Текст книги "Царь Голливуда"
Автор книги: Томас Уайсман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)
Книга 3
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава перваяВереница автомобилей остановилась у подножия холма. Если оглянуться назад, через плоскую равнину можно было увидеть путь, который они проделали, – оставался след поднявшийся и еще не осевшей пыли. Жара. Солнце, похожее на кровавый апельсин. Александр ехал в головном, ведущем автомобиле, его новый черный бугатти «ла рояль – conpe de ville» [55]55
Conpe de ville (фр.) – кузов для поездки в деревню.
[Закрыть]с огромным длинным капотом, открытым отсеком для шофера и тонко изогнутым щитком от грязи, который загибался назад плавно, как распущенные девичьи волосы. Фрэнки выпрыгнул из отсека водителя и открыл дверцу Александру, остальные тоже покинули автомобили.
– Привал мы сделаем у подножия! – крикнул им Александр.
Некоторые из нью-йоркских финансистов смотрели с опаской на крутой, скалистый путь, извивавшийся по склону к вершине холма, и один из гостей, промокнув лоб салфеткой с одеколоном, спросил:
– А есть ли какие-нибудь ослы, чтобы поднять нас туда?
– Мы не рассчитывали на развлекающихся посетителей, – быстро ответил Александр. – Это не очень далеко.
На Александре были кепи, джинсы "левис", заправленные в сапоги для верховой езды, и тропический китель офицера британской армии. Полевой бинокль висел у него на шее. Он начал карабкаться по склону, за ним следовал Фрэнки, неся маленький дипломат из крокодиловой кожи. На полпути Александр остановился и взглянул вниз. Нью-йоркские финансисты расстегнули высокие тугие воротнички, им помогали взобраться на скалы кое-кто из шоферов. Вилли Сейерман, одетый в бушменскую куртку и шорты, презиравший всякую помощь, быстро поднимался, кидая свое большое широкое тело вверх в крутом наклоне. Александр ждал, пока Вилли догонит его.
– Кто-то мог бы сказать этим нью-йоркским финансистам, как надо одеться, – сказал Александр.
– Я думал, что вы все предусмотрели, – с укором сказал Вилли. – Если у кого-нибудь из них случится сердечный приступ, не возлагайте на меня ответственность за все это.
– Они из тех, кто решил экономить расходы студии, – сказал Александр. – Они из тех, кто обвиняет нас в расточительности.
– Парочка ослов не разорила бы нас, – сказал Вилли.
– Это вредно для их морального состояния. Здесь трудное место, и никто не должен иметь привилегии.
– Правильно, Александр, правильно.
С другого уступа холма раздались шум голосов и суматоха.
– Есть более легкий путь наверх, – поделился Александр, – но этот путь более впечатляющий. Это больше их проймет. Они хотели посмотреть, как мы делаем картины, – пожалуйста. Немного физических упражнений не повредит им. Потом они выпьют и почувствуют себя настоящими мужчинами.
К тому времени, когда они добрались до вершины, с Вилли градом катился пот. Наконец они очутились на широком плато и взглянули на узкую долину с пробегавшей через нее речкой. Внизу более трехсот фургонов выбрались на берег, который был ближе к смотрящим, а три фургона находились в реке, около трети пути до берега. Один фургон был опрокинут, и подсобные рабочие на берегу удерживали его с помощью веревок, чтобы его не снесло потоком. При необходимости эти веревки можно было ослабить и позволить фургону плыть по течению с нужной скоростью. Вокруг фургонов сидели на корточках или валялись на земле несколько сотен мужчин, женщин и детей. Женщины – в бумажных полосатых или клетчатых платьях, в шляпках с завязками под подбородком, мужчины в брюках из грубой материи и рубашках без воротничков.
Гримерши прохаживались между ними, как больничные сиделки, он несли маленькие аккуратные коробочки, осторожно наносили на лица пыль и грязь, а иногда и "кровь" (минеральное масло с растительными красителями). Они наносили грим маленькими салфеточками или аэрозолями капли пота на уже вспотевшие лица. Пот должен был выглядеть более натуральным, чем их собственный. Справа сотни две голов скота были привязаны в импровизированном загоне. Из тщательно замаскированного устройства для образования дыма, помещенного в одном из фургонов, выходили слабые клубы серовато-белого дыма, поднимавшегося, чтобы зависнуть в почти безветренном воздухе, пока его рассеет устройство, образующее ветер.
– Дым надо сделать более черным и густым, густым! – кричал кто-то мужчинам, отчаянно работавшим внутри фургона, чтобы исправить поломанный механизм.
Теперь можно было увидеть и краснокожих индейцев. Помощник режиссера организовывал их на другом берегу реки, позади гряды холмов. Сначала были видны только их силуэты на фоне неба, а затем они устремлялись вниз. В ходу было пять камер: одна установлена на тележке, помещенной на рельсах, которые, извиваясь между фургонами, вели к обрыву, к реке; другая – на стальной платформе; третья помещена в подобии укрепленной землянки на другом берегу реки – она должна была снимать индейцев, катящихся вниз с холма, и предполагалось, что они будут стрелять, спрятавшись под лошадьми, как только перепрыгнут через землянку. На лошадях сидели каскадеры, но все же для операторов, находившихся в землянке, был элемент опасности. Четвертая камера была смонтирована на платформе, построенной в реке, и должна была снимать действия на воде. Пятая камера была наверху, на плато, чтобы делать панорамные снимки всей баталии. На плато было несколько тентов и театральных кабинок, которые служили уборными для главных исполнителей и кабинетами для отдела производства. Ряд складных стульев с сиденьями из парусины был поставлен для посетителей недалеко от края плато, откуда открывался прекрасный вид на происходящие действия. Режиссер, Джордж Ларсон, сидевший на белой кобыле, спешился, когда к нему приблизились Александр и Вилли. Он вручил поводья груму, который ухаживал за лошадьми.
– Как дела? – окликнул его Александр.
– Кажется, мы закончили все устраивать.
Двое мужчин стояли друг за другом и наблюдали за приготовлениями. Александр смотрел вниз, разглядывая через полевой бинокль, что там происходит. Посыльный, сидящий на лошади, помощник режиссера, носивший гигантский мегафон, девушка, отвечающая за сценарий, державшая копию рукописи, и секретарь следовали за режиссером, куда бы он ни пошел.
– Хорошо смотрится, Джордж, хорошо смотрится. Можно мне взглянуть на карту?
Большая раскрашенная карта, сделанная секретарем, была расстелена на земле. На ней были указаны точные позиции различных групп, которые должны принимать участие в действии, и вычерчены линии их движения по отношению к камерам. Пионеры были обозначены синим, а индейцы красным. Точное положение главных исполнителей в различное время действия было обозначено их инициалами. Расположение статистов обозначено стрелками. Те, кто должен быть "убит", помечены крестиками синего и красного цвета. Как они должны были умирать, было написано в рукописи. Но карта создавала общую картину: где должна происходить главная резня, где отдельные смертельные случаи, и места, где должны быть нанесены несмертельные раны. Большое скопление крестов, нанесенных красными чернилами, указывало, что около пятидесяти краснокожих индейцев будут убиты, как только они подойдут к обрыву реки на дальнем берегу. В самой реке эти кресты были расположены реже, серия красных стрелок показывала нападающих, которые должны были выжить. Синих крестов на ближнем берегу реки было меньше, и они расположены реже.
Рядом с "полем сражения" стояли две кареты "скорой помощи", чтобы через сорок пять минут доставить любого получившего травму в госпиталь в Лос-Анджелес. Врач и две медсестры были под рукой на случай, если произойдет несчастье, они расположились за линией сражения. Александр опустил бинокль и повернулся к Джорджу Ларсону.
– Это хорошо смотрится, – сказал он, – но выглядит опасно.
Только теперь прибыли нью-йоркские финансисты, задыхающиеся, пыхтящие и потеющие. Они были необычайно горды, что совершили такой трудный подъем. Их было пятеро: два банкира, член нью-йоркского инвестиционного дома, директор фирмы "Телефон и радио США", который имел долю в компании "Сейерман-Интернешнл", и директор "Висдом эшуеренс корпорешн" из Нью-Йорка, который также владел значительным пакетом акций. Они признательно загудели, как только официанты в белых куртках из отеля "Амбасадор" стали обносить их ледяными напитками и бутербродами с икрой. Позже официанты должны были обслуживать пикник-ланч, состоявший из "pate de foie grass" [56]56
pate de foie grass (фр.) – паштет из гусиной печенки.
[Закрыть], холодной лососины, жаренных на вертеле цыплят, шампанского и мороженого. Как только финансисты плюхнулись на стулья, их снабдили полевыми и театральными биноклями, через которые они могли лучше разглядеть местоположение съемок. Они громко делились впечатлениями, задавали шутливые вопросы Питу Фентону, который был приставлен к ним, чтобы ухаживать и объяснять все, что нуждалось в объяснениях. Они, шутя, выражали разочарование из-за отсутствия дам, отпускали неприличные шуточки, хохотали, посмеивались и соглашались, что все это произвело на них самое сильное впечатление и доставило удовольствие, и спрашивали, когда же они увидят действие. Александр присоединился к Паулю и Стефану Рейли, которые приехали в последнем автомобиле. Александр вручил свой бинокль Рейли, тот взял его и осматривал сцену битвы.
– Должно быть эффектно, – согласился он.
Военный консультант, майор Декстер, поднялся, чтобы посовещаться с режиссером.
– Как, на ваш взгляд, майор? – спросил Александр.
– Очень натурально, сэр, очень натурально, – сказал майор, подпрыгивая от восторга, что ему уделяют внимание.
– Для нас важны все детали.
– Может выйти настоящая вещь, так точно, сэр, может выйти. Руки чешутся взять эту саблю, – он загоготал и внезапно умолк, ностальгически посмотрев вниз, в долину. – Когда бываешь там, в гуще, никогда не увидишь такого, как отсюда. Но выглядит очень похоже, так точно, сэр. Вы могли бы позвать богов посмотреть на это сражение отсюда, сверху!
– У нас достаточно амуниции?
– На круг семьдесят тысяч! Полно!
– Давайте спустимся и посмотрим, как там? – сказал Александр. – Вы хотите пойти? Стефан, Пауль?
– Пожалуй, я останусь здесь, наверху, – сказал Пауль, – я неважно езжу верхом.
Стефан Рейли согласился сопровождать Александра. Им привели двух лошадей, и они взгромоздились на них с помощью грума.
– Я бы хотел, чтобы и вы поехали с нами, – сказал Александр режиссеру, – и вы, майор.
Вчетвером, в сопровождении посыльного, они медленно спустились по покатому склону холма. В разных концах долины проходили окончательные приготовления к съемкам. Когда они подъехали к фургонам, стоящим вдоль берега реки, Александр спешился и пошел к актерам, игравшим семьи пионеров. Он остановился поболтать с Сэмом Шоу – большим, краснолицым, белокурым мужчиной, который до того, как Александр привел его в Голливуд, был комиком в варьете.
– Как дела, Сэм?
– Тренируюсь, строю уморительные рожицы для сцены смерти.
– В доме должен быть сухой носовой платок, чтобы утирать слезы, – засмеялся Александр.
– Я продолжаю говорить этим бродягам и лодырям сценаристам, что я слишком молод, чтобы умереть, – сказал Сэм Шоу, – но вы думаете, что в их каменных сердцах есть хоть капля сострадания? Нет, сэр. Я действительно хотел бы это сделать к концу картины. И сделать это не на поле боя, а как можно дальше от него.
Александр и его группа пошли дальше, останавливаясь, чтобы проверить муляжи мертвых волов и манекены трупов пионеров, поглядывая заодно на свернутые одеяла, на древние карабины и пистолеты, на кухонную утварь, смеясь над попытками одного из бутафоров поймать свинью, которая выскочила из загона. Группа шлепала по густой грязи, пока не подошла к фургону с устройством для изготовления дыма. Теперь его исправили, и машина, ко всеобщему удовольствию, испускала густой черный дым. Повсюду суетились подсобные рабочие. Обнаженные до пояса, они орудовали пилами, топорами и гаечными ключами, гигантские мухи жужжали вокруг их потных лиц и беспрепятственно ползали по груди и спине.
– Скоро все будет готово? – спросил Александр.
– Мы уже почти готовы, – сказал Ларсон, – может быть, через полчаса.
– По мне, так все выглядит прекрасно.
План действий был разработан в мельчайших деталях в течение последних двух месяцев на совещаниях с участием Александра, художественного директора, писателей и технических консультантов. Удовлетворенные тем, что все идет как надо, Александр и его группа поехали верхом обратно наверх, на холм, где проголодавшиеся финансисты, после их физических упражнений, интересовались, будет ли сервирован ланч до битвы или после нее. Они сказали, что могут подождать до завершения съемок, если это будет не очень долго.
Без пяти двенадцать Ларсон убедился, что все готово. К этому времени возникла ощутимая напряженность, которая связала всех в одну человеческую цепь, как будто они вместе с пионерами собирались преодолеть пороги на реке. Нервы были туго натянуты, все хотели избежать каких-нибудь накладок. Финансисты тут же перестали жевать, как только Ларсон кивнул одному из своих ассистентов и тот выстрелил из стартового пистолета. Выстрел разнесся по долине и отозвался эхом в окружающих холмах.
Сцена началась с того, что пионеры погнали скот в реку. Сквозь мычание стада были слышны крики пастуха и подпасков, подгонявших скотину. Александр, сидя на лошади, не отрываясь наблюдал в бинокль.
– Они должны больше озираться, эти холмы представляют для них опасность.
Ларсон взял мегафон у ассистента и выкрикнул:
– Смотрите на холмы, дайте почувствовать, что в холмах опасность! Больше спешки, время работает против вас! Ваши жизни зависят от того, как быстро вы перегоните скот!
В полевой бинокль Александр видел лица главного пастуха, губы его произносили ругательства в ответ на инструкции режиссера.
– Это хорошо, – сказал Александр, – дайте им разозлиться, это хорошо смотрится.
– Пошел! – орал Ларсон в мегафон. – Не жалейте их, гоните волов жестоко! Гоните стадо! Гоните его! Покажите, что вы работаете до пота!
Когда стадо оказалось на полпути через реку, стартовый пистолет выстрелил дважды – сигнал для фургонов в воде, чтобы они начали двигаться, а также для пионеров и их семей на берегу, – начать переход реки вброд. Теперь вся сцена начала медленно оживать: семьи привязывали свои пожитки к фургонам, возницы занялись сбруей, женщины взяли детей на руки, мужчины на лошадях галопировали взад и вперед вдоль цепочки из фургонов, чтобы проверить их готовность, периодически с тревогой взглядывая на окружающие холмы, остальные проверяли оружие и амуницию. Теперь весь обоз из фургонов пришел в движение, поднялась пыль, головные фургоны опасно раскачивались, как только погружались в воду, волы двигались с трудом. Ларсон вопросительно посмотрел на Александра:
– Я думаю, пора?
– Нет еще, – сказал Александр. – Этот материал будет играть. Это осуществление мечты. Но пока еще нет.
Кто-то из персонала отделил от основного стада часть скота и погнал его вниз по течению, по направлению к фургонам. Волы ревели, подняв вверх хвосты. Пастух кричал подпаскам, чтобы они собрали стадо. Начали происходить вещи, не предусмотренные сценарием. Одного из пастухов сбросила лошадь, и вода понесла его к стаду ревущих волов. Фургон отделился от волов, так как разорвалась сбруя на лошади и девушка статистка стала издавать вопли, потому что она тонула в реке. Ее спас каскадер.
– Теперь пора, – сказал Александр.
Ларсон обернулся к помощнику режиссера, который выстрелил из пистолета три раза. Некоторое время ничего не происходило. Потом на фоне кроваво-красного неба появились первые краснокожие индейцы.
– Дайте реакцию! – кричал Ларсон. – Реакцию, пионеры! Первая реакция! Проверьте ружья! Неуверенность! Не такая сильная! Еще не такая сильная! Возницы фургонов, держите за повод ваших волов! Матери, крепче держите ваших младенцев! Держите их крепко! Опасность! Большая опасность! Без паники, пока без паники!
На плато официанты в белых куртках повторно наполняли пустые стаканы финансистов и Пит Фентон объяснял им план битвы. Человек из телефонной компании спрашивал:
– Это не слишком опасно?
Пауль, который сидел на одном из складных стульев, сказал:
– Мы стараемся никого не убить, если мы в состоянии помочь.
Это вызвало вздох облегчения у финансистов, за которым последовали смешки. Затем они увидели, что горизонт потемнел от сотен индейцев на лошадях, словно лес внезапно пророс в небо.
– Впечатляюще, – сказал один из банкиров.
– Пора! – ревел Ларсон в мегафон. – Все возвращайтесь назад! Все, кто в воде, возвращайтесь назад! Изображайте панику! Паника и замешательство!
С криками и гиканьем индейцы начали скатываться с горы. На берегу из фургонов создавали защитные сооружения. Несколько фургонов перевернули, чтобы сделать баррикаду, и мужчины с ружьями мрачно занимали позиции за ними, в то время как женщины и дети сбивались в кучки и отступали. Как только индейцы спустились к реке, прозвучали первые сделанные ими выстрелы. В ответ выстрелили пастухи, которые были в воде, укрываясь за испуганными животными. Первая волна индейцев вошла в реку, пионеры тотчас затушили очаги в фургонах, лошади становились на дыбы, разрисованные муляжи дюжинами падали в реку, семьи пионеров, фургоны которых уже начали пересекать реку, теперь отчаянно пробирались к берегу… Веревки, державшие перевернутый фургон, ослабили, и он начал дрейфовать вниз по течению. Женщина и ее ребенок цеплялись за него, трое краснокожих преследовали их. В воздухе летали стрелы, среди них были горящие, которые падали в укрепления переселенцев. Устройство для дыма испускало плотные черные клубы. Многим индейцам удалось пересечь реку, и они схватились врукопашную с пионерами. Сэм Шоу, после того как он сделал храбрый бросок, был сражен ударом томагавка, и его сын втащил его под фургон, где была разыграна сцена смерти. (Крупные планы будут сняты позже, в студии.) Несмотря на то что пионеры успешно отражали волны нападающих, было видно, как все больше индейцев скатывалось со склонов и пересекало реку. Битва продолжалась почти час, а на экране, вместе со съемками в студии, действие будет продолжаться всего пятнадцать минут. Когда все кончилось, долина выглядела так, будто здесь на самом деле происходило сражение. Усталые статисты ложились на живот и на спину, дым все еще выходил из машины, земля была усеяна окровавленными манекенами, ассистент объявлял через мегафон:
– Трупы и раненые! Не смывайте свои раны. Повторяю! Не смывайте свои раны без приказа! Пожалуйста, всем оставаться на своих местах!
На плато Александр и Ларсон соскочили с седел и собрались на совещание. С ними были Пауль, Стефан Рейли, майор Декстор, и другие члены съемочной группы.
– Думаю, что все было в порядке, – сказал Ларсон. – А что вы, Александр?
– По-моему, все хорошо. Там было несколько накладок, но, я полагаю, они не должны нас смущать. Как на ваш взгляд, Пауль?
– Душераздирающе! – сказал Пауль.
– Мы пытались это сделать более душераздирающим, чем было на самом деле, – тихо ответил Александр. – Стефан?
– Мне кажется, это дает правильное ощущение. Я считаю, что все выглядит реально.
– Могу я сказать актерам, чтобы они шли на ланч? – спросил ассистент.
Александр выглядел озабоченным.
– И все же тут есть что-то тревожащее меня. Что-то фальшивое.
Майор Декстор еще раз подтвердил, что все подлинно, так, как могло быть в реальности.
– Я не об этом, я имею в виду техническую сторону. Здесь фальшь драматургическая. Я знаю, что меня тревожило все время, пока я наблюдал, – это сцена смерти Сэма Шоу.
– Мне казалось, что это было замечательно, – сказал Ларсон. – Он сыграл ее прекрасно.
– Да, это так, все, что он играет, прекрасно, – Александр сделал паузу. – Мне кажется, что он не должен умереть.
– Он умирает в книге, – сказал Пауль.
– Я знаю, но в книге его не играет Сэм Шоу. Сэм Шоу играет свою роль на высоком уровне. Он дает картине что-то такое, что я не хочу потерять в двух третях остального фильма. Зрители почувствуют себя обманутыми, если потеряют его на этом этапе.
– Это хорошо, – сказал Стефан Рейли, – как раз из-за того, что он прекрасно играет, они к нему привязались и острее почувствуют его смерть. Это будет сильнее.
– Да, это сильный аргумент, Стефан, но у меня есть предчувствие, что он не должен умереть. Я не хочу, чтобы он умер. Я должен послушаться своего внутреннего голоса. Я не могу объяснить вам этого, Стефан, но я знаю, что я прав. Его смерть совершенно спорная, бесцельная…
– Но это хорошо здесь – бессмысленная смерть. Это наша история, о которой вы говорите. Кто-то из пионеров умер, кто-то их убил, и все это ни с того ни с сего.
Александр подумал немного, а потом сказал:
– Джордж, я хочу, чтобы вы пересняли эту сцену. Сэм не умирает…
– Это смешно, – сказал Пауль, – это…
– Я признаю ваш довод, Пауль, – ответил Александр, – но я составил себе мнение.
– Ну, пусть будет так, – сказал кто-то.
– Аминь! – возгласил Пауль.
…Вилли возвращался в город вместе с Александром. Он был в восторге от того, что Сэм не умирал, но беспокоился, как на желание Александра среагируют финансисты. Когда они узнали, что часть битвы переснималась потому, что один из персонажей не должен умереть, они сказали: "Если Сэма Шоу нельзя убить, то возможно ли было решить это до битвы?"
Александр ответил, что он поверил своему чувству, а до битвы он еще не понимал, что Сэму нужно жить. Что касается пересъемки, то это не будет так дорого стоить: воспроизведут только часть битвы.
– Надо было видеть, как благодарен был Сэм Шоу, когда мы решили оставить его в живых, – сказал Александр, усмехаясь.
– Для Сэма это четыре лишних недели работы по 450 долларов в неделю, – заметил Вилли.
– Да разве дело только в деньгах? Сэму нужно, чтобы эпизод был хорош. Он чувствует драматургию. Вот почему я уверен, что ошибочно дать ему умереть.
Прежде чем вернуться домой, Александр задержался в студии просмотреть скопившиеся за день бумаги. Его ожидала целая куча дел, изложенных на одном листе, их диапазон был от сообщений из лаборатории по обработке цветной пленки, с которой они экспериментировали, до режиссерских "Совершенно секретно" по поводу утраты сексапильности какой-то актрисы, предложенной ему. Александр позвонил мисс Пирс и ответил на все бумаги – их было более двадцати. Он завел правило, что на все бумаги необходимо отвечать немедленно. Он считал, что не нужно оставлять людей в состоянии неопределенного ожидания. На следующий день он назначил совещание с техническими сотрудниками лаборатории, чтобы обсудить процесс цветной съемки. Затем поговорил с встревоженным режиссером об актрисе, которая казалась ему недостаточно сексапильной, и ответил, что для этой роли она подходит, а если окажется недостаточно сексапильной, то он, Александр, берет ответственность на себя. Если у него и были какие-то сомнения о правильности подхода к конкретному вопросу, он не проявлял своих сомнений. Он считал, что сомнения не помогут решить проблему. Например, он знал, что режиссер был прав в своих опасениях по поводу актрисы, но знал так же, что на этой стадии производства менять ее было бы слишком дорого. А выражая веру в нее, Александр снимал с режиссера тревогу, которая могла помешать ему руководить всей картиной, к тому же тревога режиссера зажимала актрису и делала ее еще менее сексуальной, чем она была на самом деле.
Когда он кончил диктовать ответы и мисс Пирс ушла из кабинета, он налил себе большую порцию бренди, лег на диванчик и закрыл глаза. По возможности он пытался выделить полчаса для сна, прежде чем вернется домой. Он нуждался в этом и знал, что, когда он придет домой, Сьюзен, без сомнения, пригласит не менее дюжины гостей, и от него будут ждать, что он станет блистать в этом обществе. Ему становилось трудно поддерживать репутацию Чудо-Мальчика. Он не мог себе позволить проявить даже признаки усталости перед тем сортом людей, которых приглашала Сьюзен на обеды, или перед сотрудниками студии, или перед нью-йоркскими финансистами Вилли. Они все время наблюдали за ним, ища признаков, что усилия по руководству студией были слишком велики для него и что он не может занимать место, на которое сам себя выдвинул. Бренди начинало действовать. Это точно выверенная доза, из-за усталости, не приносила опьянения. Напротив, казалось, что одна часть мозга работала острее, а другая притуплялась, и это давало ему прилив чистой энергии. Он взял бутылку с собой и поставил ее на пол около диванчика, затем налил себе большую порцию, отмеривая так тщательно, как доктор лекарство, делая инъекцию больному. Эти две большие порции казались ему достаточными, чтобы отдохнуть перед вечером, где он смог бы оставаться на высоте. Бренди подействовало, и он даже почувствовал какую-то радость, что пойдет домой, где полно людей, хотя и знал, что они выжмут из него последние капли дневной энергии. В предощущении этого он поднялся с дивана навстречу тому, что его ждет.
Это было, когда Сьюзен очень любила его. Он чувствовал, что наступил пик его обаяния и уверенности, что его чары воздействовали на всех окружающих каким-то магическим образом и безо всяких усилий с его стороны. Он видел порой, как Сьюзен наблюдала за ним, сравнивала его с гостями и наслаждалась своей победой, и иногда испытывала легкое чувство страха, если ей казалось, что он может потерпеть поражение в этом соревновании. Все эти вечера были битвами за его престиж. Блеском и амбициозностью гости пытались оспорить его превосходство, поразить стрелами изысканной беседы, словно они хотели пробить его кажущуюся неуязвимость. Александр не знал, почему он всякий раз выигрывал. За три года их брака многие сообразительные мужчины приходили в их дом, чтобы показать ему свое превосходство, но ни один из них не одержал решительной победы над ним. Только Стефан Рейли, единственный из их гостей, обладал необходимой силой, чтобы победить Александра. Он боялся того, что может с ним сделать Рейли, если захочет, но Рейли не хотел. Рейли никогда не давил своим преимуществом, когда Александр набирал очки в предмете спора. В такие моменты Рейли всегда пытался скрыться за загадочной улыбкой, не стремясь высказать свой аргумент, чтобы сразить Александра. Один Александр знал, насколько он был уязвим, когда Рейли настаивал на своем суждении. Но Рейли никогда этого не делал на людях. Такое отношение к нему Рейли оставалось загадкой для Александра, отношение почти дружеское, тогда как в повседневных делах Рейли был холоден и некоммуникабелен, "застегнут на все пуговицы". Александра беспокоило, что этим утром он не посчитался с мнением Рейли в вопросе о том, когда умирать Сэму Шоу. И хотя Александр чувствовал, что он прав, его беспокоило, что о нем подумал Рейли в тот момент. Рейли был всегда таким… двойственным, что ли, в отношении к Александру. То, что он принял предложение остаться в Голливуде в роли верховного надзирателя над рукописями в компании "Сейерман-Интернешнл" изумило Александра. Несомненно, Стефан Рейли не нуждался в деньгах. Он жил скромно; его книги и журналистская работа давали ему более чем достаточный доход; в этом году на Бродвее шла его пьеса, которая тоже должна была принести ему какие-то средства. Александр ценил его одобрение именно потому, что Стефан Рейли был полностью независим от него. Дюжина его ближайших сотрудников, мнение которых ничего не значило для Александра, получали жалованье за то, что соглашались с ним. Но Стефан Рейли был неоспоримо честнейшим человеком и единственным работавшим на "Сейерман-Интернешнл", чье отношение, как знал Александр, он не мог купить. Если верить Паулю, который хорошо знал Рейли, он принял приглашение остаться в Голливуде из-за семейных проблем, и это приглашение было благовидным предлогом, чтобы покинуть Нью-Йорк. Но Александру это казалось слишком простым объяснением. Если Рейли нуждался только в предлоге, у него было множество возможностей, и очень хороших, он мог сделать выбор. Некоторые из его ранних пьес шли со значительным успехом в Европе, и он мог под этим предлогом отправиться в Германию, Францию или Англию, а не в Голливуд. Но он предпочел принять приглашение Александра, и даже когда он спорил с некоторыми решениями Александра, безоговорочно принимал их, если Александр настаивал на своем. С другой стороны, Пауль становился все более тупым, и хотя Александр никогда явно этого не показывал, он порой чувствовал раздражение. Такой изысканный, успешный автор, как Рейли, был готов принять его решения, а Пауль, чей роман никто не хотел публиковать и чьим единственным профессиональным достижением до прибытия в Голливуд был всего-то один рассказ, опубликованный в "Сатердей Ивнинг Пост", всегда был готов спорить и даже насмешничать. Александр не изменил своего личного отношения к Паулю. Он по-прежнему с ним был ближе, чем с кем-либо, и Пауль был единственным человеком, который может прийти ему на помощь в случае опасности, он знал это. С Паулем он чувствовал себя свободно и раскованно, ему не нужно было при нем сверкать остроумием или производить впечатление, но его раздражала эксцентричность Пауля.
Интенсивность света, бьющего ему в глаза, медленно уменьшалась, он пощупал пульс у себя на шее и с удовольствием выяснил, что сердцебиение стало медленным и спокойным. Скоро он будет в состоянии пойти домой. Пока этот вечерний ритуал по снятию напряжения давал результат, он ничего не боялся. Он знал, что не может быть повержен, пока собственное тело ему подчиняется. Существовала только одна опасность – он боялся, что ему понадобится еще одна порция бренди, чтобы избавиться от беспокоящей его мысли. Фрэнки все еще сопровождал его, куда бы он ни пошел, заряженный пистолет всегда был у него под рукой или в потайном кармане под приборной доской в автомобиле. Александр решил, что не надо больше принимать спиртного. Доза, которую он выпил, была медицински точной. Сегодня очень утомительный день – съемки, да еще возня с этими финансистами… Можно было ожидать, что он почувствует себя более усталым, чем обычно. Во время батальной сцены были моменты, затрагивавшие что-то в его памяти, ему казалось, будто он когда-то был в этой долине и сражался там с индейцами. Грезил ли он такой сценой? Мысль о Фрэнки, сидящем снаружи в автомобиле, и о потайном кармане под приборной доской придала ему уверенности. Он смущенно посмеялся над собой, поймав себя на такой мысли, как рационалист может улыбнуться, поймав себя на том, что он из суеверия плюет три раза через плечо или стучит по дереву. Возможно, он должен будет сказать Сьюзен, чтобы она прекратила эти ежедневные приглашения на обед. Это облегчило бы его жизнь, он устал от обязанности блистать все время. Хотя эти званые обеды в своем роде были самым легким способом дать возможность людям повеселиться – по крайней мере, обязанность развлекать Сьюзен была распределена среди многих людей, а когда они оставались одни, то он должен делать это сам. Сьюзен была счастлива только тогда, когда что-то происходило. Предпочтительнее, чтобы одновременно происходило несколько событий. По идее, рассуждал Александр, ей нравилось бы в одно и тоже время заниматься сексом, слушать блестящие беседы, обедать и на фоне всего этого должны бы играть скрипки!
