Текст книги "Царь Голливуда"

Автор книги: Томас Уайсман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

– Куда бы вам хотелось пойти? – спросил он, заранее радуясь приятной возможности повести девушку в такое место, где она, возможно, никогда не была. – Может, в ночной клуб?

– Нет, что вы! В этой одежде?..

– Вы прекрасно выглядите.

– Нет, нет, нечего и думать… давайте просто съедим по гамбургеру, как вы и предлагали.

– Прекрасно. Где?

– Где-нибудь около океана.

– О'кэй. Там есть пара мест возле пристани Санта-Моники. Кафе-поплавок? Или "Нэт Гудвин"?

– Это ведь все места, куда ходят кинозвезды. Я читала в газетах… Нет, что-то меня туда не тянет.

– Хорошо, поедем куда-нибудь. По дороге множество разных мест. Вы можете выбрать, какое хотите. Своим посещением мы сделаем это место знаменитым. Ну как?

– Вы смешной, – сказала она, садясь в автомобиль, дверцу которого он придерживал.

– Почему?

– Не знаю. Просто… Смешной, и все тут.

Он не понимал ее. Она будто удивлена тем, что он знаменитый фотограф; она поверила в это, но его изменившийся в ее глазах статус не изменил ее отношения к нему. Она осталась все так же недоверчива, и это слегка задевало его, поскольку многие девушки везде и повсюду узнавал его и оборачивались, когда он проходил. Свернув с Гранд-авеню, он не поехал, как хотел сначала, по дороге к Санта-Монике, а выбрал маршрут, пролегающий по бульвару Сансет. Девушка спокойно и как-то уютно сидела рядом, не чувствуя, очевидно, себя обязанной поддерживать беседу. И хотя она была серьезна по отношению к нему, когда она смотрела на него, то едва ли не так же, как на тех, других мужчин, с которыми танцевала, которые тесно прижимали ее тело, получая, видимо, от этого какое-никакое удовольствие. А вообще она смотрела больше в окно автомобиля.

– Я люблю ездить, – сказала она через некоторое время. – Люблю само это ощущение: едешь куда-то…

– Вам много приходилось ездить?

– Не очень. Но больше всего мне нравится ездить одной.

– Вы водите машину?

– Да.

Он немного удивился, но расспрашивать ни о чем не стал.

Возле Голливуда, у Виноградной, где они увидели статистов, уже с вечера сидящих здесь на каменной скамье под перечными деревьями, чтобы оказаться первыми у дверей киностудий, когда их откроют, – нежная печаль осенила лицо девушки и осталась на нем. Это придавало странную причудливую остроту ее взгляду, так что взгляд начинал казаться принадлежащим другому лицу, к ее лицу он как-то не подходил. Чтобы носить такой взгляд, лицо должно быть более основательным, с прочным костяком, а здесь – лишь нежный овал с плавными покровами юной кожи, глядя на которые как-то не думаешь, что под ними находятся кости.

Голливудский бульвар был почти безлюден; Джим Кэй думал, как удручающе провинциально выглядит иногда местность, как некий закоулок, затерянный вдали от главной магистрали, не слышащий ее гула. Несколько юнцов околачивалось у фасада Египетского павильона, разглядывая портреты Ниты Нэлди и Рода ла Рокки, возле отеля "Голливуд" останавливались такси и лимузины, выпуская стайки людей в вечерних туалетах, чей смех и прощальные возгласы перелетали через утреннюю свежесть зеленых газонов, разрушая унылую тишину, и постепенно затихали в колоннаде здания, укрытого деревьями. Он поехал быстрее в сторону Санта-Моники. Океан был тих и темен. Девушка сказала, что она не голодна, и предложила пройтись и просто подышать воздухом. По дороге у взморья, идущей вдоль пляжей, он поехал медленнее, чтобы она могла увидеть дома кинозвезд. Когда они проехали немного, он остановил машину, они вышли и побрели через песок, потом шли вдоль океанского берега, по ту сторону прибоя. Так они добрели до высоких ворот, укрытых пальмовыми деревьями, раскидистыми и высокими, и живой изгородью кустарника, ворота днем и ночью охранялись патрулем "Пасифик-Палисада", в глубине которого стояли дома кинозвезд, казавшиеся Джанет Деррингер бастионами непроницаемого мира. Случайно взглянув в просветы затейливой кованой решетки массивных ворот, можно было мельком увидеть каких-то мифических людей, пересекающих неогороженную часть автомобильной дороги или появляющихся на лоджиях верхних этажей, чтобы осмотреть свой личный вид с лоджии, свою личную часть небосклона. Еще дальше, слегка размытая расстоянием, звезда?.. Очевидно, звезда – белые лисьи меха, окутывающие изнеженно-млечные плечи, султан белых перьев над тесно прижатой маленькой черной шапочкой; она садится на заднее сиденье черного "роллса" с откинутым верхом. Ее шофер в черной кожаной куртке и черных кожаных крагах открывает тяжелые подъездные ворота ее дома.

Легкий бриз, посылаемый океаном, будто большое опахало, овевал эти большие дома, как девочка-рабыня. Природа здесь казалась прирученной, она не безобразничала, не нарушала наведенный людьми порядок. Беспокойные конвульсии земли создали некогда эту подковообразную горную цепь, предгорьем обращенную к океану, – благодатное пространство, и безветренная, не знающая морозов зона. В летнюю пору океанский бриз поднимал излишки тепла над защищенными холмами и уносил в окрестности пустыни. Зимой холодный ветер с севера со скоростью сорок миль в час пролетал над головой, никогда не попадая в это привилегированное пространство. Дожди являлись сюда как по расписанию, но едва ли когда перевыполняли раз и навсегда назначенную норму – шестнадцать дюймов [36]36
  1 дюйм – 2,54 см.


[Закрыть]в год, выпадающих обычно в период между ноябрем и мартом, предварительно заявив о себе двухдневной облачностью, – дождевые излишки задерживались в предгорье и проливались там весьма обильно на радость полевым цветам. Специально для тех, кто любит смотреть на горы, отсюда виднелись горные вершины; не было здесь только одного – не было никакого беспокойства жителям этой местности от дикой природы. Это климатическое совершенство Голливуда всякий раз, как он приезжал сюда, делало Джима Кэя странно беспокойным и одновременно утишало волнения плоти, оздоровляло и влекло к уединению. Бесконечный, предсказанный и выполняемый солнечный свет, теплые февральские голубые небеса, мягкие серебристые пляжи – обласкивание тебя с головы до ног природой, твое слияние с естественной прелестью окрестностей – все это будоражило и успокаивало. В этих местах покончено с пневмонией, ибо здесь даже кровь человеческая течет по жилам лениво. Он посмотрел на девушку. Он подумал, что она родилась здесь, где-нибудь в Южной Калифорнии; казалось, она вскормлена этим воздухом идеальной мягкости. Два прожекторных луча все еще блуждали в небе над Голливудом. Иллюминации этого сорта заказывались знаменитыми обитателями здешних домов для гостей или просто так и продолжались всю ночь независимо от того, есть ли вокруг хоть кто-нибудь, чтобы видеть это, или все давно спят. Лучи обшаривали небо до тех пор, пока не истекал заказанный период.

– Я всегда думал, что эти прожектора – изрядная глупость.

– О нет, нет! Мне они нравятся. Я люблю видеть нечто поднимающееся ввысь и знать, что кто-то не спит. Это успокаивает.

– Успокаивает?

– Я люблю чувствовать, что рядом есть люди, бодрствующие всю ночь.

Она повернулась к нему с широко открытыми глазами. Он подумал о ее танцах с теми мужчинами; о том, как они все прижимали ее к себе, а она оставалась забавно неприкасаемой, будто кто-то другой, будто не ее тело возбуждало их.

– Поэтому мне нравится жить в больших отелях, – сказала она. – Там всегда бодрствуют ночные швейцары, кто-нибудь на коммутаторе, всегда кто-то есть в бюро обслуживания – даже в четыре часа ночи можно заказать чашку кофе или пачку сигарет. Это успокаивает. Думаю, все ужасные вещи, какие только могут случиться в глухой промежуток между полночью и семью часами утра, случаются тогда, когда вокруг все засыпают, когда нет ни одного бодрствующего и весь город будто вымер. Вот почему мне нравятся огни, – знаешь, что, если выйдешь, обязательно кого-нибудь встретишь. Ты, конечно, не выйдешь, но знать это приятно. Мне нравится жизнь в отеле; не просто останавливаться в отеле, а жить там. Так я себе представляю подлинную роскошь. Я хотела бы жить в "Амбассадоре", там такое прекрасное обслуживание. Они говорят, вы можете жить здесь сколько хотите, можете жить здесь, вообще не покидая отеля, тут все есть – ночной клуб, медобслуживание, банк, игорный зал, почта и кинотеатр и все магазины, какие вам могут понадобиться.

– Я знаю, я там останавливался.

– Да? – это, казалось, заинтересовало ее больше всего того, что он говорил раньше. – А я никогда не останавливалась в большом отеле, я просто знаю обо всем этом из журналов, и папа рассказывал… Мой отец работает в кино с самого начала, понимаете?

– Действительно? А что он там делает?

– Он играет эпизодические роли. Он играл роль человека, сидящего в первом ряду партера и аплодирующего мисс Джеральдине Феррар, когда она играла оперную певицу в фильме "Женская роль", и он играл доктора, разговаривающего с Полой Негри [37]37
  Пола Негри (Барбара Аполлония Халунец), (род. в 1894 или 1897) – немецкая, американская киноактриса.


[Закрыть]после того, как она попала в автокатастрофу в фильме «Цена любви», он еще говорил ей, что с ней будет все в порядке. Он играл в сотнях картин. Он выглядит знаменитостью. У него внешность кинозвезды. Знаете, такие серебристые волосы… Многие говорили, что он мог бы стать звездой, но у него никогда не было таких притязаний.

– А вы? Вы хотели бы стать звездой?

Она отнеслась к вопросу серьезно:

– Отец говорил, что здесь тысячи девушек вроде меня, и здесь, в Голливуде, ты только тогда станешь кинозвездой, когда пойдешь к режиссерам, к постановщикам, ко всем, от кого хоть что-то зависит, и, ну… вы понимаете, надо с ними переспать.

– Думаю, что если это и правда, то не вся. Сколько вам лет?

– Почти восемнадцать.

– Выглядите вы старше.

– Да? – она была явно довольна. – Я делаю все, чтобы казаться старше. Я всегда думала, что восемнадцатилетние девушки выглядят глуповато, они еще ничего не постигли, ничего не умеют.

– Но это как раз то, что многих мужчин привлекает, – улыбаясь, сказал Джим Кэй.

Она понимающе засмеялась. В ней была эта двойственность, она казалась невероятно невинной, а то вдруг посмотрит, а во взгляде такое… будто вся злоба мира известна ей, но она понимает ее и прощает се.

– Уж чего-чего, а опыт-то вы еще наживете, – сказал Джим Кэй, – тем более при такой работе, как ваша.

– В "Палм-рум"? О, конечно! Эти люди, ох, как они любят прижиматься. Иной раз танцуют с тобой и такие вещи говорят! Такое, что можно услышать только на дне общества. Какого цвета у вас штанишки? И все в таком роде, вы понимаете? Но они, как правило, не заходят слишком далеко. Я прекрасно научилась их осаживать, и они вынуждены сдерживаться.

– Почему вы делаете это?

– Вы хотите спросить, почему я там работаю? Я люблю ночную работу. Но мне кажется, что долго я там не протяну. Не знаю, скоро ли, но однажды я это брошу. За каждый десятицентовый танец я получаю пять центов. Если даже люди ведут себя вполне прилично, ну вот вроде вас, меня все равно выбивает из колеи… А впрочем, хотя у меня сейчас трудности с деньгами, я эту работу бросила.

– Бросили? Когда?

– Сейчас.

– Сейчас? Когда вы это решили? – Он засмеялся.

– Только что.

– Вы всегда принимаете такие скорые решения?

– Нет, только сейчас. Пока я говорила вам о своей работе, мне вдруг стало так противно, что я поняла, что больше туда не пойду. Итак, я бросила работу.

– А что вы будете делать?

– Не знаю. Что-нибудь подвернется.

– У вас хоть какие-то деньги есть?

Она засмеялась:

– Ни гроша.

Оказалось, что у нее уже три недели не плачено за жилье, – хозяйка сказала, что, если она не получит денег, она вынуждена будет распроститься с жилицей. Девушка, между тем, знала один только способ заработать быстро: надо пойти с одним из клиентов, и если она это сделает один раз, то почему не сделать так и второй раз? Это быстро превратится в привычное дело, и она, таким образом, разделается со всеми долгами. Джим Кэй предложил ей денег в долг и сказал, что она может не торопиться, а вернуть деньги тогда, когда в ее жизни все наладится, но она сказала – нет, она сказала – нет, она не хочет идти назад, к этим вшивым плешивым танцорам с их потными ладошками. Он спросил, где она будет ночевать, и она сказала, что ночевать ей негде: у отца нельзя, потому что он живет в крохотной однокомнатной квартире, где нет даже второй кровати. А где ее мать, она не знает, она не видела ее четырнадцать лет и даже не помнит, как она выглядит.

Глава седьмая

Когда Джанет проснулась, в начале третьего пополудни, в ее обычное время, Джим Кэй на кухне готовил ланч. Первое, что поразило ее, была тишина; по сравнению с комнатами, где она обычно просыпалась, здесь была странная тишина и – чистое постельное белье. Несколько минут она потягивалась и нежилась в роскошной похрустывающей гладкости свежевыстиранного полотна. Солнечный свет, смягченный нежными занавесями, входил в комнаты янтарным жарким лучом. Она почувствовала себя счастливой. Наслаждаясь, она подпрыгнула на кровати, потом еще раз, и начала прыгать вверх и вниз, вверх и вниз на упругих пружинах, как расшалившийся ребенок. Когда она прыгала так, она заметила свое отражение в зеркале гардероба, и ее взволновала красота ее тела, она тронула грудь – какая законченная форма, и вообще, как все пропорционально, складно. Плавные линии и очертания, стройная талия, округлые бедра – она была рада, что все в ней так правильно устроено! О, это было замечательно. Она встала с постели и подошла к окну. Воздух был чист и свеж, и она увидела длинную дорогу: на переднем плане магазин и здания, занятые офисами, а дальше склоны зеленых холмов, усеянные белыми и розовыми виллами. Она слышала, как Джим Кэй возится в кухне. Она решила осмотреть квартиру. Коридор. Несколько стоящих в ряд кожаных чемоданов, усеянных разными наклейками. Рыболовные снасти. Пара лыж. Ванная, а в ней массивный газовый аппарат для нагрева воды. Другая дверь – в спальню Джима Кэя, очень просто обставленную, очень светлую, чистую и просторную. Кровать застелена. Студия размещалась в большой комнате, содержащей несколько низких кресел и низких столиков, некоторое количество фотографических ламп на штативах, пару кабинетных картотек, несколько камер и треног, пишущую машинку и поднос с линзами и фильтрами. Три стены просто выкрашены белой краской. Четвертая – от пола до потолка увешана фотографиями работы Джима Кэя: здесь были военные сюжеты; альпинисты, восходящие на вершину горы; мертвый юноша, лежащий на сплетении колючей проволоки, будто на похоронных дрогах; снимки, сделанные в Африке, Китае, Индии, портреты Томаса Харди [38]38
  Томас Харди (1840–1928) – английский писатель.


[Закрыть], Шаляпина [39]39
  Шаляпин, Федор Иванович (1873–1938) – русский певец, с 1922 года жил в Париже.


[Закрыть], Хэвлока Эллиса, Буфа Тэркингтона, Марии Склодовской-Кюри [40]40
  Мария Склодовская-Кюри (1867–1934) – физик, химик. По происхождению полька, жила во Франции.


[Закрыть], Айседоры Дункан [41]41
  Айседора Дункан (1877–1927) – американская танцовщица. С 1921 по 1924 год жила в России.


[Закрыть], Джорджа Жана Нафана. Здесь висели также портреты кинозвезд – Лона Чени, Назимовой, Джона Гилберта, Нормы Ширер, Лилиан Гиш, Джона Бэрримора. Она услышала шаги в коридоре и быстро схватила то, что подвернулось под руку – это была спортивная куртка Джима Кэя, – и едва успела набросить на себя.

– Только я собрался разбудить вас, а вы, я вижу, уже встали. В ванной – купальный халат, если хотите, можете его надеть. Я там приготовил поесть, так что поторапливайтесь, лады?

Когда они поели, он ушел в свою домашнюю фотолабораторию и через какое-то время вернулся, неся фотографии, проявленные им под утро. Он показал их ей, ничего не сказав. Она рассматривала их с удивлением. Она никогда не видела себя со стороны. Он выявил ее чрезмерно наложенную на ресницы тушь, усилил тени под глазами, придав ей тем самым сходство с актрисой, загримированной для съемки; но настоящее проступало сквозь этот кричащий макияж, будто под ним, как под маской, укрывался кто-то совсем другой, она подумала, а ее ли это фотография? Ее даже бросило в дрожь, будто она встретила на улице своего двойника, кого-то, кто выглядел совсем как она, но не был ею.

– Это вы, – сказал Джим Кэй.

– Неужели я действительно так выгляжу?

– Вы не узнаете себя?

– Ну, я кажусь тут такой печальной…

– Что ж делать, такая вы и есть.

– А я всегда думала, что я существо веселое.

Позже ей понравились эти фотографии, особенно та, где она плавала в голубом тумане, что придавало ее облику налет живости и оптимизма. Но другие фотографии, сделанные в течение вечера, показывали, как она становилась все печальнее и печальнее, хотя, что было заметно, чем ближе к концу, тем настойчивее пыталась она быть оживленной и сексуальной, – это, однако, был образ отчаявшейся сексуальности, совершенно не сексуальной именно из-за отчаяния.

– Слишком вы много видите этой своей камерой, – сказала она.

– Просто вы очень выразительный объект. Ваше лицо – это открытие, даже когда вы не думаете о нем.

Он сказал, что она должна быть осторожнее со своим макияжем, пусть все будет чуть легче, что она вообще, в конце концов, не нуждается в нем, что без него она выглядит гораздо лучше, гораздо лучше – разве что немного неяркой помады на губы, вот и все, что нужно. Но ни теней для век, ни туши для бровей, ни накладных ресниц – ничего этого не нужно. Несколько дней спустя Джим Кэй пришел домой поздно ночью и обнаружил ее плачущей.

– Несколько дней, – сказала она, – несколько дней прошло, а я ничего не чувствую, ничего не происходит. Это похоже на дорогу, на долгую, долгую дорогу в бесконечной пустоте без пейзажей.

– Все может случиться с вами. Всегда все случается с хорошенькими девушками.

– Но я не чувствую ничего. Мне кажется, я уже никогда не смогу отделаться от этого состояния.

* * *

Она оставалась в его квартире уже больше недели, а он не сделал ни одного движения в ее сторону, и это ее озадачивало, ибо все люди, которые были добры к ней, рано или поздно такое движение делали. Это было нечто, что, казалось ей, обязательно должно последовать, и когда ничего не последовало, она забеспокоилась. Все это порождало некоторую неопределенность ее положения, лишающую ее внутреннего комфорта; гораздо лучше было бы, если бы то, что должно случиться, уже случилось бы; не то чтобы она испытывала какие-то чувства к Джиму Кэю, но, в определенной мере, решившись прийти к нему в дом, она тем самым решилась и на близость с ним, и если бы это произошло, ей было бы гораздо спокойнее. Но она не могла понять, нуждается ли в этом Джим Кэй; то, что он хорошо к ней относится, бесспорно; непонятно другое: что за этим кроется? Это и тревожило, поскольку, исходя из своего небольшого жизненного опыта, она уже знала, что нельзя полагаться на человека, который хорошо к тебе относится и помогает тебе в твоих трудностях без причины или по какой-то своей причина, которая до тебя не касается, – потому что такой человек ненадежен, он вряд ли будет к тебе добр достаточно долго, все это скоро кончится, бескорыстие быстро исчерпает себя, а те причины, о которых ты не ведаешь, могут и исчезнуть тоже без твоего ведома; вот она и тревожилась и ничего не могла с этим поделать, ибо для игры ей не хватало какой-то одной карты. И вскоре он почувствовал ее напряженность, понял неловкость, которую она испытывала, и однажды заговорил с ней об этом:

– Вы знаете, Джанет, вы принадлежите к той разновидности девушек, которые ожесточаются от того, что некто не делает попыток овладеть ими. Вы ожидаете этого так очевидно.

Она признательно улыбнулась ему, удивившись тому, что он так тонко разгадал то, что ее мучило.

– Но я скажу вам, – продолжал он, – причина, по которой я не предпринимаю никаких попыток в этом плане именно в том, что вы ожидаете этого и, скорее всего, оттого, что полагаете это единственным способом отплатить мне за все, что я для вас сделал. Должен сказать, что я не люблю видеть в девушке своего должника; и вообще, вам надо привыкнуть к себе, как к человеку, принимающему все одолжения как нечто естественное. Я понимаю, что вам это не просто, потому что вы не очень-то в себя верите и думаете только о том, что мужчины хотят от вас лишь одного – переспать с вами. Это тревожит вас, я уверен; но попытайтесь все же представить себе, что жизнь каждого человека более сложна, а потому и вас, как и любого другого, он воспринимает многограннее; к тому же вы не учитываете, что у него могут быть другие интересы, о которых вы просто не догадываетесь. Вот почему я хочу, чтобы вы знали нечто обо мне в связи с этим. Мне от вас ничего для себя не нужно, ничего вроде того, чтобы переспать с вами, – поверьте мне и положитесь на меня, доверьтесь мне, не ища никаких причин. Я делаю это просто так, потому что мне нравится так делать. И это относится не только к вам, а вообще ко всему, что происходит в моей жизни со мной и другими. Я говорил вам вначале: я никаких пут не признаю и ни к чему не хочу быть привязан.

* * *

Она лежала на кушетке в студии, читая киножурналы. Здесь были, не только последние выпуски, но и старые подборки журналов, и во многих из них были фотографии, сделанные Джимом Кэем в студии. Она не понимала, почему он называет этот вид работы развратом. Ей они казались прелестными, и тот факт, что снимал их хорошо знакомый ей человек, заставлял ее трепетать, чувствуя близость к великим кинозвездам. Номера журналов «Страна Экрания», «Новости экрана», «Мир кино», «Киножурнал», «Киноклассика», «Голливудский журнал», «Киноеженедельник» и «История кино» устилали кушетку. В одном из журналов она увидела портрет Рудольфа Валентино [42]42
  Рудольф Валентино (Рудольфо Гульельми ди Валентино), (1895–1926) – американский киноактер, родился в Италии.


[Закрыть]в подпоясанном спортивном жакете с накладными карманами, застегивающимися на пуговицы, он сидел за рулем четырехместного автомобиля «войсин». Для контраста здесь же был расположен портрет Мэри Пикфорд [43]43
  Мэри Пикфорд (Глэдис Мэри Смидт), (1893–1979) – американская киноактриса; начинала сниматься у Д.У. Гриффита.


[Закрыть], ее рука лежала на ручке дверцы «форда» модели "Т", с надписью: «Мэри отправляется в путь». На другой странице портрет Глории Свенсон с павлином, распустившим хвост, и надпись: «Счастливый павлин! Кто бы не распустил хвоста перед божественной Глорией Свенсон?!» В другом журнале сообщалось, как Гаролд Ллойд [44]44
  Гаролд Ллойд (1893–1971) – американский киноактер.


[Закрыть]делает свои дьявольски рискованные и остроумные репортажи с парапетов мостов и высоких зданий. Здесь можно было увидеть портреты Тома Макса с лошадью; Валентино, танцующего с Полой Негри в кокосовой роще; де Милля на поселении в пустыне во время съемок фильма «Десять заповедей», одетого в брюки для верховой езды и пилотский шлем, а из его руки, держащей мегафон, свисает еще и кнут. А вот портрет Дороти Делтон в модном магазине: тут же описание того, во что она одета: «Спортивного покроя модное трико (от Роченера), манишка-гофф (от Бартольди) полотняная, что в сочетании с парчовым жилетом передает всю грацию и отвагу, характерные для ее творчества». Статья Тома Микса «Мой тип девушки»; дальше Констанс Телмейдж отвечает на вопрос, задаваемый разным звездам каждую неделю: «К какому типу девушек вы себя относите?»; статья Джеймса Нельсона «Как женщина ожидает своего мужчину». В другом журнале она прочитала о том, почему расстроился королевский брак, а еще о каком-то человеке по имени Крейк Беддли, который, будучи наследником миллионера, в ожидании наследства работает на студии «Парамаунт»; работа его тяжела, а в день он получает семь с половиной долларов! Рядом статья о шансах королев красоты вроде Мэри Астор – стать звездой; еще она читала о предстоящем открытии студии Сейермана и о том, что Марион Девайс возводит себе неподалеку от студии «Метро» бунгало стоимостью в двадцать пять тысяч долларов; о том, что из девяти тысяч девятисот семидесяти пяти служащих Голливуда, числящихся в платежных ведомостях, одна тысяча восемьсот – девушки экстра-класса, получающие в день восемь долларов шестьдесят четыре цента, а что «звезды» получают в год двадцать семь миллионов писем и что ответы на них обходятся Голливуду в два миллиона долларов в год.

Она перевернулась на живот и подумала о Джеймсе Нельсоне. О том, что ей было бы хорошо с кем-то вроде него. Его длинные и изящные руки. Она думала о его длинных, изящных руках, трогающих ее грудь. Это возбудило ее, и она слегка задрожала и стала ритмично двигаться по кушетке, глаза ее закрылись: о, почему нет? Она услышит, если Джим Кэй вернется. Острый трепет заставил ее забыть обо всем. Она представляла себя с Джеймсом Нельсоном – Джеймс Нельсон раздевает ее; будет ли он страшно возбужден или спокоен и жизнерадостен, как в своих фильмах? Она представила его возбужденным – этот спокойный, чуть отрешенный взгляд исчез совершенно. Что, если бы он увидел ее в эту минуту? Те люди из "Палм-рум", они дали бы что угодно, чтобы увидеть ее такой. Она закусила губу и замерла, стараясь оттянуть, насколько возможно, завершение. Существовало великое множество прекрасных вещей, о которых можно было подумать. Она думала о тех мальчиках, с которыми сближалась, думала о том, что они ее всегда разочаровывали; они тоже были неопытны, возможно. Гораздо больше возбуждают мысли о ком-то вроде Джеймса Нельсона. Пожилой мужчина знает, как доставить девушке наслаждение. С юнцами все почти всегда проходит в спешке, все быстро кончается. Кто-то вроде Джеймса Нельсона будет знающим… Она услышала ключ в двери. Она могла успеть накинуть платье и сесть, но она не двинулась с места, продолжала лежать; она притворилась, что не слышала, как открылась дверь, потом почувствовала, что он смотрит на нее, от чего дрожь в ней стала почти невыносимой. Он вошел, и она притворилась смущенной и испуганной, она отвернулась. Он сел возле нее на кушетку и, улыбаясь, сказал:

– Не обращайте на меня внимания.

Она посмотрела на него, улыбнулась детской заговорщицкой улыбкой и возобновила колебательные движения, глаза ее все время были устремлены на него, как бы говоря, что все очень хорошо. Он слегка коснулся ее.

– Это плохая привычка, я знаю, – сказала она с виноватой улыбкой провинившегося ребенка, – но я никак не могу убедить себя в этом.

– Как будто черт толкает, ага? – сказал он вежливо, продолжая улыбаться.

– Это приободряет меня. Когда я впадаю в уныние, только это и приободряет меня.

Он чувствовал под ладонью колеблющиеся движения ее ягодиц.

– А с мужчинами?

– Тоже ничего, – сказала она неопределенно, – но все мальчики, с которыми я была, ничего не делали, чтобы доставить мне наслаждение.

* * *

Это было за две недели до того, как Джим Кэй сказал, что ему надо съездить в Нью-Йорк; пока его не будет, она может оставаться в квартире; когда он вернется, он точно не знал. Первые несколько дней после его отъезда она делала определенные усилия, чтобы встать, поправить постель, сходить за покупками – он оставил ей сто долларов до тех пор, пока она не найдет работу, – и просматривала в газетах объявления о найме. Она отметила несколько мест, но особенно заинтересовалась одним объявлением – о работе продавщицей; однако мысль об ограничении ее личной свободы, о правилах и распорядке, которыми она должна будет руководствоваться даже при выборе одежды и в подборе слов, так подавила ее, что она не стала никуда звонить и ничего узнавать, как собиралась сначала. Уж лучше снова идти в платные танцорки, чем работать продавщицей. Она запросила несколько местных агентств, сообщавших о «хорошо оплачиваемой работе в кино для привлекательных особ женского пола от 16 до 29 лет», но ни один ответ ее не удовлетворил: работы эти оплачивались по разному, от пятнадцати до ста долларов – в зависимости от наличия «специального обучения», и потом, нужно было регистрироваться и ждать. Она присмотрела работу официантки после того, как прочитала статью о девушке, которая обслуживала прилавок с ланчами в голливудской аптеке и была обнаружена там агентом по розыску талантов. Но когда Джанет добралась до этой аптеки, то увидела там очередь уже ожидающих девушек. Поговорив с ними, она узнала, что они месяцами ищут здесь работу, но вакансии бывают весьма редко.

После недели с лишним поисков работы она стала оставаться в постели до полудня, а иногда не вылезала из нее и весь день. Она просто не видела, для чего ей вставать. Ничего хорошего не может с ней случиться, даже если она встанет, так что лучше просто лежать и нежиться в постели, пока не надоест. Она выпивала несчетное количество чашек кофе и курила одну сигарету за другой, радио не выключалось целый лень, и иногда она принималась танцевать перед зеркалом гардероба и легко возбуждалась от созерцания своего тела, после этого она приступала к тому занятию, которое было ее единственным средством от приступов депрессии. Временно это отгоняло темные образы, которых она не понимала. Но почему ей так плохо иногда? А иной раз так высоко, безумно высоко?.. Когда приходили плохие мысли, она старалась избавиться от них, думая о чем-то хорошем, вспоминая что-нибудь приятное из того, что когда-то случалось с ней, о чем-то еще более прекрасном, что может случиться с ней в будущем, но это не всегда помогало.

Джим Кэй нанял "паккард", оплатив его до конца месяца, и он сказал ей, что до конца месяца она может им пользоваться. Она предпринимала долгие прогулки. Один раз после полудня, проезжая вдоль холмов Голливуда, она увидела лесной пожар. Стоял жаркий июльский день, и на расстоянии дым пожара выглядел фантастическим, прекрасной формы облаком. Оно поднималось огромным многоцветным плюмажем. Ее потянуло туда. В закрытом авто было очень жарко, но когда она приблизилась к пожару, случилось нечто странное: ей внезапно стало холодно, она почувствовала легкий озноб; она въехала в огромную, длиною в милю тень над дорогой и прилегающими холмами. Когда она приблизилась к центру пожара, где дым был плотнее, ей стало еще холодней: солнечный свет, что проникал сквозь завесу, был искажен, будто он проходил сквозь призму, где все цвета радуги, составляющие его, разделились, делая все вокруг странным и нереальным, как в тех неестественных, раскрашенных фильмах. Она еще не видела самого пламени, но когда она сделала несколько крутых поворотов, у подножия лесистого склона она увидела пламя и остановилось. Примерно в полумиле от дороги сердитые, красные, ревущие языки пламени, взвихриваясь выше самых высоких деревьев, прорывались все дальше. Несколько машин тоже остановилось, и люди зачарованно смотрели на это зрелище. Джанет решила выйти из машины. Когда она выходила, то заметила, что машины одна за другой уезжают; языки пламени приближались к дороге, так что стало не до того, чтобы любоваться огнем.

– На вашем месте я бы не стал здесь торчать так долго, – окликнул ее один из водителей, перед тем как уехать.

Игнорируя этот совет, она медленно двинулась к краю дороги. Ее била дрожь, отчасти из-за резкого понижения температуры, отчасти от глубокого чувства страха. Холодные языки пламени – она не чувствовала исходящего от них жара – прыгали в ее сторону, а она стояла, пристально всматриваясь в них, как под гипнозом, как ребенок, заигравшийся с огнем. Она знала, что надо вернуться в машину и уехать отсюда поскорей. Почему она этого не делала? Она же может попасть в ловушку этих языков пламени, стремящихся к дороге в нескольких местах. Ока представила, как пытается убежать от огня, становящегося все выше и огромной стеной надвигающегося на нее. Наконец она почувствовала на своем лице жар, исходивший от пламени, и увидела, что небольшие заросли кустарника в нескольких ярдах от нее начали тлеть от искр и горящих углей, рассеиваемых пламенем при порывах ветра. Она услышала полицейскую сирену, и это вывело ее из гипнотического состояния; полицейский спрыгнул с мотоцикла, подбежал и, грубо схватив ее, затолкал в машину.