Текст книги "Герцогиня (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

   Это их привычки, «впитанные с молоком матери». Норма. Образ жизни. Не по злобе, вражде или тупости, а «все так живут».

   Как, всё-таки, правы шимпанзе! Наши человекообразные родственники не ночуют две ночи подряд на одном месте. Поскольку, свив гнездо, в него же и гадят. Примерно как русские крестьяне. Увы, землепашец – существо оседлое. Он землю пашет. А в остальном остаётся подобием той же шимпанзёвой обезьяны. Шерсти меньше, железо есть. Обычаи – те же.

   Коллеги-попандопулы! Поделитесь опытом! Вы все, конечно и безусловно, начинали свой прогрессизм с обучения аборигенов доносить помёт до отхожего места? Показывали, строили, инструктировали и инспектировали туалеты типа сортир? Есть какие-нибудь находки, озарения? Какой-то «фигурный болт», чтобы р-раз – и все гадят уместно? А не «как бог на душу положит».

   Я не в курсе – «как бог положит». И что именно. Учитывая известные данные о его пищеварении... никак. С другой стороны, он же – Всемогущий. И Всемилостивейший. Сырьё для удобрений в большом количестве – это милость? Или что?

   Применительно к ГБ тема не проработана, вопрос не исследован, натурные эксперименты не проведены. Не знаю.

   Ваша реакция? В ситуации, когда туземец говорит:

  – Сща-сща, погодь чуток. Вот в лопушки сбегаю и продолжим. Порох делать, пушку лить, пароход строить...

   И – к забору. Опростаться.

   Возможно такой абориген прекрасный человек (в душе), редкий мастер (в чём-то), талант и, где-то даже, гений.

   «В общем, парень не плохой. Только ссытся и глухой».

   У меня такие не живут. Ходячая бактериологическая бомба, с любыми проблесками гениальности, отправляется «арыки в болоте копать». Где может относительно свободно продолжать гадить. Под себя и под других таких же.

   Вершина эволюции – человеческий мозг, «гнездо бессмертной души», только нашлёпка. Над прямой кишкой. Если «базис» не в порядке – бессмысленно ждать толку от «надстройки».

   «В здоровом теле – здоровый дух». А в поносящем? – Дерьмовый?

   Глава 511

   Поскольку коллеги-попадельцы тему не рассмотрели, обрекая, тем самым, своих соратников и осчастливливаемый ими русский народ, на холеру, дизентерию, тиф и прочую... сальмонеллу, то пришлось придумывать самому.

   А что я могу придумать? – Только систему. С обеспечением, информированием, контролем и наказанием.

   Площадка обустроена, «лопушки» выкошены. Сбриты. Три раза за лето. Все закоулки – ликвидированы или вычищены. Тут как с окурками: если вокруг чисто – приходиться нести до урны.

   Запускаем новосёлов. Инструктируем, демонстрируем. В первые сутки «испражнениями загрязняют...» четыре пятых мужчин и четверть женщин. Попавшиеся прибирают следы своей жизнедеятельности и, взяв двумя руками оный продукт на заготовленную для такого случая бересту, торжественным шествием несут это всё вёрст за пять. Периодически громко характеризуя себя. Со всем филологическим богатством, свойственным русскому языку.

   В «дестинейшен пойнт» каждый окапывается – роет могилу полного профиля. Куда и помещает собственные выделения. После чего исполняется соответствующий молебен, каждый бросает по горсти земли – на вечную память. Формируется намогильный холм, устанавливается памятный знак в виде условного обозначения «уголка отдохновения»: двух равнобедренных треугольников, один из которых обращён острой вершиной вверх, другой – вниз. Произносятся торжественные клятвы. Типа: «Перед лицом своих товарищей... И пусть на меня обрушится справедливый гнев всего трудового народа...». Водят хороводы, исполняют речёвки, соревнуются в прыжках через захоронения.

   Праздник. «Похороны дерьма». Сходно с Масленицей и сжиганием чучела зимы.

   «Человечество смеясь прощается со своим прошлым». Смесь народного гулянья, крестного хода и Иванова дня.

   Чем завтра печально людей отпевать, лучше сегодня весело их же дерьмо отпеть.

   Наконец, строем, с песнями по теме, все возвращаются в расположение. Где получают, в качестве профилактики, «полный пост» – хлеб да вода.

   Эффективность – 80%.

   Процесс пищеварения у живых не останавливается. И сильно отстаёт от осознания. Поэтому на следующий день повторение. Поскольку времени мало, то на дерьмо-кладбище – бегом. Праздничности значительно меньше, хороводов не водят, песен не поют. Ходят по лесу шеренгами на корточках. Внимательно разглядывая и прочёсывая местность.

   «Словно ищут в подлеске чего-то. И не могут никак отыскать».

   Всё – бегом. И снова – пост.

   «Недоносящих» до сортира начинают бить – кушать-то хочется. 80% от остатка – понимают. И доносят. На непонявших. 3-5% – недоноски-рецидивисты. Отходы человечества. По критерию «доношение дерьма». Их отправляют в лес. Далеко-далеко. Где такие только и могут... пищеварением заниматься. Не составляя опасности для окружающих.

   Тема – из горячих. Наряду с мытьём, бритьём и клизмованием. Повторяется при приходе каждой большой партии переселенцев.

   Отмечу: «белую избу», сапоги, землю, скот... я могу дать. Относительно эффективно. Обычай гадить – нужно отнять. Выбить, уничтожить. Лишить человека части его души, его образа жизни. Быстро. В три дня. А на опустевшее место вбить новый навык.

   Об этом, в частности, Цыба и говорила: прежнюю душу – вынуть, новую – вставить.

   Коллеги! Итить-шебуршить вас по контуру! Ширясь шизым соколом по поднебесью отечественной истории, восторженно замышляя как бы нам бы по-быстренькому подобустроить Россию, киньте взгляд свой ясный на землю. На чёрные, закопчённые избы, на грязные, загаженные подворья, на лица больных, голодных, завшивленных людей русских.

   Вы же для них ширяетесь? Или так, чисто свой ретивое чешите?

   Психанув по весне, я начал «затягивать гайки» «за гигиену». Что дало немедленную отдачу в тех.процессах и психологиях.

   Чисто для примера. Из чего попандопнутая повседневность состоит.

   Приходит Горшеня. Классный мастер, гончар, начальник-эксперт во многих моих начинаниях. По горшкам, огнеупорам, фарфору... С ним Огнедар и какой-то молодой парень из гончаров.

  – Господине! Воевода! Милости твоей прошу! Суда справедливого!

  – Эт можно. Кто ж тебя, Горшеня, обидел? Ты ж ведь сам кого хошь обидишь.

   Это правда. Горшения хотя и ростом мал, и несколько скособочен, но характер у него боевой. В драку не полезет, но такой хай поднимет...!

  – Не меня! Вот его. Лучшего мастера! Единственного на всю Русь! Святую! Писателя по фарфору! С городу гонят! Дело твоё наиважнейшее, господиново, делать не дают!

   Круто. Гос.измена. Саботирование с диверсированием.

   Огнедар сидит рядом, молчит, теребит бумаги и идёт пятнами. Выясняю подробности.

   Парень, звать Телепень, лучший художник по фарфору. По сути – единственный. Остальные ученики ещё.

   ***

   Мы недавно вернулись к моим, ещё Пердуновских времён, опытам с фарфором. Основная проблема – полевой шпат. С одной стороны, он, как пирит – везде, половина всей земной коры. Беда в том, что он часть магматических пород. Которые на Русской равнине перекрыты осадочными. Даже название его связывают с находками на шведских пашнях, расположенных поверх гранитов. Из трёх основных месторождений РФ – ни к одному доступа у меня нет. Поиск как золотых россыпей – вымытых отложений. Приличный «карман» найти – дашь ума.

   Делаем белый «костяной» фарфор. Как заработала скотобойня – с костной мукой проблемы кончились. Другая забота – температура обжига. Как у цемента: 1400 – 1500. Появились «голубые глины» для огнеупоров – и эта тема закрыта. Кобальта у меня пока нет. А красные и голубые краски на основе меди чувствительны к температуре. Поскольку мы используем подглазурную роспись, то надо чётко поймать момент выпечки.

   ***

   Телепень – талант. И рисует хорошо, и краски составляет, и при обжиге у него рисунок не рассыпается.

  – Молодец.

  – Вот и я об том! А этот... его с города...!

   Этот – Огнедар. Он выкладывает передо мной листы бумаги.

  – Вот – опись подворья Телепеня по осмотру две недели назад. Осьмнадцать замечаний. Вот – другая, вчерашняя. Двенадцать. Десять прежних неисправленных да два новых.

   Горшеня немедленно начинает изображать ветряную мельницу в шторм. Рукавами ветер в комнате подымает.

  – И шо?! Шо с того?! Телепень кажный день! С утра до ночи! В трудах! У печи! Воеводов заказ! Спешный! Особо важный! Ждать нельзя! Труженик! Искусник! Сказано же тебе – молодец! А ты его...

  – Погоди. Парень – день-деньской в мастерской. А кто ж на его подворье гадит? Медведь поносящий с лесу пришёл?

   Горшеня воздуха набрал... и выдохнул.

   Хороший мужик. Обучаемый. Хоть и не с первого раза, а запомнил: горлом брать – не здесь. Толкнул локтем своего работника. Тот мямлит:

  – Дык... ну... баба моя... тама... с дитём малым... я-то у прошлом годе обженился... ну... избу дали, двор там... во-от... ну... я, стал быть, у печек, вроде... краски делаю... блюды пишу... а она, значится, по хозяйству...

  – Дерьмо на твоём дворе – её?

  – Эта... не... ну... да кто ж знает? на ём же клейма-то нет...

   Искренне жаль, что славный русский обычай: насыпать на помёт раскалённых угольков да посмотреть у кого задница запаршивеет – суеверие.

  – Помои, у крыльца вылитые – соседи приходили?

  – А? Не... да кто ж? Я с соседями... не... не сварился. Не...

  – Выходит, баба твоя – порядок в дому держать не может?

  – Ну... дитё ж малое... кричит-плачет... за им же жь уход-присмотр... а когда ж? Силов-то у бабы... откель?... Вот подрастёт – тогда...

   Ребёнок с первого открытия глаз должен видеть вокруг радость, любовь, чистоту и порядок. А ощущать – ещё раньше. Импритинг – не выдумка, а часть формирования личности. Кто не может пристойно импритировать – в принтеры не годен.

  – Баба твоя – хозяйка худая. Возьми в дом ещё одну, служанкой.

  – Не... Чегой-то? Не... Моя-то... другую грызть будет... Свара, лай бабский... Не...

  – Тогда эту выгони, возьми взамен.

  – Не... а дитё? мы ж... того, венчаны... не.

  – Ребёнка в приют к Манефе. Развод попы выпишут.

   Выпишут. Не за покражу портов, как в «Правде Русской», а за дерьмо на дворе, как в «Правде Всеволжской». Я – Не-Русь, у меня «правда» – своя.

   Мать Манефа. После того, что с ней сделал Бешеный Федя... Ей очень тяжело жить в нормальном человеческом обществе. Полгода прошло, прежде чем она со мной говорить как-то начала. Людей – боится. Особенно мужчин. От громкого окрика приседает, прячется, плачет. А вот маленькие дети – ей в радость. За грудничков своих – хоть кому горло перервёт.

   «Своих»... Своих у неё нет и быть уже не может. Но все младенцы, которые к ней в приют попадают, становятся здоровыми и весёлыми. Бабы говорят: Богородица милостью своей одарила. Самых маленьких ей приносят. Она их выхаживает, выкармливает. Многих после разбирают. Кто – взамен своим умершим. Для души скорбящей утешения. Кто – для земельного надела. Я же говорил: поселяется семья не менее десяти душ, земля даётся по едокам.

  – Не... я это... мы ж венчанные... ну... суженные... не... я с ней буду... не...

  – Горшеня, ты понял? Бабе его – в городе не жить, дитё рожденное не растить. Неряхе – обучение, работы, поселение. Коль он с ней, то и ему тако же. Вопросы?

   Горшеня плямкает, шамкает, взмахивает руками и молчит. Телепень смотрит, открыв рот. То на меня, то на него. Наконец, Горшеня спрашивает, снова заводясь при звуке своего голоса:

  – А с блюдами-то твоими как? Ведь их расписывать-то некому! Ведь ты ж сам велел...!

   Речь о фарфоровом сервизе, который я хочу отправить в Саксонию, в приданое Ростиславы Андреевны. Это важно. Одна из сотни мелочей, от которых зависит возможный успех или провал проекта «Герцогиня Саксонская». И, вероятно, жизнь и здоровье той девочки и её свиты.

   При моём перфекционизме... «Давайте делать хорошо. Плохо само получится». Увы, есть скучная для попадавцев тема: расстановка приоритетов. У меня в хоромах на стенке, чтоб во всякую минуту перед глазами было, написано: «люди-хлеб-железо». Здесь. А Саксония... при всём моём уважении...

  – Посудины – твоя забота. Чистота и порядок – его (киваю на молчащего Огнедара). А моё дело – процветание да благоустроение народа нашего. У больных да грязных благоустроение одно – кладбище сухое. Обычай Телепеневой бабы обернётся сотнями покойниками. Ты сам – в числе первых. Мне тебя хоронить – не славно. Посему слово моё такое: Телепеня с бабой – в научение и поселение. Дитё – к Манефе, подворье вычистить и отдать кому надобно будет. Посуду сделать к сроку. Учи людей, Горшеня. Идите.

   Через две недели, когда супруги-грязнули прошли курс повторного обучения гигиены в домоводстве, Горшеня снова просил за своего парня. Не оставить в работе – нашлось два перспективных подростка, а чтобы младенца изгнанникам оставили. Я смилостивился, дозволил. Сдуру.

   Раздражённая бедностью смешанного марийско-русского поселения, куда они попали, женщина принялась скандалить с мужем. Осенью ребёнок умер. Ничего нового: дети в грязи дохнут. Ссоры становились всё безобразнее. Наконец, женщина сгоряча ударила мужа ухватом. Попала в висок, насмерть. Осознав содеянное, тут же накинула петлю на шею и повесилась. Очень неудачно: потолки низкие, пальцами ног доставала до земли. Так ночь и провисела. Процарапывая ногтями бороздки по полу. Когда утром случайно заглянула соседка – была ещё тёплой.

   Жаль. Настоял бы на своём, разделил бы семейство – смертей можно было бы избежать. Но я ж дерьмократ и либераст! Мда... Хренов. Свобода воли... по своему выбору... не надо насилия... пусть сами решают... Гуманистнулся не подумавши. Ещё три крестика на моём личном кладбище.

   Молоко моё стынет, горбушка сохнет, совет продолжается. По водоснабжению как-то решили. Теперь тема – ассенизация. Обретает вкус. И эту... наглядность.

   ***

   Укладывать трубы и выводить слив куда-то в реки... Не будем. Нагадить, как вы уже поняли, здесь и без меня умельцы найдутся. А уж в текущую воду – просто инстинкт. Ещё помню, как слив нескольких многоквартирных домов лет за пять-восемь превратил прекрасное лесное озеро на Псковщине в страшное вонючее болото.

   В очистных сооружениях, бытовых и промышленных, я чуток понимаю. О Варненских довелось как-то под водочку целый вечер до утра лекцию слушать. Этого – не надо. Такие тех.процессы требуют объёмов, которых у нас нет. Да и народ возражает. Те (10% в Переяславль-Залесском районе в 20 веке), которые имеют отхожие места, разумно используют накопленную органику на полях. Не под зерновые, а на огородах. При «пятнистой» застройке, которая у меня во Всеволжске, огородами многие обзаводятся. Перенимают друг у друга опыт, обмениваются семенами, рассадами и приёмами. Я это дело поддерживаю. В том числе, и в части удобрений. Но в городе частных домовладений мало. Большая часть населения живёт в казармах. Без огородов, но с активно используемыми сортирами.

   Поэтому – ассенизационный обоз.

   Термин моим современникам неизвестный. У предков, в 18-19, части 20-го века, вокруг этого крутились сотни и тысячи людей, разгорались страсти, судебные иски, полицейские расследования. В жизни множества россиян прибытие ассенизационного обоза было событием, сравнимым с Пасхой или Рождеством. Столпы русской словесности, гиганты духа и отцы демократии, останавливали свою историческую деятельность. Когда во двор въезжало это подразделение городской службы.

   Дело внешне нехитрое. Если не вдаваться в подробности. Вычерпать, ёмкости и помещения продезинфицировать, продукт вывезти и на Кудыкиной горе в соответствующих местах довести до товарного состояния. Аккуратные, маркированные, четырёхкилограммовые упаковки сухих гранул в полиэтилене... мне не грозят. Однако и полученный полуфабрикат успешно применяется на опытных полях сельхозстанции.

   При отказе от общегородской системы вблизи мест массового проживания (казармы, предприятия, училища...) нужны локальные. С учётом водопровода – накопительные ёмкости расширить, с учётом сохранения колодцев и естественной инфильтрации в водоносные слои – усилить гидроизоляцию. Кто, когда, в каких объёмах и сроках это сделает, кто – проконтролирует. Люди, инструменты, материалы. Обычная административная работа.

   Коллеги, это – ваше. Попандопуло может не быть администратором, прогрессор – обязан. Слушать и понимать этих людей. Не выплёскивать «свободно падающим домкратом» собственные мысли, а внимательно, чутко, воспринимать их собственные. Находить в их, временами беспорядочных, бессвязных рассуждениях здравое зерно. И, найдя, приправив опытом последующих столетий в вашем понимании, вернуть им. Как их собственное.

   Нечто подобное делает Шелленберг в «Семнадцати мгновениях...». Только наоборот: поймать чужую идею, расцветить, увязать и наполнить. И вернуть собеседникам как свою. Коллеги, не надо изображать из себя эссэсовского генерала: возвращать надо – как их собственную.

   Вы думаете, проблема в вывозе дерьма? – Да. Но главное – научить их думать, воспитать у них навык решения подобных – необычных, системных... задач. Самими. В РИ их потомки догадаются. Не скоро. 18 век – обозы, 17 – «торговая казнь» за неубранный навоз на улице перед двором. До этого? – Уголья на помёт насыпать. И моровое поветрие – регулярно.

   ***

   Терентий, начальник Городового приказа, смотрит внимательно, только дёргает, по привычке, изуродованным лицом. Фриц, главный мой архитектор согласно кивает. Сегодня, чуть позже, он будет рвать на себе волосы, брызгать слюнями и метать икру: я снимаю его с управления строительством. Поставлю Альфа – одного из его выучеников. Это ж как удачно я тогда, семь лет назад, парню рака на нос посадил! Приличный строитель вырос.

   Фридрих Кельнерман поработает консультантом. И учителем для будущей герцогини. Язык, обычаи. Персоны-города-дороги. Сплетни-слухи-анекдоты. Живая ткань имперского социума пятилетней давности. Жаль, что пятилетней, жаль, что уровень вовсе не герцогский. Но... Как гласит русская народная: «на безрыбье – сам раком станешь». Станешь, Фриц, станешь. Не вопи. Выучишь, съездишь, отработаешь, вернёшься. К Светанке своей. И прочим... своим. И к проектам – тоже.

   Строители разошлись, Терентий малость поябедничал: Христодул кирпича мало даёт.

   ***

   Самоё тяжёлое в производстве кирпича – труд мяльщика и формовщика. Мяльщику особо ума не надо – топай и топай. Есть интересные подробности («тройной перетоп с разделением»...), но ими десятник занимается. А вот формовщик – работник с квалификацией и моторикой. Хороший формовщик даёт «голую тысячу» (1200 шт, в отличие от «чистой тысячи») кирпичей за 12-часовой рабочий день. Нехороший – сотню-другую.

   Кирпичи у меня лепят каторжане. Зеки сходны с перелётными птицами: каждую весну начинаются побеги, беспорядки. Так было и в ГУЛАГе – от появления «зелёнки» до середины лета идёт массовый «вылет». Потом кислорода в воздухе становится меньше, эйфория спадает, эндорфины успокаиваются.

   У Христодула мало бегают. Пойманных – забивают. Или местные жители, или поисковики. Технически наиболее удобная форма возврата «соскочившего» – головой. Одной. Опознаваемая черепная коробка – достаточное основание для выдачи премии и закрытия дела.

   Нынче случился не побег, а свара: часть зеков напала на другую часть. «Жрецы» на «шишей». «Конвой стреляет без предупреждения» – половина формовщиков, случайно попавших под «гнев народных масс», погибла. Теперь надо ждать пока будет сформирован новый комплект таких мастеров.

   ***

  – Терентий, ты неверно задачу ставишь. Барку с кирпичом для обустройства Костромы ты получишь. Но надо ставить кирпичный завод. Повыше. У Шексны? Нужно место с добрыми глинами. У тебя люди есть. Возьми у Горшени толкового мастера, который в глинах разбирается, шли команду.

   У меня есть «землепроходцы» – довольно автономное подразделение под «Агафьиной юбкой» – в Дворцовом приказе. Занимаются «фронтиром». Дают общую картинку. Нечёткую: им важнее пути, качество поверхности, население. И очень лапидарную: они идут по путям, что увидели с реки – сказали.

   Там же, «под юбкой» – «рудознатцы». Эти – по поиску конкретных минералов. «Землемеры» у Потани занимаются нарезкой наделов. Есть «землеустроители» у Терентия. Города, дороги, мосты. А вот структуры, которая давала бы подробное геологическое описание всей, уже присоединённой, территории... Какое-то «Мингео» создавать? Нужны универсалы, способные тотально «прошерстить» земли, найти и описать тысячу минералов. Только группа калиевых полевых шпатов для фарфора содержит четыре разновидности. С разной тугоплавкостью. Сменил сырьё – меняй режим в печке. А ещё глины, известняк, пески... Пять разных по цвету глин я упоминал. Каждый цвет – целый класс. И работать с ними нужно по-разному.

   Минералогический музей у меня начали создавать ещё в Пердуновке. Пётр Первый купил в 1716 г. коллекцию минералов для Минерального кабинета Кунсткамеры в две тысячи экспонатов. У нас – и половины пока нет. Прогрессируем помаленьку, но до уровня в сто двадцать тысяч образцов, как в 21 веке...

   ***

   Странность моих коллег-попандопул как у антикварка: +1. Как можно чего-то, типа «светлого будущего», городить на земле, эту землю не видя, не понимая?

   О, конечно, у «хроно-дитяти» («хроно» от «хроноса», а не от «хронический», если кто не понял) – сверх-супер-пост... знания. И этого – недостаточно. Три очевидные причины:

   – мы, при всех наших супер-пупер..., не всё помним.

   – часть залежей полезных ископаемых к моменту «старта» уже выработана и забыта.

   – потребные здесь объёмы – хоть чего – столь невелики, что наиболее удобные «здесь и сейчас» месторождения просто не попадают в 21 веке в карты и реестры.

   Без самостоятельной работы обученных, «натасканных» туземцев – ничего пристойного не будет.

   Это – очевидно. Но не для попандопул. Целенаправленно коллекцию минералов никто не собирает, аборигенов не учит.

"Держись геолог, крепись геолог

Ты ветру и солнцу брат".

   А мозг тебе кто? Даже не троюродный?

   Если геолог не «держится» за знания, за «здесь и сейчас» накопленный опыт, то государь держится за голову. Больную.

   Не хочу. Учим на имеющемся. Обученных ребят пока очень мало.

   ***

  – Ещё, Терентий, надо сыскать место под кирпичный завод на той стороне, на Сухоне.

  – Зачем? Для пары погостов и санями притащить смогут.

  – Для «пары»? По Сухоне и Двине пара десятков селений будет. И дальше. Там холодно. Печки нужны добрые и много. Ещё: туда же, к Шексне выносить лесопилки.

   ***

   Терентий кивает, ему понятно. А вот моим современникам...

   Груз идёт вверх по реке типа Волги втрое медленнее, чем вниз. И раз в тридцать дороже. Река – очень анизотропное шоссе. Все производства массовых товаров нужно выносить в верховья. Валдай – лучшее место на «Святой Руси» для изготовления массовых объёмных тяжёлых товаров. Просто по свойствам транспортной сети.

   ***

  – А реакторы тоже туда?

   Встроенные в склоны здешних оврагов кирпичные печки-реакторы используются для сухой возгонки древесины. Дают много полезного, начиная с древесного угля для металлургов.

  – Да. На следующий год. Сперва учаны и расшивы.

   Стоит только свалить дерево, как вокруг естественным образом вырастает вся деревообработка. Включая производство ацетона и строительство флота.

   Э-эх, мне бы ещё выше забраться. За Ржев, к Пено. Там самая эффективная точка. Увы, владения Смоленских Ростиславовичей. Пока...

   День катится в суете дел. Неотложных, важных... Попандопипнутая житуха. В которой постоянно не хватает времени. Не исторического – личного.

   Мне легче: я не хожу в церковь. Каждый князь, владетель проводит в церкви ежедневно пару часов. Если не сильно благочестивый. Не считая двунадесятых праздников, когда весь день. И всенощных. Когда... ну, понятно.

   Перед этим – облачается. Парадное платье приносит и надевает многочисленная прислуга. Долго. Потом – разоблачается. Часа три-четыре каждый день из жизни – долой.

   Коллеги! Четверть вашей активной жизни – ф-р-р. «Во славу Христа». И, поскольку вы тут ключевая фигура по переустройству здешнего всего плохого ко всему хорошему, нездешнему и прогрессивному – жизней сотен и тысяч ваших предков. Сходили на обедню – сотня младенцев померла. Поскольку вы их родителей чистоте не научили – не успели. Отстояли всенощную – тысяча душ дымом ушла. Кадильным.

   Ещё: на молениях вы просто тупеете.

   Извините.

   Другая тема – пиры. У аристократов частое времяпрепровождение. Совместная трапеза – занятие сакральное. «Преломление хлеба». Воспитание и поддержание общности. Гридни, например, кормятся за столом своего государя. Сиди и смотри как твои друзья, сподвижники и слуги постепенно надираются пивком и бражкой, набивают брюхи угощениями, превращая кулинарные изыски в общечеловеческий продукт. Удобряются. Часами.

   Извиняюсь, но я следую Джорджу Вашингтону, который всегда обедал в одиночестве, полагая процесс принятия пищи сугубо интимным.

  – Хочешь есть? – В поварню к Домне.

   Кормёжка вкусная, сытная, дармовая. Только паспорт покажи. Есть немало мастеров, кто специально выгадывает время, чтобы ко мне на подворье к обеду попасть.

  – Хочешь поболтать? – Не ко мне, я болтать не умею.

   Фрейд прав: «К занятому человеку редко ходят в гости бездельники – к кипящему горшку мухи не летят».

  – Хочешь на «Зверя Лютого» полюбоваться? – А зачем?

"Должна быть в женщине какая-то загадка,

Должна быть тайна в ней какая-то...

   ...И то, что загадка у женщины каждой

Должна быть своя, и только своя".

   А уж у власти «своя» загадочность – обязательно. Здесь же не дерьмократия? – Загадываюсь.

   Это создаёт коммуникационные проблемы. Проще: у меня нет наушников. Не приборов, а людей. Как следствие, я получаю не безымянные слухи, а именные доносы. «Такой-то сказал такому-то то-то». Дата, подпись. Другой уровень достоверности и ответственности.

   Плюс – этикет. Ты не можешь одеть себя. На тебя чистую рубаху должны надеть слуги. Молитва перед едой, молитва перед сном, молитва по каждому поводу. Ожидание. Пока тебе тарелку поставят, пока рушничок подадут... Работать – некогда.

   Коллеги из числа маловероятных, в смысле: вляпнувшихся в тела высокопоставленных, а вы-то как? Если князь сам одел сапоги – это выходка. Общественно-значимый симптом. Предвестие казней. Народ напрягается и пригибается. Если казней нет – перестаёт уважать. «Обманутые ожидания».

   Чуть другой ракурс: ладно – вы, вы – нелюдь. А люди ваши? Дело делается людьми. Вам, для вашего прогресса, необходимо время ваших людей. Именно время труда ваших людей по вашим заданиям. Создание прогресснутого «прибавочного продукта». А времени у них нет. Поскольку им, людям добрым православным, надлежит бдеть, говеть и потеть. В храме.

   «Делу время – потехе час». Ваши дела для них – «потеха». «Дело» – исполнение ритуала. Ваши мысли, планы, вещи – интересны, забавны, удивительны, полезны... И – ничтожны. По сравнению с райским блаженством. Как может любой ваш «фигурный болт с тройным хромированием» быть важнее царства божьего?

   Каждый день начинается с заутрени. Не с растирания пороха или надувания дирижопля, а с похода в церкву. И там – стояния.

   Понятно, что смерды ходят в церковь редко. То сев, то жатва, «день год кормит». Или – зима, пурга, далеко... Но вам-то нужны горожане, существующие или создаваемые. А у них... Как у мусульман намаз. Колокола позвонили – кидай всё, бегом на молитву. Три раза каждый день. Помимо праздников.

   У меня этого святорусского маразма нет. Были и продолжаются попытки ввести меня в русло здешних приличий, отеческих обычаев, подобающих манер... Увы, я – Не-Русь. Самые настойчивые поучатели вежества, добронравия и богоугодного образа поведения нынче лечатся: погост в устье Вычегды строят. Ежели тамошние медведи выучатся ходить степенно и рычать благозвучно – немалая выгода может случиться. А я лучше на конике поезжу, брёвна в качалке пороняю. Да просто – дела горящие порешаю.

   Из таких «горящих» дел есть одно...

"Уж ночь настаёт.

Я пью. Всё мне мало".

   Она – пьёт. Но – мало. Поскольку «много» не дают. Пора решать и эту тему.

   Коридор в жилой зоне женской прислуги, дверь не заперта.

   На Руси двери не запирают. Запирают амбары, лари и коней. Очень интересные противоугонные устройства делают.

   Щелчок «зиппы» разгоняет тьму. Широкая постель с беспорядочно разбросанными покрывалами. На ней два обнажённых широко раскинувшихся женских тела. Жарко. На лбу младшей блестят капельки пота. Старшая реагирует на свет, но не вскидывается со сна, а, открыв глаза, не шевелясь осматривается. Затем, осторожно сдвинув закинутую на неё ногу товарки, неторопливо поднимается, накидывает на плечи длинную рубаху, выходит вслед за мной в коридор.

  – Как день прошёл, Цыба? Отчёта твоего не видел.

  – Умаялись. В усмерть. Она... два раза блевала, три раза плакала. Чуть живые обе.

  – Втянитесь. Горло перерезать сможет? Брюхо вспороть?

  – Делала. С барашком. С третьего раза. Если держат крепко. Быка... не знаю.

  – Хорошо. Помоги.

   Мы возвращаемся в опочивальню и, с трудом чуть растолкав Ростиславу, одеваем её из принесённого мною мешка.

   Плащ с глухим, полностью закрывающим лицо и голову, капюшоном. Наручники на сведённые спереди кисти. Завернуть, подхватить на руки – босиком же. Спускаемся по лестнице, на дворе – ночная прохлада, дышать сразу легче. Она доверчиво прижимается. Начинает ластиться. Но... уже пришли. И снова спуск. В подземелье. Хозяйство Ноготка.

   Отхожу в сторону, уходя из поля зрения, оставляя её стоять одну посреди пустого коридора. Киваю Ноготку. Сценарий обговорён подробно, Ноготок – весьма аккуратен и исполнителен, но... внимательно наблюдаю.

   Ноготок подходит вразвалочку, звучно кашляет, смачно харкает в сторону и... сдёргивает с Ростишки плащ.

  – О! Курвина дочка. Лярва соплястая. Мои-то подмастерья жалились – не успели вдоволь по-впихивать да по-засовывать. А тут Воевода такой подарочек...

   Ухватив её за наручники, заставляет поднять руки, даже привстать на цыпочки. Поворачивая её перед собой, старательно плотоядно ухмыляется и фальшиво грустит:

  – Мелкая. Кости тоненьки, мясцо слабенько. Ненадолго. К утру, поди, всё. Копытца откинешь. Шкурка... ничего. Под опойку сойдёт. Как прислуга наиграется, так и снимем. Ты, грят, нынче на бойне была. Вот и освежуем тёпленькой.

   Многообещающе урча, тянет её в сторону, в застенок.

   Ноготок палач, а не артист. Со стороны вижу и слышу некоторую... недостоверность. Эмоций бы добавить. Хотя, может так и правильнее – какие эмоции у палача?