В одном случае – призыв к ускорению. В другом – незаслуженный орден себе, любимому. Но и он тут же спрятан с глаз долой.

В сложившихся условиях сближение людей с разнонаправленным нарушением соотношения между формой и содержанием, таких как Горбачев и Яковлев, могло вести к выравниванию баланса и созданию эффективно действующего политического дуэта. Что, собственно говоря, и произошло.

При работе над текстом, своим ли или горбачевским, Яковлев, насколько я мог понять, не гонялся за безукоризненной подгонкой каждого слова. И уж тем более не стремился к тому, чтобы пропускать через свое перо весь подготовленный кем-то другим проект. Вместе с тем он очень цепко находил узловые моменты, доработав которые или несколько повернув текст, придавал новое осмысление всему материалу.

У меня сохранился текст одного из выступлений Яковлева от имени комиссии Съезда народных депутатов СССР по политической и правовой оценке советско-германского договора от 23 августа 1939 года. В той комиссии Яковлев был председателем, а на мне лежали обязанности секретаря. Выступление относилось к декабрю 1989 года.