Текст книги "Царь Голливуда"
Автор книги: Томас Уайсман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
Отсутствие у Вилли внешней привлекательности было нечто такое, о чем он узнавал постепенно, по мере того как взрослел. Но сам-то он не считал себя некрасивым; разве это не плечи боксера? – говорил он себе; несомненно, он парень вполне хорошего физического развития, немного, возможно, грубоватой выделки, но, что называется, хорошенький мальчик; однако так думал Вилли, считающий, что он человек, который прекрасно выглядит. Другим же, как он с огорчением обнаружил, он казался нелепым. Поначалу он немало удивился, обнаружив, как часто его появление побуждает людей к веселью. Он не понимал этого. Что было такого смешного? Все время он натыкался на людей, ухмылявшихся при виде его. Он постоянно подлавливал совершенно незнакомых людей, просто встречных на улице, на том, что они с трудом подавляют веселье, пытаясь стереть со своих лиц глупые усмешки. Были и такие, что не заботились о приличиях, а смеялись прямо ему в лицо. Один раз он спросил напрямик:
– Что так смешно?
И мгновенно получил такой же прямой ответ:
– Парень, ты глянь на себя в зеркало, тогда не нужно будет задавать таких вопросов.
При первом же удобном случае Вилли внимательнейшим образом осмотрел себя в зеркале, но не нашел ничего, что показалось бы ему забавным. Несмотря на тяжеловатое сложение, он был необычайно легок на ногу, почти изящен. Ноги, правда, были коротковаты, и из-за вечной спешки походка его действительно могла показаться смешной. Но даже не в походке дело, людей смешили его манеры, у всякого наблюдавшего за Вилли появлялись ассоциации с нацеленным оружейным дулом. Его желание пробиться в этой жизни, его неприкрытое рвение, его подход к вещам и взгляд на вещи, в которых он нуждался, его неспособность утаить или хотя бы вежливо замаскировать свои желания, та очевидность, с которой все его ощущения и чаяния прорисовывались на его лице, эта постоянная балансировка между раболепием и агрессивностью, в зависимости от того, что выгоднее в отношении того или иного человека в данный момент, – все это делало его существом несколько шутовским.
Поначалу Вилли страшно огорчался из-за того, что люди позволяют себе смеяться ему в лицо, но постепенно он свыкся с этим и даже стал поощрять. «Делать людям смех, – думал он, – даже лучше, чем смеяться самому». Итак, он делал людям смех. Он брал на заметку те свои выходки, которые казались всем наиболее забавными, и намеренно преувеличивал их. Так что с юного возраста он слыл настоящим чудаком, смешным парнем.
– Ты мог бы запросто играть в водевилях, – говорили ему люди вовсе не с целью ему польстить.
Вилли часто рассматривал молодых людей, слывших красивыми, тех, что излучали привлекательность и внушали всем, не только девушкам, желание разделить их компанию. Как легко это им давалось! Как важно иметь личное обаяние! Таинственной своей улыбкой они просто зачаровывают людей. Как приятно, должно быть, иметь привлекательную внешность и пропорциональное телосложение! Что вернее может приблизить человека к цели, что больше может волновать, чем это? Взять девушек; если ты неважно выглядишь, тебе доставит массу хлопот познакомиться с какой-нибудь из них, вот что обнаружил Вилли. А тем, другим, это давалось легко – потому что нос у них был другой формы и они носили поменьше плоти на своих костях. А сколько зависит от таких пустяков! Вилли был уверен, что когда придет время, он окажется лучшим любовником, чем все эти щеголеватые парни. Он чувствовал в себе такие аппетиты, такие неукротимые желания – еды, любви, женщин, удовольствий, славы, богатства, власти и владений! А что могли эти стройные юнцы, потягивающие жизнь через соломинку! Разве им ведома настоящая страсть? Вилли не сомневался, что они не чувствуют и десятой части того, что чувствует он. Разве кровь его не ревела как океан в его венах? Он уверен, что сильнее и мощнее их. Но они – привлекательны, а Вилли считался некрасивым. Все это было так горько.
* * *
Фирма оптовой торговли швейными изделиями «Германн Глэнц и сыновья» размещалась в трехэтажном здании: рабочее помещение находилось на третьем этаже; рулоны тканей хранились в подвальном складском помещении; когда они требовались наверху, это была работа Вилли, доставить их туда; правда, он недолго проработал в этой должности, скоро он стал закройщиком. Ну а пока в его распоряжении был люк, через который ткани подавались наверх при помощи системы блоков. Трос с петлей, с крепкой петлей на одном конце, где закреплялся рулон ткани; наверху трос проходил через систему блоков, и Вилли, закрепив тюк мануфактуры, бежал на третий этаж, к люку, выходившему в рабочее помещение, и оттуда тянул товар наверх. Так как этот примитивный лифт был несколько узковат, а ткань довольно увесиста, операция требовала немало времени и сил, а запас необходимых материалов должен был оказаться наверху в течение утра. Наверху рулоны тканей доставлялись к огромным раскроечным столам, и это тоже была работа Вилли, и работа весьма изнурительная; но он был вполне доволен тем, что имеет дело с тканями, получая знания о разных текстурах, сортах и артикулах, – полосатые и клетчатые бумажные ткани, льняные ткани из крашеной пряжи, тонкое полотно, грубое полотно, муслин, тафта, креп, сатин, тарлатан – жестко подкрахмаленная кисея, вельвет, бархат разных сортов, батист, тонкая кисея органди, кринолин – ткань из конского волоса для отделочных работ. Нравилось ему также наблюдать за работой закройщиков, которые кроили материал, сначала обязательно прикрепив ткань к раскроечному столу. Затем на расстеленный и выровненный материал накладывались и прикреплялись специальными булавками выкройки, и раскладывались, причем, так, чтобы использовать минимальное количество ткани, а если обрезки оказывались слишком большими, это считалось признаком плохой раскройки. Таская рулоны тканей ко всем раскройщикам, Вилли приметил, кто из раскройщиков был растратчиком ткани, а кто даже излишне экономным. Но главное, он сделал вывод, что между теми и другими установилось своеобразное равновесие, ибо если первые кроили размашисто, но быстро, то вторые кроили экономно, но теряя гораздо больше времени; закройщик, который бесконечно примеривал и перемеривал, прикладывал и перекладывал выкройки, к тому же еще и нервничал, что истратит больше ткани, чем это допустимо, и в результате, он был так же плох, как и тот, который быстро и бесстрашно кромсал, оставляя большие обрезки.
Примерно в половине седьмого, когда рабочий день заканчивался, здесь всегда толпились молодые люди, прохаживаясь по улице в ожидании девушек, работающих в фирме "Германн Глэнц и сыновья". Их там было не меньше двадцати – швеи, бухгалтеры, служащие, машинистки и девушки разных других специальностей, – некоторые из них казались решительно прехорошенькими. Выйдя на улицу, они торопились, бросая вызов жадным мужским взглядам; они, эти неприметные создания, что усердно трудились, работая иглами или печатая письма и считая весь долгий день, вдруг превращались в таинственных влекущих кокеток, с глазами, излучающими тайный призыв. В сумерках они казались пылкими и светящимися от огня в крови, возгорающегося и расцветающего ежедневно в половине седьмого вечера.
Для молодых людей это были минуты триумфа или поражения; что именно, они узнавали по мимолетным взглядам, случайно оброненным словам, недомолвкам, жестам, по всему тому, что целый день копилось в девушках и чему сейчас позволено было проявиться. Воздух насыщен ожиданием и надеждами. Кое-кого из этих парней с уверенностью можно отнести к общепризнанным красавчикам, владельцам обаятельных и неотразимых взглядов; они стояли в небрежных позах или лениво бродили, полные самоуверенности, внушенной предшествующими успехами; ну а другие, менее уверенные в себе, те были напряжены и беспокойны, как бегуны перед стартовым выстрелом. Красавчики разговаривали в грубовато-хвастливой манере, а другие, не очень везучие, пытались им подражать, претендуя на то, что и у них якобы есть опыт успеха; но были еще и те, что угрюмо молчали, надеясь, возможно, что их молчание сочтут за джентльменскую сдержанность.
И Вилли каждый вечер стоял с молодыми денди, представляя из себя постоянную жертву юмора, подчас весьма жестокого, но с улыбкой принимая все эти насмешки и улыбки. Парням нравилось его присутствие, ибо, когда девушки приближались, Вилли выполнял роль комической фигуры, на фоне которой шансы остальных как бы повышались, давая возможность развлечь девушек и тем их заинтересовать. Шутки придумывались на ходу; вот кто-то приближается к девушкам с намерением познакомить их с Вилли – это была одна из любимых игр, всегда вызывавшая смех; это к тому же помогало им самим подойти к девушкам, раз у них есть такой уважительный повод; заодно представлялась возможность продемонстрировать себя в более выгодном свете на фоне неуклюжего Вилли. Один из парней, обладатель неотразимого взгляда, красавчик по имени Эд Сейлер, был главным заводилой этих развлечений. Высокий, прекрасного сложения, с суровой мужской улыбкой, исполненной шарма, с движениями и жестами вкрадчивыми и сексуально призывными, он как-то в один из вечеров затеял все ту же забаву:
– Вилли, – сказал он. – Я беспокоюсь за тебя, уж не влюбился ли ты? Такой бледненький, лицо у тебя такое несчастное… Ну что молчишь, парень? Раз уж мы, ребята, притрюхали сюда, давайте поможем Вилли в сердечных делах. Раз уж мы все равно сюда притопали, так давайте найдем ему сочную штучку. Ну что, Вилли? Не возражаешь?
Пока остальные хохотали, Эд показал на стайку из пяти девушек, выпорхнувшую из здания.
– Глянь-ка, Вилли! Какая блондиночка!
Остальные аж замычали от неудержимого смеха. Глаза Вилли устремились на девушку и буквально пожирали ее, он даже смачно причмокнул губами, чем вызвал новый взрыв смеха.
– Трина! – окликнул Эд девушку. – Подойди на минутку, крошка. Хочешь познакомиться с моим дружком? Он только о тебе и мечтает.
Трина обернулась и подмигнула Эду, а потом с улыбкой о чем-то заговорила с подружками, будто включая в игру и их. Поразительно неторопливо шествовали они в сторону парней.
– Трина, детка! – вновь обратился к ней Эд, когда девушки поровнялись с парнями. – Мой приятель, Вилли Сейерман, совсем истосковался по женскому обществу. Посмотри, как он отощал, скоро от него ничего не останется. Знаешь, говорят, под этой прыщавой кожей бьется прекрасное сердце. Кто бы мог подумать?.. Посуди сама, легко ли ему? Разве не ужасно иметь такую внешность, как у Вилли? Пожалей его…
Кое-кто из девушек тоже смеялся, и Вилли, привыкший к постоянным насмешкам, вполне искренне присоединился к общему веселью.
– Серьезно, шутки в сторону, – продолжал Эд, – может, кто из твоих подружек окажется сердечнее тебя и пожалеет умирающего от любви парня? Разве он виноват, что он такой противный? Как ты думаешь?
После всех этих шуточек и подковырок Вилли тоже решил высказаться, и это оказалось смешнее всего.
– Я уверен, что смогу оценить ваше внимание, – сказал он, пылко глядя на Трину. – Пригласите меня к себе домой.
Они все просто давились от смеха, они сбились в кучу и гоготали до смерти, никто не мог и слова выговорить из-за душивших всех приступов смеха. Наконец один из них, насилу переведя дыхание, выговорил:
– Вилли хочет пойти к ней домой! – И, едва сказав это, он сразу же был низвергнут обратно, в волны спазматического хохота.
Трина не соблаговолила даже вымолвить слова; она сделала вид, что с ней произошло нечто неслыханное, что ей сделали неслыханное дотоле предложение.
Когда они все немного успокоились, одна из девушек, на которую обычно никто не обращал внимания, поскольку она была самая некрасивая, вышла вперед и негромко, но твердо сказала:
– Я вижу, вы все скверные и жестокие люди. Я буду очень рада, если мистер Сейерман примет мое приглашение и зайдет ко мне домой.
Это вызвало хор иронических замечаний:
– Ну, Вилли, ты даешь!
– Везет тебе, парень!
– Вилли, это твой самый великий день!
– Двигай, малый! Чего ты ждешь! Не жди другого раза!
На самом-то деле Вилли не очень хотелось принимать приглашение этой девушки, которую он видел уже более года и причислял к тем, с кем у него и мысли не было познакомиться. И даже не потому, что она была абсолютно непривлекательна, а скорее из-за строгого выражения и достойно-неприступной осанки, внушавшей всякому, что здесь ничего не обломится. Кроме того, она была тонкая, можно даже сказать, хилая, и одевалась таким образом, что невозможно было понять, есть ли у нее хотя бы грудь. Чаще всего она носила, как и теперь, закрытые платья с высокими воротничками, по всему лифу пышно украшенные воланами или присборенными кружевами, да и волосы ее, гладко зачесанные назад с пучочком на макушке, казались Вилли чем-то школьным, унылым. Вокруг этой девушки никогда не крутились парни, и теперь Вилли казалось особенно обидным достичь цели там, куда никто не стремился. Он считал, что ее шансы на фоне такой девушки, как Трина, равны нулю. Но теперь, когда его шутливо-жестоко подтолкнули к этой некрасивой девушке по имени Сара, он не видел возможности отклонить ее приглашение и решил, хотя бы из вежливости, проводить ее.
– Я буду рад зайти к вам, – сказал он тихо и, когда девушка отвернулась, незаметно пожал плечами, взглянув при этом на Эда.
– Не вздумай отказываться, – прошептал последний. – Тебе тут, конечно, ничего не светит, зато подкормишься, у ее старикана деликатесная лавочка.
Саре Эсбергер было лет восемнадцать-девятнадцать; ее работа в фирме "Германн Глэнц и сыновья" заключалась в писании счетов и писем – Вилли заметил чернильные пятна на ее пальцах. В молчании прошли они пару кварталов, и, когда исчезли из поля зрения веселой компании, девушка сказала:
– Вам не обязательно идти ко мне, мистер Сейерман, я пригласила вас просто потому, что они слишком жестоко обошлись с вами и…
– О, да они просто шутили, – сказал Вилли, – они не хотели меня задеть, я ведь могу оценить шутку.
– А я ненавижу жестокость.
– Да они просто хотели немного повеселиться.
– За ваш счет?
– Да, конечно. Но что в этом такого?
– Вы очень добродушный человек, мистер Сейерман. Немногие люди могут мириться с такими шутками.
– Это ничуть меня не задевает, – сказал Вилли, начиная все более ощущать собственное благородство. – Если им нравится ржать по-жеребячьи и глупо гоготать, пусть их, я считаю, что они имеют на это право.
– Вас это действительно не раздражает? Или вы просто не показываете вида?
– Если и раздражает, мисс Эсбергер, то самую малость. Может, это и бесчеловечно с их стороны, но я и правда, почти не обижаюсь. Я даже думаю, что если люди делают что-то плохое, то хуже от этого бывает только им, позже это принесет им страдания. Но я на них зла не держу. Я не хочу сказать, что вот сейчас провожу вас и побегу к ним назад, но я не люблю, когда меня жалеют, это для меня хуже всего. Если я захочу, я могу сделать так, что человек, который был жесток со мной и причинил мне боль, больше не поступит так. Я знаю, что я это могу. Это моя жизненная философия, понимаете?
– Хорошая философия. Очень.
– С вашей стороны очень мило было согласиться с этим, мисс Эсбергер.
Какое-то время они шли в молчании, а потом Сара Эсбергер, бросив на Билли робкий, искоса оценивающий взгляд, сказала:
– Вы знаете, мистер Сейерман, я пригласила вас не только потому, что они обижали вас… Они смеются над вами из-за того, что вы так выглядите… Я не думаю, что вы… Что вы так уж плохо выглядите, как они говорят…
Вилли, посмеиваясь, сказал:
– Я и сам знаю, что я далеко не Адонис.
– Нет, я не то имела в виду, – сказала она, снова осторожно оглядывая его. – У вас выразительное лицо. Но, если позволите, я скажу, что… – Она запнулась, подумав, что она, возможно, и так уж зашла дальше, чем могла себе позволить.
– Продолжайте, мисс Эсбергер. Вы хотели мне что-то сказать.
– Да, мне кажется, я должна… Я хотела сказать, мистер Сейерман, вам просто нужно… нужно лучше продумать, как вам одеваться.
Вилли явно пришлось по вкусу, что кто-то проявляет о нем заботу.
– Да, – сказал он. – Я догадываюсь, что… Вы правы. Но дело в том, что я не могу много на себя тратить, у меня кое-какие планы. Я хочу подняться, преуспеть, а для этого не мешает иметь в банке хоть сколько-то денег, капитал. Ведь здесь столько разных возможностей для человека бережливого, который поднакопил деньжат. Когда-нибудь, когда у вас будет время, я расскажу вам о своих планах, потому что, когда я встречал вас в фирме, я всегда думал, что мисс Эсбергер – изящная юная леди с головой на плечах, и ваша точка зрения – это такая точка зрения, которую я, конечно, приму во внимание.
– Я буду рада послушать вас как-нибудь, мистер Сейерман, и благодарю вас за то, что вы хорошо обо мне отзываетесь.
– Вы правда рады? Это прекрасно!
И так, с разговорами, они продолжали свой путь, время от времени поглядывая друг на друга, и один раз Вилли даже показалось, что девушка слегка раскраснелась. Тогда Вилли подумал, что она, возможно, и не самая красивая девушка в фирме, но есть в ней что-то такое, что не позволяет людям говорить при ней слишком распущенно, у нее такая подчеркнуто-строгая манера держать себя… Может, она его шанс?
– Вот здесь я и живу, мистер Сейерман.
Он осмотрелся. Вокруг стояли доброкачественные особнячки старой постройки, очень симпатичные на вид, здесь росло даже несколько деревьев, а главное, не видно было всей этой босоногой сопливой ребятни, гоняющей вокруг с воплями и криками. Местность выглядела вполне респектабельно, совсем как сама мисс Эсбергер. В общем, это был спокойный жилой район с небольшими лавками и магазинчиками на первых этажах и жилыми помещениями наверху.
– У моего отца небольшой бакалейный бизнес, – сказала мисс Эсбергер. – Возможно, вы не откажетесь зайти на минутку?
Внутри, подвергаясь танталовым мукам от необходимости вести себя сдержанно, Вилли видел и обонял мясные филеи и большие круги ливера, свернувшиеся в мисках, копченые сельди, возлежащие на лотках, и картофельный салат в широких салатницах; здесь красовались плетеные корзины, наполненные свежеиспеченными булочками с тмином, бублики, а также караваи черного хлеба с румяными корочками; на одном прилавке, связка на связке, лежали жареные рыбешки и рыбешки копченые, здесь плавал в своем озерке заливной карп, благоухали маленькие блинчики с сочной рыбной начинкой, висели длинные гирлянды сосисок и сарделек, стояли банки со шпротами и длинные подносы с ватрушками и штруделем. Вилли никогда еще в своей жизни не видел так много хорошей еды сразу и в одном месте. Ароматы всей этой снеди довели его до изнеможения, ноздри его трепетали, он забыл, где он и кто он.
– Папа, – послышался голос мисс Эсбергер, – позволь познакомить тебя с моим сослуживцем, это мистер Сейерман, он работает у Германна Глэнца закройщиком.
– Мне очень, очень приятно, мистер Сейерман, сделать наше знакомство. Вы зашли попробовать мой штрудель? Пожалуйста, прошу вас, угощайтесь! Возьмите кусочек.
– Премного благодарен, мистер Эсбергер.
Вилли внимательно всмотрелся в штрудель и выбрал самый большой кусок, тут же откусив от него большую часть. Род экстаза выразился на его лице.
– Это же прекрасно! – воскликнул Вилли. – Более чем…
Но рот его был так основательно занят, что дальше говорить он не мог.
– Возьмите еще, пожалуйста. Смотреть на то, как вы аппетитно едите, для меня истинное удовольствие.
– Спасибо, мистер Эсбергер, я возьму еще, у вас тут такие восхитительные вещи! Только кто-нибудь вроде меня, обожающего хорошо покушать, может оценить все это по достоинству.
– Я вижу, мой дорогой, – сказал мистер Эсбергер, глаза которого светились одобрением, – вижу, что вы, мой юный друг, как раз и есть такой человек, который способен оценить добрую еду, а мне на таких людей даже смотреть приятно.
– Иногда, – сказал Вилли, похлопав себя по намечающемуся животику и даже укоризненно посмотрев на него, – иногда мне хотелось бы иметь аппетит поменьше.
– Вот это да! – удивленно воскликнул мистер Эсбергер. – У молодого человека небольшой животик! Человек не должен иметь живот? Для чего же тогда Господь дал людям животы? Чтобы они держали их пустыми? Или что, они должны скрывать их и стыдиться? Ешьте больше, мистер Сейерман, и не позволяйте мне слышать ваши толки обо всем этом вздоре, а лучше разрешите предложить хороший кусочек жареной камбалы. А может, вам больше хочется карпа?
Отношение Вилли к мисс Эсбергер улучшалось прямо на глазах; и если другим молодым людям, уделявшим время от времени внимание Саре, очень быстро становилось с ней скучно, и они, видя, что тут им делать нечего, куда-то исчезали, то с Вилли все обстояло не так; Вилли с удовольствием провожал девушку домой и не жалел потратить вечер на заполнение своего живота яствами деликатесной лавочки ее уважаемого папаши. Это стало установившейся традицией, чтобы не сказать установившейся трапезой, что четыре или пять раз в неделю происходила в семействе Эсбергер с участием Вилли. А когда подошла еврейская пасха, Вилли проводил с папашей Эсбергер пасхальные трапезы и даже сопровождал его в синагогу, где весьма старательно подпевал ему, и все это в конце концов стало причиной того, что Вилли и Сара Эсбергер весьма сблизились. Один или даже два раза Вилли неумело пытался поцеловать ее, но она, увы, оттолкнула его, а он, к его чести, поступил наивежливейшим образом, то есть не настаивал на своих притязаниях. Когда Вилли не ел, он рассказывал Саре о своих планах, и это времяпрепровождение нравилось девушке больше всего, потому что она любила слушать его разговоры о деньгах, которые он собирается сделать, поскольку как-то так получалось, что эти его мечты о будущем включают в себя и ее. И вот, когда они были знакомы уже более месяца, папаша Эсбергер выбрал удобное время – его дочери в тот вечер по каким-то причинам не было дома – и решил поговорить с Вилли с глазу на глаз.
– Вот что, мой мальчик, – сказал он энергично, – ты знаешь, что я о тебе самого наилучшего мнения и что как отец я натурально имею право представлять сердечные интересы своей дочери. И вот к какому выводу я пришел, и, надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду, мой мальчик, я думаю, я стал бы счастливейшим из отцов, зная, что судьба моей дочери решена. У меня только одно дитя, и моя покойная супруга, упокой Бог ее душу, всегда говаривала, что все наше будущее – это наш ребенок…
– Мистер Эсбергер, – сказал Вилли, вставая из-за стола, уставленного остатками роскошнейшей трапезы, которую они имели случай вкушать, и начал торжественно вышагивать по комнате. – Дорогой мистер Эсбергер, нужно ли мне говорить вам о своих чувствах к Саре? Думаю, вы их знаете, так же, как и сама Сара. И ничто не сделало бы меня более счастливым, чем исполнение того, о чем я так хотел бы сказать вас сейчас, и что, надеюсь, вы выслушали бы с удовольствием. Но, увы, так случилось, что я не могу сейчас этого сказать, ибо весьма убедительные причины… И он театрально остановился, чтобы придать заключительным словам своей тяжелой речи эффектное звучание: – Я не уверен, что Сара… что она ответит на мои чувства.
– Но это вздор, мальчик мой, вздор!
– Мистер Эсбергер, вы человек мира и вы знаете, что между двумя людьми, которые любят друг друга, существуют определенные чувства – определенные, я бы сказал, выражения этих чувств, и вот я должен сказать, что Сара не дает мне понять, имеет ли она эти чувства…
– Сара застенчивая девушка, и она очень скромная девушка, возможно, даже слишком строгая девушка, поскольку мать-покойница всегда приучала ее к этому, но она девушка с чувствами, это я гарантирую… Человек с ней может быть счастлив, я даю тебе мое слово, мальчик мой.
– Мистер Эсбергер, вы, конечно, искренни со мной, но на чем же основано ваше слово, которое весьма, конечно, мною уважаемо, но на чем, на чем оно основано? Тут вашего слова недостаточно. Слова фактически здесь вообще ни при чем; любовь, мистер Эсбергер, она совсем не то, что может быть сказано словами.
– Вилли, сынок, я поговорю с Сарой, обещаю тебе. Я выясню этот вопрос.
– Да, спасибо… – сказал Вилли очень грустно, – но есть еще и другая проблема, даже важнее первой. У меня хорошая работа в фирме Германна Глэнца, я приношу домой двадцать долларов в неделю, и это неплохой заработок для человека моего возраста; но вы можете завести на эти деньги семью? Кроме того, я не хочу всю жизнь оставаться человеком заработка, человеком, получающим двадцать или пусть даже тридцать долларов в неделю, нет, я не хочу быть человеком заработка. Вот поэтому каждую неделю из этих двадцати долларов девять я прямиком помещаю в сберегательную кассу и набрал уже небольшую сумму. Но на одиннадцать долларов в неделю жениться, создать семью?..
– Может, тебе не надо откладывать так много, пока ты не встал на ноги?..
– Нет, мистер Эсбергер, как же я встану на ноги, если не буду откладывать? Я имею кое-какие виды, хочу завести небольшое портновское дело, мое собственное дело, но начать я смогу не раньше, чем накоплю еще четыреста долларов.
Мистер Эсбергер минуту помолчал, напустив на свое лицо некое недоуменное и одновременно размышляющее выражение, подчеркнутое поднятием бровей. Наконец он заговорил:
– Скажи мне, Вилли, чтобы я точно знал; значит, будь у тебя еще четыреста долларов и начни ты свой бизнес, ты уже сможешь жениться? Дело только в этих четырех сотнях долларов?
– Да. Но есть еще первый вопрос.
– Первого вопроса, мне кажется, вообще не существует.
– Ну тогда, значит, это вопрос только четырех сотен долларов.
– И ты ведь еще где-то должен жить, что тоже требует денег. Доллара два с половиной?..
– Я думал об этом, – сказал Вилли. – Но если мы сделаем большую свадьбу, мы получим, я уверен, массу подарков, не так ли? Но ведь мы можем сказать заранее всем, кого будем приглашать, что они могут не беспокоить себя покупкой подарков, а просто взять и отдать нам все деньги, на эти-то деньги мы и снимем жилье. Много ли мебели нам надо? Кровать, стол, несколько стульев…
– Вилли, – сказал мистер Эсбергер, – я такой человек, который не любит ходить вокруг да около. Итак, я скажу тебе, что я сделаю. В день вашей свадьбы я дам тебе в виде свадебного подарка четыреста долларов, и ты сможешь начать свое дело.
– Мистер Эсбергер, – сказал Вилли, широко улыбаясь, – вот это дело!
В результате вышеописанных переговоров следующая попытка Вилли поцеловать Сару увенчалась успехом, Сара не оттолкнула его. Нельзя, правда, сказать, что она ответила на его поцелуй страстно, но все же она была более уступчива. И, как бы понимая необходимость подчинения, она даже позволила ему приобнять ее и потрогать груди, и даже погладить тело в других местах, но все эти потрагивания и поглаживания ничего существенного не прояснили: на девушке было столько всякой одежды, а на одежде – оборок, что Вилли так и не выяснил подлинных очертаний своей избранницы. Однако все-таки это было каким-никаким сближением, намеком на интимность, возбудившим Вилли до такой степени, что он поборол свои колебания относительно того, стоит ли тратить деньги на проституток, и оплатил несколько визитов, которые он вместе с Эдом Сейлером нанес в заведение Толстушки Анны.
