Текст книги "Герцогиня (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

  – Какой?! Говори же!

  – Возьми мою дочь в жёны. Обвенчайтесь. Тогда мы не пойдём дальше. Я смогу остаться с тобой, с моим... Мы будем встречаться каждый день. И ночь...

  – Но... ты предлагаешь, чтобы я... вас обеих.

  – Нет! Как можно?! Я жутко ревнива! Запомни: никаких интрижек на стороне! Но ради тебя... один раз. Исполнишь супружеские обязанности, подаришь ей какой-нибудь замок и отошлёшь девочку туда. Вынашивать тебе наследника. Хочется... потетешкать. Твоего сына, моего внука... Глупо. Да?

  – Но... венчание... я помолвлен с Матильдой, которая...

  – Я знаю. Выбирай. Между женой и женой и тёщей. Знаешь... мне кажется... мы могли бы быть счастливы.

   Генрих и Софья рука об руку явились на завтрак. Где Генрих и объявил о своём намерении взять в жёны Ростиславу Андреевну, дочь князя Суздальского Андрея Юрьевича, прозываемого Боголюбским.

   Бздынь!

   Ё! – сказали ошалевшие сподвижники. Этот же возглас, в саксонском и иных местных вариантах, покатился, постепенно ослабевая, по всей Европе.

  – Но... э-э-э... А как же Анжу? Матильда? Мы же рассчитывали на их помощь против Медведя и его присных!

  – Прежде всего нам следует рассчитывать на помощь Господа Бога. И императора. – Твёрдо произнесла Софья.

   Сомнение в помощи императора означало сомнение в праведности «саксонского дела». А это уже прямая измена. Встряхнутые неожиданным сообщением мозги сотрапезников упали на обычные для них места, и судорожно закрутились.

  – Барбаросса... Боголюбский... его дочь... А Плантагенетов побоку...? Что-то знает? О делах в Италии? Папа Александр дуба дал? Или – Плантагенет?... Рыцарей из Нормандии не будет. А что будет?... Денег где взять? – А караван? Нанять в Брабанте наёмников и раскатать Медведя. Лучше – Вихмана. А жрать дадут? – Если в караване сундуки с золотом... да хоть с серебром! – купим...

   Проанжуйская партия существовала уже несколько лет. Они пытались «ставить палки в колёса».

  – Граф Анжу, герцог Нормандии, король Англии...

  – Пошлите ему письмо. Немедленно. С моими извинениями. И заверениями в неизменной дружбе.

   Софочка томно мурлыкнула и уточнила:

  – Это любовь, господа. Герцог Генрих отдал своё сердце моей дочери. Обрекать бедную Матильду на брак с нелюбящим мужем было бы крайней жестокостью. Надеюсь, что Короткий Плащ, заботясь о счастье своей девочки, поймёт. И испытает чувство благодарности.

  – Но... но ваша дочь... Она же схизматка!

  – Несущественно. Она вступит. В лоно. Как столетие назад сделал Евпраксия.

   Имя русской императрицы Германии вновь перегрузило мыслительные мощности присутствующих. Аналогии просто лезут в глаза. Русская княгиня. Муж – саксонец. Император враждует с папой. Караван. Хоть и не верблюдов, как прошлый раз. Генрих вскоре... того? А вдова вскоре... за Барбароссу? Но тот же женат?! – А разве он не развёлся со своей первой? И со второй... возможны варианты.

   Смятение умов, произошедшее от заявления герцога за завтраком, наблюдалось и по другую сторону «линии фронта». Архиепископ Магдебургский, возмущённый гибелью своего проповедника в саксонских застенках, а главное – упущенной возможностью прибрать столь богатый караван, брызгал слюнями и призывал кары на головы. Схизматов, саксонцев, Вельфов... не важно. Сам дурак.

   Пока Медведь настоятельно не посоветовал ему заткнуться:

  – Новым браком Лев вызвал не только неудовольство королевского дома Анжу, но и возмущение поданных. Своих. Он обманул ожидания многих благородных и влиятельных людей, на него пала тень обвинений в схизме, в еретичности. Смотрите на этих женщин, друг мой, как на греческого коня за стенами Трои. Тем более, что со старшей из них я... немного знаком. Это наиопаснейший враг для Вельфов. Просто не спешите.

   Ещё через день русский караван, с парой присоединившихся саксонских барок двинулся вниз по реке. Софочка и её милый Лёва сутками не вылезали из шатра на носу одной из барок. «Обсуждая возможности установления мира в крае, его процветания, другие государственные дела особой важности».

   Хотя идущие дожди и наполнили здешние реки, но переход из Эльбы в Везер был слишком тяжёл для потрепанных морских ушкуев. Караван оставили на Эльбе, а сами, с небольшой свитой, перебрались конями к Вумму, поднялись по Везеру.

"Там, где целуются Верра и Фульда,

им придётся поплатиться своими именами.

И здесь в результате этого поцелуя возникает

Немецкая до моря река Везер".

   Верру пока считают Везером, а Фульду – просто притоком. Место «поцелуя рек» называется Мюнден. Несколько ниже, ниже «Вестфальских ворот», тоже на Везере, стоит Минден. Там тоже случился поцелуй. Не речной – ритуальный. «Нарекаю вас мужем и женой. А теперь – поцелуйтесь».

   1 февраля 1168 года в кафедральном соборе Миндена епископ Вернер провёл бракосочетание. В тот же день, в том же месте, с почти теми же персонажами, что и в РИ. Сорокалетний герцог Саксонии Генрих, из дома Вельфов, женился на заморской принцессе. Только не на двенадцатилетней Матильде Генриховне, дочери короля Англии, герцога Нормандии, графа Анжу и пр., а на Ростиславе Андреевне – пятнадцатилетней дочери князя Суздальского.

   Этот довольно толстый, несколько громоздкий человек, с прямыми, чуть завивающимися на концах белокурыми волосами, с чёлкой и длинными локонами до плеч по тамошней моде, выпуклыми голубыми, немного близорукими глазами с несколько презрительным взглядом, правильным, чуть оплывшим лицом, клочком бородки под нижней губой, не был такой законченной сволочью, как тот Генрих, который достался Евпраксии.

   Но на утро после первой брачной ночи, Ростислава, оставшись на минутку наедине с Софьей, попросила:

  – Матушка, избавь меня от этого... вонючего борова. Чуть не раздавил. А потом захрапел.

  – Но, доченька, он же законный супруг твой...

  – Супружеский долг я исполнила. А крутить ему мозги и... и остальное – ты сумеешь лучше.

   «Исход» Софьи и Ростиславы «из Святой Руси» стал, в определённый момент, катастрофой. По моей вине.

   Нет-нет! Всё необходимое у них было. И корабли крепкие, и кормщики искусные, товары богатые, воины храбрые... Не было осознаваемого, просчитываемого понимания огромности проблем, с которыми они столкнулись по прибытию «в точку постоянной дислокации».

   Беда не в пиратах на море или разбойниках на суше, в бурных реках или тяжёлых волоках, которые им пришлось преодолевать в пути. Беда в тех людях, в населении «Священной Римской Империи Германской Нации», в народе, духовенстве, аристократии, к которым женщины попали.

   Пока они двигались, туземцы были хоть и враждебны, ибо чужаков никто не любит, но сдерживаемые жадностью своей, ожиданием поживы от торга с проходящими, от прямых действий воздерживались. Да – иноверные, да – иноязычные, да – не наши. Но платят. Времена прямого грабежа в этих местах уже относительно прошли, да и караван был велик, мог «сдачи дать».

   Однако, придя на место, приступив к реализации плана по «оседланию» герцога Саксонского, «исходницы» оказались в «стационарно» враждебном окружении.

   Перешли от «туризма» к «эмиграции».

   Общечеловеческая ксенофобия, желание «выспаться» на чужаке, усиливалась и расцвечивалась отвращением и презрением к «схизматам». Христианам, но еретикам, выпавшим из лона святой римско-католической церкви. К иноязычным, к дебилам, не понимающих простейших слов, которых в Саксонии даже малый ребёнок знает.

   К этому добавлялась жадность. Обоснованная не только богатыми товарами, но и множеством молодых здоровых мужчин, которых нужно только вбить в колодки, и можно неплохо продать. Женщин, которых можно весело, торжествуя, наглядно демонстрируя своё превосходство «над ними всеми», употребить. А потом тоже продать.

   Жгучей завистью к множеству удивительных для здешней местности вещей. Вроде зажигалки или увеличительного стекла.

  – Почему мы такие бедные, а они такие богатые? Почему у них есть, а у нас нет? Но нас же много! Мы же могучие, славные, на своей земле! – Отберём!

   На эту нормальную общечеловеческую реакцию, на желание ограбить, подчинить, унизить, наложились сиюместные и сиюминутные проблемы.

   Официальная любовница Генриха, дочь Готфрида, графа Блискастеля, Клотильда и её семейство были в бешенстве. Я про это уже...

   Другая враждебная группа – «анжуйская партия». Множество людей в Саксонии были уверены, что Генриховна станет новой герцогиней. Под такую перспективу вкладывались деньги, заключались союзы, совершались браки... И вдруг – облом.

  – А наш-то... другую взять надумал. Всю малину нам...

   Понятно, что были и противники сближения с Анжу. Но решение было принято два года назад. И его противники стали уже и противниками герцога. И императора: идея-то была Барбароссы. Отыграть назад? После пролитой крови и сожжённых городов? Но начался раздрай и в лагере сторонников Медведя. Не то – радоваться, не то – огорчаться, не то радоваться, но тайно.

   На это накладывался конфликт папы и императора. Барбаросса запрещает епископам исполнять приказания Папы Римского, посылать ему «грош Святого Петра» и прочее. За поддержку Святого Престола снимает митры. Сторонники обеих партий есть в Саксонии. А тут – православные. Которых нужно перекрестить в истинную веру. Но с разным политически оттенком.

  – Если эта девочка станет герцогиней и будет внимать Наместнику Св.Петра, то... можно получить массу профитов. А вот если наоборот...

   Я сунул двух женщин в гадючьё кубло. Да, я дал им кое-какую защиту. Людьми, вещами... Но многого не предусмотрел, не научил, не посоветовал...

   Ко всему прочему, они оказались в ситуации «связанных рук». Они должны были интегрироваться в систему. Которая была им враждебна. В разных формах, на разных уровнях. И не могли эскалировать противостояние.

   Я, оказавшись в подобной ситуации в Киеве, сбежал. Потом в Пердуновке, в Смоленске – начал чудить от безысходности. И снова сбежал. Выскочил из-под «асфальта на темечке». Нашёл себе Стрелку, «пустое место» и окопался.

   Кастусь и Елица в Каупе тоже пришли в «пустое место». Они, несколько больше меня, но сходно, зависели от двух местных лидеров – князя Камбилы и «Папы язычников». Как я от эмира Булгарии и князя Суздальского И они смогли, подобно мне, балансируя на конфликте интересов опасных соседей, развиваться достаточно автономно.

   Другой модели следовали Самборина и Сигурд в Гданьске. Самборина – вернулась домой. Она ничего менять не собиралась. Занять достойное место, истребить несогласных... всё. Прямой торг с Самбией – прелестный бонус, дополнительные деньги для разных дамских мелочей. А по сути – пусть будет как было, но со мной во главе.

   Софья и Ростислава оказались в положении, когда они вынуждены были менять мир вокруг себя, ибо мир их не принимал, тщился ограбить и уничтожить. А сил ответить вровень, истребить всю эту саксонско-благородную плесень – не было.

   Вот идёт придворный. Знаю – гад, подонок. Но убить нельзя. Нельзя даже выгнать из замка – давний верный вассал герцога.

   Масса конфликтов, неизбежно порождаемых их чужестью, одним их появлением в здешнем обществе, не могли быть решены просто. Изгнанием, заточением, смертью их противников. Ибо противники были сильнее. Много сильнее. Они составляли Саксонию, Германию. Воевать с империей...? – Необходимо! Но война... другая.

   Тут некоторые рассуждают о богатстве. Богатство – опасно. Для его владельца. Если он не может его защитить. Дал бы я в караван не один фарфоровый сервиз, а десять. И что? Если бы им оторвали головы, то взяли бы всё. Если нет – то всё осталось бы.

   Мои технические, организационные, экономические прибамбасы – вторичны. Полезны только для тех, кто может их использовать.

  – Вот тебе лодка, мешок баксов. Там – Америка. Греби. Стань тёщей ихнего президента.

   Сколько мешков? Один? Два? Десять? – Это важно?

   Важно – Софья. Вот такая женщина, с таким прирождённым уровнем эндорфинов, с таким опытом, с такой внешностью, с таким умом... Это она там смотрела, видела, думала, делала. Сама. Своими ногами, руками, словами, улыбками. Меня там не было, мои приспособы – лишь повод для разговора, интереса. Я дал ей лишь общую канву, очень приблизительное представление, иногда – неверное. Она смогла. Решить задачу «оседлания» Льва. «Ехать на льве, держась за его уши». А вот дальше: куда ехать, что делать с обнищанием среднего дворянства, где строить каналы и как повысить выработку серебра из руды... Наезднице помогали профессионалы. В своих областях.

   Глава 519

   Что было потом? Да ты, девочка, и сама знаешь. В книжках читала, от людей сведущих слышала. Вот тебе ещё одна история. Из малоизвестных даже в узких кругах.

   В одной далёкой стране, на крутой горе стоял старинный прекрасный замок. В замке имелась башня, в башне – зал, в зале – дверь. А на дворе – ночь. В 1172 году от РХ.

   Замок спал глубоким сном, когда дверь скрипнула. Две фигуры в плащах с капюшонами, проскользнули в зал, полный темноты, пронзаемой узкими столбами падающего из маленьких высоких окон, лунного света. Часть стёкол в оконных витражах была прозрачной, другие же окрашивали пятна света на полу в багровые лужи крови, в ядовито-зелёные лужайки гиблого болота, в кучи чего-то жёлтого или коричневого, лежавшие на пути вошедших.

  – Где мы? – Спросила юношеским баском фигура повыше.

   Другая осторожно задвинула засов, удовлетворенно кивнула – смазан. И ответила молодым женским голосом:

  – Старый тронный зал герцогов Саксонии.

   Насмешливо спросила:

  – Мой верный рыцарь боится темноты? Даже ради своей «Прекрасной Донны»?

  – Я ничего не боюсь!

  – Отлично. Вы будете сражаться с приведениями. А я – дрожать в испуге за вашей спиной. И возбуждать. Храбрость. Желанной наградой своего паладина.

   В темноте у дальней стены, на возвышении стояло деревянное кресло. Широкое, тёмного дерева, со стёртыми подлокотниками, с резной, высокой, несколько грубоватой, деревянной спинкой.

  – Вот отсюда, с этого трона, два столетия назад, Оттон I Великий, только что вразумивший мадьяр на реке Лех, отправился к Регнице, в земли ободритов, «опустошая и предавая огню все на своём пути». Ободриты были разгромлены. Спасавшийся бегством князь Стойгнев был обезглавлен в лесу каким-то германским солдатом. 4500 человек было убито и 2000 захвачено. Голова Стойгнева была принесена Оттону, насажена на кол, возле которого казнили семьсот пленников. Советнику Стойгнева отрезали язык и выкололи глаза.

   Женщина помолчала, кажется представляя себе картины давно прошедшего времени. Потом кивнула своему спутнику, указывая на трон:

  – Сядь.

   Мужчина, точнее – юноша шестнадцати лет, откинул с головы капюшон, насторожено приблизился к трону.

  – Зачем?

  – Храбрый рыцарь хочет восторжествовать над кровавым победителем своих предков? Оттон давно сгнил, а вот ты, потомок казнённых два века назад – жив. Ты ходишь по его дому, сидишь на его троне. Правда, здорово?

   Юноша настороженно оглядел сидение. Плохо видно: тёмное дерево в темноте. Присел на край, погладил резные завитки на концах подлокотников. Отодвинулся вглубь, отклонился, чтобы опереться на спинку, поёрзал, устраиваясь увереннее. Вальяжно развалился, воображая себя хозяином этого места. Старательно маскируя волнение пренебрежительным тоном, оценил:

  – Сидение жёсткое, спинка щербатая, подлокотники неудобные. Широко. Этот Оттон был сильно брюхат. Тут двух таких как я посадить можно.

   Женщина чуть улыбнулась. Никто не садится прямо на трон – сидят на подушечке. Спинку закрывают дорогим покрывалом с геральдическими цветами и символами, а спину – мантией, камзолом и рубахой. Но учить этого мальчика прямо сейчас...

   Она подошла к нему, наклонилась к лицу, качнулась влево-вправо, проводя по широко расставленным подлокотникам, руками.

  – Можно и двоих. Таких как ты. Не – как он.

   Два быстро последовавших друг за другом, металлических щелчка прозвучали в ночной тишине неожиданно громко.

   Юноша непонимающе посмотрел на одну руку, на другую. Дёрнулся. Звякнули цепочки наручников. Один браслет каждой пары охватывал его запястье, другой – шейку подлокотника.

  – Э... это чего? Ты чего задумала?! Отцепи! Немедленно!!

   У неё же в руках ничего не было! Подстроенная ловушка!

   Крашеная тёмной краской сталь была невидна в темноте.

   Юноша, впадая в панику, дёргал руками. Но браслеты держали крепко. А вот свободные ноги совершали широкие беспорядочные движения.

   Юный «сиделец на троне» не одел ничего под плащ, полы распахнулись, явив постепенно сдвигающемуся к трону столбу серебряного лунного света нижнюю половину молодого мужского тела. Вплоть до пояса, перехватывающего плащ на талии.

   Отскочившая во время внезапного приступа капорейры женщина, снисходительно рассматривала попавшуюся в тенета птичку.

  – Что с тобой? Я сказала – «сядь». А ты рвёшься, пытаешься сбежать. Ужель цепи возвышенной любви благородного рыцаря, не прочнее майского девичьего веночка?

   Пристыженный указанием на проявленную душевную слабость, юноша прекратил свои беспорядочные и, прямо говоря, безнадёжные, рывки. Дама же продолжала:

  – Однажды, где-то неподалёку, саксонский герцог Генрих Птицелов ловил птиц. И вдруг узнал, что его избрали королём Германии. Какая судьба тебе более по вкусу – птички или короля?

   Ошеломлённый весьма ограниченным положением, в которое попал столь внезапно, в момент обретения уверенности, нарастания гордости, ощущения духовной победы над древним императором, «узник трона» неуверенно ответил:

  – К-конечно... к-короля...

  – Тогда перестань щебетать как испуганный щегол.

   Она снова подошла к трону, с которого смотрели на неё взволнованные голубые глаза полуразвалившегося, съехавшего на сторону, юноши. Легонько потыкала носком мягкой туфли в лодыжку пленника:

  – Совершенный куртуазный рыцарь, преданный прекрасной даме, должен всегда иметь перед дамой возвышенный вид. Что ты разлёгся как пьяная девка на торгу? Коленки сведи.

   Юноша дёрнулся, попытался сесть прямо. Женщина вновь приблизила к нему лицо и, неотрывно глядя в полные испуга глазки, потянула за кончик завязки пояса. Потом – за шнурок, удерживающий плащ на его горле. Продолжая улыбаться, взяла отвороты плаща и уверенно, по-хозяйски раздёрнула их.

   Юноша ахнул. И это был единственный звук, вырвавшийся из его уст. Он казался статуей, вытесанной из белого камня. Лишь бурно вздымающаяся грудь указывала на присутствие жизни.

   Столб серебряного лунного света постепенно переползал всё выше. От лодыжек – к коленям, от коленей – к бёдрам, к... к животу. Верхняя часть тела, как и лицо оставались ещё в темноте, особенно глубокой по контрасту с нижней, ярко освещённой, очень белой, нежной, никогда не знавшей прямых солнечных лучей, тяжёлой повседневной работы... половиной аристократа. Наполовину – князя, наполовину – узника.

   Ваятельница сей взволнованно дышащей скульптуры отошла на пару шагов, критически осмотрела своё произведение, и откинула капюшон. Явив вечной свидетельнице множества тайн и преступлений – Луне, непокрытую светло-русую голову с двумя толстыми короткими косичками. Продолжая напряжено вглядываться в темноту у спинки трона древних императоров, где смутно белело лицо её творения, она замедлено, будто сомневаясь в задуманном, развязала завязку своего пояса, позволив концам его свободно повиснуть, придержала на бёдрах. Чуть поглаживая пальцами вышитый чёрным, мерцающим в свете луны, шёлком пояс... всё слабее стягиваемый им плащ... скрываемое ими тело... Выдержала секундную паузу. Не сдвигаясь с места, чуть приоткрыв губы, всем телом потянулась к обнажённому пленнику, медленно опустила руки, разжала пальцы... Пояс, шелестя, съехал на пол к её ногам.

   Не видя почти лица мужчины, она вполне слышала как дыхание его становилось всё чаще, всё жарче, выдавая всё более взволнованного, очарованного действом, зрителя.

   Атмосфера таинственности, тишина глубокой ночи, древнего места, колдовская запретность происходящего сковали его язык, юноша не нарушал тишину зала неуместными возгласами, не сбивал величие момента обычными глупостями неуверенных в себе хомнутых сапиенсом самцов, исторгаемых ими в подобных ситуациях.

   Одно присутствие прекрасной донны, счастье лицезреть её, не быть гонимым её холодностью, но наоборот, оказаться центром её внимания, единственным зрителем свершаемого ею – для него одного! – действа, тревожило и будоражило.

   Пряное вино провансальской куртуазности, сплетение поэтических намёков, недосказанностей, метафор и аллюзий, смешивалось здесь, на Севере, с крепким хмельным пивом откровенных народных песен, дополнялось мистикой этого древнего места, острым привкусом смертельного риска – заставляло трепетать в божественном волнении душу юноши.

   Но как он пыхтел!

   Чуть наклонив голову набок, загадочно улыбаясь, женщина негромко произнесла, почти пропела:

Слуга и раб, в покорности своей"Слуга и раб, в покорности своей

Ты лишь гневил меня неоднократно

Своей любовью, – но любви цепей,

Покуда я жива, я не отдам обратно!".

  – О! Да! Моя донна! Не отдавай! Я твой верный раб! Навсегда!

   Она удовлетворенно чуть кивнула. Не торопясь вставила палец в петлю узла шнура, удерживающего её плащ на горле, чему-то чуть улыбаясь, покрутила ладошкой, вслушиваясь в поток новых вздохов из темноты на троне, шарканья елозящих ног в лунном серебре, звяканье цепочек на бессознательно тянущихся к ней руках и, окончательно решившись, с несколько тоскливо-мудрой улыбкой понимания и предвидения, подобной, кажется, улыбке Райского Змея, наблюдавшего поедавших лопухи в Божьем саду Адама и Еву за минуту до своего предложения от которого невозможно отказаться, ибо на то воля божья, потянула. Плащ неторопливо заскользил по её телу. Открывая белые, даже прозрачные в призрачном лунном свете, вызывающие своей едва ли неземной природой, образы ангелов небесных, плечи, небольшую грудь, живот, бёдра... шурша стёк на пол.

  – О-ох...

   сдавленно прозвучало в зале. А память услужливо подсунула давно заученные строки:

"Увы, зачем нужна

Та жизнь, когда она -

Без той, чья белизна,

Как первый снег, нежна?"

   Кажется, пленник забыл дышать. Его обнажённое, хорошо освещённое луной юношеское тело наглядно демонстрировало крайнее восхищение явленным ему зрелищем. Теперь он ощутил некоторое... неудобство от столь однозначного выражения восторга своей «прекрасной даме», выдохнул, собрался пошевелиться... Но представление для единственного зрителя, прикованного к старинному неудобному креслу, ещё не закончилось.

   Женщина подняла руки, распуская косы, встряхнула головой, поправляя волосы, запрокинула лицо, потянулась вверх, к скрытому в темноте древнему потолку, будто призывая закопчённые веками балки в свидетели, не удостаивая зрителя ни взглядом, ни звуком, продолжая потягиваться, чуть покачивая плечами и бёдрами, слово намекая на какие-то томные, сладострастные движения, переступила, повернулась спиной к трону, демонстрирую себя всю, всё своё молодое двадцатилетнее тело, одетое лишь лунным серебром, наклонилась, подбирая упавший плащ.

   Негромкий, но полный юношеской страсти возглас:

  – О-о-о!

   прозвучавший из темноты трона первого императора Германской империи, подтвердил выразительность демонстрации.

   Она вдруг шаловливо глянула через плечо, показала язык и, повернувшись к «узнику трона», прямо спросила:

  – Нравится?

  – О! Да!

  – Хочешь?

  – Да! Да!

  – Помнишь из Вентадорна?

"Держусь покорно в стороне

И молчаливо ждать готов,

А в сердце, в самой глубине,

Не замолкает страстный зов.

Вот бы застать её во сне

(Иль сне притворном) и покров

С нее откинуть в тишине,

Свой стыд и робость поборов!"

   Твоя покорность и молчаливость заслуживают высшей награды. И вот, сама, «стыд и робость поборов», я откинула «свой покров».

Лишь учтивость воспрещала

Снять одежды смело...

Пришлось забыть про учтивость, малыш. Ради тебя.

   Сосредоточенно вглядываясь в белое пятно лица на троне, серьёзно сказала:

  – Запоминай. Так будет всегда. Во всём. Ты будешь хотеть. А вот получишь ли – решать мне. Твоей госпоже, владетельнице, хозяйке. Так?

  – Да! О, моя прекрасная донна! Госпожа!

   Слишком быстро. Ответ прозвучал столь незамедлительно, что исходил, явно, «из глубины естества», но не из разума. Нужно, чтобы он был обдуман. Любовь и верность требуют воздержания и страдания. Хоть чуть-чуть.

  – Ты сам сказал. Ты будешь моим верным слугой, моим рабом? Послушным, верным, трудолюбивым? Исполнишь ли любое моё слово?

  – Да! Да! Клянусь вечным спасением! Госпожа, да не тяни ты так! Иди сюда! Ну! Ну же...

   Женщина подошла к трону, задумчиво посмотрела на елозившее по тёмному дереву, очень белое тело без головы, скрытой ещё от серебряного света «ночного свидетеля».

   Шаг. Ещё шаг. Её колени почти соприкоснулись с коленями юноши...

  – Гхр...!

   Шлёп, шлёп.

  – Ах!

  – Ха-ха-ха...

   Юноша, совершенно потеряв голову, попытался обхватить женщину ногам, рванулся головой вперёд, стремительно выскочив из темноты. Две звонких оплеухи слева и справа ошеломили его, но не остановили его движение. Однако желанная добыча вывернулась из захвата, отскочила на пару шагов, и теперь потирала ушибленную о лицо своего зрителя ладошку, негромко смеялась.

  – Какой же ты ещё... щегол желторотый. Я – твоя госпожа. Ты должен служить, исполнять мои приказы. А не лезть со своими желаниями. Я забочусь о тебе, вот, я привела тебя сюда, посадила на трон германского императора. Первого, великого. Позволила восторжествовать над древним врагом твоих предков. А ты со своим неуместным... пылом.

  – Но... я... я подумал, что ты хочешь...

  –

Чем скромней

От людей

Я таю желанья,

Тем сильней,

Тем жадней

Счастья ожиданье!

   Тебе не надо думать. Тебе надо исполнять. Волю владеющей тобой. Ведь ты сам отдался. Мне. Раб. Неумный. Непослушный. Нерадивый. Вот, отбила о тебя руку. В следующий раз я поучу тебя плеточкой. Хочешь попробовать плетей?

   Юноша смотрел на неё в крайнем недоумении. Выпороть имперского аристократа? Бред, крайнее бесчестье...

  – Н-нет.

  – Ответ неверный. Настоящий рыцарь должен страдать. Добиваясь Прекрасной Дамы, исполнять все её желания. Таков закон куртуазности. Важно то, что хочу я. Того же – захочешь и ты. Представь: ты мечтаешь. Быть выпоротым. Представил?

   Потрясённый потоком перемен в своём состоянии, залом и троном, темнотой и светом, наготой своей и её, вдруг обретённой хозяйки, юноша неуверенно, но отрицательно потряс головой.

  – Раб. Ленивый и тупой. Только что клялся в верности, в готовности исполнить любое желание госпожи своей. И тут же презрел клятву. Клятвопреступник. Но – хорошенький.

   И, горделиво подбочась, чуть притопывая ножной, женщина пропела:

Всех славней,

Всех знатней

И богаче здесь я,

Но князей,

Королей

Ты затмил блистанье!

   Юноша, прикованный к трону наручниками за запястья, после своего рывка вывалился вперёд, стремясь наискорейшим образом удовлетворить своё вожделение.

   Теперь он стоял на полу, на коленях у края древнего трона, удерживаемый за вывернутые назад руки стальными цепями, подобно тому, как пару веков назад стояли в этом зале сподвижники Стойгнева, из числа тех немногих, чьи головы не легли глазастым бородатым бордюром вокруг кола с головой князя, но были привезены сюда и казнены здесь. С тем, чтобы их головы были выставлены на мостах и площадях на радость местным жителям. Дабы все добрые христиане порадовались и прониклись: уплачиваемые ими налоги не пропадают втуне, но способствую возрастанию чести и славы Империи и Христа.

   Женщина подошла ближе, присела перед коленопреклонённым скованным рыцарем, упёрла большой палец в его подбородок, чуть нажала. Уже не пытаясь сопротивляться или рассуждать, юноша покорно запрокинул голову, упёршись затылком в доску сидения древнего трона.

   Прямо за ним, на стене, над спинкой трона, висел барельеф. Понять изображение, разглядывая его в перевёрнутом виде, через лоб, удалось не сразу.

  – Э... А почему львы? У Людовингов, вроде, должен быть голый конь... Ну... без попоны.

  – «Голый конь...». Нынче такой здесь есть. Необъезженный жеребчик. Вполне «без». Хороших кровей. А герб... Вельфы. Замком, землями и людьми здесь владеют Вельфы. Потому и герб их.

   Женщина проводила ладонями по его плечам, по мгновенно напрягшимся бицепсам на вывернутых назад руках, по внезапно окаменевшему прессу. Юноша дёрнулся от крепкой ручки, ухватившей его мужское достоинство. Но нервный возглас не вырвался наружу: нежный женский пальчик запечатал его уста. Вместе со своими братцами он поглаживал ещё почти детское гладкое безбородое лицо. Пока такие же пальчики другой руки оглаживали, порой – чересчур уверенно... другую часть.

  – Ну-ну... не напрягайся... я не сделаю тебе больно... разве только чуть-чуть... для остроты... тебе понравится... или – потерпишь... оно того стоит... какой хорошенький мальчик мне попался... беленький, чистенький... жеребчик... неоседланный... почти без упряжи... обнажённый от гривы до копыт... ты же покатаешь хозяйку?... крепенький какой... и здесь – тоже...

   В голосе её всё больше звучали нотки довольной кошки. Мурлыкающей известный стих:

Боль после радостей острей,

И радость после боли слаще во сто крат.

Кто жаждет радости своей,

Пусть будет своему страданью тоже рад.

   Ты же хочешь? Радости. Которая во сто крат. А, малыш?

  – Я – не малыш!

   Обида, прозвучавшая в голосе, выказывала, что прозвище отнюдь не было любовным, но обидным для юноши, лишь недавно ощутившим себя взрослым, всё ещё добивающегося права считаться «настоящим мужчиной».

  – Малыш. Пока. Чем-то... ты можешь стать. С моей помощью. А сейчас ты – глупец со лживым языком.

   Она чему-то улыбнулась.

  – Ты знаешь наречие своего племени? Ты же попал в Саксонию лет в восемь?

  – Н-ну... Знаю. Ещё – владею германским и латинским. А к чему...?

  – Хорошо. Что ты владеешь языками народов. Но владеешь ли ты своим собственным языком? Лживым, дерзким, изворотливым, покорным, сладким...

   Произнося это женщина приподнялась, продолжая нажимать снизу на его подбородок, заставляя всё сильнее запрокидывать голову, выгибаться, ощущая лопатками край твёрдого дерева древнего трона, оставив левую ногу в тёплой мягкой туфле между бёдер юноши, так что мех беличьей опушки нежнейшим образом щекотал наиболее скрытую от взора и света, жары и холода, часть его тела. Сама же, совершенно нагая, прижимаясь к его обнажённому телу, медленно привстала, ощущая всей кожей своей как его наружную прохладу, ибо в зале было несколько свежо, так и пылающий внутренний жар прикованного рыцаря.