Текст книги "Герцогиня (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

  – Ты что, забыл своё «да»?! Сперва – стань. Никлотой Великим.

   Прихватив немногочисленное имущество, оглядев, напоследок, древний тронный зал, парочка закутавшись в плащи, тихонько скользила по тёмным переходам замка. Недалеко, в паре десятков шагов, был проход на лестницу вниз, к комнатам князя Николая. Покои же герцогини располагались на этом же этаже, в ответвлении коридора чуть назад и влево.

   Юноша уже достаточно оправился для того, чтобы потребовать у «прекрасный донны» прощальный поцелуй. Он был убедителен: возможно, это вообще последний поцелуй перед смертью, предприятие-то рискованное. Весьма.

   Женщина смилостивилась и позволила. Один. Самый последний. «Сорвать с уст госпожи прекрасной, один, лишь мимолётный, поцелуй». Негромко , но прочувственно, произнесла:

Мне тяжко ночь за ночью ждать,

Чтобы в лобзанье передать

Вам всю тоску любовных мук,

Чтоб истинным, любимым мужем

На ложе вы взошли со мной, -

Пошлет нам радость мрак ночной,

Коль мы свои желанья сдружим!.

   Увы, «мимолётно» не получилось. И – не один. Юноша, явно, сбился со счёта. Оторваться от него было не так-то просто: несмотря на юный возраст, он уже обладал немалой силой, а останавливать его жёстко женщина не хотела. Рассуждения типа:

  – У меня же губы опухнут!

   заставили юношу сдвинуться ниже. Напоминание о возможных пятнах на шее – ещё ниже. Как-то внезапно женщина обнаружила, что пояс её плаща развязан, плащ распахнулся, а жаркие ищущие губы будущего короля ободритов уже нашли её сосок.

"Кто женщиной любим прекрасной,

Тот император полновластный,

Навеки счастлив тот.

Пунцовый этот рот

Сулит блаженство не напрасно".

   Не-император, и даже, пока не-король, был, однако, счастлив. А его «пунцовый рот» ничего не сулил, ибо был занят. Он сосал, теребил и уже начал покусывать крупную коричневую горошину, ещё не остывшего от предыдущего блаженства и отзывчиво твердеющего на языке, соска «Прекрасной Дамы».

   Женщина попыталась вырваться. Но безуспешно. Из-за разности в росте, ей пришлось сильно откинуться назад. Юноша куртуазно поддерживал даму под спинку. Оставалось лишь изредка поднимать голову и, вытянув до предела шею, злобно шипеть прямо в темечко полу-князя. Не часто. Всё реже.

   Предшествующий монолог от лица «покорной пленницы», произнесённый с таким искренним чувством, которое достигается лишь глубоким погружением в образ, сбивал её реакцию. Несколько отстранённо она отмечала как вновь каменеют её соски от жадных губ юноши, как горит левая грудь, крепко сжимаемая царственной дланью будущего короля.

   «Лаская грудь её рукой неприхотливой»...

   « – Может и правда, дать ему? В конце концов, а вдруг он в самом деле станет королём? Королей у меня пока..., – чуть туманно размышляла женщина».

   Её, несколько утомлённое предшествующими ласками на троне, тело вновь теплело, наполнялось томлением, ожиданием, предвкушением чего-то... приятного, сладкого. Возможности перестать думать, пытаться всё предвидеть и контролировать. Просто уступить, просто позволить. Отдать себя этим сильным рукам, этим жарким губам, этому горячему телу. Позволить чувствовать. Себя.

   « – Прочему бы и нет? Ведь я этого достойна. После стольких трудов...».

   В «чувстовании себя» она вдруг заметила лишнее. Что-то твёрдое и горячее упёрлось ей в бедро. Пара мгновений осознания происхождения этой досадной помехи, и волна раздражения придала ей сил, выплеснулась резким движением: она резко ухватила, сжала. Юноша настороженно замер. Не выпуская из губ её соска, он настороженно посмотрел вверх, на лицо своей дамы. «To be continued»? А как именно «to be»?

   «Прекрасная донна», выгнувшись, приподняв до предела сил своих, голову, смотрела на пару голубых глаз, вопросительно уставившихся с её груди.

   " – Редкий случай. Обычно гляделками вылупляются «на» женскую грудь. А здесь наоборот. – мельком отметила «прекрасная дама».

   И тут же однозначно сформулировала:

  – Оторву.

  – Э... Тогда я не смогу стать Никлотой Великим!

  – Значит – не станешь. Недостоин.

  – Отпусти.

  – Сначала ты.

Закон Любви нарушит тот,

Кто Донну для себя избрал

И овладеть ей возжелал,

Сведя избранницу с высот.

   Выбирай: или благородная донна и её преданный слуга – сейчас. И покорно трепещущая пленница перед великим королём – потом. Или прыщавый юнец с «отломанным жезлом» – навсегда. Кастрат не может быть королём. Ты хочешь гнить здесь дальше?

   Её насмешливый тон бил не хуже пощёчин. Юноша резко разжал руки, женщина, чуть не падая, отшатнулась к стене, инстинктивно ухватив сильнее имеющуюся в руке опору. Юноша ойкнул.

  – Ты сделала мне больно.

  – Ничего. «Прекрасная госпожа» должна мучить своего «верного рыцаря». А тот должен радоваться и совершать подвиги в её честь.

   Юноша смотрел зло, набычившись и, чтобы не допустить ненужного продолжения, дама снова «ударила» по больному:

  – Но я снизойду к твоим нуждам. Я подарю тебе свои туфли. Надеюсь, двух белочек тебе хватит? Неугомонный мой.

   Юноша вспыхнул так, что это было заметно и в темноте коридора. Она тут же сменила гнев на милость:

  – Иди, иди мой верный рыцарь, с своему ложу. Сегодняшние сновидения подарят тебе множество сладких картин, исполнение твоих сокровенных мечтаний. А я отправлюсь к себе. И ты, о мой рыцарь, будешь царствовать в моих грёзах. Всеми, даже не выразимыми словами, из-за скромности моей, способами. Иди.

   Юноша снова потянулся к ней. Но остановился, поклонился и отправился. Вниз по лестнице. В припрыжку, что-то негромко напевая. Что-то бравурное на провансЕ:

"Не мудрено, что бедные мужья

Меня клянут. Признать я принужден:

Не получал еще отказов я

От самых добродетельных из донн.

Ревнивца склонен пожалеть я вчуже:

Женой с другим делиться каково!

Но стоит мне раздеть жену его -

И сто обид я наношу ему же.

Муж разъярен. Да что поделать, друже!

По нраву мне такое баловство -

Не упущу я с донной своего,

А та позор пусть выместит на муже!"

   Дама удовлетворенно, хотя и чуть грустно от неизбежности грядущего расставания, усмехнулась ему вслед.

  – Мальчишка. Похотлив, тщеславен, мстителен, самовлюблён. Щегол желторотый. Прикусил. Аж горит. Но – приятно. Когда тебе так поклоняются. Чувствовать восторг этого мальчика, управлять им. Его чувствами, мыслями, желаниями... Может, «снизойти»? – Нет, поздно. Да и неисполненные желания – куда более крепкие поводья, чем желания исполненные.

   Подобрав упавший пояс, она неторопливо, вся ещё во власти жарких поцелуев и крепких объятий, подставляя горячее, от ласк влюблённого юноши и вызванных ими собственных томных желаний, нагое тело в распахнутом плаще предутренней прохладе, наполнявшей в этот час залы и коридоры древнего замка, женщина двинулась к своим покоям.

   Планируя сегодняшнее мероприятие в тронном зале древних императоров, герцогиня предприняла ряд предосторожностей. Вечно толпящиеся в прихожей слуги были отпущены, местные жители замка, нечасто осчастливливаемые визитами своих господ, вообще поднимались на этаж только для генеральной приборки. Можно было не опасаться встретить кого-нибудь в этих переходах. И насладиться редким мигом свободы. Наготы, не подставляемой намеренно, демонстративно или как бы случайно, под чей-то нескромный похотливый взгляд, не сдерживаемой постоянным трусливым опасением, ежеминутной необходимостью оглядываться и прислушиваться в тревоге от возможности появления непрошеного свидетеля, но позволяемой самой себе; естественных движений, не стесняемых тяжелой и неудобной одеждой; вдыхать всей кожей овевающий свежий воздух, а не чужие застарелые, тяжёлые ароматы. Как бы не стирали платье прачки, но, надетое с утра, уже к вечеру оно несло на себе свечной и лампадный угар, человеческий и конский пот, лук, чеснок, вино, жирное мясо и солёную селёдку... Ощущение овевания чистотой ещё не начавшегося, но уже предчувствуемого рассвета, было восхитительно.

   Ещё десяток шагов, условный стук, на который откроет двери верная камеристка. Сброшенный ей на руки тяжёлый плащ. Испорченные туфли – в угол. По самаркандскому ковру так приятно пробежаться босиком! Кусочек курочки с зеленью, небольшой кубок хорошего рейнского (после подобных приключений у герцогини появлялся сильный аппетит), ночная рубашка... – нет! Сегодня я сплю нагая! Белоснежные простыни... Но сначала – два ведра горячей воды, сохраняемые в тулупах с вечера, широкий таз, мягкие, успокаивающие движение рук обученной служанки, втирающей драгоценные благовонные масла... и – спать. Хотя бы часа три. А потом – снова. Дела, заботы, повеления...

   Улыбаясь сама себе, своему столь близкому и приятному будущему, женщина завернула за угол. Здесь не было даже узких бойниц, пропускавших хотя бы отсветы света уходившей луны в первую часть коридора. Зажигалка? – Сама же выложила, чтобы не рисковать. Если кто-нибудь увидит свет в погружённых в темноту переходах древнего замка – возникнут вопросы. Проколоться по глупой неосторожности после всего сделанного...

   Низко склонив голову, напряжённо вглядываясь в темноту под ногами, придерживаясь рукой за стену, герцогиня сделала пару шагов.

   Вдруг что-то сильно сжало её левую руку с поясом. Одновременно герцогиня получила мощный подзатыльник, сбивший на нос капюшон плаща, бросивший её лицом на стену. Инстинктивно вскинула свободную руку, пытаясь защититься от столкновения с древними камнями. И тут же – мощный удар по печени, точнее – по рёберной дуге справа.

   Вдох, начавшийся с инстинктивного «аха» от подзатыльника, так и не закончился: острая боль заставила замычать сквозь сжавшиеся зубы, наполнила глаза мгновенными слезами. Внезапно ослабевшие ноги перестали держать, и она сгибаясь в поясе, прижимая локоть к больному месту, начала сползать по стенке, полностью утратив интерес к окружающему миру и происходящему в нём.

   Через несколько неосознаваемых мгновений, смутно воспринимаемых рывков и толчков, новые ощущения застали отвлечься от боли в правом боку.

   Она лежала ничком, ощущая древние камни коридора замка всем своим обнажённым, только что омываемым серебром луны и нежным дыханием зефира, уже предвкушавшем тепло предстоящей ванны и скольжение дорогих масел, а ныне брошенным в пыль и грязь давно не метённого пола, телом. Каменные крошки, сколы плит, обычно не замечаемые из-за подошв, сметаемые нерадивыми слугами к стенам и в закутки, равнодушно впивались в её нежные груди, живот, бёдра. В совершенство высокородного тела, ещё столь недавно вызывающего священный трепет в юношеской душе ревностного поклонника возвышенной куртуазности.

   На жадно целуемых всего минуту назад влюблённым юношей губах, она ощутила жёсткую ткань подола своего плаща, уголок которого был заправлен ей глубоко в рот. Сам же плащ был плотно, в несколько рядов замотан вокруг головы, избавляя хозяйку не только от созерцания своего нынешнего несчастливого положения, но и от посторонних звуков. Даже и дыхание её было затруднено многими слоями ткани на голове и шнуром, обычно удерживающим плащ на плечах, но ныне сбившемся и сжимающим нежную белую шею.

   Ещё не вполне отойдя от острой и внезапной боли в боку, от рывков и падения, она попыталась двинуть руками. Увы, они были связаны за запястья спереди и привязаны на затылке, над плащом, завязками всё того же злосчастного пояса, шитого чёрным шёлком, который она несла, минуты назад, легонько покачивая в руке. Счастливо и расслабленно улыбаясь себе под нос.

   Лёгкое шевеление пальцев позволило ощутить над затылком дерево. Доски.

  – Гроб?! Меня похоронили заживо?!

   В приступе паники женщина попыталась сдвинуться, отползти из-под «крышки гроба». И получила резкий удар по ноге.

   Очередная вспышка боли вызвала волну радости:

  – Нет! Я жива! Я не в гробу!

   Однако радость быстро прошла: тяжёлая жёсткая пятерня надавила ей на позвоночник между лопатками, прижала нестерпимым грузом её белоснежные груди к выщербленному каменному полу, к крошкам и пыли на нём. Твёрдое, подобное камням пола, колено, обтянутое плотной тканью, надавило сзади, в небольшой промежуток между её сведённых бёдер. Мгновение она инстинктивно сопротивлялась. Но резкий толчок гранитного, в колючей грубой шерсти, колена заставил прекратить бессмысленное своеволие. Герцогиня вздохнула и позволила своим коленкам покинуть друг дружку. Уступая грубой силе взламывающего её оборону неизвестного противника, важный плацдарм на этой, обычно тщательно контролируемой и оберегаемой от посторонних, территории.

  – Ладно, пусть так. А то этот придурок ещё и прыгать начнёт...! – в полном молчании лихорадочно соображала план контратаки женщина.

   Впрочем, ни одного звука она не могла издать: жёсткий уголок её плаща, лежащий на языке, препятствовал артикуляции. А наружу и вовсе не выходило ни звука из-за четырёх слоёв замотанной вокруг головы ткани. Да и сама она не слышала ничего, кроме ускоряющегося шума крови в ушах.

   Толчок вторым куском шерстяного гранита – коленом, помещаемым рядом с первым, также между её бёдрами, она восприняла уже спокойнее. Послушно ещё шире раздвинула колени, проехавшись ими по треснувшим за столетия плиткам пола, не обращая внимания на впивающуюся в кожу каменную крошку. Предвосхищая предполагаемые цели и намерения жестокого агрессора, предупредительно приподняла задок, как бы предлагая более удобный доступ и впечатляющий ракурс, перенесла вес на правое колено. И со всей силы ударила назад левой пяткой. Туда, где, по её расчёту, должен был находиться, преклонивший гранитно-колючие колени свои в алтаре её раздвинутых ляжек, неизвестный пилигрим.

   Увы, кем бы он не был, он не потерял бдительности. Лодыжка была поймана. И больно сжата в грубом кулаке. А второй кулак, уже знакомый с печенью жертвы, сильно ударил по копчику. Женщина рванулась вперёд, но голова в коконе многослойной ткани упёрлась в преграду. Рывок вверх. Но древнее дерево нависало над ней крышкой гроба. А сзади не пускал камень колен насильника.

   Упёршись жёстким кулаком в начало ложбинки между её белыми ягодицами выразительнейших очертаний, покрытыми столь нежной кожей, что возможный король ободритов час назад задыхался от восторга лицезреть их движение, просто прикоснуться к ним взглядом, от счастья ощущать хоть часть их своим гладким юношеским подбородкам, мучитель неудачливой поклонницы единоборств «в положении лёжа», рванул попавшуюся в плен тонкую, белую даже в темноте коридора, полусогнутую женскую ногу. Вперёд, вверх, в сторону. Продолжая не спеша поворачивать крепко зажатую в широком кулаке лодыжку, он заставлял подниматься женское колено, со свежими, только наливающимися ссадинами от близкого знакомства с древними камнями, за которым следовало бедро, вынужденное занимать положение, ему от природы не свойственное, болезненное непривычным растяжением мышц, превышением предельных возможностей суставов.

  – А-а! – Коротко вскрикнула в своём коконе на голове женщина. – Боже! Он же вывернет мне бедро! Как куриную ножку!

   Насильник, подержав несколько мгновений на весу мгновенно ставшую бессильной, расслабленной, чуть было не потерявшую хозяйку конечность, бросил её на пол, подобно безжизненной вещи. Наваливаясь немалым весом на упёртый в крестец каменный кулак, прижимаясь колкой грубой ткань одежды к нижним, нежнейшим частям женских ягодичек, протолкнул лодыжку мелко дрожащей от пережитой боли, утратившей на время способность к собственному движению, ноги, ближе к голове женщины, так, что пятка перестала быть самой удалённой от головы точкой её тела.

  – Дура! Дура ленивая! Когда в последний раз ты занималась собой! Когда были нормальные растяжки и всё остальное! Интриги, войны, совещания, финансы, заговоры... Дура! Гимнастика! Зал! Турник! Выездка! – ругала себя этими и прочими последними словами плачущая от боли женщина в четырёхслойном мешке из собственного плаща на голове.

   Лёгкий толчок коленом в бедро другой женской ноги послужил вполне понятным приказом для того, чтобы и вторая ножка заняла симметричное положение.

  – Боже! Что он со мной сделает?! Зачем он меня так... сильно растопырил?! Я же ведь уже согласная, меня же уже и так....

   Однако, когда «и так», в форме шершавой обветренной намозоленной ручищи, внезапно схватило её за промежность, она не смогла сдержать инстинкта: рванулась, пытаясь отодвинуться от такого, грубого, обещающего новые сильные боли, вторжения в столь интимную, нежную часть своего тела.

   Увы, ничего кроме панического повизгивания внутри себя и некоторого намёка на елозанье снаружи, сделать было невозможно. А инстинктивная попытка вжаться бёдрами, сильнее прижаться лобком к полу, спрятать от мучителя свои наиболее трепетные части, свои нижние губы, ещё не остывшие от жарких поцелуев будущего короля, от изысканных движений языка влюблённого юноши, лишь ухудшила положение.

   Нечто твёрдое, жёсткое, корявое, чужеродное неторопливо прогулялось от её поясницы вниз, прошлось, царапая кожу беззащитной жертвы, по ложбинке между инстинктивно сжавшимися ягодичками, упёрлось ей в заднее отверстие. Постояло, надавливая всё сильнее, и, будто рыцарское копьё, нашедшее небольшое. но уязвимое место в изящном сочленении богато украшенного доспеха, проламывая сжавшийся, испуганно дрожащий в предожидании неизвестности и боли, мышечный завиток, рванулось вглубь. Разрывая кожу, мышцы, чувства... взрывая острую боль, пронзившую всё женское тело до основания черепа.

   Паника вновь снесла все преграды, устанавливаемые разумом. Мыслей не было. Язык, обдираемый о вбитую в рот ткань плаща, мог лишь немо вопить:

  – Нет! Не надо! Нет!

   В темноте кома ткани на голове женщина кричала, заливалась слезами, задыхалась от недостатка воздуха, от режущего шею шнура плаща, от боли, от страха... И вдруг замерла. Там, между ягодицами, в глубине её тела происходило... нечто.

   Не имея возможно видеть и слышать, не обладая достаточным опытом для сравнения и предвиденья, она панически вслушивалась в себя, в своё мучимое, страдающее во многих местах, тело. В ту его часть. Властью над которой она уже не обладала даже внутри себя. Которой обладал неизвестный гранитно-колючий захватчик.

   Жестокий «таран», вторгшийся внутрь, пробивший, грубой силой своей, слабую защиту, принёсший столь болезненные, сокрушительные повреждения и нежным мышцам завитка, и отнюдь не обветренной коже вокруг него, и потрясённому измученному сознанию, чуть повернулся. Вызывая на каждом миллиметре своего движения не только боль, подобную вызываемой острой сталью, когда та отрезает от живого ещё тело мелкие кусочки, но и ужас. Своей непонятностью. И полной собственной беспомощностью.

   «Как гриб. Их – едят. А они глядят».

   Но женщина не могла даже взглянуть на производимое с ней. И – производившего.

   А потом «таран»... согнулся. И придавил, чуть натягивая изнутри, стенку наполняемого им, «пробитого в стенах осаждённой крепости прохода», за отверстием «пролома» в сторону живота.

   Так отряд осаждающих крепость, ворвавшийся в подземный ход и пройдя под стеной, не продолжает движение по подземельям, но поворачивают в ту сторону, где их ожидает наиболее богатая, наиболее желанная добыча. Громя и круша всё на своём пути.

   Совершенно ошеломлённая женщина, с широко открытыми, переставшими, от потрясения, плакать глазами, с распахнутым ртом, в котором кусок сукна вдруг перестал занимать большую часть пространства, смотрела перед собой в абсолютную темноту. Не видя её. Собравшая всё своё внимание, всю свою душу – туда. Где с ней происходило... где над ней производили... что-то.

   Режуще-твёрдый «предводитель нападающих», мучитель её – не длил паузу. Подобно тому, как и при первом успехе приступа не следует останавливаться, давая защитникам время преодолеть страх, пережить остроту потерь, собраться с силами, мыслями, духом. Натиск надлежит усиливать, чередуя формы и направления атак. И второй «таран», подобным древним стенобитным орудиям, изготавливаемых из толстого неошкуренного бревна с округлой, усиленной металлом ударной частью в форме головы барана, пробил другие «ворота» её тела и души. «Створки» её «врат райских насаждений», ещё плотненькие, ещё не потерявшие упругости после изысканной демонстрации языковладения «верным рыцарем» в своей «прекрасной донне», были грубо смяты, пробиты, отброшены.

"Враг вступает в города,

Пленных не щадя".

   Тщетно пыталась сокрушаемая крепость остановить жестокое вторжение, собирая последние силы, пытаясь сокращением внутренних мышц воспрепятствовать беспощадному врагу. Или хотя бы отползти от него.

   Однако, кода оба «штурмовых отряда» оказались уже внутри, друг напротив друга – продвижение прекратилось. Второй «таран» тоже изогнулся. И надавил на панически пульсирующую внутри женского тела тонкую прослойку плоти навстречу своему брату. Так отряды, ворвавшиеся в город с разных сторон, стремятся к избранному ими для встречи месту – арсеналу или ратуше. С тем, чтобы соединившись, довершить истребление несчастного поселения.

  – О господи! Что он со мной делает! Что он сейчас сделает?!

   Ответ был получен незамедлительно. Но не услышан, а ощущён. Два пальца, как будто выкованных из лучшего германского железа, вторгшиеся в столь чувствительные, в столь мягкие и нежные места «прекрасной донны», которая даже и в самых нескромных мечтаниях своих, последующих за прослушиванием наиболее возвышенных песен искусных менестрелей и миннезингеров, не могла вообразить подобного, двинулись навстречу. Сжимая тонкую горячую прослойку дрожащей живой плоти между ними, всё сильнее.

   Паника снова охватила женщину:

  – Нет! Не надо! Он же порвёт меня! Не хочу! Господи! Пусть он смилуется надо мной! Пусть бьёт, мордует, унижает... Пусть! Я согласна! Я всё сделаю, что захочет! Я ему сапоги и всё остальное по три раза на день вылизывать буду! Не надо меня рвать! Живьём! Пожа-а-алуйста!

   Увы, её мнение не было интересно. Да и не слышно.

   Зажатая жёсткими, твёрдыми, бесчувственными, неумолимыми, подобными клешне морского рака... сжимающимся клещам из двух пальцев, ожидающая страшного, кровавого, смертельного, женщина вдруг почувствовала, что сжатие прекратилось. А её тело, точнее, ту часть его, что содержала наиболее интересные для клешневатого «покорителя крепостей» места, потянули вверх.

   Это было нежданная радость, облегчение, надежда:

  – Это ещё не конец, он ещё чего-то хочет, куда-то меня тянет...

   Её тянули вверх. И она, с невыразимой радостью облегчения, пошла, потянулась всем своим многострадальным телом, всей своей страждущей после потока мучений душой, навстречу пожеланиям своего нового повелителя, выраженного столь не куртуазным, но столь однозначным, пусть и не наглядным, но вполне ощутимым способом.

  – Лишь бы успеть. Подставиться, предложиться. Пока не началось. Снова. Дико. Больно.

   Это были не высказанные ею мысли, но мгновенно промелькнувшие чувства.

   Оставаясь прижатая обнажённой грудью к пыльному каменному полу, она послушно, даже – с восторгом, с надеждой на понятное, пусть и неприятное, но достаточно обыденное продолжение, послушно приподняла свой беленький задок. Постаралась придать ему наиболее привлекательный, удобный для невидимого и неслышимого владельца, вид.

"Воистину, увидит сам:

Господней силе нет предела.

И он причислит к чудесам

Прекрасное такое тело".

   Успокоенно выдохнула в темноте кома материи на своей голове.

  – Ну вот. Это-то понятно. Ещё Адам проматерь Еву в Райском Саду... Из двух зол следует выбирать меньшее. Потерплю. А уж потом...

   Что «потом» – домыслить не удалось. Два других отростка этой чудовищной, причиняющей мучение, стыд, страх... клешни, нашли себе путь в открывшемся промежутке между полом и приподнятом низом живота женщины. Легли на её кожу. Пошевелились, оглаживая достигнутое.

  – Удивляется, гад. Волосни не нашёл. А лобковую вошь ты выводить будешь?

   Ответа не последовало. Да и вопрос не был услышан. Зато вся эта часть женщины, от крестца до лобка, именно та, которая вызывает столь сильные восторги немалой части хомнутых сапиенсом самцов, которая есть источник происхождения всего человечества, оказалась сжата мощной жестокой лапой.

   Подобно Змею Горынычу, сокрушившему как-то в споре с Ильёй Муромцем придорожный булыжник в мелкий песок, так и эта когтистая длань стремилась, как казалось, сокрушить, смять в комок бесформенной глины данный экземпляр причины вдохновения возвышенных стихов талантливых и не очень поэтов, и объект вожделения их всех. Вне зависимости от способности к рифме.

   «Когтистая лапа» не было сильным преувеличением. Утвердившиеся в нижней части живота женщины пальцы, не только давили, но постепенно загибались, всё глубже впиваясь в чистую, нежную, регулярно избавляемую от волос и умасливаемую дорогими маслами, удивившую их гладкую кожу. А согнувшись, медленно двинулись вниз, процарапывая по предмету восхищения восторженного будущего короля ободритов своими давно нестрижеными острыми твёрдыми ногтями с заусеницами, две тонкие кровавые ссадины.

   Женщина дёрнулась от боли, напряглась, сжалась. И в ответ мгновенно сжалась на ней и в ней – когтистая лапа. Готовая не только неторопливо сдирать шелковистую кожу кусочками с живого трепещущего тела, но и вырывать из этого тела куски горячего, дышащего ещё, мяса.

  – Спокойно. Только спокойно. Терпи. И это пройдёт, – повторяла себе женщина.

   Выдохнув в душную темноту своего матерчатого кокона, она заставила себя расслабиться. Лапа чуть задержала захват, чуть пошевелилась из стороны в сторону, чуть повстряхивала плотно стиснутый в ладони женский задок. Словно проверяя полноту и необратимость явленной покорности. Словно напоминая: «И длань моя на вые твоей». Или на чём ещё подходящем. И тоже ослабела. Пальцы по одному прекращали своё жёсткое касание. Отпустили процарапанное тело нижние, отодвинулся, кажется и вовсе покинул пробитые «ворота крепости» второй таран.

   Бешеный стук женского сердца стал стихать. Но первый «таран» вдруг провернулся. Вызвав своей неожиданностью и потоком резких ощущений, короткое, исключительно инстинктивное, вздрагивание женского тела.

   А-ах! – вскрик-вздох. И немедленный, подгоняемый страхом вызвать недовольное недоумение своего владельца в проявлении глупой вздорной дерзости, и неизбежно незамедлительно следующую боль – о-ох – выдох.

  – Нет! Нет! Это просто случайность! Соринка в глаз... Всё хорошо. Я твоя. Вся. В руке твоей. Господин.

   Слова эти, даже и будучи высказанными, не могли прозвучать вовне. Но одновременно, даже без мысленного приказа, даже до слов, тело её всё выразило наглядно: робко, будто прося извинения за невоспитанность хозяйки, прижался к «тарану», старательно игнорируя причиняемую себе этим движением боль, истерзанный, окровавлённый мышечный завиток, и тут же разжался, освобождая «тарану» свободный путь внутрь чуть прогнувшегося, добровольно чуть налезшего на источник мучений, предлагающего познакомиться с собой глубже, тела.

   «Для вас – везде пути открыты».

   Глава 522

   Жёсткая клешня вдруг резко ухватила правую ягодицу женщины. Уже горячую, уже раскрасневшуюся от прилившей крови. Покрутила. Вызывая острые ощущения в многострадальном заднем отверстии. Сжала. Трепещущий в ладони кусок мягкого тёплого мяса. Сильнее. Ещё. Вдавливая, вминая нежную кожу в нежные мышцы. Делая им больно. Уродливо меняя форму, восхищавших немногих удостоенных счастья видеть столь совершенное полушарие. Пальцы чуть подвигались, будто примеряясь как бы тут удобнее ухватить. Чтобы вырвать. Кус на жаркое. Потянули вверх и в сторону.

  – Боже! Крестоносец! Как в Мааре. Они отрезали груди и ягодицы у живых и жарили на кострах под крики умирающих жертв.

   Страшная картинка торжества христова воинства была отвергнута остатками разума, сохраняющимися в уголках захваченного болью и паникой сознания.

  – Расслабься, расслабься, – повторяла себе женщина, заглушая новые сигналы боли, рвущие голову

   Напряжённо прислушиваясь, но не к звукам вовне, а к ощущениям внутри, к происходящему там, сзади, совершаемому с ней жестоким обладателем её скручиваемой ягодицы, она инстинктивно ожидала новой неожиданной боли. И уговаривала себя потерпеть, не напрягаться, быть послушной. Покорной, безвольной. Не только умом, но и каждой мышцей, каждой клеточкой своего тела. Отдаться. Полностью.

  – Это всё – его. Имение. Он же не будет портить свою собственность?

   Увы, воспоминания о деяниях добрых католиков при спасении Гроба Господнего от неверных, опровергала эту логику. Любую логику разума. И тело не послушалось: когда новый вражеский «таран», ворвался, круша и сминая остатки истерзанных створок её «ворот наслаждений», она закричала и дёрнулась.

   Но – куда?!

   Лишь клешневатые пальцы на её ягодице резко сжались, снова впишись до крови в её нежное дрожащее тело. А крик не был услышан, не был даже издан: звуки утонули в промокшем уже от слюны, разбухшем куске грубой плащевой ткани на языке.

   Новый «таран» бы куда больше предыдущего. Куда «головастее», толще. Уже не медный баран, а целый бычара. Из дурно кованого железа. И «разрушения», производимые им, были куда болезненнее. Подобно доисторическому мастодонту, вдруг провалившемуся в пещеру, он пёр вперёд, сокрушая всё на своём пути. Расталкивая, сминая, обдирая своей твёрдостью мягкие, никогда не видавшие света, нежные, наполненные кровью, стенки, оказавшейся, наконец-то, доступной ему сокрытой тайной пещерки.

   Продираясь всё глубже и глубже в темноту её тела, мастодонт встретил преграду. Женщина вскрикнула от мгновенной острой боли. Но никто не услышал. А короткая судорога, слабенький намёк на движение, была немедленно погашена жимом и хватом клешни на ягодице. Просто удивление:

  – Что за глупость? Ты – в воле господина. И рука его на тебе. Вот здесь. Чувствуешь?

   В ответ на неуслышанные слова, выражаемые лишь движениями заскорузлых мозолистых пальцев на белой, но уже горящей пунцовым цветом коже порядком помятой попки «прекрасной донны», трепет страдающей плоти выразил слова непроизнесенные:

  – Нет-нет! Она мечтает исполнить всякое желание его наиболее приятным для него способом. А слабое движение тела... Это не она! Это – оно! Само. Просто глупое. Непривычное. Но – привыкнет. Как я привыкла.

   Бессвязный лепет. Испуг волокон мышц, клеточек кожи, капающих в темноте шерстяного кокона слёз.

   Она – так чувствовала. Она вовсе не хотела выходить из власти его. Пусть жмёт, пусть давит, лапает, крутит, всовывает... Как соизволит. Она вся на всё согласна. Лишь бы не было снова так... страшно.