Текст книги "Герцогиня (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

   Ночь оказалось урожайной. Сыскались и человечки Софьи, и её тайнички – во дворце, в городе, в Ипаевом погосте. Ещё интереснее, что вскрылись две Суздальских линии, причём только одна собственно Боголюбского. И Рязанская с Билярской. Чуть позже проявились новогородцы и черниговцы.

   «Прошлись частым гребнем» – так на Руси гнид вычищают.

   Кое-что мы прежде знали, кое-что всплыло при внимательном рассмотрении.

   Тут просто: есть источник информации. Мой рассыльный, например. Некто, желающий знать тайное, на кого бы он ни работал, вынужден к источнику подобраться. Вот они и лезут в одно место. Как нерестящаяся рыба в ручей. Засек «рыбку» – смотри рядом вторую.

   Другая забота: полученную инфу надо передать «в центр». Радио не изобрели, почтовые голуби не распространены. Нужно слать человечка. А Всеволжск закрыт.

   Конечно – куча дырок. Десятки. Их залепляют. По мере сообразительности. Но просто человек ни войти, ни выйти с земель Всеволжских не может. Паломники – запрещены, нищих – нет, бродячие ремесленники – отсутствуют, купцы – государевы. По границам егеря шастают, на путях заставы стоят.

   Можно, конечно, найти какого-нибудь мещеряка. Но как ты до него в его болотах доберёшься? И как ты с ним расплатишься? Если община всё видит и внезапному богатству удивляется.

   Впрочем, к собственно Софочкиным «партнёрам» «шпионские страсти» отношения не имеют: у неё просто болтуны, услужливые дураки.

   В 21 веке вбивается аэропортовскими службами: не берите ничего у незнакомых или малознакомых людей, сами упаковывайте свой багаж... Здесь этой формы терроризма нет, люди просто не понимают:

  – А чё? Я ж чисто помочь доброй женщине. Всё едино туды иду. Заодно, оказией. Какое с этого кому худо? Добрые дела Господом зачтутся.

   В собак правило «не брать у чужого» вбивают электрическим током. Мне, чтобы отучить аборигенов от этой формы святорусской благотворительности, надо целую электростанцию ставить.

   Через три дня Домна обеих страдалиц с поварни выгнала. Никаких. Сутки отлёживались, «раны зализывали». Раны-то – царапины, а вот без ожогов на кухне по-первости не бывает. Легко отделались.

   Беседа с Домной по результатам «производственной практики» началась с её упрёков, фырканий: «две дуры... мне что – делать нечего?... бестолочи, неумехи...».

   Но две критически важных характеристики: лентяйки, грязнули – не прозвучали.

   В конце эмоционального диалога, исполненного в несколько «рваном» стиле:

  – Сырники! Мать! Бестолочи! Блин! Блины! Мать! Замешать толком! Едрить-слить-переваривать! Тесто! Итить их котелком! С горчицей!...

   вдруг, помолчав, выдала:

  – Ух и хитрый же ты, Ваня.

   Не понял я. К чему это?

  – Они, дуры две, как слепые котята, во все дырки, без смысла, без разума.

  – И?

  – И то! Я и помыслить не могла! Сыскались... способы. Кабы вороги знали – могли бы потравить. И тебя, и людей наших. И ещё там... неустроенности. А я-то дура старая, прям перед носом...

   Встала во весь свой немалый рост. И, в последние годы, вес. Поклонилась в пояс.

  – Спаси тебя бог, Воевода. За научение не обидное. Будто я сама, своим умом. А не носом в дерьмо тыканная.

   И ушла.

   Коллеги! На кой чёрт вам всякие железки? Разные парогрызы с дирижоплями. Вот этот гренадер в юбке, надолб несдвигаемый и есть цель и смысл. Сама по себе. Столп. Порядка, чистоты, сытости. Счастья и здоровья многих людей. Сам собой выросший. Я-то так только... мусор вокруг отмёл. Чтобы не мешался.

   Мда... вот так и создаётся репутация. От неожиданных последствий необдуманных поступков.

   Сутки девицы отлёживались, даже надумали, наконец-то, в зеркальный зал попасть. Увы.

  – Завтра утречком раненьким – к Маре.

  – С чего это? Мы ж у неё уже...

  – То вы были на обследовании, теперь пойдёте на ту сторону прилавка. Откуда лекари смотрят.

  – Так мы ж в лекарском деле...

  – А и не надо. Служительницами. Я с Марой говорил. Мертвецкая, родильное, травма.

  – Сутками?

   Я старательно изобразил улыбку радостного идиота:

  – Ага.

  – Мы там сдохнем. Господин.

  – Может и так. Только... мне здесь слабых не надо. Слабые у нас медведей на погостах пугают. Не сдохнете. Я не велю.

   Цыба попала за компанию. Вышла бы замуж, уехала бы в селение, крестьянствовала бы там. В роли жены «представителя сельской интеллигенции», например. Или здесь, за какого-нибудь чиновника или мастера вышла. Женщина видная, желающие – только свистни. Не захотела. Сама по себе баба на «Святой Руси» жить не может. А в службе... – служба.

   Ростиславе надо дать понятие жизни и смерти. В каких трудах и муках человек рождается. Какие при этом бывают... риски и эпизоды. Какая это ценность – жизнь человеческая. С самого начала, с первого вздоха. И даже прежде.

   По моему мнению, весь генералитет нужно раз в год в родильное на экскурсию водить. Не обязательно только на тяжёлые случаи. А депутатов – ежеквартально. Для понимания и расстановки приоритетов.

   Посмотреть «начало» полезно после подробного знакомства с «концом». Бытия человеческого. Чтобы, приняв на руки младенца новорожденного, сразу представить – как его, дай бог выросшего и состарившегося, будут обмывать, одевать и упаковывать. «В тот ларчик, где ни встать ни сесть».

   Полезны также некоторые... случаи между двумя этими точками. Способы прервать течение жизни. И способы этому противодействовать. Травматизм у нас постоянно. В большой семье... не щёлкают. Причём, в отличие от боевых ран, травмы почти всегда есть проявление идиотизма.

  – Бревно на голову? Так с чего ж ты туда попёрся? Тебе ж кричали!

  – Эта... ну... дык... не поверил я.

   Травмированный, в первый момент, часто идиот панический. Выбитый из своей обычной колеи, не доверяющий ни себе, ни лекарям. Находится в состоянии ужаса. Видеть, как здоровые мужики вопят и писыются, озирая свой открытый перелом – полезно. «Писыются» не от боли – от страха.

   Сопереживание, «зеркальные нейроны»... И навык это «со-» – давить. Не становиться дублем вопящего от ужаса и боли индивидуума, а, задвинув чуйства туда, где им и место, делать дело. Например, держать орущего мужика за плечи. Пока ему ногу отпиливают. Идиот: грибок-язва-гангрена-ампутация. Запущенный юродивый из Волока Ламского.

   Эксперимент удался: уже и Цыба проблевалась. А Ростишка – ничего. Наплакалась, но без истерик.

   Из разнообразных последствий полученного госпитального опыта отмечу установившиеся дружеские отношения между Радой и Ростиславой. Боярыня, которой Ростишка помогала в родах с попочным прилеганием, сразу учуяла благородное происхождение. Это не хитро: даже словарный запас отличается. Надо просто знать, что проявляющиеся диалектизмы – сословные, а не локальные.

   На расспросы Ростислава не отвечала, а когда прямо спросили, послала. Как и было велено – ко мне. Рада чувством смущения несколько обделена, заявилась. Начала издалека. Типа:

  – Глянулась мне та сопливка. Отдай-ка её в помощницы, может толковая повитуха получится.

   Когда я заюлил, начал отнекиваться, туману напускать...

   «Не пытайтесь здесь обманывать, здесь все евреи».

   Здесь – ещё хуже.

   Коллеги! Не надейтесь обдурить предков! Они не отличают ледебурит от перлита, но ложь от правды – за версту.

   Умная дама: не стала на меня наезжать да на мелочах ловить, а принялась рассказывать о своих проблемах.

   Сына она женила, старшую дочь замуж выдала. Младшей, боярышне урождённой, здесь, среди поганых лесных, смердов да холопов беглых – жениха не сыскать. Отдавать младшенькую в Русь, а самой здесь оставаться – не хочет. Ей охота внуков потетешкать. Идти в чужой дом тёщей «взапечку» – не славно. Опять же, здесь она величина, всяк на улице кланяется. А там? – «Мать жены. Мать её».

  – А к Лазарю?

  – Там своих... Цену себе сложить не могут.

   Другая тема: «Закон Паркинсона». Она классный мастер своего дела. Акушерка от бога. Но две другие ипостаси: «учитель» и «администратор» – не тянет. Отрасль растёт. Едва ли не быстрее всех медицинских направлений. В каждом городке и крупном селении ставится акушерский пункт. Нужны инструкции, оснащение, снабжение, подбор и расстановка кадров, контроль, статистика... Не её. А поставить над ней начальника нельзя. Она – боярыня.

   С Марой они прежде как-то уживались. Та – ведьма, существо деклассированное. Есть люди святые, есть – наоборот. Внесистемные.

   Выдав замуж дочь и женив сына, Рада ощутила подъём своего социального статуса. «Как на Руси повелось». А Марана – нет. Отчего имеем серию конфликтов. Социально-бабско-профессиональных.

  – И учти, Воевода, я над собой никого, ниже князя, не потерплю!

  – А... а я?

  – А ты... Ты – «Зверь Лютый». От князей, бояр и прочих – вбок с завиточком.

   Разъяснила. Убедительно.

  – Ладно Рада. Иди дело делать. Будет тебе... княгиня в начальницах.

   В списке «кандидатов на Саксонию» добавилось ещё одно имя. Два: с дочерью.

   Да, «кровопролитие с переодеванием» – от этого. Ну откуда я мог знать? Я с Радиной дочкой водку не пил, лес не валил, в бой не ходил. Какой человек есть – так он себя и проявит. А вот то, что Рада воспроизводство половины германской аристократии в руки возьмёт... В прямом смысле. И некоторые возникающие от этого возможности... Так, проскочило неясным предчувствием по краешку ореола мыслей.

   Глава 513

   Отоспавшись после трёхсуточного дежурства, девицы уже не вспоминали про «зеркальный зал». Но тут-то мы и перешли к относительно равномерному учебному процессу.

   Два часа утром, два часа вечером – физподготовка. Час греческого с Трифеной, час немецкого с Фрицом или с Беней. Экономика. С Беней и Николаем.

""Чем вы, гости, торг ведете

И куда теперь плывете?"

Корабельщики в ответ:

"Мы объехали весь свет,

Торговали соболями,

Чорнобурыми лисами;"

   Сравнительные цены, способы оценки качества некоторых товаров. Общие представления о землевладении и землепользовании. В Саксонии крестьяне лично свободные, работают по найму. Феодалы сами серьёзно участвуют в хозяйственной деятельности. Позже эта система разовьётся в «прусское юнкерское землевладение». Южнее – арендаторы. Ещё южнее – барщина, крепостные. Повсеместно – остатки вольных хлебопашцев на своей земле. Размер крестьянского надела: малый (нидерландский) – 17 га, большой (саксонский) – 24 га.

   Структура империи. Нынче в Германии тысяча «юридических лиц». Для сравнения: к началу Тридцатилетней войны будет полтораста, к концу Наполеона – десятка три-четыре. Около десятка вольных городов, примерно столько же сходных имперских. Начинающийся бурный рост их числа: в этом веке – полсотни, в следующем – полтысячи. 49 епископств и 6 архиепископств. Со своими владениями, которые имперские лены, а не только диоцезы (епархии). Герцогства. «Исторические» и свежесделанная Австрия. Лет десять, как бывшая Аварская марка Карла Великого, бывшая Восточная марка герцогства Бавария, была временно отделена от Баварии и, в нарушение данных Вельфам обещаний, не была возвращена их дому. Оттуда же, от Баварии, отрезали ещё и герцогство Мерания. Лет через 80 – исчезнет. Пока – камушек политической мозаики.

   Детали-деталюшки. Не исчерпывающе, а для примера. До Вернера фон Боллэнда ещё не доросли: вассал 43 различных сеньоров, от которых держал в общей сложности более 500 ленов, в том числе 15 графств. Но есть уже граф Фландрский – вассал Французской короны, принял лен Камбре от Барбароссы. Ну и чей он после этого?

   Дурдом. Вермишель отношений. Ленных, родственных, территориальных. Я не знаю и тысячной доли этой паутины. Не могу увидеть ниточки, за которые можно подёргать к своей пользе. Нынешние Вельфы, например, из д`Эсте. Как они к своему родовому владению – Лигурии? Тоскана – герцогство или маркизат? У Вельфов три герцогских короны? Или четыре? Сполетто считать? А можно лишнее продать? Чисто титул, без владений.

   Права и привилегии. Бардак. Одних итальянских студентов бить можно, других нельзя – император вступится. Каких?

   Графы, имперские и герцогские. Которые из состояния чиновников (губернаторов) переходят сейчас в статус наследственных владетелей. Их заместители, называемые на юге виконтами (вице-конт), на севере – бурграфами. «Почтовые станции» – пфальцы. Управляющие этих служебных императорских резиденций – пфальц-графы, тоже норовят в наследственные. Бароны разных мастей. Фрайхерры. Отличаются от просто баронов тем, что их владения – аллод, то есть маленькое, но самостоятельное гособразование, не получены в лен от сюзерена, сами они – микроцарствующие особы.

   Имперские рыцари. Вот торчит на Рейном замок. В замке – рыцарь. Вокруг на три версты его земля. И как бы у него мозги в трубочку не сворачивались – трогать его нельзя. Никому, кроме императора.

   Разница между дворянством и рыцарством. Рыцарь – личное, не имущественное или родовое свойство. Уже и в битве при Креси шестнадцатилетний Чёрный Принц командуя флангом английской армии, просит подкреплений. Его отец, король отвечает гонцу: «Мальчик должен сам заслужить рыцарские шпоры». «Мальчик» – заслужил, французов раскатали вдребезги.

   Основы домоводства в формате крупного феодального хозяйства.

   Гапа – фыркала. Пришлось рявкнуть. Пошло нормально: Ростислава имеет представление. Конечно, к реальному управлению княжеским двором во Вщиже её не допускали по малолетству. Но хоть что-то. Окорока и лук – подвешивать, муку – ставить, бочки – проваривать. Нормы заготовки, способы хранения, контроль годности...

   Домоводство от Агафьи, делопроизводство от меня.

   Чисто например из первых дней.

   Одетая в форменную мужскую одежду моих посыльных является ко мне.

  – Садись, пиши.

   Смотрит восторжено-влюблённым взглядом. Даже смущаюсь. Усаживается за столик, сосредотачивается, оглядывает письменный прибор.

  – А... а на чём?

   Факеншит! Забыл. На «Святой Руси» бумаги нет. Её привозят издалека и она другая. Мою тонкую белую «жестяную» бумагу в стопке видит первый раз.

  – Вот это – бумага. На ней пишут. Положи чистый лист перед собой.

   С трудом взяла – лист не отлепляется, пыталась послюнявить, потрясла над ухом – звенит, положила, недоумённо огляделась.

  – А... а чем?

   Второй факеншит.

  – Справа гусиные перья. Уже заточенные. Возьми и посмотри.

   На Руси – царапают. Писалом. По бересте или по восковым табличкам. Или рисуют краской по пергаменту. Кисточкой или тросточкой (калам).

   Она грамотная. Буквы знает. Но не умеет. Не надо смеяться. Посади вас за китайскую клавиатуру... тоже не сразу.

  – А что писать?

  – Алфавит. Все буквы, которые знаешь.

  – А... А как же? Это же ни к чему? Это ж этот... лист потом выбросить? Расточительство...

   Другое отношение к письменному материалу. Его создание стоит труда. Детей учат грамоте на восковых складнях, потом написанное затирается и можно снова. Каляки-маляки на бересте не процарапывают. Хотя детские рисунки бывают.

  – У меня ещё есть. Пиши.

  – Ой. Клякса.

   Во-от. От писала клякс не бывает. Мелочи, типа мелкой моторики или инстинктивного учёта степени поверхностного натяжения в слое чернил.

   Коллеги, вы ж сплошь грамотеи. Своих подопечных этому учите. На чём? – На мембранных, ножничных или механических клавиатурах?

  – Не беда. Засыпь песком.

   Не могу вспомнить ни одного попандопопульца, который озаботился бы прогрессированием промокашки. Огнестрел – запросто. А промокашка? – Да ну её! А как без этого чернилами писать? А уж про песочницу – да не во дворе, а в письменном приборе! – никто и не вспоминает. Ещё один кусок тысячелетней культуры, части жизни множества людей, «убитый» шариковыми ручками и клавишным набором.

   Я сюда жить вляпнулся. Без паражопля – обойдусь. А без множества грамотных, легкопишущих людей, «чернильных душ» – нет.

  – Ой. А оно... синее.

   Средневековые чернила либо чёрные («чернильный орешек»), либо бурые (окислы железа). У меня – производные золы. Да я ж про это уже...

   Ростислава старательно, высунув язык, пригнувшись к столику, выводит «аз». С завиточком сверху, острым брюхом снизу и хвостиком в конце. Хрясь.

  – Ой. Оно... сломалось.

   Факеншит. Третий за сегодня. Сейчас плакать будет. Уже и губы дрожат.

  – Фигня. Есть ещё. Сильно надавила. И измазалась вся.

   Точно. Не только руки, но и мордочка в синих пятнах. И когда успела?

  – Ладно. На сегодня всё. Иди отмывайся. Придёт Трифа – скажи, что я велел выучить тебя писать. На бумаге, чернилами. Четыре алфавита: русский, греческий, латинский, еврейский. И скоропись. Иди.

   ***

   «Священное Писание» канонично на трёх языках: древнееврейском, греческом и латыни. Образованный человек должен уметь читать и, хорошо бы, писать на всех трёх. Здесь такие есть. Отец Мономаха «не выходя из дома пять языков знал».

   Коллеги, вы как? Образованные? Арамейские анекдоты – без проблем? Не армейские – арамейские. Это что Иисус в оригинале рассказывал.

   Каждый раз, когда я вспоминаю очередную попандопопинутую историю, я... м-м-м... сильно удивляюсь.

   Связка простейшая: попанопуло-аборигены-прогресс. Без аборигенов – прогресса не будет. Собственно говоря, прогресс и есть изменение аборигенов. То, что от этого изменится история – вторично.

   Для изменения людей нужны люди. Обученные.

   Факеншит уелбантуренный! Нас же всех учили! Мы же все сами, на своей шее, своими мозгами, прошли! Проползли эту дорогу! И что? – Сдул-сдал-забыл? Забыл какого труда-времени это стоило? «По шучьему велению, по моему хотению. Пущай каждый смердёныш быстрое преобразование Фурье как орехи щёлкает».

   Эта девочка – почти идеальный вариант. Она уже грамотна. Хотя, конечно, арабских цифр в жизни не писала. Она хочет учиться. У меня всё для неё есть: еда, одежда, помещение, учителя, бумага, чернила... вон – мелкий чистый песок в песочнице. Сколько времени пройдёт, прежде чем она сможет правильно написать таблицу умножения? Времени её жизни. И вашей, коллеги. Потому что без этого, повторённого десятки тысяч раз с разными детьми – прогресса не будет.

   Зря вас вляпнуло. Бестолку.

   ***

   Софочка отлежалась после порки и, выслушав краткую воспитательную беседу, была выпущена. Беседа состояла из двух максим, без подробностей.

   1. «Выпотрошу и освежую. За всякий мявк. Живая. Пока рот закрыт».

   2. «Есть способ. Избежать казней от твоего бывшего. Сделаю. До тех пор – ниже травы, тише воды. Иначе – см. пункт первый».

   Я погнал ей по тому же кругу, что и Ростиславу. Но не в столь убийственно-изнурительной манере. Соответственно – дольше. В мертвецкую? – На неделю.

   Послал бы и на кладбище могилы копать: хорошее спокойное дело. Но нельзя – чисто мужское занятие.

   А вот с Ростиславой... пришлось снова заняться её страхами.

   С тараканами и змеями она виртуально отмучилась. В реале...

  – Ростишка, ты высоты боишься?

  – Н-нет. Кажется.

   ***

   " – Папа, ты боишься зайцев?

  – Нет.

  – А зачем же ты берёшь на охоту ружьё?"

   Ей бояться не надо. Любых «зайцев». Даже без ружья.

   ***

   Вроде бы, не должна. Во Вщиже княжеский терем трёхэтажный. Если там на башни вылезть да на Десну глянуть – высоко. Проверяем.

   В середине Гребешка стоит моя самая высокая сигнальная вышка. С шестнадцатиэтажный дом. Решетчатая конструкция, ветрами продувается, наверху будка сигнальщиков. Сигнальщики – парни молодые, по лестницам бегают резво. В первой жизни я и сам на половину такой высоты, с грузом, бегом... Переезжали мы как-то. Очень хотелось барахло побыстрее затащить да за стол сесть.

   Вдвоём с Ростиславой и потопали. На уровне шестого этажа она вырубилась. Нет, не потеряла сознание, а вцепилась в ограждение. Намертво. Потом сползла на пол. Улеглась на бочок. Самая бледная, в поту.

  – Я... я больше не могу. Плохо мне. Мутит. Голова кружится.

   Послушал сердце: пульс под двести. Сама мокрая, холодная. Лягушка перед нерестом. Сщас как икры наметает...

  – Ладно, отдыхай.

   Взял на руки и топ-топ вниз. Хорошо – лёгенькая. И что странно: сама идти боится, а что я с ней на руках с этих мостков могу запросто навернуться – её не волнует.

   Посадил внизу на лавочку. Когда отдышалась, говорит:

  – Я виновата. Не смогла. Прости, господин.

  – Виновата. Не прощу. Сможешь.

   Ты чего на меня таким глазищами? О, и слабость сразу прошла.

  – Начатое должно быть закончено. Иначе не следовало и начинать. Завтра пройдёшь этот путь сама. До того места, где мы сегодня остановились. Потом каждый день выше. Как наверху обживёшься – меня позовёшь.

   Хорошо, что погода ясная да тёплая. Когда зимой здесь снежные бураны вышку трясут и колотят...

   На другой день «вечная спутница» Цыба попыталась саботировать. Типа: «Ой, ножку подвернула». Ростислава, столь увлеклась помощью своей товарке, что и не обратила внимание на спуск. А потом каждый день лезла всё выше и выше. Доводя себя каждый раз до сердцебиения, до холодного пота. Всё более слабого.

   Потом мы с ней там, на верхотуре, и закатом за Окой любовались, и восходом над Волгой. Выгнав сигнальщиков с площадки, целовались-обнимались...

  – Какое это... чудо чудесное.

  – Что?

  – Когда ты меня... под солнцем ясным, на виду у всего города, средь мира божьего, над простором бескрайним... А никто не видит! Просто вверх не смотрят! А ты в меня... всё глубже, всё сильнее. Ещё чуть – и свалюсь. Одна только ниточка держит.

  – Не одна. Не ниточка.

  – А? Ну да. Руки твои сильные. Крепкие, надёжные. Э-эх... птицей бы полететь. А ты, господине, летаешь?

   О как. Не забыла «Огненного Змея».

  – Летаю. И тебя покатаю.

   Искоренение высотобоязни дало существенные результаты. И здесь, и в Саксонии. Здешние жители равнин часто боятся высоты. Это настолько общее свойство, что отсутствие его (у горцев, например) ставит их в тупик. Когда Ростиславе пришлось однажды, выбравшись из окна башни, в которой её заперли, пройти по карнизу и сбежать, это было расценено как чертовщина, пособничество диавола. «Расценщики», движимые «святым гневом» в отношении столь явного проявления, возбудились, обнаружили себя. И были уничтожены.

   Ростислава менялась на глазах. Походка, стойка, спинка, взгляд. Интонации. Чётче, живее, смелее. С тела ушла та странная смесь детской пухлости и подростковой худобы, заменяясь постепенно мышечной массой. Она уже не опускала скромно глаза перед каждым встречным, оглядывая его искоса, но смотрела прямо. Как и положено смотреть владетельнице. Уверенно.

   Проверяем.

   Снова мой кабинет, она за писарским столиком.

  – Перья кончились. Спроси у вестовых где взять и принеси.

   Вскочила, радостно улыбнулась, побежала. Короткий разговор в прихожей, стук закрываемой двери.

   Сценарий прописан. Но... сердце волнуется. Встал, пошёл следом.

   Минус первый. В подвалах моего дворца, где мы когда-то гуляли с Альфом и грустили по поводу медленно сохнущей кладки, темно. Слева шорох, я топаю на звук, щёлкаю зиппой. На полу коридора – «зверь с двумя спинами». С тремя – третий на четвереньках чуть дальше. При щелчке зажигалки сразу отскакивает, отпуская удерживаемые им руки первого. Сел у стенки и сидит: «я не я, корова не моя». Второй тоже пытается как-то шебуршиться. Вздёргиваю его за шиворот. Кафтан расстёгнут. А вот штаны и рубаха – на все пуговицы. Откидываю его к сидящему у стенки.

   И что мы тут имеем? Пока – не имеем. Наблюдаем. Тощее ещё, едва начавшее обретать женскую фигуру, тело. Со спущенными на лодыжки форменными штанами и задранными на голову форменным кафтаном с рубахой. Лицо закрыто, остальное открыто, ремень у стенки.

  – Не помешал?

   Парни дружно мычат отрицательно. Типа:

  – Да нет! Как же можно! Мы ж завсегда! Рады.

   Из-под кома одежды на голове лежащей Ростиславы – глухое нытьё.

  – Так и будешь лежать да срамом своим посвечивать? Ещё кого прохожих поджидаешь?

   Нытьё усиливается. Ручки-ножки медленно подтягиваются к груди, девушка, продолжая подвывать, поворачивается на бок, лицом к стенке. Оставляя в круге света свои очень белые ягодицы. Прогресс налицо. Э-э-э... Мускулатура улучшилась.

  – Докладывайте.

   Парни у стенки переглядываются и начинают, близко к тексту, озвучивать свой монолог.

  – Она спрашивает – где перья взять. Объясняю, вижу – не найдёт. Дай провожу. Пошли. А тута он. А она говорит: а давайте побалуемся. С обоими сразу. Тута, где тёмно. А то, грит, сил терпеть нет, так-де чешется. Пояс, стал быть, сняла, в сторону кинула. Порты, само собой.... Легла и одежонку на голову. Лицо-де, чтобы не попортили. Ну, засосами там. Губы-де опухнут, Воевода увидит. Давай, грит, скоренько. Вот.

   Парни почти точно излагают. Два сомнительных места: что сама задрала кафтан на голову и легла голой спиной на голую землю. Женщина, имея возможность выбора, что-нибудь подстелит. Второе: хоть одну штанину надо было снять. Иначе в «классике» неудобно.

  – Ты?

   В ответ нытьё и плач.

  – Это твой ответ? Ты согласна с их словами?

   Взвизги, рыдания.

  – Нет! Я шла... а тут темно... они схватили... задрали... повалили... ы-ы-ы...

   Вздёргиваю её с пола на ноги. Задрав одежонку, кручу перед огоньком зиппы.

  – Ранений, порезов, царапин нет. Два маленьких синячка на спине – от кирпичной крошки на полу. Одежда целая, лицо, тело – тоже. Следы сопротивления отсутствуют. Двое утверждают, что «по согласию», ты одна, что «нет». Кому я должен верить?

   По счёту свидетельств 2:1. Так это мы ещё не в «мире ислама»! Там свидетельство одного мужчины равно свидетельствам двух женщин, было бы 4:1.

  – Ы-ы-ы...

  – Ты сама им предложила? «Поиграться где тёмно».

  – Не-не-не! Я тебе верна! Господин! Я...! Ы-ы-ы...!

  – У тебя на поясе, как у каждого из моих вестовых, ножик. Не велик, но остер. Почему ты им не ударила? Почему не ударила кулаком, пяткой? Коленом, локтем, головой... Почему не дралась, не вырывалась? Не кричала? Помнишь закон иудеев: если женщина не кричала, то обоюдный блуд, обоих забить камнями. Почему?

  – Я... я растерялась. Испугалась. Не решилась. Не знаю... ы-ы-ы...

  – Всё парни, идите.

   Стою, смотрю. На это слезливо-сопливое недоразумение. А может, ну её? Эту Саксонию? У меня в хоромах булатники со сталеварами скоро в рукопашную сойдутся, а я тут девку дрессирую. Оставить у себя в гареме, завернуть в ватку, под присмотром и при охране... очень даже неплохо жить будет.

   Нельзя. Другую – можно. Эту – нельзя. Эту – только утопить. Обеих. И, поскольку я уже сделал первый шаг, новые недо... недомолвки, недопонимания, недоделки с Боголюбским.

  – Верить нельзя никому. Мне – можно. Другим – нет. Сегодня – просто урок. Я пришёл вовремя. Потому что сам велел этим ребятам на тебя напасть. Но не делать ничего худого. В жизни... я могу не успеть. И люди не будут ограничены моей волей. Ты пошла с тем. кто первым предложил помочь. Сто раз это будет хорошо. Один раз плохо. Этот один – может быть последним. В твоей жизни. Ты не пыталась вырваться, убежать, напасть на них, испугать, смутить... Ты сдалась сразу. Отдалась. Во власть первому попавшемуся. Ты – курва? Лярва из дешёвеньких? Зачем тебе строевой кафтан? Зачем тебе моё внимание? Для остроты ощущений в одном месте?

   Чёрт, зажигалка горячая. Пришлось закрыть. Плохо – не вижу мимики. Она должна обидится на такие... уроки. Неважно. Важно: проверка показала её непригодность. Это опасно. Для неё. Так что обиды – побоку.

   «Единственное противоядие от страха – знание».

   Точнее: собственно знание и навыки его применения.

   Мои слова «не бойся» – правильные. И бессмысленные. Она будет их вспоминать. Потом. Колотясь головой в стену. «Какая ж я дура была!». «Остроумие на лестнице», «крепка задним умом», «если бы я был такой умный как моя жена потом»... Воспитывать навыки, оттачивать их до автоматизма... Нет времени. Слабая надежда, что за время путешествия она сама... что-то улучшит. Что на месте критические ситуации возникнут не сразу, и у неё будет время перевести слова в моторику, в автоматизм.

  – Э... Ты куда лезешь?

  – Господин. Позволь. Я всё сама... Тебе будет хорошо. Посиди спокойно.

  – Свет зажечь?

  – Ну что ты! Нет. Я же тебя уже хорошо... где у тебя тут чего...

   Неторопливо нажимая ладонью на стриженный затылок старательной девки, я сидел в непроглядной темноте на полу подземного коридора и несколько расслабленно размышлял. О невозможности пролезть в игольное ушко навьюченному верблюду. Так и эта малолетняя «верблудница», нагруженная своей и матушкиной судьбой, династически-политическими подробностями «Святой Руси» и моими туманными замыслами, не сможет пролезть в «игольное ушко» временных рамок. В январе Лев жениться на Матильде Генриховне. Может, этих обеих куда-то в другое место? – Ближе – нельзя, Софочка опасна. Дальше? – Португалия? Гренландия? Заскучает и вернётся. Вот же... тётушка.

   У нас получилось. Распространённая форма женского извинения была принята. С удовольствием. Ростислава это уловила и мило резвилась, стараясь не вспоминать устроенную её проверку. Пока я не задал вопрос:

  – Сейчас мы поднимемся ко мне. Там те два парня. Что ты сделаешь?

  – Э-э... ну... не знаю...

  – Я знаю. Ты опустишь глаза и попытаешься быстренько прошмыгнуть мимо. Потом ты будешь выдумывать причины и искать поводы. Чтобы не встретиться с ними. Даже выполняя мои приказы. А они будут ухмыляться, лыбиться, скалиться. Это ж так смешно – пугать дурочку. Они будут тебя подкарауливать, ненароком встретиться, случайно прижаться, мимоходом подержаться... Не за-ради красы твоей несказанной, а для глупого испуга твоего.

  – Но ведь ты... ты же защитишь?

  – Я – да. А ты? Помнишь – «ничего-ничего»? Не бояться.

  – Да, но... а... как?

  – Входим в прихожую, видишь обидчика. Подходишь прямо к нему, глядя в глаза. Даёшь пощёчину.

  – Но... он же меня... ну... ударит. Он же сильнее!

  – Бьют не слабого, бьют трусливого. Если ответит – убей. Нож – на поясе.

   Боголюбский прав: государево дело – казни. Пощёчина – лёгкая казнь. Убийство – из тяжёлых. В том же ряду. Не готов убивать – не берись за это ремесло, «править».

   Перед дверью она попросила остановиться, сделала глубокий вздох, будто в воду ныряла. Вошла, подошла, шлёпнула. Парень так ошалел, что выпучил глаза, держась за щёку, и ни сказать, ни сделать ничего – не посмел. А второй «обидчик» убежал. Сразу, как только она к нему направилась.

   Оглядела победно. Сообщила:

  – Вот так-то.

   И отправилась в кабинет сверять реестр инвентаря.

   Мне осталось только подтвердить остальным:

  – Так-то вот.

   Потом парни её поймали. Одну. В тихом месте у тёплой стенки. И принялись извиняться. Типа: