Текст книги "Герцогиня (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

   Андрей, по свойству сей частицы своей, щадил честь женщины и хранил верность супруге. Верность душевную, неискоренимую.

   Обои они, что Андрей, что Софья, были людьми вельми разумными. Им бы жить-поживать да добра наживать. Однако же попали они вот сюда, в Святую Русь, в княжье корзно. А коли ты князь – так и будь им. Таким, как с дедов-прадедов заповедано бысть. А – не может! Не по уму, не по душе – по свойству малой части тела своего. Пришлось Софье грех совершить – мужу изменить. От дел телесных – и души изменение случилось. Не по воле её – по нужде, от Святой Руси проистекающей. Андрей, узнавши про то, должен её казнить смертно. Ему-то самому, Андрею, человеку – беда, больно ему. А князю Суждальскому – надо, обязан.

   Вот он и рвался душою. Решил – казнить. И от решения своего – тошно.

   Кабы убил я Софью – была бы мне от Андрея благодарность. Награда великая. И на всю его жизнь оставшуюся – злоба нескончаемая. За воли его исполнение. А не убил бы – опять вражда прямая.

   Вот и сыскал я способ: сделать – не сделавши. Убить без смерти. Отправить её за тридевять земель – будто и нет её. Но жизнь её сохранить.

   Тот кусочек мясца, в десятую долю золотника весом, что у Боголюбского в голове был, заставлял его душой рваться. Я его из этой беды выручил. От чего немалое уважение и благоволение поимел.

   Обе эти женщины – и Софья, и Ростислава – были мне любы. Зла я им не желал. Потому и искал такое решение, чтоб и им хорошо было. Оттого и придумал эту историю с герцогом Саксонским, подарков богатых в дорогу дал, людей своих немало. Научил малость, чего сам знал. А уж коли я вложился нехудо, так что ж не подумать о том, как на этом выгоду получить? Милостыни-то я не подаю.

   А дальше как костёр зажжённый – только дровишек подкидывай. «Правильные» люди, в «правильном» месте, в «правильное» время. Всего-то и осталось – цели подправлять, да подмогнуть по нужде.

   «На Руси нет дорог – одни направления». Ничего такого конкретного я не хотел. Не строил я им путей, не торил дорог. Лишь направление показал. А дальше они сами. «Они» – все. Княгини, герцоги, епископы... народы. А всё с того... гипофиза. У Боголюбского в голове.

   Караван разумно, без значимых потерь прошёл Белозерье, волок. Ладога оказалась не столь бурной. На Янтарном берегу передали посылочку Елице с Кастусем. Чтобы не думали, что я про них забыл. Десяток простых, без украшений, моих панцирей. Кастусь сразу пришёл в восторг – не пробиваются. Белый фарфоровый конь, вставший на дыбы, две кружки большие, фарфоровые, раскрашенные, с конями, пяток икон, попик толковый, священные книги, облачения и сосуды священнические, штуки синего полотна, спирт, поташ, зажигалки, бочки скипидара, фонари, отражатели на вышки, два комплекта железных частей для требушетов... Я бы и ещё послал, да не знаю что самое нужное.

   В Каупе Софья очень нервничала насчёт «отдать». Она бы с радостью «приберегла». Но Ивашко имел чёткие указания: «молодятам – помочь». Впрочем, после первого недопонимания между Софьей и Елицей, они друг друга «приняли». И зауважали. Как результат: всё место, что освободилось в ушкуях, Кастусь забил своими подарками. Янтарь да меха. Отдарился не скупясь.

   Не менее важным, чем товары, был опыт. Елица показывала хозяйство, хвасталась. Как она тут всё устроила. Какие разные случаи бывают. Смешные и не очень. Княгини имели свой опыт ведения больших хозяйств. Но не таких, не со столь серьёзным размахом и динамикой. В Каупе Елица обустраивала не только собственно княжеское подворье, но и город, промыслы, округу. В рамках задач, отданных ей Кестутом.

   Во Всеволжске княгини воспринимали мои новизны как нечто неотъемлемое, наперёд данное, неизвестно откуда взявшееся.

   Здесь перед ними была простолюдинка, бывшая наложница «Зверя Лютого», которая стала, по факту, княгиней – госпожой обширных населённых земель, которая не только управляет огромным хозяйством, но и создала его, непрерывно расширяет и меняет. При этом успевает знать всё о делах своего мужчины, имеет своё мнение, помогает при всякой нужде.

   И накормит, и совет даст, и меч возьмёт...

   Образец для подражания? – Возможный вариант.

   Кастусь с Елицей проводили княгинь до Гданьска. Что само по себе... Появление русских и прусских кораблей в Гданьске вызвало панику. Только когда Самборина ножкой топнула, а Сигурд, поплямкал губами и объяснил:

  – Люди на лодиях – Воеводы Всеволжского. Их, конечно, можно и порубить. Но... хуже будет.

   начали разговаривать. Поляки, кашубы и пруссы... зубами скрипят. А Самборина, Елица, и Ростислава светскую беседу ведут, щебечут, улыбаются. Ксендз Гданьский просто в обморок упал, когда такое безобразие увидел. Но Самборина послала всех далеко и надолго:

  – Я на отеческой земле, в своём дому. Или я не княгиня Гданьская?

   А Сигурд велел своим людям вздеть брони.

   В Гданьске вовсе не было того бурного строительства, создание нового, изменения вещей и людей, которые, хоть и по-разному, происходили в Каупе и Всеволжске.

   Убив старика-отца и его вторую жену, истребив её родню – мазовецких Повалов, Самборина села регентшей при малолетних сводных братьях. Практически государыней. Ничего серьёзно менять в родном городе она не хотела. «Всё как прежде, только лучше». Королевская и архиепископская власти против торговли с Каупом? – Пусть идут. Лесом.

   «Это – мой дом. Здесь – я хозяйка. А об остальном пусть Сигурд думает».

   Такой пофигизм дал приток средств. Обороты местного рынка выросли кратно, а доходы казны, из-за комиссионных в дополнение к обычным налогам – многократно. «Новые деньги» позволяли устраивать красочные праздники и делать послабления местным жителям. Отчего те боготворили свою правительницу. А Сигурд потихоньку нанимал в дружину бегущих из Норвегии родственников.

   Не зря у Сигурда на щите лис нарисован: проведя всю жизнь воином, он умел не только рубить, но и думать. И – торговаться. Цепко, упорно, без прямых оскорблений, но очень обидно.

   В прошлом году (1166) король польский Болеслав IV Кучерявый надумал воевать пруссов.

  – Гданьску – выставить сто добрых оружных воинов.

  – Само собой! С превеликой радостью! Воля сюзерена – счастье для нас!

   Но вместо ожидаемых королём сотни норвежцев княжеской дружины, в Мазовию к месту сбора прибыла сотня местных «лыцарей» – наделённых в последние годы покойным князем Собеславом земельными владениями сторонников и клиентов Повалов. Поход (как и в РИ) закончился катастрофой. Брат короля Генрих Сандомирский погиб в битве.

   Король Болеслав потребовал новой партии «пушечного мяса». Получил извинения:

  – Побили ж всех.

   И, вместо, споров и злобствований, вместо «столкновения лбами», услышал доброжелательное встречное предложение:

  – А давай я тебе денег дам.

  – Отлично! Давай!

  – Под заклад. Крепость Накло и долина речки Нотец. На тридцать лет.

   Болеслав был в бешенстве. Но ссоры, оскорблений, измены – нет. А просто прижать вассала он не мог – «норвежский ежик», здоровенные пешие щитоносцы с выставленными копьями, выглядели... негостеприимно. Деньги после разгрома были нужны. Даже нужнее, чем воины. Так ключевые для Поморья точки, которые предыдущий Болеслав (Кривоустый) отвоёвывал несколько лет с немалым трудом, вернулись под власть Гданьска. Временно, конечно.

   Софочка серьёзно прижала Сигурда, тот, очень недовольно – не дело обсуждать такое с бабами, но эта – из постели Воеводы, дружна с Кастусем, Ивашко её слушает, да и уйдёт в три дня – не успеет разболтать, рассказал ей то, о чем Самборина, например, и не спрашивала.

   О том, что Краков получил четверть денег, возможно получит через год вторую четверть. Всё – не получит никогда. А заложенные земли останутся под Гданьском. По закону, по хитро составленному договору, и по сути – там полностью сменена верхушка управления, ляхи заменяются кашубами и норвежцами.

  – Вернуть – воевать. Уколется.

   И Сигурд кивнул на замковый двор. Где очередное пополнение норвежцев-эмигрантов отрабатывала копейный бой в сомкнутом строю.

   Опыт Сигурда был интересен Софье, как опыт управления владением, похожим на западные, германские. Этот приём: взять земли в заклад или в аренду на длительный срок, включая в договор не только право на доходы, но и все «права и привилегии», заменить не только гарнизоны, но целиком элиту, а то и часть населения, включить в соглашение пункты, неочевидным образом исключающие возврат взятого – позднее был ею применён и развит.

   Богатые подарки, мои и Елицы, произвели впечатление на тамошних жителей. Манто из хвостов чернобурки, в котором Самборина заявилась в церковь, совершенно поразило жён и дочерей всего можновладства.

   Княгиня отдарилась своей наперсницей – Рыксой. И пятком молоденьких служанок. Служанки у княгини – местные боярышни. Что важно, поскольку аристократок во Всеволжске – по пальцем одной руки пересчитать, а для здешних «высших обществ» нужны особи с соответствующей маркировкой.

   Про Рыксу, которую я когда-то освобождал от речных шишей, а потом притащил в Тверь, где она начала рожать прямо на городской дороге, я уже...

   Она расцвела, пополнела, превратилась в такую... очень смачную женщину. Ума у неё с тех пор не прибавилось, стопоров на языке не появилось, но рожала она хорошо. Эта группа стала зародышем того интернационального женского формирования, которое Софья ласково называла «мои сучки».

   «Женские батальоны» в Европе уже известны. Можно вспомнить амазонок Алиеноры Аквитанской, сражавшихся с сарацинами в «Святой Земле» и внёсших свою лепту в провал Второго Крестового похода. Я уже описывал воительницу Матильду Тосканскую, есть чисто женский рыцарский орден.

   Софьины выученицы отнюдь не занимались кавалерийскими атаками в сомкнутом строю с обнажённой грудью и саблей в руке, как описывала свои похождения Алиенора. Они много чего натворили в Западной Европе. Не смыкая строй, а наоборот, размыкая и раздвигая. Преимущественно – пояса и ноги. Эта компашка многим особям благородного происхождения мужеска полу вынесла мозги и разбила сердца. Попутно обеспечивая своих хозяек необходимой информацией, сторонниками и владениями.

   Наконец, после некоторых приключений, караван вошёл в устье Одера. Поднялся вверх, перетащился в Шпрее и мимо двух поселений – Кёлльн и Берлин («медвежье болото») выкатился в Хафель.

   Караван попал в войну. В две. Сначала – вялотекущая вечная мелкая войнушка. Между шпревянами князя Яксы из Копаницы и гавелами маркграфа Бранденбургской марки Альбрехта Медведя. Разбитый десять лет назад под Бранденбургом язычник Якса, принял христианство после своего чудесного спасения Христом из вод Хафеля. Даже щит свой на дуб рядом с местом спасения повесил. А вот земли свои отдавать не хочет. И порядок навести не может. Отчего разные бандиты, славяне и немцы, христиане и язычники, имеют возможность резать купцов на волоке между системами Одера и Вислы.

   Попытка была. Довольно глупая. Ивашко заорал:

  – Бей!

   И развалил чудака в маске «священного воина Чернобога». Добрая гурда хорошо помогает против недобрых людей любых вероисповеданий. Остальное доделали палаши гридней охраны.

   ***

   Дальше была крепость Асканиев в Шпандау. Территория марки много меньше будущего владения Брандербургов, только Хафельланд и Цаухе. С обеих сторон границы – вассалы императора, христианская вера правителей и язычество простонародья. Но под властью Асканиев порядка больше, больше и христиан – активно приглашают переселенцев из Альтмарка, Фландрии и прирейнских земель. Управляет всем этим старенький (уже за шестьдесят) Альбрехт Медведь. Он ещё вполне в силах. Удачно оказавшись наследником гавелского князя Пшебыслова (ярого германофила, получившего от одного из императоров титул короля), он оказался удачлив и войне, и в экономике.

   А вот главная мечта жизни – стать герцогом Саксонии – у него не получается. Наследник Билунгов по матери не может получить прадедов удел! У Генриха Льва, который тоже – по матери.

   Вельфы упрямо отбиваются. Наплевав на волю предыдущего императора. Конфликт длиной в тридцать лет, непримиримая вражда между Асканиями и Вельфами, сожжённые города, погибшие друзья и соратники.

   Медведю так и не удалось одолеть Льва. Только сын Бернхард, через десять лет после его смерти, станет (в РИ) герцогом Саксонии. Правда, уже куда более куцой.

   Нынче застарелый конфликт между Львом и Медведем снова перешёл в горячую фазу.

   В 1163 году (четыре года назад) Альбрехт создал союз против Генриха. К коалиции присоединились и некоторые саксонские князья. Зимой 1166 года вспыхнули открытые бои, начавшиеся с осады крепости Вельфов Хальденслебен близ Магдебурга Альбрехтом Медведем, архиепископом Магдебурга Вихманом и ландграфом Тюрингии Людвигом Железным. Несмотря на применение осадных машин захватить крепость не удалось. После временного перемирия, заключённого в марте 1167 года, коалиционные силы, к которым дополнительно присоединились князья и церковные сановники, вновь выступили в поход против Льва летом 1167 года. Были завоёваны Гослар, Альтхальденслебен и крепость Ниндорф, другие саксонские крепости разрушены, а города сожжены.

   На календаре – первые числа октября. «Сожжены» – только что.

   На собрании князей в июне 1168 года (в РИ) Барбаросса вынудит противников заключить сначала временный, а затем 24 июня 1170 года постоянный мир. Император сохранит Генриху власть, Медведю и его союзникам не удалось, в этот раз, подорвать положения Льва.

   Неоднократный переход Гослара, главного источника серебра на территории империи, в ходе этой войны из рук в руки, приведёт к тому, что несколько десятков семейств рудокопов побегут (в РИ, летом 1168 г) в Мейсон. Принесённые технологии позволят начать добычу серебра и чеканку монеты. Что приведёт к появлению иоахимталера. И, позднее, его производных – разного рода долларов.

   ***

   В эту кашу местечковой, но от этого не менее кровавой, войны германских князей въезжает богатый караван из «Святой Руси». По счастью, «драконовские меры» принятые «безпекой» после провалов с появлением Ростиславы во Всеволжске и «человечками» Софьи, дали результат: кроме нескольких людей в верхушке никто не считал Саксонию целью похода. И, соответственно, не мог проболтаться.

   Другая тема: паломники не досматриваются и пошлин не платят – немцы не сарацины какие-нибудь! Что конкретно везёт караван снаружи не видать. При принятой здесь системе упаковки, это и на самом корабле понять тяжело.

   Денег в караване немного, товары... их продать ещё нужно. Бранденбуржцы возвращаются после летнего похода раны зализывать. Вместо «отдай» маркграф предложил «благочестивой дочери друга императора и её достопочтенной родительнице» помощь. Для него караван представлял некоторые важные (в данном времени-месте) возможности. Сходные с возможностями Боголюбского при проходе княгинь через Новогородские владения.

   Поболтав с «милым дедушкой», Софочка вернулась к каравану с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами. Привела трёх рекомендованных Медведем аборигенов с обязательным пожеланием одеть их как остальных гребцов на ушкуях. И настоятельный совет: отправится в Эльзас по Эльбе. Типа: «так длиньше, но проще».

   Абориген. Знает, поди, дорогу.

   Беня почесал затылок:

  – Побьют. Из огня да в полымя.

   Ивашко фыркнул. И пошёл загонять экипажи на кораблики. Лезть через «линию фронта» в условиях затихающих, но не прекратившихся боевых действий... А что делать? Ждать нельзя: Лев Плантагентку за себя возьмёт.

   Скатившись по Хафелю, путешественники услышали об очередном обострении на линии соприкосновения. И, во избежание и для недопущения, поднялись в Магдебург. Благо недалеко.

   Тут паломники остановились. Дожди, усталость от дороги. Принялись отрабатывать туристическую программу: посетили собор, основанный Оттоном Великим, мужем той самой Адельгейды Бургундской, к мощам которой они и совершают паломничество, навестили соборную школу, где учился неудачливый креститель пруссов св. Адальберт-Войцех, засвидетельствовали своё глубокое уважение Магдебургскому архиепископу Вихману.

   Тот взволновался чрезвычайно. От двух кусков полученной тесьмы на рукава с нашитыми кусочками «твёрдого золота», от ощущения громадности богатства, проплывающего мимо, и, конечно, от невообразимости перспектив склонения в истинную римско-католическую веру высокородных дам из дикого, еретического, далёкого народа. Имеющего, однако, общие корни с соседними лютичами. Которых Медведь сумел, с помощью божьей, привести в лоно.

  – Только истинная вера, только благодать божественная, проистекающая чрез наместника Святого Петра на земле, способна дать слабой и грешной душе человеческой вечное спасение в кущах райских!

   провозглашал в экстазе Вихман.

   Ростислава скромно сидела, потупив очи. Ивашко отдувался, переев жаренных перепелов, и тяжко отнекивался:

  – Не. Нам вашего не надь.

   А Софочка, учуяв возможность приколоться, недоумённо вопрошала:

  – О! Да! Конечно! Чрез самого наместника! О! Э... Которого?

   Вихман дёрнулся, воровато оглянулся. Эти схизматы... они все такие тупые... Понизив голос и наклонившись к слушательнице объяснил:

  – В граде христовом есть лишь один настоящий. Александр. Третий этого имени.

  – А говорят ныне в Риме какой-то Паск... Паскудалий.

   Созвучие имени ставленника Барбароссы с названием женского полового органа на некоторых угро-финских диалектах, что вполне прослушивалось в разноязычном караване, уже неделю веселило дам. В обществе они, конечно – ни-ни. Но между собой-то...

  – Опять католики какой-то... накрылись. В тиаре.

   Вихман, получивший от Медведя настоятельный совет «всемерно способствовать», разогретый жадностью и Софочкиными восторгами перед его ораторском искусством, одарил странниц потрепанным молитвенником, принадлежавшим, по его словам, самой Адельгейде Бургундской в те ещё времена.

  – Вам надлежит восприять истину! Я дам вам лучшего из моих вероучителей! Ибо каждый день и час проведённый вами во тьме ложной веры есть радость Сатаны!

   Наконец, караван снова выходит на гладь Эльбы и, пользуясь последними октябрьскими погожими деньками спускается вниз. Где и пристаёт к берегу у многострадального Хальденслебена.

   В крепости сидит злой и замученный Генрих Лев. В окружении таких же ободранных и мокрых саксонцев. Отбиться от Асканиев удалось, но война потребовала полного напряжения сил.

   В составе немногочисленной делегации, явившейся в цитадель «засвидельствовать почтение», скромно, но дорого одетая женщина. Сытая, ухоженная, здоровая. Кипящая весельем и радостью.

  – Ваше высочество! Мы столь наслышаны о храбрых защитниках, о неприступности этой крепости! Так хотелось бы посмотреть места побед ваших героев!

   Как можно отказать? Герцог ведёт гостей по стенам, хранящим следы недавних обстрелов, Софочка мило прыгает через обвалившиеся куски. Поскользнувшись, падает на грудь хозяина замка. И шёпотом на ухо, в трёх шагах от свиты, произносит:

  – Они спрятали осадные машины неподалёку.

   Вихман хвастанул. О том, как они вернутся и добьют проклятых саксонцев. Даже часть осадных машин разобрали, но не потащили с собой, закопали в трёх милях от крепости.

   Софочка два дня учила эту фразу на немецком. Удалось – адресат понял.

   Всё. Лев – на крючке. По вполне основательному, военному, государственному, «правильному» поводу. Его аж трясёт от нетерпения. Не любовного – желания «натянуть нос» противникам.

   Каравану настоятельно присоветовано не идти дальше, для караванщиков вводится «режим максимального благоприятствования» – отдыхайте. А четыре русских благородных дамы (все что есть) с шестью скучающими полячками из Гданьска и несколькими «главными лицами» из каравана приглашаются на торжественный ужин. Где встречают вдвое больше саксонцев. Замученных войной, лагерной жизнью, периодически срывающимися дождями... А тут... бабы! Да не простые. Аристократки, а не тощие, голодные поселянки, побывавшие, в возрасте от десяти до шестидесяти, под обеими армиями.

   Эти – сытые, чистенькие, весёлые. Удивительно одетые, экзотически выглядящие, говорящие на неизвестном певучем наречии... У саксонцев – слюни по колено и глаза в тумане.

   Гостьи не чинятся, не изображают из себя нахмуренные глыбы льда. Милый, лёгкий, светский разговор. Весёлый, чуть фривольный. На грани пристойности.

   Софочка доверительно жалуется:

  – Многие испытания перенесены мною с дочерью моей. Дабы спасти мужа и сына моих от несчастий воинских, принесла я обеты самой Владычице Небесной. И, после громких побед над басурманами, над супротивниками веры Христовой, одержанных супругом моим, удалилась в монастырь. Но и в обители божьей нет мне покоя и забвения. Вот, дочь моя овдовела. Как же бросить дитя своё без поддержки, без совета доброго? И, всплакнув не единожды о доле нашей, отправились мы в паломничество к святыням достославным, вручив судьбы свои Пресвятой Деве. Обрезав волосы свои в знак приятия воли Ея, избегая мирской роскоши и облачившись в скромные одеяния бедности и смирения.

   И Софочка, старательно демонстрируя смирение, скидывает с головы платок. Показывая и довольно короткие, чуть отросшие с весны, русые волосы. Что среди белобрысых туземцев... не часто. И серёжки с изумрудами. Мы ж не хвастаем – мы просто носим. Покачивая на поднятой обоснованным жестом руке янтарными чётками «лествицей» тонкой работы.

   Общий «ах» проносится по пиршественной зале. Вот это – «скромные одеяния бедности и послушания»?! Вот так на Руси смиренные послушницы одеваются?!

   Другие саксонцы взволнованы непристойностью явления свету женской причёски:

  – Падре! Сия дама сняла платок с головы! В собрании!

   Местный капеллан, оторванный от ныряния в глубину кубка с рейнским вином, отфыркивается:

  – Паломничество – путь смирения. Умаления, унижения, отречения от мирского во имя Господа. И сии благородные дамы пожертвовали косы, часть тварного, греховного естества женского, долю красоты своей, во славу Христа и Богоматери. А вас, ироды, грех гордыни и бесы похоти одолевают! Отстаньте!

   И снова устремляется в глубины своего винного дайвинга.

   Генрих хмелеет. От вина, тепла, еды. Ради такого случая пришлось поскрести по сусекам. От весёлых женских лиц, их голосов, одежд, украшений. От эмоций соратников, от атмосферы.

   И тут Софочка, мило облизываясь после жирного кусочка каплуна, наклоняется к герцогу, и весело улыбаясь в лицо, на котором уже скулы сводит от вожделения, предлагает:

  – Надо поговорить. Пригласи меня. Посмотреть гобелены, например. И отпусти остальных.

   Генрих с Софьей удаляются, слыша, сквозь завистливый шёпот саксонцев, лепет мажордома:

  – У нас прекрасные гобелены! Два ещё от Оттона Великого...!

   Увести дам было... непросто. Ивашка дважды вытаскивал гурду. Пускать в ход не пришлось: часть саксонцев сохранила соображение, часть уже уснула за столом.

   Дальше... поток даров милой паломницы. От плана операции по тихому изъятию соглядатаев Медведя и Вихмана, до успешно применённого, на совершенно утомлённом герцогском теле, опрыскивания окситоцином.

   По пути: комплект мыл и их опробование в ходе купания. Резной гребень и восхитительное расчесывание герцогских волос, разнообразные опыты, включая «русский поцелуй», увеличительное стекло с разглядыванием собственных пальцев и открытие уникальности папиллярных узоров, некоторые наблюдения по поводу планов и возможностей архиепископа и маркграфа, степень истощённости тамошнего населения и боеспособности воинов...

   К утру Генрих Лев был покорён полностью.

   ***

   Да знаю я, что говорят! «Блудница вавилонская нечистым мокрым ртом своим проглотила честь и величие Запада». Если «честь» может быть проглочена, то и место такой «чести» в поварне на столе, во рту на зубах, да в нужнике. В общей массе.

   Другие же трепещут и соблазняются: «Вот, встретились два одиночества. Вдруг. И сразу весь мир переменился».

   Не «вдруг». Они оба шли к этому моменту всю свою жизнь.

   У Льва было тяжёлое детство. Он родился внуком императора, он должен был стать сыном императора. Ему было восемь, когда его отец получил Саксонию, мальчика впервые привезли на север. Новые места, новые вассалы.

  – Теперь это – наша земля. Твоя земля, сынок.

   Но отца прокатили на выборах. Злобные недруги. Он, Генрих Гордый, должен был стать императором! А теперь у них отнимают! Или Баварию, или Саксонию. Какую руку отрубить по воле коронованного мерзавцами? Отец, не зря названный Гордым, восстаёт. Его бьют. Семья вынуждена бежать. Деревянная лошадка, на которой так любил качаться, воображая себя во главе победоносного крестоносного войска, громящего всяких неверных, осталась в Баварии. Её сожгли враги. Но правда торжествует, отец побеждает! И внезапно умирает.

   В десять лет Генрих потерял отца. Власть берёт в свои руки бабушка. Она и так была «главой семьи» в семье. Теперь – во всей Саксонии.

   Вдовствующая императрица, железная женщина. Она организует союзы и походы, заговоры и восстания. Но «женщина править не может» – во всех публичных мероприятиях первым лицом официально является Генрих. Мальчик хочет играть, рассматривать редкие книги и вещи, общаться со сверстниками...

  – Одевай.

  – Оно некрасивое, тяжёлое, неудобное...

  – Оно – парадное. Одевай, иди, стой, не сутулься. Выгляди.

  – А я не хочу!

   Хлоп!

   Подзатыльники, пощёчины, розги... Для более мягких форм воспитания у бабушки нет времени. Идёт война. Она спасает дом Вельфов, приданое своей дочери – Саксонию.

   Как он её ненавидел!

  – Погоди, карга старая, вот вырасту...

   Бабушка это понимала и издевалась:

  – Ты – безмозглая сопля. Ты не Вельф, моя дочь родила тебя от лакея. Ты не воин, не герцог. Тебе следовало бы родиться девчонкой. В семье прях. Ты ни на что не годен. Я умру и тебя просто прирежут. Слуги. Ночью, в спальне.

   Десятилетний мальчик трясся от страха под одеялом.

   Ему было двенадцать, когда она умерла. Через год умерла, в двадцать восемь, мать. Подросток, круглый сирота. На голове которого две герцогских короны. Давящая ноша. Попытки собственных деяний. Постоянное сравнение с отцом и бабушкой. И осознание – слабак.

   Через два года соглашение с новым императором, Барбароссой. Саксонию оставляют, Баварию забирают. И его дядя, Вельф VI, кричит ему в лицо:

  – Слабак! Предатель! Ты – не Вельф.

   Дядя, кроме прочего, маркграф Тосканы и герцог Сполето. Он станет главой дома. Если юный Генрих умрёт. Дядя, не признав соглашения с Барбароссой, продолжает войну за Баварию. Достаточно успешную.

   Хотя Австрию отделили. Типа: временно. Князю Чехии дали титул короля. Типа: за помощь.

   Победы дяди – его победы, поражения дяди – вина Генриха. Предал, струсил.

   Генрих потому и собрался в крестовый поход. Доказать всем и самому себе, что он храбрый рыцарь и успешный полководец. Но главным назначают более старшего и опытного Медведя.

  – Подчиняться врагу? Который несколько лет громил Саксонию, носил титул её герцога? Ни за что!

   И две крестоносные армии расходятся под прямым углом. Медведь идёт на северо-восток, в Поморье, Лев на северо-запад, к Любеку.

   Полевой лагерь – это так здорово! Никаких баб, глупых начальников, нудных советников! Вальдемар Датский – классный парень! Мы победим! С нами бог!

   Восторг восемнадцатилетнего юноши. Вырвавшегося из-под присмотра старших.

   Увы, старший есть – Никлота Великий. Который заставил крестоносцев уйти не солоно хлебавши.

   Дома – церемонии, восхваления, праздничные процессии, восторги дам. Но себе-то... не смог.

   Детские комплексы, воспитанные, вбитые суровой бабушкой, не по злобе, а ради спасения приданного дочери, остаются в этом выросшем, начавшем полнеть, теле. В сердцевине души. Нет собственного, яркого военного подвига. Что обязательно для рыцаря. Нет громкого славного военного успеха. Что обязательно для государя. И Генрих уходит в искусство и строительство. Строит новый Брауншвейг. Со статуей льва. Помирившись с дядей, строит дороги и мосты в Баварии. Уходит из военной области в область прекрасного. Где слова бабушки: трус, слабак, снящиеся ему в кошмарах – не имеют значения.

   И тут Софочка...

   Похожая на бабушку из самых первых детских воспоминаний. Ещё весёлую, жизнерадостную. Без той угрюмости, раздражительности, что стала постоянной после смерти отца.

   Её хочется любить, заслужить похвалу, как не удавалось в детстве. Покаяться, попросить прощения. За неспособность реализовать её мечты.

   Её хочется выпороть, унизить, отомстить за прежние наказания, обиды.

   Теперь эти бессмысленные мечты, неопределённые образы, неясные отражения детских комплексов, вдруг обретают возможность исполнения. Подобие бабушки можно наказать. Например, в постели. И покаяться, подарив, например, ей замок.

   Уже одной этой возможности – реализовать детские мечты – было бы достаточно, чтобы Софья оказалась в постели, в душе, в мыслях герцога. Но она ещё и умна, привлекательна, страстна, неутомима и опытна. Она просто полезна: детали осадных машин, выданные шпионы врагов, планы противников... Она интересна. Удивительными знаниями о никогда невиданной стране, массой восхитительных, изящных вещей. Хотелось бы сделать такие самому. Она богата. Правда, это товары. Чтобы получить хорошую цену надо выждать. Сейчас край разорён, но постепенно... Лишь бы она не ушла.

   ***

   Разные мужчины ищут в женщинах разное.

   Жена-мать. Генрих искал это, пусть и не понимая. Нашёл. Опыт воспитания бабушкой, сильной, доминирующей личностью, впечатался в его душу. Он был склонен к подчинению женщине. Не зря Барбаросса развёл его с первой женой. Но (в РИ) и со второй, Матильдой Генриховной, история повторилась.

   Жена-любовница. Тут уж... Софочка «даёт жару». «Каждый раз как последний».

   Жена-соратник. Уже! Несколько важных советов, ценная информация о противниках.

   Дело за малым: не жена.

  – Вечером приходи пораньше. Чтобы мы успели до пира...

  – Извини, не смогу. Надо собираться в дорогу. Завтра караван пойдёт дальше. Путь далёк, скоро зима.

  – Останься.

  – Я должна выдать дочь замуж. Бедняжка страдает, её терзания разрывают мне душу.

  – Я запрещаю!

  – Это твоя благодарность? Проявление благородной рыцарской души?

  – Тысяча чертей! Рога, хвосты и копыта! Я... я не могу жить без тебя!

  – Мне... тоже будет очень горько. Постой! Придумала! Я смогу остаться. Есть способ.