Текст книги "Царь Голливуда"
Автор книги: Томас Уайсман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)
– Вы выглядите совершенно фантастически, – сказал Пауль, хлопнув Александра по плечу грубовато и шутливо. – Боже мой! Да вы выросли! Меньше чем за год вы фантастически подросли! Но где же красная ковровая дорожка? Где духовой оркестр? Где танцующие девушки?
– Я не знал, что вас привлекают такие вещи, – ответил Александр, – иначе я обязательно обеспечил бы вам торжественный прием.
– В самом деле? И были бы танцующие девушки?
– Для вас что угодно, Пауль. Видеть вас – замечательно! Я правда так думаю.
– И для меня чудесно встретиться с вами и увидеть, что вы достигли больших успехов. Я предсказывал это. Разве не я это предсказал? Я и раньше всегда говорил, что этот тихий малыш затмит всех нас, – разве не так? Пока мы занимаемся болтовней, он делает дело.
Паулю понравилась машина Александра. Он обошел ее, изображая, что падает в обморок от восхищения. Он игриво похлопывал ее, будто она красивая девушка. А когда Александр влез на сиденье и взялся за руль, Пауль доверительно промурлыкал: "Машина что надо! Мне кажется, это то, о чем мечтал Мичел Арлен". Всю дорогу до Голливуда Пауль не умолкал и, как всегда, вел беседу в экстравагантной неподражаемой манере. Он вертелся на сиденье, разглядывая проходивших по улице девушек, болтая обо всем с отличавшей его легкостью.
Александр забронировал ему номер в "Амбассадоре". Пауль был в восторге. Ему понравилось, как выглядела комната, а так же горничная, и он не замедлил перемигнуться с ней в коридоре.
Вечером Александр дал ужин в честь Пауля, на который он пригласил Джеймса Нельсона, Дэвида Уоттертона с женой, Адольфа Менджау, Ирвинга Тальберга и Норму Ширер и двух самых хорошеньких девушек, каких только мог найти среди актрис, только что заключивших контракт со студией. Пауль всех очаровал. К четырем утра девушки были уже дома, а Пауль и Александр прогуливались по Уилширскому бульвару, обессиленные до головокружения от разговоров и нахлынувших новостей, которые они сообщали друг другу, и каждая из них была важная.
Впервые после приезда Пауля на миг установилась тишина, оба чувствовали себя слегка неловко из-за того, что выплеснули друг на друга так много новостей, что их невозможно было переварить.
– Они не собираются публиковать ваш роман? – спросил Александр после некоторого молчания, осознав, что это была самая серьезная новость, к которой он не отнесся с должным вниманием.
– Нет, никто, – сказал Пауль.
– Я не могу себе представить, чтобы роман оказался плохим; судя по отрывкам, которые я читал, и по тому, что вы мне рассказывали, он не может быть плохим.
– Плохим?! – возмутился Пауль. – Это шедевр, и поэтому они не могут принять его, он их раздражает. Они считают эту книгу непристойной. Тут уж их не одолеешь. Если для них половой акт – непристойность, тогда, конечно, эта книга непристойна, но это их вина, а не моя. Им кажется прекрасным, как вы понимаете, что потомство является на свет с помощью реверансов, или же от страстных поцелуев, или любого другого способа бесполого размножения. Но они не хотят допустить мысль о том, что секс – это не только острые ощущения, но он может быть и трагическим – может быть трагедией, разрушающей чью-то жизнь, рвущей человеческие связи, и поэтому его надо описывать самым честным образом и с не менее подробными деталями, чем, скажем, какой-нибудь ландшафт или обед. Да, этого они не хотят понять и допустить. Посмотрите, как ополчились на Лоуренса в Англии, на Стаупитца в Америке. Должно пройти лет пятьдесят, прежде чем то, что я говорю сейчас, будет принято.
– Пауль, мне бы хотелось прочитать роман.
– Вы прочитаете его, но там нет ничего такого, с чем вы могли бы работать, Александр.
– Увидим, – сказал Александр. – Осторожно! Смотрите под ноги, мы с вами чуть не упали. В какое время завтра за вами прислать автомобиль? Вы хотите поехать в студию?
– Конечно.
– После ланча, пойдет?
– Прекрасно.
– Значит, так, мне понадобится служебный автомобиль в середине дня, чтобы его подали к отелю. Хотите воспользоваться им раньше? Если вам надо будет куда-нибудь заехать до посещения студии, сразу скажите шоферу, чтобы он отвез вас. И нигде не платите. Только запишите где-нибудь.
– Вы опекаете меня, как еврейская мамаша, – сказал Пауль.
* * *
Александру нравилось водить Пауля по студии, и Пауль, казалось, был доволен тем, что видел. Он был очарован людьми, которых повстречал, – или делал вид, что очарован, и не критиковал студийные порядки. Александр побаивался, что Пауль с его цепким взглядом и сверхкритичным ко всему отношением может высмеять кинобизнес. Но все оказалось совсем не так. Это озадачило Александра, и в конце концов он прямо спросил Пауля, почему он не сказал ни одного критического слова по поводу того, что видел. Пауль улыбнулся своей очаровательной улыбкой и ласково положил руку на плечо Александра. Этот покровительственный жест несколько раздражал Александра.
– Нет, дорогой Александр, – сказал он, – если вы находитесь в публичном доме, не надо жаловаться мадам, что ее девочки не знакомы с произведениями Бодлера.
– Вы сравниваете студию с публичным домом! – воскликнул Александр.
– Ну что вы, Александр, не стоит понимать мои метафоры так буквально! У меня и в мыслях не было называть Голливуд публичным домом. Я далек от всего, что относится к публичным домам.
– Вы в самом деле презираете нас? И считаете, что я к этому причастен?
– В самом деле, я не знаю, что вы хотите сказать мне, Александр. Таков мой жребий, – я презираю Америку, но живу здесь, я презираю себя, но продолжаю жить. Из того, что я до сих пор увидел в Голливуде – не забудьте, я здесь новый человек, – мне не так уж много бросилось в глаза, чем можно восхищаться. Поймите меня правильно, Александр, я не особенно восхищаюсь мощностью электростанции, но я приветствую удобства, которые она мне доставляет. Вы не должны обижаться; то, что я сказал, не значит, что я не собираюсь наслаждаться, пока я здесь нахожусь.
– Позвольте мне спросить вас, Пауль, что вы думаете о том, как я поступил со Стаупитцем?
– Александр, у меня нет каких-то личных чувств к Стаупитцу, уверяю вас, что мои чувства принадлежат вам. На вашем месте я мог бы сделать то же самое, но пока я не могу сказать, что вы поступили правильно.
– Вы забыли о нашем разговоре в Нью-Йорке? Послушайте, Пауль, мой отец ненавидел кино, потому что по уровню культуры оно было ниже театра. Существуют люди, которые ненавидят небоскребы, потому что они заслоняют им вид на парк, но небоскребы открывают новые горизонты, и этого никто не мог предвидеть, пока небоскребы не были построены. Возможно, потом эти горизонты будут так же дороги людям, как прежний вид на парк.
– Александр, почему вы стараетесь оправдаться передо мной?
– Я не оправдываюсь, – коротко ответил Александр.
Глава шестнадцатаяАлександр вел машину с большой скоростью, стрелка замерла на восьмидесяти. Это была прекрасная машина, и он был очень доволен ее чуткостью. Быстрая езда, с максимальной скоростью, на которую была способна «испано-сюиза», неизменно успокаивала его. Он любил ощущение скорости, любил возникающий при этом легкий ночной ветерок, охлаждающий его, когда он бешено давил на педали.
Впереди, в свете фар, возник силуэт. Александр притормозил и приготовился свернуть, если не удастся вовремя остановить машину перед этим препятствием. Теперь он разглядел, что какой-то мужчина размахивал руками, подавая ему сигнал. Что это? Сигнал остановиться? "Должно быть, несчастный случай", – подумал он и резко нажал на тормоз.
– В чем дело? – крикнул он мужчине, как только машина остановилась. Колеса дымились. Мужчина для безопасности отошел от края дороги, и его не было видно. Передние фары освещали только пустую дорогу. Нигде не было никакого транспорта, с которым могло бы что-нибудь случиться.
– М-р Сондорф? – окликнул его голос из темноты.
– Да! – Было совершенно тихо. – Черт возьми, что случилось? – спросил Александр, вылезая из машины.
Затем, внезапно догадываясь, он увидел, что тени становятся более различимыми и приближаются к нему. В его мозгу промелькнуло, что один из них знал его имя.
– Что вам нужно? – спросил Александр.
Он попытался вернуться в машину, но мужчина отрезал ему путь к отступлению.
– У меня с собой нет денег! – крикнул Александр.
– Нам не деньги нужны, Чудо-Мальчик! – сказал некто, чей голос он уже слышал.
И тут они набросились на него и стали молотить. Казалось, что удары порождены темнотой, как будто люди не имели к ним отношения. Только боль дала ему знать, что его били кулаками в лицо, в грудь, по животу… Первые же удары опрокинули его наземь, и теперь нападавшие волокли его с дороги в чащобу. Рот его был полон крови, от ударов в живот перехватило дыхание, он захлебывался собственной кровью. Затем руки ему стянули галстуком, поставили на ноги и, придерживая, превратили в боксерскую грушу. Они работали почти что беззвучно, били его в лицо, точно, с неторопливой тщательностью. Он не ног освободить связанные руки, а от его ног, которыми он лягался, нападающие старательно уклонялись или держались подальше. Александр почувствовал, что все кончено, что у него начинается рвота, и он упал вниз лицом. Ему казалось, внутри у него все разорвано, что кости все переломаны… задыхаясь, он спросил:
– За что вы хотите убить меня?
– О, мы не собираемся убивать тебя, Чудо-Мальчик! Это только первый взнос.
Боль, от которой он пришел в сознание, и сопутствующая ей паника были, кажется, хуже, чем само нападение. Александра сильно рвало, сознание то уплывало, то возвращалось к нему, как нить электрической лампочки, которая то вспыхивает, то гаснет перед тем, как перегореть окончательно. Он не сознавал, где верх, где низ. Ему казалось, что он пытается ползти наверх, вскарабкаться по вертикальной стене, а когда он упал навзничь, у него было ощущение, что он рухнул с огромной высоты… Земля все время уходила из-под ног, а удар, в ожидании которого все его тело страшно напрягалось, все откладывается и откладывается.
Он снова потерял сознание.
Когда Александра нашел дорожный патрульный, обнаруживший пустой автомобиль с горящими фарами, картина была удручающая: костюм вывалян в грязи, лицо распухло и все было в крови и темно-лиловых синяках, но тяжелых повреждений у него не было. Его избили умело, настолько, чтобы не убить его. Полиция не могла найти ключ к разгадке, кем могли быть эти налетчики, но полицейские не сомневались, что это профессионалы. Только они не могли выдвинуть предположение, каковы были причины нападения, – разве что у Александра были враги, которые хотели рассчитаться с ним за что-нибудь. Александр все время помнил этот насмешливый голос: "О, мы не собираемся убивать тебя, Чудо-Мальчик! Это только первый взнос". Кто это был? Почему они на него напали? Возможно ли, чтобы их нанял Стаупитц? Уж у него-то был огромный счет к Александру. Но не в его характере было нанимать налетчиков, чтобы они дрались вместо него. Это было трудно представить. Говорили, что однажды он ударил Луиса Б.Мейера кулаком по носу, и было известно, что в Австрии он дрался на дуэли, но он был не из тех, кто нанимает гангстеров сделать за него грязную работу. Но если не Стаупитц, то кто же? "С тех пор как я взял студию в свои руки, – размышлял Александр, – возможно, я обидел с дюжину человек". Там были самые разные люди, такие, о которых он никогда не слыхал, но которые были на него в обиде.
По мере выздоровления, с уменьшением физической боли, он осознал с нарастающим ужасом, что, возможно, никогда не узнает, кто послал этих налетчиков.
* * *
Ночью он снова видел во сне человека со знакомым выражением лица, «его», которого Александр не знал, но чье присутствие в толпе он ощущал с леденящим чувством: это был «он», безымянный, который знает Александра и всегда следит за ним… Избиение, которому он подвергся, загадочная угроза, что это только «первый взнос», были похожи на ночной кошмар: один ужасный сон казался продолжением другого, как будто ожили все образы, родившиеся в его собственном воображении, и эти фигуры обрели реальное, физическое существование, словно для того, чтобы отнять у него последнюю надежду и защиту, – возможность проснуться.
Но он просыпался. Его нервы беззвучно кричали, требуя нембутала, чтобы избавиться от какого-то неопределенного страха. Что это было? Что произошло во сне, за миг до пробуждения? Что заставило скорчиться его тело, как будто он хотел убежать сам от себя? Это был бег без движения, но с таким напряжением и стрессом как при беге истинном. Он уловил свое отражение в зеркале – измученное лицо, как у спортсмена, который, собрав последние силы, преодолел себя, чтобы сделать последний рывок. Александр убеждал себя, что там, в пространстве, ничего нет, только пустая темнота. Но там что-то было, что-то, чего не было видно при свете электрической лампочки, что-то, от чего убежало его тело во сне: он не знал, что или кто это, знал только – от этого остался след внутри него, с левой стороны. Теперь, что бы ни случилось во сне, с какими бы ужасами он ни соприкоснулся, он слышал только эхо своего собственного крика, без видимого источника страха и без причины.
Когда он приходил в студию, то все время думал, что любое из этих почтительно улыбавшихся лиц может быть маской, за которой скрывается его враг, иногда ему казалось, что почтительная улыбка превращается в знакомый косой взгляд, и Александр не знал, было ли это результатом его болезненного воображения, попыткой разгадать секрет, изнурявший его, или это была мгновенная проницательность. Он становился холодным и подозрительным по отношению к любому, кто не подтвердил на деле своей лояльности. Он мог доверять Паулю, Джеймсу Нельсону, он чувствовал, что и Дэвид Уоттертон относится к нему хорошо, – это были люди, выигравшие от того, что он взялся руководить студией, но сотни других, с которыми он имел дело? Он был вынужден подозревать их всех. И живя все время в таком напряжении, в ожидании, что исполнится угроза, сути которой он не мог определить, Александр чувствовал, как понемногу разрушается его нервная система. Часто он был вынужден среди дня отправиться домой и лечь, чтобы собраться с силами и вернуть себе энергию, чтобы справиться со всеми делами на студии.
Теперь к его страхам добавилось еще одно опасение, что он не сможет справиться с делами. Хуже всего было, когда он внезапно испытывал чувство усталости, и тогда он впадал в панику. Это могло случиться в любой момент, неожиданно, в середине совещания. Тогда его сковывал ужас, отшибало память, сердце билось то учащенно, то замирало. Все смотрели на него, ожидая распоряжений, а он вспотевшими руками хватался за письменный стол, чтобы не упасть. Единственным выходом для него была его потрясающая способность говорить кратко: "Мы никуда не продвинулись. На сегодня все, джентльмены". Затем с величайшим усилием он вставал, не обращая внимания на испуганные лица присутствующих, шатаясь, добирался до туалета, где он садился, свесив голову между коленями, пытаясь собраться, унять отчаянное сердцебиение и принять неизбежность смерти. Только когда это ему удавалось, он начинал снова владеть собой.
А главное, невозможно было предсказать, когда такой приступ начнется. Казалось, что такое состояние не связано с внешними обстоятельствами. Это могло случиться в середине просмотра картины, или на вечеринке с коктейлями, или во время обсуждения сценариев, или среди ночи. Он отчаянно пытался выяснить, какова причина этих приступов, ему казалось, что обычно они возникают в ситуациях, когда ему трудно исчезнуть. Поэтому он избегал публичных сборищ, отказывался от приглашений произнести речь на обеде или занять место в президиуме на каком-нибудь большом заседании. Он всегда настаивал, чтобы на премьере фильма ему приготовили место у выхода, так, чтобы он мог ускользнуть незамеченным. Он ничего не предпринимал, чтобы исправить впечатление, которое он производил на общество: человека заносчивого, бесцеремонного и невежливого. Пусть лучше считают его таким, чем поймут действительную причину, по которой он мог внезапно прервать беседу и уйти. Его суровое молчание, которое считали проявлением скуки, служило маской, скрывающей внезапно охватившую его панику. Александр ощущал счастье и покой только в местах, которые он считал безопасными: в океане, или когда мчался на автомобиле, и в собственном доме. Он знал, что внизу есть прислуга и ее можно вызвать, нажав на кнопку звонка.
Он чаще, чем обычно, пользовался для работы телефоном или диктофоном. Он установил у себя дома кинопроектор и в те дни, когда он не мог высунуть носа из дому, чтобы отправиться в студию, ему показывали отснятый за день материал.
* * *
– Ну, как поживает инвалид? – бодро спросил Пауль.
Александр сидел в кресле-качалке под полосатым зонтом от солнца около бассейна, наговаривая на диктофон. Из дома раздавался звук слегка искаженного голоса Александра, – это машинистка перепечатывала то, что он надиктовал предыдущей ночью.
– Не так уж плохо, – ответил Александр, слабо улыбнувшись и сняв солнечные очки.
Когда он видел Пауля, у него всегда поднималось настроение. Иногда они ожесточенно спорили, но рядом с Паулем он чувствовал себя в безопасности. Его присутствие вселяло в него уверенность. Назначив Пауля литературным редактором, Александр взвалил на него кучу дел.
– Что сказал доктор прошлой ночью? – спросил Пауль.
– То же, что и все остальные. Что у меня ничего серьезного, простое переутомление.
– Вас жестоко избили, – сказал Пауль.
– Больше всего меня терзает, что я не знаю, кто это сделал. Терзает ожидание, что это случится снова и в любое время они могут выполнить свою угрозу.
– Послушайте меня, Александр, – сказал Пауль. – Если вы боитесь, что вас снова изобьют, почему вы не заведете телохранителя? Я ни на секунду не предполагаю, что он вам понадобится, чтобы защитить вас. Это нужно только для вашего спокойствия. Наймите личного шофера. Вокруг наверняка есть множество отставных полицейских, умеющих водить машину.
– Это сказочная мысль! – воскликнул Александр, возбужденно вскакивая, кровь прилила к его лицу, как от нюхательной соли. Он ожил. – И почему я не додумался до этого?! Сказочная идея! Когда в студии произошла схватка со Стаупитцем, мне на помощь бросился Фрэнки Брендано, он выглядит достаточно сильным… Пауль – вы гений! Я чувствую себя уже лучше. Какое простое решение! Я уверен, что получу на него лицензию из-за того, что со мной случилось.
– Лицензию?
– Лицензию на огнестрельное оружие.
– Вы хотите вооружить его? – Пауль удивленно рассмеялся.
– А почему бы и нет? Их может быть трое или четверо, а если пойдут слухи, что он вооружен, они дважды подумают, прежде чем сделать что-нибудь снова.
Пауль смотрел на него с молчаливым изумлением.
– Почему вы так смотрите на меня, Пауль?
– Вы никогда не перестаете удивлять меня, Александр. Минуту назад вы были деликатным, бледным юношей, погруженным в свои болячки, слишком хрупким, чтобы смотреть на солнце или на мир, и внезапно вы вооружаетесь…
Александр прервал его, рассмеявшись.
– Я шарахаюсь из крайности в крайность, – сказал он. – Знаете, я вдруг почувствовал себя намного лучше. Фрэнки может быть со мной, даже когда я захочу вести машину. Это прекрасно!
Как часто бывало с Александром, освободившись от страха, он испытывал прилив энергии, и нескончаемый поток идей выплескивал на собеседника. Он расхаживал по террасе, увлеченный планами на будущее.
– "Жизнь богача на широкую ногу" заслуживает большой премьеры, – говорил он, – поэтому я придержал фильм. Это первая картина, которая сделана мной с начала и до конца, от замысла по воплощения. Она должна произвести большое впечатление. От этого зависит все. Просто успех будет только подтверждением моего персонального положения, а этого недостаточно. Пока еще у меня связаны руки. Я не могу истратить больше пятнадцати тысяч долларов на покупку литературной собственности, не получив "о'кей" от Хесслена. Каждая картина, если мы не укладываемся в бюджет двести тысяч долларов, должна получить одобрение Хесслена. Половина людей, с которыми мы заключили контракты, ничего не стоят, это накипь, но я не могу уволить их, а значит, не могу принять тех, кто лучше. Поэтому приходится работать все время с никчемным материалом. Все те романы, которые вы убедили меня купить, я не могу пустить в работу. Есть у нас кто-нибудь, чтобы написать сценарии, найти хорошую режиссуру?
– Согласен, нет.
– Поэтому "Жизнь богача на широкую ногу" о-б-я-з-а-н-а иметь успех. Это дело моей чести, потому что я получил карт-бланш. Я знаю! Мы сделаем премьеру в новом кинотеатре Сейермана на четыре тысячи мест! Я поговорю с Вилли. Его собственная студия к открытию этого кинотеатра ничего достаточно значительного не сделала. "Жизнь богача на широкую ногу" – как раз то, что нужно для такого помещения.
Александр продолжал рассуждать подобным образом, перескакивая с предмета на предмет, а его мысли опережали слова.
– Я собираюсь сделать еще кое-что, Пауль. Я хочу встретиться с Генри Кейбом. Это под его диктовку мы определяем спорный потолок бюджета на съемку картин, Это его захлестывает дурацкая экономия. Чтобы обойтись без проявлений вежливости в телеграммах, я намерен лично поговорить с Генри Кейбом.
Через две недели Александр в сопровождении Пауля отправился на восток, чтобы встретиться с Генри Кейбом и завершить переговоры с Вилли Сейерманом о премьере "Жизни богача на широкую ногу". В Нью-Йорке было очень холодно. В день приезда они заказали ланч в ресторане "Ритц". Самые различные люди, которых Александр, как ему казалось, никогда не встречал прежде, подходили к их столику и поздравляли с "Жизнью богача на широкую ногу" – очевидно, о фильме уже ходили слухи. Джесс Лески и Адольф Зукор, сидевшие за соседним столом, кончили свой ланч и собрались уходить. Но вдруг вернулись, чтобы сказать Александру, что они слышали о нем столько замечательного… Дали ему номера телефонов и сказали, чтобы он звонил им, если ему захочется "поболтать".
Когда Александр устраивал Пауля в один из пансионов с табльдотом, служащий спросил:
– Ваш aide de camp [50]50
Aide de camp – адьютант (фр.)
[Закрыть]?
Александр, смущенный переменами в их социальном положении, немедленно уточнил:
– Мистер Крейснор – блестящий молодой писатель.
Но Пауль отмахнулся от такого объяснения и вставил:
– Блестящий и совершенно не печатающийся.
– Идиот, – пробормотал Александр, когда служащий отошел, но Пауль не выглядел смущенным.
– Мой дорогой Александр, – сказал он, – я не возражаю, что меня приняли за вашего aide de camp. Я могу возражать против слова "подручный", но aide de camp представляется мне прекрасной ему заменой.
По молчаливому согласию они избегали места, которые часто посещали до отъезда Александра в Голливуд.
– Мы хорошо проводили время вместе, – сказал однажды Александр, мысленно возвращаясь в те времена, когда Пауль показывал ему достопримечательности.
– Да, – сказал Пауль, – хотя я не знаю, как мы обходились тогда без цыплят по-крестьянски. Это означает, что человек может выдержать все.
Александр улыбнулся слегка застенчиво. Замечания Пауля всегда были сдобрены хорошим юмором, но тем не менее Александр немного обижался, чувствуя себя виноватым перед Паулем за свой успех, или принимал такие шуточки, потому что они, во всяком случае, преуменьшали его успех. Он открыл для себя, что лучше всего предварять его насмешки и отпускать шуточки первым. Обращаясь к официанту, Александр говорил, подбрасывая тему для шуток:
– О, опять цыплята по-крестьянски, только не это!
И оба они хохотали, приводя в полное недоумение всякого, кто не был посвящен в маленькие секреты их шуток.
В отеле "Уолдорф-Астория" у Александра был номер с анфиладой комнат, а Пауль занимал примыкающую к нему комнату с гостиной. На шутки Пауль был неистощим. Так, он заказал на завтрак "пылающую рыбу", и потом долго жаловался Александру, что вот Александр притащил его в такой задрипанный отель, где целых полчаса они не могут приготовить простенький завтрак – кофе и "пылающую рыбу". А однажды, когда Пауль попытался привести к себе явную проститутку, ему вежливо объяснили, что леди не разрешается находиться в комнате у джентльмена после десяти часов вечера, несмотря на то что джентльмен снимает комнату с гостиной. Тогда Пауль настоял, чтобы Александр спустился вниз, в вестибюль, и громко жаловался ему, что в этом вшивом отеле ему не позволяют привести к себе в комнату собственную маму, как будто он собирается переспать с собственной мамой!
После слезливого прощания с проституткой он всхлипывал:
– Прощай мама! Помолись за меня, мама!
Он мгновенно предотвратил гнев Александра, принеся ему искренние, глубокие извинения.
– Я был пьян, – объяснял он униженно, – в другое время я не посмел бы и думать о таком безобразии, чтобы привести проститутку в "Уолдорф-Асторию". Я знаю, – говорил он, – если я повторю что-нибудь подобное, я лишусь своего места и вы решите взять себе другого aide de camp.
– Пауль, ох, кончай дурить. Я устал.
– Всю жизнь, – продолжал Пауль, – я мечтал быть aide de camp Александра Сондорфа, а теперь, когда я достиг этого, я все разрушил. Разрушил из-за собственной глупости и неотесанности. Это спиртное… спиртное виновато!
Александр уложил его в кровать и в ответ на сердечное "Прости меня, мама!" только довольно, добродушно усмехнулся. Он и в самом деле, не мог даже рассердиться на Пауля.
– Простите, Александр, – сказал Пауль, когда свет был уже погашен.
– Ох, что за дьявол! – проворчал Александр, направляясь в собственную комнату.
* * *
Финансовым домом Кейб, Линдер и К° официально управлял человек по имени Стаффорд Димс, но Александр знал, что все главные решения принимал по-прежнему старина Генри Кейб. Кейб пытался уклониться от свидания с Александром, сказав, что в его преклонном возрасте – а ему шел восьмой десяток – он не может заниматься делами компании изо дня в день. Но Александр сыграл на хорошо известной любви старика к интригам и послал ему записку, в которой говорилось, что он хочет обсудить с Кейбом кое-что конфиденциально, а если он побеседует с Стаффордом Димсом, тот немедленно передаст об этом Хесслену. Такой ход Александра произвел желаемый эффект, и Кейб пригласил его прийти.
За две недели до их встречи Александр вместе с журналистом, занимавшимся финансовой информацией, – другом одного из знакомых Пауля – истратил кучу времени на то, чтобы разузнать как можно больше о Кейбе.
Кейб был одним из великих мастеров по созданию гигантских индустриальных объединений. Собрав дюжину или больше компаний, действующих в одной отрасли производства, и слив их финансы, он неизбежно начинал управлять ими. Надо было сделать это объединение достаточно сильным, чтобы поглотить более мелких конкурентов, которые пробовали сопротивляться, или, наоборот, усилить их, чтобы слить в новое объединение.
Иногда второе объединение, образованное в пику первому, финансировалось инвестиционными и страховыми компаниями, а также коммерческими банками, которые находились под контролем Кейба. Кейб никогда не занимался шахтами, строительством железных дорог, нефтедобывающей и автомобильной промышленностью или производством кинофильмов, но, поскольку эти компании возникали и им нужны были деньги для расширения, Кейб предоставлял им капитал, и делал это тогда, когда считал это целесообразным, так что в конце концов приобретал контроль и над этими компаниями.
