Текст книги "Царь Голливуда"
Автор книги: Томас Уайсман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)
Через пять недель после того, как Александр взял на себя руководство студией, он получил телеграмму от Гектора О. Хесслена: «Прибываю вторник. Будьте добры приготовиться к отчету».
Позже, этим же утром, вошел Джессеп, выглядящий как провинившийся школьник, который при попытке стянуть спортивные трофеи был застигнут директором школы. Он сучил ногами больше, чем обычно.
– Сондорф! Я только что узнал… Оказывается, вам никто не поручал брать производство в свои руки! – Джессеп явно нервничал, у него подергивались губы. – Меня просили, чтобы вы были на месте, когда прибудет м-р Хесслен с помощником окружного прокурора.
– Не волнуйтесь, – сказал Александр, – я не собираюсь никуда уезжать во вторник.
* * *
Когда Гектор Хесслен проследовал в свой кабинет в сопровождении адвоката Джуда Дайсона и помощника окружного прокурора м-ра О'Дея, Александр дремал, лежа на черном кожаном диванчике, как он обычно делал в середине утра.
– Прошу прощенья! – саркастически сказал Хесслен, – может, мне следовало постучать?
– Все в полном порядке, – без тени смущения ответил Александр, поднимаясь с дивана. И добавил: – Садитесь, джентльмены.
– Ну, с вашей стороны это очень любезно, – с иронией ответил Хесслен.
Он был высокий, с великолепным загаром, сильный мужчина. Глаза у него были очень светлые, почти прозрачные. Хесслен и Александр одновременно двинулись к креслу за письменным столом. Но Александр успел первым, уселся и показал на стулья, куда могли сесть трое мужчин.
Джуд Дайсон, которого Александр часто встречал, когда работал на Хесслена в Нью-Йорке, был почти в пять футов ростом, совершенно лысый щеголь. Как всегда, в петлице его пиджака красовалась роскошная бутоньерка. Его костюм выдержал бы экзамен у принца Уэльского – шелковая кремовая рубашка, белые гетры и красновато-коричневые туфли. На коротких жирных пальцах, которые он разминал, как пианист перед концертом, сияли два кольца с крупными бриллиантами. Лицо – гладкое, как у младенца. От него разило лавандовой водой.
О'Дей, бледный костлявый мужчина около пятидесяти лет, с редеющими волосами и пальцами в пятнах от никотина, явно занимал не такое положение, как Джуд Дайсон.
Почти выдернув из-под О'Дея стул, Хесслен уселся у края письменного стола спиной к Александру.
– Джуд! – скомандовал он бесцеремонно.
– Александр, дайте нам объяснения, – строго сказал Дайсон.
– Какие именно объяснения вы хотите от меня?
– Не блефуйте, Александр, – торжественно произнес Джуд Дайсон, – у нас есть полный отчет о вашей деятельности…
– Вы чем-нибудь недовольны, м-р Хесслен? – спросил Александр.
– Черт возьми! – взорвался Хесслен. – Это самозванство! Это явный случай мошеннического самозванства! Разве не так, Джуд?
– Несомненно так. Возможно, это еще и заговор. Очень похоже.
– М-р помощник окружного прокурора, – гаркнул Хесслен, – я жду вашего иска!
– Вы его получите, получите, – послушно бормотал помощник прокурора, – сразу, как только будут установлены факты, мы не заставим ждать…
– Насколько я понимаю, – сказал Александр, – вас беспокоит, что я взял производство в свои руки…
– Не имея никаких полномочий! Путем нахального, бессовестного обмана! Дерзкого обмана! – грохотал Джуд Дайсон.
– Это вопрос интерпретации… – начал Александр, но ему не удалось договорить.
– Интерпретация? Пройдоха! – взвился Хесслен, кружа около Александра и указывая на него пальцем, как строгий обвинитель. Я доверял вам, Александр, я предоставлял вам возможности, несмотря на ваш юный возраст, и что же вы сделали за моей спиной? Когда у меня был м-е-д-о-в-ы-й месяц!
– Истинная правда, – согласился Александр, вмешиваясь в разговор, – я взял производство в свои руки без официального назначения…
– Ну, будь я проклят! – воскликнул Хесслен.
– Он признает уголовное преступление, он признает это! – воскликнул О'Дей, торжествуя победу.
Не обращая внимания, что его прервали, Александр продолжал:
– Более того, я считаю, что вы должны знать, насколько я распространил свою власть за прошедшие пять недель, конечно, как вы указали, не имея на это официальных полномочий. Во-первых, как вам известно, м-р Хесслен, я уволил Стаупитца. При той скорости, с какой Стаупитц снимал фильм "Ночь во время праздника", мы превысили бы бюджет на двести девяносто пять тысяч долларов. Из-за того, что я заменил Стаупитца, картина превысила бюджет только на сто семьдесят тысяч, то есть на ту сумму, которая была уже истрачена Стаупитцем сверх бюджета.
– Болван! Сосунок! Какое право вы имели сделать это?! Это… это… мальчишество!.. Уволить одного из великих режиссеров!
– Как я уже объяснил вам, м-р Хесслен, я не был уполномочен, я пользовался собственным благоразумием.
– Никто вас не назначал на должность, где вы имели бы право пользоваться в-а-ш-и-м благоразумием! Мы никогда не предлагали вам пользоваться вашим благоразумием! Ваша работа, как моего секретаря и личного помощника, заключалась в том, чтобы с-вя-зы-ва-ть меня с персоналом студии. Это все, что проистекало из моих инструкций!
– Я не отрицаю этого, – тихо сказал Александр, – но так как я пользовался своим благоразумием, я пришел к заключению, м-р Хесслен, что ваши инструкции не могли быть осуществлены, если бы я не осуществил их. Если вы потерпите, я точно скажу вам, что я сделал. "Ночь во время праздника" завершена и готова к выпуску. Сценарий по роману "Жизнь богача на широкую ногу", который опять же, пользуясь своим благоразумием, я купил за пятнадцать тысяч долларов, в конечной стадии редактуры, и я очень доволен тем, как это все обернулось. К тому же я купил еще восемь произведений, затратив в общем сто двадцать тысяч долларов, то есть меньше, чем я сэкономил на фильме Стаупитца. Три из купленных романов в работе: сценарии были сделаны, ленты уже отсняты и лежат, ожидая монтажа. Остальные пять почти готовы и вскоре могут монтироваться, в ближайшие два месяца. Из сценариев, которые уже включены в график студии, я одобрил девять. Два из них – "Время ночи" и "Паша" – сейчас в процессе съемки; таким образом, у нас сейчас снимается пять фильмов, давая полную загрузку производству. Я отправил на полку десять картин из графика студии, потому что они не внушают мне доверия.
Александр говорил спокойным деловым тоном, отмахиваясь от попыток Хесслена, Джуда Дайсона и помощника окружного прокурора прервать его, не обращая внимания на возмущенные фырканья Хесслена, недоверчивые вздохи Джуда и важный вид О'Дея. Когда Александр кончил свой отчет, все замолкли в изумлении. Затем помощник прокурора, исполненный значительности представителя своей конторы, торжественно провозгласил:
– Из того, что я услышал, для меня совершенно ясно, что это похоже на мошенничество.
– Можете вы мне привести убедительный довод, – потребовал Хесслен от Александра, – почему я трачу свое драгоценное время на болтовню с вами, вместо того чтобы передать все это дело помощнику окружного поверенного?
– Довод единственный, – сказал Александр. – На данный момент более двадцати фильмов, общей стоимостью около трех миллионов долларов, находятся на разных стадиях подготовки, производства и завершения. Я – единственный человек, точно знающий, как продвигается это производство, моих указаний ждут ежедневно писатели, режиссеры и контролеры. Я думаю, если вы все это устраните – то есть, устраните меня, – многие из них почувствуют, что их бросили барахтаться в море, потому что они пытались воплотить мою концепцию, а теперь им придется выполнять указания кого-то другого. Более того, у вас и нет этого "другого", кто мог бы руководить вашей студией.
Александр сделал паузу.
– Вы спрашиваете, какие у меня были полномочия, чтобы взять власть в студии? – спросил он. – Только те, что я могу руководить лучше, чем кто-нибудь другой.
После того как Александр кончил говорить, некоторое время все сидели молча. Джуд Дайсон разминал пальцы, О'Дей хмурился, а Хесслен ощупывал щетину на подбородке. В конце концов помощник окружного прокурора откашлялся и сказал педантично, как на судебном заседании:
– Мне кажется, что здесь мы имеем случай попытки молодого человека посредством деяния… в роли самозванца… совершить… ух…
– "Совершить ух…" – это что, м-р помощник окружного прокурора? – ехидно спросил Александр.
– Совершить… ух… ну… принятие на себя… и в этом нет никакого сомнения, в чем мы можем убедиться… если посмотрим юридическую литературу… что это действие, это самозванство, было предпринято в собственных корыстных интересах с целью возвышения.
– Ладно, дайте мне сказать вам кое-что, – парировал Александр. – За прошедшие пять недель я не подписал ни одного документа, ни одного чека. Все они должным образом подписаны м-ром Джессепом. Я разослал большое количество распоряжений, но все они были подписаны мной с указанием моей должности, как личным помощником м-ра Хесслена. Я никогда не пользовался никаким другим титулом. Любое действие, когда бы оно ни было предпринято, было санкционировано м-ром Джессепом или руководителем того отдела, которого оно касалось. Верно, что они неуклонно следовали моим указаниям, но они несли ответственность за осуществление каждого действия.
– Как бы многословно вы ни говорили, – провозгласил Джуд Дайсон, – вы не можете отрицать, что вы создавали впечатление высшего авторитета, который вам позволял делать то, что вы делали.
– Мне не приходило в голову, – сказал Александр, – что быть авторитетным неприлично.
– По-моему, – сказал помощник окружного прокурора, факт самозванства, повлекший незаконную выгоду, установлен.
– Но, м-р О'Дей, – ответил Александр с самым невинным видом, – я не извлекал для себя никакой выгоды. Как личный помощник м-ра Хесслена, я продолжал получать свое обычное жалованье в размере ста долларов в неделю…
Хесслен начал посмеиваться. Где-то внутри него возник звук, как серия подземных толчков при землетрясении, звук поднимался вверх, усиливаясь, и наконец вырвался наружу в виде неистового стаккато: ха-ха-ха!
– Ваши расходы не увеличились? – требовал отчета Джуд Дайсон.
– Увеличились, в той же степени, как и прежде, – ответил Александр.
Хесслен продолжал хохотать: ха-ха-ха!
– В таком случае, – спросил помощник окружного прокурора, – можете ли вы мне объяснить, как, зарабатывая сто долларов в неделю, вы могли остановиться в номере отеля, который стоит пятнадцать долларов в день?
– В ожидании будущих заработков, м-р О'Дей.
Только теперь Хесслен подавил свой смех.
– Ну, будь я проклят! – воскликнул он. – Ну, будь я проклят! Сопливый щенок двадцати четырех – двадцати трех лет, зарабатывающий сто долларов в неделю, увольняет одного из лучших режиссеров страны, который получает семь тысяч в неделю, и запускает в производство программу на три миллиона долларов! Он командует сотрудниками студии, которые вдвое старше его, получают в десять-двадцать раз больше, они в десять раз опытнее, и этот нахальный щенок, проучившийся только несколько месяцев в школе стенографии, командует ими! И они это принимают! Всей группой принимают от такого щенка! Какой вывод вы сделаете из этого, джентльмены?
Хесслен быстро переводил взгляд с Джуда на О'Дея, которые выглядели растерянными, не понимая, как они должны ответить.
– Я скажу вам, какой я сделал вывод, джентльмены. Либо моей студией руководит группа шутов и идиотов, либо этот нахальный щенок прирожденный гений. Вот такой я делаю вывод, джентльмены. А так как я не хочу думать о себе плохо, что мог назначить группу шутов и идиотов руководить моей студией, я вынужден признать второе мое предположение, хотя все во мне противится этому. Джуд, вы можете возвращаться в Нью-Йорк, я не собираюсь возбуждать уголовное дело. М-р О'Дей, сожалею, что потревожил вас, теперь нам не нужна ваша помощь. Александр, пользуясь вашим влиянием, вы не могли бы в ближайшее время присмотреть для меня кабинет, учитывая, что мой собственный, кажется, занят.
– Я сделаю это, м-р Хесслен. И… м-р Хесслен. Вопрос о моем жалованье.
– Я полагаю, вы заслужили повышение. Как, по-вашему, сколько вы стоите?
– Я стою дорого, но для начала я должен получать пятьсот долларов в неделю.
Глава пятнадцатаяВ середине двадцатых годов в Голливуде и его окрестностях было несколько странных домов: копии французских дворцов, колониальных особняков, английских замков, испанских гасиенд, коттеджей в стиле Новой Англии, итальянских вилл, ранчо Аризоны… Словом, это был апофеоз имитации экзотической архитектуры разных стран и эпох. Были там и другие здания, архитектуру которых можно назвать голливудско-фантасмагорической. Внутри этих домов можно было обнаружить водопады, а ванные комнаты напоминали оранжерею ботанического сада. Одна кинозвезда недавно купила за двести тысяч долларов кровать из резного дуба и черного дерева, инкрустированную золотом. Были дома, лишенные геометрических очертаний, с украшениями, похожими на живую природу: с чугунным литьем в виде усиков плюща, садовыми фонарями в виде растений, причудливо резными камнями… У другой кинозвезды над плавательным бассейном возвышалась личная часовня, купол которой был покрыт снегом из резного камня, словно бросавшего вызов солнцу – ну-ка, попробуй растопить его! Башни и башенки, купола и зубчатые стены, параболические кровли и арочные подъезды этих домов были достопримечательностями. У экскурсантов все это ассоциировалось с безумной эксцентричностью и безрассудной экстравагантностью голливудских знаменитостей. Впрочем, именно это и требовалось от кинозвезд.
Дом, который снял Александр, по этим стандартам был довольно скромным. Он любил его за то, что из всех жилых комнат виден океан, а каменные ступени вели вниз через скалы к маленькой частной пристани. Тут, в полном одиночестве, он мог нырять и плавать в крошечной бухточке, которая была ненамного больше плавательных бассейнов Голливуда.
Он впервые жил за пределами большого города и обнаружил, что деревья за окнами, редкостные цветы, вьющиеся вокруг террасы и по стенам дома, непрерывно изумляют и радуют его. Он был покорен океаном – таким неведомым, глубоким и холодным, утешающим своей безмерностью. Временами ночь благоухала так, словно все парфюмеры мира собрали здесь редкостные ароматы духов, а временами воздух наполнялся сильным, резким запахом океана.
* * *
«Дорогой Пауль, Ваша телеграмма с поздравлениями значит для меня больше, чем я могу выразить словами. В последние месяцы, хоть я и не писал, но много думал о Вас, о времени, проведенном с Вами в Нью-Йорке, о наших долгих беседах, которые для меня так много значили. Я давно хотел написать Вам, но как-то не решался. Я не знаю, одобряете ли Вы меня и надо ли мне в письме к Вам оправдываться или, напротив, выдержать тональность хвастливого триумфатора. Я сам еще не уверен, каким оно должно быть, это письмо, но Ваша телеграмма прибавила мне смелости и надежды, что Вы все еще на моей стороне, хотя, возможно, и не полностью меня одобряете.
Во-первых, позвольте мне сказать, что не все, о чем Вы прочли в газетах, правда. В деле со Стаупитцем с моей стороны не было злобы. Я все еще считаю его великим режиссером и восхищаюсь им как художником. Я и сейчас уверен, что "Ночь во время праздника" – это фильм, который с художественной точки зрения должен был принадлежать Стаупитцу, если бы ему дали его закончить так, как он хотел, и тогда, когда он хотел. Я часто думаю об этом. Какая ирония, что я должен был достигнуть своего нынешнего положения за счет человека, которым я так восхищался и о работе которого мы с Вами говорили часами. Но то, что я сделал, было неизбежным. Если Вы захотите выслушать меня, то я смогу объяснить Вам кое-что лично.
Прежде чем так поступить со Стаупитцем, я много думал об одном нашем разговоре как-то ночью в Нью-Йорке, вызванном статьей Стефана Рейли. Я был крайне поражен тем, что Вы тогда сказали, передавая мне содержание его статьи, что тот, кто думает так, как мы, всегда потерпит поражение от Вилли Сейермана, потому что нас всегда мучают угрызения совести, чего они – Сейерманы – лишены. Я, кажется, помню, что Вы считали нас слишком трусливыми, слишком наивными, слишком неопытными и что из-за этого в конце концов Вилли Сейерман взял верх и все-таки нам пришлось уступить, потому что вся власть была у них. А все мы, отказавшись участвовать в коммерции, отказавшись бороться, сами себя лишили права сказать, к-а-к коммерция должна диктовать искусству. Мы согласились, кажется, что диктат коммерции в искусстве будет возрастать, потому что искусство стало теперь достоянием средств массовой информации, а это либо политика, либо бизнес. И, насколько я помню, мы согласились, что, учитывая эти обстоятельства, единственный благоразумный курс для таких, как мы, попытаться ухватить рычаги власти.
Теперь я понимаю, что, когда мы вели эти беседы, вы рассуждали диалектически, в том смысле, что выдвигали идею, чтобы проверить ее на прочность. Вроде бы мы не пришли тогда к определенному выводу о ценности этого конкретного аргумента. И вот я принял ваш аргумент и сделал дальнейший шаг, воплотил его в действие. Это все, что я могу сказать в оправдание моего поступка.
Абстрактно можно бесконечно рассуждать о его целесообразности и о том, выдержала теория испытание или нет. Может быть, "если начинаешь плясать под дудку дьявола, то начинаешь ему принадлежать". Это еще предстоит узнать. Меня заставила так поступить внутренняя убежденность, что я знаю, как надо делать кинофильмы, и могу заставить всех поступать по-моему. И лучше чтобы выпуском картин управляли такие, как мы с Талбергом, чем оставить это на Луиса Б.Мейера или Вилли Сейермана. Надеюсь, Вы поймете, что это не покаяние и не бравада.
Мне очень не хватает вас, Пауль, Вашей проницательности, Вашего понимания, Вашей широты и тонкого проникновения во все. Мне не хватает Ваших знаний, которые обширнее и глубже моих, Ваших советов, помощи и дружбы. Как было бы хорошо, если бы я смог уговорить Вас приехать сюда! Мое самое сокровенное желание – чтобы Вы работали на этой студии, скажем, в качестве литературного редактора, или как писатель в штате студии, или в любой другой должности, которая может Вам подойти. Я на самом деле разбился бы в лепешку, чтобы увидеть вас здесь, и мы могли бы великолепно проводить время. Правда, это чудесное место. Климат здесь сказочный – я купаюсь в океане даже в феврале. А если Вы захотите покататься на лыжах, то в нескольких часах езды отсюда, в горах, есть снег. Что касается девочек, то их здесь даже слишком много. Станете избалованным. Скорее приезжайте сюда.
Александр.»
* * *
Группа, ожидавшая в просмотровом зале прогона чернового монтажа «Жизни богача на широкую ногу», состояла из режиссера фильма Дэвида Уоттертона, контролера Сэма Фроуба, Сола Джессепа, распределителя ролей Мо Перльмана и руководителя отдела рекламы Пита Фентона, который только что кончил рассказывать анекдот про Александра Сондорфа. Клубы табачного дыма заполняли маленькую и довольно убогую комнату, а какова была степень нервного напряжения, можно было судить по хриплым смешкам, которые проскакивали то там то тут, как электрические разряды в тяжелый предгрозовой день. Александр вошел в просмотровый зал в сопровождении Лорны Дрисколл, блондинки лет пятидесяти с решительным выражением лица.
– Кажется, у всех хорошее настроение, – сказал Александр, уловив атмосферу смеха, еще витавшего в комнате.
– Ух, я рассказывал о вас клеветнические анекдоты, – сказал Пит Фентон.
– Надеюсь, смешные? – улыбнулся Александр, садясь на предназначенное для него место. – Порядок! Поехали!
– Александр, – сказал Джессеп, – Мо предлагает просмотреть несколько девушек, которые хотят сниматься в кино. Он предпочел бы, чтобы и вы были там. У вас есть время?
– М-р Сондорф, я очень ценю ваше мнение, – обратился к Александру Мо Перльман.
– Спасибо. Непременно посмотрю. После фильма устроим просмотр. – Он взглянул на часы. – Сколько идет фильм?
– Час пятьдесят пять, – сказал режиссер Дэвид Уоттертой. – Вам кажется, что это немного длинно?
– Давайте посмотрим картину, а там решим.
"Жизнь богача на широкую ногу" – это история нью-йоркского мальчишки из рабочей семьи. Привлекательный и обаятельный мальчик работал коридорным в одном из больших отелей и мечтал о такой же шикарной жизни, как та, что проходила перед ним. Мальчик находит благодетеля в лице богатого, воспитанного и образованного джентльмена, которого играет Адольф Менджау. Богач полюбил мальчика и принял к себе на работу в качестве секретаря. Стараясь во всем походить на своего благодетеля – предмет его восхищения, он приобрел лоск и грацию и впитал всю атмосферу мира богачей. В конце концов мальчик был принят в обществе, к которому всегда хотел принадлежать. У него даже завязался роман с богатой девушкой из влиятельной семьи. Когда он всего этого добился, внезапно обнаружилось, что его благодетель, которого он так уважал, просто самоуверенный мошенник высшего класса.
Психологическая подоплека фильма заключалась в том, что мнимые родственники – мальчик и богач мошенник – с глубокой нежностью относились друг к другу. Этот мошенник настолько естественно вел себя, что сохранил симпатии окружающих даже после того, как его разоблачили. На обаятельном поведении героя, который искусно втерся в доверие к людям высшего общества, и держался весь фильм.
Когда просмотр окончился и зажегся свет, все замерли в ожидании. Несколько минут, пока Александр собирался с мыслями, стояла полная тишина и все пристально смотрели на него.
– Вы добились удивительного перевоплощения, Менджау, – наконец сказал Александр. – Вначале ваш герой настоящий светский человек и ведет себя так, как от него ждут, – он забавный, жизнерадостный, изысканный, но к концу он еще и трогательный. Как ни странно, нас трогает до глубины души падение великого мошенника. Он, который в свое время надувал коронованных особ Европы, теперь опустился до того, что обманывает дочку владельца салуна в заштатном провинциальном городишке. Да, это и смешно, и трогательно одновременно.
– Вам понравилось, Александр? – пытливо смотря на него, спросил Дэвид Уоттертой.
– Могу сказать, что нас ждет большой успех, – провозгласил Александр. – То, что этот мальчишка играет так себе и им движет скорее сексуальный интерес, отметят критики, но это не должно тревожить публику. Я думаю, что, если что-то и надо вырезать, то мальчишку. Все сцены, где он один, без партнеров, – затянуты.
– Но вам понравилась картина, Александр? – снова спросил Дэвид Уоттертон.
– Это должен быть знаменитый фильм, – сказал Александр.
Заявление Александра сняло общую напряженность, словно фильм уже был принят публикой на ура. Если Александр сказал, что так будет, значит, так и будет.
– Как я его продам, – кисло спросил Пит Фентон, – если в его основе история двух мужчин.
– Продадите, – уверил его Александр, – не сомневайтесь. Это первоклассная вещь. Что касается современной точки зрения, мы что-нибудь придумаем. Главное, правильная реклама, чтобы фильм стал бестселлером. Покажем высшее общество, где в главной роли Менджау. В рекламе нужно сделать акцент на превращении мальчика-коридорного в великосветского льва. Это всегда вызывает ажиотаж у публики. И ни при каких обстоятельствах даже не намекать, что Менджау – обманщик. Вся реклама должна основываться на том, как хорошо одетый Менджау великолепно играет роль. И давайте как-то подчеркнем: мы говорим в этой картине о том, что высшее общество настолько упоено собой, настолько подвержено самообману, что в нем лучше всех себя чувствует мошенник, больше всех имеет право блистать – профессиональный аферист.
Александр сделал паузу и впервые после окончания фильма улыбнулся.
– Поздравляю вас, Дэвид. Это прекрасный кусок работы.
– Покупка этой вещи была вашей идеей, Александр, и приглашение на роль Менджау, тоже, – признал его первенство Дэвид Уоттертон, чувствуя, что сейчас он способен быть щедрым на похвалы.
Александр повернулся к Мо Перльману:
– Теперь я посмотрю тех, кто пришел на пробу.
Лорна Дрисколл спросила Александра, нужна ли она ему, а то ей надо еще кое-что сделать в монтажной.
Александр согласился, что ей лучше уйти. Остальные сказали, что хотели бы остаться на просмотр. В приподнятом настроении, которое создал Александр, похвалив фильм, всем захотелось развлечься и поглазеть на девушек, пришедших на пробу.
По адресу первых четырех девушек присутствующие отпустили довольно жестокие реплики. Одной было сказано, что она так же выразительна, как картофельное пюре. По поводу другой отпустили довольно скабрезную шутку, что ее можно лишить невинности только с помощью электродрели. У третьей понравились ножки, но когда она начала двигаться, в зале раздался ужасающий стон. Про четвертую девушку сказали, что она сделана под копирку с Глории Свенсон. Пятую признали подходящей, и Мо Перльман предложил заключить контракт на семь лет с испытательным сроком на шесть месяцев, как это принято для внештатных актеров.
Во время просмотра всех этих кандидаток Александр не присоединился ко всеобщему жеребячьему веселью, а держался несколько отчужденно. Шестую девушку он мысленно назвал Джанет Деррингер. Поразительное сходство! Этого не может быть! Он забыл о Джанет и почувствовал себя немного виноватым, вспоминая, с каким нетерпением она ждала ответа, как надеялась…
Он подался вперед, чтобы лучше видеть. Она нервничала и чувствовала себя неловко перед камерой и слепящим светом юпитеров, и это сразу было заметно. Однако никто не делал саркастических замечаний. Но как только Александр увидел, что она шевелит губами, его сомнения рассеялись. Он вспомнил слова Джанет и улыбнулся. Он вспомнил так же, что Джанет была неестественной, когда ее просили что-нибудь сделать, но ее скованность исчезала, если она начинала болтать о том, например, что не любит тишины… Тогда он еще сказал ей, чтобы она постаралась избавиться от мысли о карьере в кино. А потом утешал ее и заверил, что она была хороша, и сразу что-то изменилось в ее лице, она стала общительной, открытой и очень непосредственно проявляла чувства, которые испытывала в тот момент.
А сейчас абсолютная правдивость ее мимики была какой-то трогательной, как трогателен ребенок с правдивым взглядом или выражением лица. Только эти моменты были мимолетны и не всякий мог их заметить…
Сразу после сыгранных ею сценок Александр взял ее с собой на "начинку для пирога с сыром", что на киношном сленге означало взять кинопробы с девушек, которые надевали купальные костюмы и располагались в заданных им стереотипных позах. И тут участие Джанет вдохновило оператора, и он сделал необычные снимки. Джанет обхватила себя руками, и оттого, что она, загорая, лежала на надувном матрасе, у нее с одной стороны застенчиво обнажился сосок. От нее исходило сияние. В этой сцене она была совершенно раскованна и не следила за собой.
– С такой хорошо мальчикам проводить время, – заметил Сэм Фроуб.
– Можно сказать, что в такого рода сценках она смотрится, – кинул реплику Пит Фентон.
– Что каждый из вас думает? – повернулся Александр к Мо.
– Посмотреть на нее – она куколка, Александр, – уклончиво ответил Мо.
– Дэвид, каково ваше мнение? Можете вы из нее сделать совершенство?
– Трудно сказать, Александр. Кое-что в ней есть. Я думаю, она приобрела лоск от множества людей, которые толкутся возле нее, что необычно для девушки с такой внешностью. Но она абсолютный неофит, не так ли? Ей придется всему учиться с самого начала.
– Пит, вы можете сделать ей рекламу?
– Уверен, что вы всегда можете продать "пирог с сыром", но не все же забыли, что это Джанет Деррингер.
Возникла небольшая пауза, это имя никому ничего не говорило.
– Вы, парни, ничего не знаете о Джанет Деррингер? Она же девушка Вилли Сейермана! – сказал Пит.
– Ух ты! Правильно. Пит прав. Я слышал об этой цыпочке, – сказал Сэм Фроуб. – Это она. О, да, я ее знаю.
– Хоть убей, не представляю, как мы сделаем эту пробу! – сказал Мо Перльман.
– Я сделаю, – сказал Александр, – мне кажется, в ней что-то есть.
– Я не вижу в ней ничего выдающегося, – проронил Сол Джессеп.
– В ней есть какая-то печаль, которая просвечивает сквозь блеск, – это интересно мне и, думаю, заинтересует и публику, – сказал Александр.
– Какая такая особая печаль? – проворчал Пит Фен-тон. – Этот город кишмя кишит печальными девушками с грустным взглядом.
– Мне кажется, эта девушка способна на сильные чувства, и, думаю, она сумеет выразить то, что чувствует, – ответил Александр.
– Вопрос в том, – сказал Джессеп, – даст ли согласие Вилли Сейерман, если мы предложим ей контракт. Если то, что говорит Пит…
– Я не интересуюсь мнением Вилли Сейермана, – ответил Александр. – Мо, напишите ее агенту, предложите ей контракт. На обычных условиях. – Он встал и вышел из комнаты.
Спустя три дня м-р Перльман вошел в кабинет Александра с ответом от Льюиса Шолта, в котором говорилось, что, к сожалению, мисс Деррингер не может принять предложение, так как она уже заключила эксклюзивный контракт с фирмой "Сейерман интернешнл".
* * *
Александр мучительно размышлял, в каком автомобиле ехать на станцию встречать Пауля, и менял свое решение несколько раз. Сначала он хотел отправиться на «линкольне» с шофером. Студия предоставила ему эту машину в постоянное пользование. Но потом ему показалось, что это будет слишком официально и встреча с Паулем в присутствии шофера может помешать им вновь обрести друг друга. Тогда он решил поехать на собственной машине – «испано-сюизе» выпуска 1919 года, которую он купил у Джеймса Нельсона месяца два тому назад. Александр любил эту машину с таким романтическим названием. Ему нравился восхитительно исполненный серебряный аист, балансировавший на большом сверкающем капоте. Даже когда машина набирала скорость до 50 миль в час, не чувствовалось никакой тряски.
Но затем он снова передумал. "Испано-сюиза" была тогда шикарным автомобилем, и Пауль мог подумать, что Александр хвастается, и вообще это может подчеркнуть перемены в их общественном положении, что было бы неприятно.
Тогда Александр опять переменил свое решение и подумал, что, может быть, лучше взять такси, и даже попросил секретаря заказать его на определенное время. Но потом вновь переиграл, разозлился на себя, что так беспокоится о том, какое впечатление он произведет на Пауля. В последнюю минуту он отменил заказ на такси и отправился на своей двухместной "испано-сюизе".
Когда Александр увидел Пауля, сбегавшего к нему с платформы, он радостно раскинул руки, чтобы обнять друга как всегда. Александр не мог сдержать улыбку счастья и словно растворился в чистой радости.
