Текст книги "Царь Голливуда"
Автор книги: Томас Уайсман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
Единственное, что мог видеть из башни Александр, это был океан. Когда дом был построен по проекту старой испанской миллионерши, которая восхищалась работами Гауди, башни в готическом стиле были чисто декоративные. Построив спиральную лестницу, Александр превратил одну из башен в жилую комнату, полностью уединенную от дома, откуда и открывался вид на океан. Со дня смерти Пауля он проводил здесь большую часть времени. Это была очень простая комната: у одной стены койка, у другой – стол с письменными принадлежностями, диктофон и несколько стульев. Он поднимался сюда отчасти ради покоя, а отчасти чтобы избежать подавляющей его роскоши всего дома. У Сьюзен была страсть собирать вещи. Из путешествий по Европе она привозила гобелены, сундуки времен Тюдоров, венецианские балюстрады, алебастровые часы, средневековые доспехи, запрестольный образ, который она превратила в туалетный столик с зеркалом, даже испанский потолок, который пленил ее воображение. Широкие коридоры дома были уставлены, как почетным караулом, статуями разных стилей; довольно хорошие образцы соседствовали с рухлядью, которую можно было заставить купить только очень богатых американцев или тех, кто очень спешил. Сьюзен делала свои покупки оптом и в спешке, и после этого, на досуге, зачастую выбрасывала вещи, когда успевала их рассмотреть и когда ей указывали на их никчемность люди, которых она считала «авторитетом». В результате интерьер дома непрерывно менялся. Временами это оказывало обескураживающее действие. Александр мог войти в комнату, которой он не пользовался несколько недель, и обнаружить, что, если раньше она была итальянской музыкальной комнатой, то теперь здесь господствовал стиль старинной английской таверны. В этом вечно меняющемся доме и пристрастии Сьюзен к ее играм, он никогда не был уверен, в какой из четырнадцати спален она спит в данную ночь, будет ли это тщательно задрапированная постель королевы Анны или монастырская койка в выбеленной комнате под распятием из Мадрида. Теперь у него не было вкуса к ее играм, и он держался подальше от того, что считал частью дома, принадлежащей Сьюзен, а это была большая часть дома. Со времени смерти Пауля приступы страха все учащались. Он виделся с очень немногими людьми, встречи с посторонними истощали его почти до обморока, и в таком состоянии он был особенно подвержен приступам страха. Он еще руководил студией, но так, чтобы ему там не появляться. Все, что было отснято за день, приносили ему домой и показывали в проекционной комнате. Присутствовать разрешалось только Стефану Рейли и миссис Браун. Решения Александра диктовались либо миссис Браун, либо на диктофон и затем передавались в студию по эстафете курьерами, которые постоянно дежурили у него. Иногда он давал распоряжения по телефону, но чаще всего его пожелания и решения передавались им через Стефана Рейли.
Александр очень похудел, то, что он ел, ему приходилось заталкивать в себя, и часто после этого его рвало. Его худоба подчеркивала выпуклость скул и впалость щек – это было фамильной чертой с отцовской стороны. Из-за худобы его глаза казались еще больше и темнее, по контрасту с бледной кожей. Доктор Феллоуз, который навещал его каждый день, беспокоился все больше. Он настаивал, чтобы Александр на время прекратил работу и взял отпуск, чтобы поправиться. Но Александр отвечал ему с тонкой болезненной улыбкой, что отпуск не лекарство от ипохондрии. Напротив, он может ее усилить, если он прекратит работать, и вовсе умереть от безделья. Хотя он предохранял себя от вторжения внешнего мира, он общался с ним, передавая свои пожелания и решения с помощью диктофона, телефона, через Стефана, и пока он мог помешать Сьюзен забираться по спиральной лестнице в башню, он был в безопасности. Он всегда мог позвонить миссис Браун и позвать ее, чтобы сделать ему инъекцию, если ему понадобится. Из окна башни он смотрел на океан, на эвкалиптовые деревья в саду, на друзей Сьюзен, прибывающих на обед, а больше он ничего не хотел. Рано утром, задолго до того, как просыпалась Сьюзен, он гулял в обнесенном стеной участке сада, в твердой уверенности, что ему не нужно ни с кем разговаривать. Он мог дышать свежим воздухом и наблюдать, как встает солнце. И тогда пульс становился реже, до 80 ударов в минуту, до приемлемых 80 ударов. Он мог вернуться в свою башню и продиктовать свои первые распоряжения на этот день. Известие, что Вилли направляется к нему, чтобы обсудить неотложное дело, нарушило его равновесие, он пытался отговорить Вилли, но без успеха – Вилли должен прибыть сюда через четыре-пять дней. Стаффорд Димс, из организации Кейба, тоже был в дороге, чтобы встретиться с Александром. Чего они хотят от него? Он ни с кем не хотел иметь дела, он мучительно старался не думать о Пауле, но даже когда он отгонял от себя этот ужасный образ, все равно что-то стояло перед его взором, вроде поблекшей фрески, и нембутал на ночь не избавлял его от сновидений. Часто ему снилось, что к нему в дом приходят следователи и осматривают комнаты, которые были незнакомы Александру, только что поселившемуся в них, открывают сундуки, ризницу или люки, которых он никогда не видел раньше, и обнаруживают рассыпающиеся в прах останки тела Пауля. Иногда Александр убегал от этих следователей и удирал из дома только для того, чтобы обнаружить, что сад, улицы и все окрестности изменились, что улицы по-другому называются и окрестности – это совсем другие окрестности и что исчезли знакомые дома и потому он не может вернуться в свой собственный дом, который тоже куда-то переместился.
Миссис Браун только что сделала ему инъекцию и кончила мерить его давление. Оно продолжало оставаться низким, поэтому он чувствовал все время слабость.
– М-р Рейли здесь, – сказала она, – хотите его увидеть?
– Попросите его подняться.
Стефан вошел, болезненно хмурясь.
– Как вы, Александр?
– Не особенно хорошо. Есть что-нибудь?
– Ну… – Стефан смотрел на него изучающе и озабоченно. – Да так, ничего, но мне придется вас встревожить.
– Ну что вы, Стефан, что случилось? Дела студии меня не встревожат.
– Это совсем не дела студии, Александр, я не уверен…
– Теперь вы пробудили мое любопытство, – сказал Александр, – и должны сказать мне. Неудовлетворенное любопытство, говорят врачи, мне очень вредно.
– Вы просили меня разузнать о Джанет Деррингер, – сказал Стефан.
– Да, да. Вы узнали?
– Я пытался узнать, что случилось с ней за последние дни. Это была почти какая-то проклятая тайна. В отеле понятия не имели, где она. За квартиру все еще платили, но ее там не было несколько недель. Александр, я не знаю, можно ли в вашем теперешнем состоянии…
– Что вы, Стефан, не обращайте на это внимания.
– Но я все же ухитрился разыскать ее.
– Да?
– Она находится в таком месте, которое называется санаторием Кронера.
– Она больна?
– Санаторий Кронера, Александр, это довольно фешенебельный сумасшедший дом.
– О Боже мой!
– Подождите секунду, она не сумасшедшая. Я уверен, что она не сумасшедшая. Я провел некоторую проверку и узнал, что санаторий доктора Кронера – это очень, очень дорогое место. В основном для эксцентричных пожилых дам и джентльменов, которым выпала несчастная доля быть очень богатыми и которых кто-то хочет убрать с дороги. Некоторые из тех, кто там находится, действительно сумасшедшие, другие – не такие уж сумасшедшие, а третьи вовсе в своем уме. Польза этого места в том, что вы можете туда поместить любую из этих категорий, если вы готовы заплатить. В случае с Джанет Деррингер… – Стефан ждал. Он изучал Александра, прежде чем продолжить. – В случае с Джанет Деррингер… Кажется, она пыталась покончить с собой. Она была обследована двумя врачами и признана нездоровой, в результате ее поместили в учреждение доктора Кронера. Но мне пришел в голову очевидный вопрос: как она могла допустить, чтобы ее туда отправили? И почему все это секретно? Вот что я узнал за последние четыре дня. Счета оплатил Вилли Сейерман, а два врача, которые освидетельствовали ее, на самом деле очень и очень сомнительны. Это звучит неправдоподобно, я знаю, и невозможно поверить, что такие вещи случаются, но совершенно очевидно, что ее освидетельствовал и запихнул туда Вилли Сейерман…
– Почему? Что, действительно…
– Я догадываюсь, если девушка распространяет бестактные записки о причинах самоубийства, в то время как Сейерман беспокоится о впечатлении, которое он произведет в обществе и в Вашингтоне, его незапятнанная репутация… Это единственное объяснение, которое я мог придумать, Александр. Это подходит. Кто обратит внимание на слова девушки, признанной невменяемой? Слова, направленные против Вилли Сейермана? Она заявляет, что была его любовницей. Прекрасно – продукт расстроенного ума, мания величия.
– Я не верю этому, Стефан. Я не могу заставить себя поверить этому. Такого я не ожидал бы от Вилли.
– Александр, я потратил кучу времени, проверяя и перепроверяя. Я совершенно не сомневаюсь. Практический вопрос, что нам делать? Я подумывал о том, чтобы вызволить ее, но это нелегко. Того, кого однажды признали невменяемым… Чтобы снять диагноз, нужно очень многое предпринять, особенно если есть люди, готовые вам помешать увидеться с ней. Между прочим, заведение доктора Кронера даже не дало подтверждения, что она там. Они сказали, что идентичность их больных – это дело только самих пациентов и их родственников.
Александр встал с постели. От внезапного и резкого движения у него моментально закружилась голова и ему пришлось схватиться за стол, чтобы удержаться на ногах. Сердце колотилось, он закрыл на несколько мгновений глаза и попытался успокоиться, прежде чем заговорить. Он сомневался, сможет ли он спуститься по лестнице и добраться до автомобиля.
– Мы вызволим ее, – сказал он Стефану. Схватив в тот же миг внутренний телефон, он нажал на кнопку, которая соединяет его с гаражом.
* * *
О живей детка пальма три колонны все вокруг комнаты и стенная газета кишащая птицами и дельфинами и змеями десятка валет дама король тут прямо сверху о пошевеливайся детка прямо сверху сбросьте их бэби сбросьте панталоны о живее нарисованное небо с нарисованным солнцем и нарисованной луной живей не будь спортивным трофеем водяные лилии из бронзы источают свет как капли воды скинь их бэби эй слишком много света слишком много света чтобы увидеть что-нибудь ол'райт прожектор вы не должны освещать место девушки робкие темноволосая девушка с застывшей улыбкой белые ветви на желтых шпалерах панель движущиеся шпалеры переплетающихся ветвей и все эти птицы и дельфины и змеи и все что желтое или зеленое золотое нет-нет позвольте мне посмотреть я не могу смотреть на такое ол'райт такое все эти дельфины и драконы и змеи позолоченные посеребренные и под черное дерево весь этот шелк здесь слишком много света это надувательство вы не сбросили бубновую даму десятку девятку валета и короля двадцати семи должно быть достаточно если вы примете слишком много они говорят вы извергаетесь на них о'кей что дает мне действие полный дом дает мне действие правильный не такой что любит бэби не такой что нравится бэби что дорогая я хочу увидеть вас с ней я хочу увидеть вас с ней дорогая Джанет такие записки читаются множеством людей так о Боже мой все эти лотосы источают свет когда вы скорчились на свету помните что сказал однажды что О'Нейл сказал о клее благодаря Богу клей хорошо держит бэби крепко держит у вас больше доблести чем у меня любовь Пауль все останавливается о живей бэби сделай нам шоу сделай нам настоящее шоу все останавливается как мне дышится девятка десятка валет дама десятка девятка восьмерка семерка все останавливается как вы можете вполне в этом уверены если они находят нас вовремя он не использует желудочный зонд все эти лотосы источают свет подобно этому и эти белые сексуальные ягодицы стенной газеты плоские как сплющенная коробка в которой ничего нет серая бледная плоть цвет вытек как кровь двадцать семь должно быть достаточно вам в рот это нравится чтобы умереть Иисус Христос мягкая сырая мшистость все останавливается держись за держись за твердое да бэби держись за и двигай бэби так как это огромное О этого большой взгляд на тех двух танцующих с ее штанишками вокруг колен Иисус она уезжает может быть вы хотите ее вместо меня все останавливается мрак такой густой Боже я не могу чувствовать это это о трогай меня трогай меня дай мне что-нибудь почувствовать что-нибудь только дай мне почувствовать ух такое это такое что я не могу ничего почувствовать я не могу ничего почувствовать о Боже мой я не хочу умирать оживи меня оживи меня внутри дай мне жизнь позволь мне родиться о Иисус это конец это конец все останавливается о-о-о-о плоть такая белая такая смертельно белая но куда вытекла кровь это розовое теплое и твердое я не могу смотреть на это дай мне увидеть я хочу видеть но здесь нет света дайте немного света кто-нибудь вы не можете видеть их хорошенькие маленькие сиськи в этом адском мраке так темно так темно поверх спелых грудей кто мог бы подумать человеческое тело может принимать много форм белое на белом все ускоряется затем останавливается и куда ускоряется белое на белом на белом без конца бесконечно повторяющиеся образцы как на стенной газете крики и движения повторяются как изображение на стенной газете нарисованное небо темное и нарисованное солнце не сияет… Боже мой…
Она лежала на кровати, и ее рука двигалась между бедер, когда вошли санитары, чтобы убрать несъеденную пищу. Она не знала, долго ли они оставались, наблюдали за ней, но она не останавливалась. Это было единственным чувством, которое оставляло ее в живых, которое говорило ей, что она еще жива, и если бы она остановилась, очищение исчезло бы и она умерла.
Стены были обиты, но не мрачными цветами, и если бы вы не знали, то можно было принять это за часть декоративного замысла. Это была маленькая, но комфортабельная комната. Джанет смотрела на ножки стула, она смотрела на них последние три часа. Волокна дерева оживали, передвигались, как микробы под микроскопом, ножки были не сплошные, они состояли из молекул, которые карабкались друг на друга и сцеплялись вместе. Почему они сцеплялись вместе таким образом? Какая похоть заставляла их сцепляться вместе таким образом?
Много позже – это могли быть часы или дни – она подошла к окну, на нем были решетки, но это были декоративные решетки из кованого железа. Она выглянула, – серые лужайки, высокие деревья, такие высокие и тонкие, на серых лужайках серые люди, они гуляли бесконечно пересекающимися кругами, иногда они поднимали руки и превращались в серые деревья без листьев – такой бесконечный ряд серости. Когда ненадолго выглядывало солнце, они выглядели, как передержанная фотография, избыток света лишал их черт. Два санитара вошли в комнату, открыв засов снаружи, и поставили что-то на стол; она понимала, что это предназначалось ей для еды. Лица санитаров не имели ширины, они съехали в сторону, она видела все тонким, все видимое становилось невозможно узким, их глаза превратились в вертикаль, теперь у них вовсе не было черт, их черты были оплывшим воском, стекшим по свече. В комнате не было зеркала, но она знала, что выглядит так же, как они, неоформленной, эмбрионом. Она поняла, что она в сумасшедшем доме.
* * *
Высокие зубчатые стены санатория доктора Кронера были скрыты снаружи и изнутри параллельными рядами высоких деревьев. Само здание было построено в стиле рококо и выглядело как помесь французского казино с немецким отелем на минеральных водах. Фасад был богато украшен львиными головами и полуобнаженными женскими торсами, поддерживающими гипсовые гирлянды. Говорили, что здание было почти точной копией заведения, которым раньше руководил доктор Кронер в Швейцарии.
Бугатти мчался со скоростью 50 миль в час, поднялся по подъездной дороге, и Александр выпрыгнул, прежде чем машина полностью остановилась. Он взбежал по каменным ступеням к главному входу в сопровождении Стефана Рейли, доктора Феллоуза, Фрэнки и еще одного человека в темном костюме в узкую полоску. Бандитского вида санитар, который сидел в приемной за столом, вопросительно поднял глаза, когда они все вместе ввалились в холл. Они миновали санитара и на полпути по коридору услышали за собой топот бегущего за ними санитара, затем зазвенел звонок тревоги. На одной из дверей висела бронзовая табличка с надписью "Доктор Кронер. Директор". Александр открыл ее, не постучав, и вошел. Остальные последовали за ним. Доктор Кронер был маленьким человеком с большими глазами, очень широко раскрытыми, занимавшими значительную часть его лица, – так он отреагировал на грубое вторжение в его кабинет.
– Да, да, – сказал он с шокирующим неодобрением, отмеченным пришедшими. Доктор наполовину приподнялся из-за стола.
Два санитара в белых униформах появились около него, и доктор обменялся с ними условными взглядами.
– Да, – повторил он, нахмурившись в недоумении.
– У вас есть здесь девушка, Джанет Деррингер, – сказал Александр.
– Да? – спросил доктор Кронер, не подтверждая и не отрицая, свирепо поглядывая на пришельцев.
– Вы знаете, что она не должна здесь находиться?
– Вы родственник?
– Нет.
Доктор Кронер встал на ноги и выпрямился, санитары двинулись к Александру, словно вышибалы в бандитском кабаке.
– Боюсь, что вы ошиблись. Я не принимаю людей, которым я не назначал… – угрожающим голосом сказал доктор Кронер.
Два санитара стояли справа и слева от Александра, их руки слегка сжимали ему локти в ожидании инструкций.
– Если у вас есть что-то, чтобы обсудить со мной, – сказал доктор Кронер, – я предлагаю вам записаться на прием.
– Мне нечего обсуждать с вами, – сказал Александр, – я пришел сюда, чтобы забрать мисс Деррингер.
– Об этом не может быть и речи, – доктор слегка кивнул санитарам, которые стиснули локти Александра.
– Я бы так не поступал, – сказал мужчина в темном костюме.
Доктор Кронер чуть кивнул, и локти Александра временно освободились, но руки санитаров были очень близко от него.
– Кто эти люди? – спросил доктор Кронер, испытующе оглядывая Стефана, доктора Феллоуза, Фрэнка и человека в темном костюме, который пришел с ними.
– Моя фамилия Сондорф, – сказал Александр, – это доктор Феллоуз.
– Эту девушку нельзя было помещать сюда, – сказал доктор Феллоуз.
– Вы медик, сэр?
– Да.
– Психиатр?
– Нет.
– Тогда простите меня, если я скажу, что я знаю немного больше об этих вещах.
– На каком основании ее сюда поместили?
– Невероятно! Как медик, вы должны бы знать, что я не волен обсуждать…
– Как я сказал, – прервал его Александр, – мы здесь не для того, чтобы обсуждать…
На письменном столе лежал отпечатанный на машинке список официального вида, который Александр схватил, заставив доктора зашипеть от негодования.
– О! В самом деле это возмутительно! Эти вещи чисто личные… Я никогда…
Санитары грубо схватили Александра.
– Я говорил вам не делать этого! – сказал человек в темном костюме, вынимая пистолет.
Фрэнки тоже вынул пистолет. Санитары немедленно освободили Александра.
– Теперь, – сказал Александр, – мы пойдем повидать мисс Деррингер и возьмем ее с собой. Вот моя карточка, чтобы вы знали, кто я и где меня найти. Я руководитель производством компании "Сейерман-Интернешнл", и если вы не знаете меня в лицо, вы найдете мое фото во вчерашней "Лос-Анджелес Таймс", которое подтвердит вам, что я тот, за кого себя выдаю. Я говорю вам это, чтобы вы не тревожились о безопасности мисс Деррингер, если вы относитесь к тем людям, которые беспокоятся о таких вещах. Когда мы покинем вас, вы, конечно, можете позвать копов и сказать, что мы похитили одну из ваших пациенток под дулом пистолета, но, прежде чем вы сделаете это, я советую вам снестись с м-ром Сейерманом. Если вам все ясно и у вас нет вопросов, мы идем забирать мисс Деррингер.
Чтобы пройти к лестнице, им пришлось пересечь большую комнату, обставленную, как салон в крупном отеле. Вокруг сидели люди на стульях и диванчиках, глядящие либо только прямо перед собой, либо выполняющие какие-то маленькие ритуальные движения. Некоторые оживленно беседовали сами с собой, один человек с явным наслаждением играл на пианино, хотя в действительности неуклюжие удары по фальшивой клавиатуре никаких звуков не вызывали. В различных точках этой комнаты сидели санитары обоего пола в белых униформах. На миг, у подножия лестницы, Александр почувствовал головокружение, как будто он был близок к обмороку, и ему пришлось схватиться за перила, чтобы не упасть.
– Что с вами, Александр? – с тревогой спросил Стефан.
– Ничего, только дайте мне минутку…
Он испытал чувство падения, словно кто-то управлял скоростью этого падения, словно его держала резина, которая растягивалась и растягивалась, пока больше не смогла растянуться, и теперь должна была разорваться, теперь, теперь, да. Вверх и вниз по лестнице прохаживался мужчина в форме армии конфедератов, его сопровождал санитар циничного вида; периодически мужчина поворачивался к санитару и командовал:
– Мою лошадь! Приведите мне мою лошадь! Немедленно!
– Непременно, непременно, генерал, – насмешливо уверял его санитар.
Это было комично. Александр начал истерически хохотать. "Этот сумасшедший комичен", – думал он. Одна пожилая женщина, великолепно одетая, как для большого бала, сидела и энергично обмахивалась веером; время от времени она поворачивалась к хорошенькой санитарке, сидящей рядом, и бросала ей бранное слово "шлюха". Высокий худой мужчина с великолепными манерами и прекрасными седыми белоснежными волосами шел к Александру. Глаза его сверкали гневом.
– Почему они не преклоняют колена? – вопрошал он санитара, который следовал за ним по пятам. – Они что, не знают, кто я такой?
– Они знают, знают, – втолковывал ему санитар, – вы только не обращайте внимания, ваше императорское величество. Они знают, кто вы, ваше императорское величество. Они знают, вы царь, а теперь пойдемте.
– Я требую уважения ко мне, – сказал беловолосый человек, задрав высокомерно голову. – Вы слышали? Я требую этого!
– О'кей, забулдыга. Теперь пошли, время принимать ванну. Не входите в раж, молодчага.
"Это тоже комично", – думал Александр.
Беловолосая женщина у зарешеченного окна, – ее пронзительный хохот напомнил ему почему-то об отце, когда он лежал мертвым с полотенцем на лице. "Нельзя думать о таких вещах, но мысль невозможно обуздать, она заполняет мозг своими коварными посланиями, а затем ухмыляется, как бы говоря, – это только мысль, не реальность, – пронеслось в голове Александра. – Впрочем, со всяким может случиться, со всяким… На экране яблоневый цветок выглядит более реальным, чем настоящий, и пот и кровь тоже. Снимок, сделанный в лаборатории фотографов, выглядит более реальным, чем модель. Этот сумасшедший был бы идеальным исполнителем роли царя, более совершенным, чем реальный царь. В кинофильмах настоящие русские князья играли официантов, они были идеальными исполнителями этих ролей. Что такое реальность?" Одному английскому режиссеру Александр говорил, что хочет больше света в сцене, ему не нравилась темная сцена. "Но, м-р Сондорф, – говорил этот режиссер, – это же Англия в феврале". – "Я знаю, – отвечал Александр, – но я хочу больше света. Ол'райт, пусть это будет исключительный февраль. Я хочу видеть солнечный свет в этой сцене. Я хочу видеть солнечный свет, льющийся в окна". Было ли теперь это ощущение внутри него реальным? Предчувствие? Болезненная мысль? Смерть была только болезненной мыслью, но это случилось, и вы никогда не сможете испытать ее, вы можете только ждать ее, смерть не поддается опыту, потому что после механизм останавливает запись. А может быть, был такой случай, когда взрыв миллиардов клеток мозга обозначает бессмертие? Мгновение, продлевающее жизнь, – бессмертие? Это пример протяженности в вечности. Мужчина, играющий на пианино, выражение наслаждения на его лице – кто знает, может, тишина заменяла ему музыку, звучащую внутри него?
– Александр, с вами все в порядке? Александр?
– Что? Да, все в порядке, пойдемте за ней.
Они первыми поднялись по ступенькам, покрытым ковровой дорожкой. На площадках были различные знаки и метки. Они направились вправо. Звонки тревоги звенели по всему зданию, некоторые громко, пронзительно и близко, другие приглушенно и отдаленно. Они слышали спорящих людей, переполох распространялся, пациенты в холле начали ощущать что-то необыкновенное и тревожились: что случилось? И стали вести себя, как люди в горящем здании, которые только что почуяли дым. Странные сетования слетали с их губ. Коридор был в форме кольца, и они могли видеть больных в холле, внизу, – озадаченные лица, задранные вверх головы… Полные страха глаза наблюдали за пришельцами…
– Мы попали в круг, – крикнул Александр остальным. – Назад, идем назад!
Александр и его спутники проделали весь путь обратно, пока не нашли узкий проход, обозначенный буквой "Е". Повернув под прямым углом, они пошли в этом направлении, остановившись у запертой на засов двери. За ней пол не был покрыт ковром, огнетушители, ведра с песком, запертые стенные шкафы, большие, окрашенные краской звонки тревоги, несколько переговорных труб со свистками – все покрыто сложным переплетением труб. В воздухе плохо пахло смесью запаха тела, дезинфекционных растворов, мочи и чего-то неопределенного – это был запах разрушенного ума.
Они подошли к тяжелой двери с толстыми окованными перетяжками, она была заперта и не поддалась, даже когда они все вместе навалились на нее. Человек в темном костюме выстрелил четыре раза в замок, и они снова попытались надавить на дверь. На этот раз она поддалась. Коридор, куда они теперь попали, был шире, с пыльными узкими зарешеченными окнами, через которые была видна тусклая задняя сторона здания с рядом таких же зарешеченных окон. Открытые бункеры для мусора и еще неопорожненные судна и ведра, двое блаженно ухмыляющихся мужчин, моющих швабрами пол, – вода сильно пахла дезраствором. Вдоль одной стены множество дверей без окон, скорее напоминавшие общественные туалеты, каждая с круглым глазком.
Надеясь найти дорогу на пересечении коридоров, в самом конце, они пошли прямо. Слева в открытой двери видны были дюжины две мужчин и женщин, стоящих в разных очередях, одетых в старые потрепанные купальные халаты. Они следили за большой мускулистой женщиной в черном бомбазине [65]65
Бомбазин – род хлопчатобумажной ткани.
[Закрыть], с ненормально толстыми руками, похожими на ствол дерева. У нее был вид служительницы в немецкой уборной. На поясе у нее висела связка ключей. За очередью мужчин и женщин виднелись двери, одна обозначенная как палата обработки мужчин, а другая – как палата обработки женщин. На звонок тревоги испуганно выглянули терапевты и бросились к дверям. За дверью Александр увидел две большие ванны, из одной шел пар. Там стоял обнаженный пожилой мужчина, с него капала вода, он дрожал, и рука его тоже тряслась. Конец коридора был перегорожен другой огромной запертой дверью. Фрэнки направил пистолет на женщину со связкой ключей и показал быстрым жестом, чтобы она открыла дверь. Ключи звякали, и ее жирные груди тряслись. Она побежала к двери и отперла ее, как было приказано, и когда Фрэнки уткнул дуло пистолета в ее жирную плоть, она сказала им, где блок "Ж", и дала им ключ из своей связки. Они снова очутились в коридорах, покрытых коврами, чисто пахнувших и выметенных. Снова они были на кольцевой галерее, глядя вниз на больных – привилегированных сумасшедших в их покрытой коврами преисподней, с личными санитарами, с их снисходительными охранниками, всегда готовыми подыгрывать их безумию. Человек, играющий на беззвучном пианино, начал плакать, охваченный атмосферой быстро распространяющейся истерии, генерал прохаживался вверх и вниз, сверкая глазами, одетая в бальное платье женщина исходила криком с нарастающей силой. Паника распространялась от одного к другому, теперь все санитары были на ногах со смирительными рубашками наготове, встревоженные и обменивающиеся друг с другом взглядами и условленными жестами.
Александр почувствовал, что с ним что-то происходит, словно из песочных часов слишком быстро высыпался песок, опустошив его до срока. И в это же самое время у него возникло ощущение, что он уже был в этом месте, и даже не то, что он здесь был, но всегда знал о нем в прапрапамяти. Каким-то образом здесь не было ничего незнакомого. Мужчины и женщины, ожидавшие горячей или холодной ванны, их панически испуганные лица, обращенные, чтобы посмотреть на него, – он всех их знал. Комната № 11 была третьей по счету. Александр вошел один. Джанет сидела прямо на стуле около кровати, она чуть вскрикнула, и у него возникло впечатление, что она очень долго сидела здесь и кричала.
– Джанет, – сказал Александр очень деликатно.
Она не повернулась, когда он вошел в комнату.
– Джанет!
Теперь она обернулась, узнала его, и начала плакать, не владея собой. Он обнял ее и помог ей подняться. Она положила ему на грудь голову и рыдала, рыдала, пока он шептал ей, как шепчут ребенку:
– Ну, ну, теперь все в порядке, все в порядке, теперь о вас позаботятся.
