Текст книги "Гадюки в сиропе или Научи меня любить (СИ)"
Автор книги: Тильда Лоренс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)
Ланц всегда считал себя на редкость щепетильным в этом вопросе, даже брезгливым. Конечно, до Паркера с его невероятной тягой к чистоте и мыслями на тему невозможности спать в одной постели с другим человеком, Дитриху было очень далеко. Тем не менее, подобные перспективы, как одно на двоих мороженое, его не радовали. Гретхен нравилось лезть в его тарелку, едва ли не с ложечки пытаться кормить. В такие моменты Дитрих чувствовал себя едва ли не умственно отсталым. Хотелось надеть тарелку на голову назойливой девчонке. Одно мороженое на двоих она тоже пыталась практиковать. Когда
то они шли вдвоем по улице, и девушка вновь тешила свои материнские инстинкты, пытаясь заставить Ланца съесть хоть кусочек. В итоге ткнула его носом в мороженое, потом сама же и смеялась над своим поступком. Тогда они разругались в пух и прах. Казалось, Гретхен больше никогда к Дитриху не приблизится, но она оказалась удивительно настойчивой особой.
Люси не настаивала, она просто предлагала.
– На улице и так холодно, – отозвался он. – Хочешь промерзнуть не только снаружи, но и изнутри?
Люси усмехнулась и произнесла уверенно:
– На холоде оно еще вкуснее.
– Кто сказал?
– Доказано мной.
– Неужели?
– Да
да, – закивала она.
Дитрих колебался некоторое время. Все равно это было странно и непривычно. Одно дело – поглощать холодный десерт в жару, и совсем другое – в холод. Однако, Люси продолжала играть роль змея
искусителя.
– А давай так…
Она откусила немного от лакомства, повисла у Дитриха на шее и прижалась к его губам своими губами. Приоткрыла рот… Мороженое таяло на языке, Дитрих чувствовал его вкус. Наслаждался одновременно и поцелуем, и мороженым. Вообще
то, с точки зрения эстетики это было не очень красиво. Они все же умудрились перемазаться подтаявшим десертом, губы были липкими, да еще и пришлось лезть в рюкзак за влажными салфетками, чтобы вытереть сладкие следы, оставшиеся на лице. Но все равно Ланцу понравился этот эксперимент. Детский сад, как он сказал бы раньше. Романтика, как охарактеризовал свое поведение в данный момент.
– Вкусно? – поинтересовалась Люси.
– Очень.
– Правда?
– Да. Но не мороженое. Ты.
Она хмыкнула, услышав это заявление. С некоторых пор она научилась не смущаться слов, что говорил ей Дитрих. Начала находить в них приятное. Ей нравилась его прямолинейность, и даже какая
то грубоватость. Он не был излишне сентиментальным, и это Люси было по вкусу. Она не любила мужчин
тряпок. За небольшой период общения с Дитрихом, она успела понять, какой у нее идеал мужчины. Ланц целиком и полностью под определения идеала подходил.
Многие девочки сначала придумывают себе абстрактный образ принца, и только потом начинают искать мужчин, способных хотя бы на сотую долю удовлетворить игру их воображения. У Люси все получилось иначе. Сначала она нашла мужчину своей мечты, только потом нарисовала в воображении идеал.
Вечером неожиданно начался дождь.
Дитрих и Люси, по
прежнему, жили в разных комнатах. Никак не могли решиться на переезд в одну комнату. Ланц слабо представлял, как можно донести до родителей мысль, что он хочет жить в одной комнате со своей девушкой. Они, наверняка, не одобрили бы столь скоропалительных выводов, попросили подумать еще раз. Потому Дитрих и Люси продолжали держать дистанцию. Во всяком случае, делали вид, что держат. На деле все обстояло иначе.
Но в тот вечер Люси почему
то сама пришла к нему. Обычно она стеснялась. Ей казалось, что вторгаться в чужое личное пространство – удел невоспитанных людей. Дитриху она многое прощала. В том числе и порывистость в действиях. Он редко думал, а потом делал. Чаще делал, а потом думал.
Люси стояла возле окна, опираясь локтем на подоконник. Слушала шум капель по стеклу, шелест веток. Раньше ей нравились дожди, а сегодня почему
то появилось гнетущее чувство. Нечто среднее между грустью и отчаяньем. Чем вызвано это, Люси не могла точно объяснить. В жизни у неё все более
менее наладилось, она чувствовала себя счастливой, пусть даже счастье это было слегка однобоким. Получив в подарок от судьбы любимого мужчину, она потеряла любовь родителей, объявивших, что нет у них дочери. Не равноценный обмен, но Люси старалась не придавать большого значения проблемам. Да, родители отказались. И что теперь? Главное, что они живы и здоровы. У них все хорошо. А, значит, и она должна быть счастлива.
Капли били о стекло. Люси закрыла глаза и прижалась лбом к стеклу. Оно было холодным.
– Мне страшно, – произнесла вслух. – Почему
то очень страшно. Я не знаю, где искать причину своих страхов. В каком событии. Или человеке…
Она замолчала, так и не договорив. Со стороны эти признания выглядели странно. Люси и сама себя не понимала. Так чего же ждать от окружающих?
Дитрих смотрел на нее настороженно. Он ничего не чувствовал, в то время, как почти все женщины… Те женщины, что окружали его, говорили об опасности. Видимо, они чувствовали приближение катастрофы.
Сейчас он вспоминал свой сон. Тот самый, где Люси в платье невесты уходила от него. Он кричал. Он звал. А она таяла… Все именно так и случилось. Она растаяла. Умерла. У Дитриха перед глазами до сих пор стоял её образ.
Бледное лицо, похожее по цвету на толченый мел, широко распахнутые глаза, с дико расширенными от боли глазами. Тонкая струйка крови, стекающая из приоткрытого рта. Люси пыталась улыбнуться. Даже умирая, она умудрялась думать о нем, а не о себе.
– Не плачь, – шептала она ему. – Не плачь, пожалуйста. Слезы тебе не к лицу…
Голос у нее был хриплым, прерывистым. Она с трудом произносила слова. Пуля, скорее всего, попала в легкое, а прекрасное лицо девушки было расцарапано осколками стекла.
У Люси руки были ещё теплыми, когда она попыталась стереть слезы с его лица. Ладонь задержалась на его щеке… Потом Люси закрыла глаза.
– Поцелуй меня на прощанье, – произнесла она.
Дитрих до сих пор чувствовал прикосновение её губ и вкус крови. Кровь размазалась по его лицу, но он даже не заметил этого…
Ещё вчера он даже не подозревал, что может стать в одно мгновение самым несчастным человеком на земле.
Он строил планы, он мечтал о чем
то. А теперь ничего не осталось. Выгорело.
– Не любишь дождь? – спросил он тогда.
– Люблю. Но сегодня меланхолия какая
то, – пояснила Люси. – Честно говоря, понятия не имею, с чем это связано. Может, откроем окно? – спросила чуть погодя.
– Зачем?
– Знаешь, когда я была маленькой, обожала прыгать по лужам. И всегда в такую погоду выбегала во двор. Подставляла лицо дождю, ловила капли ртом. Закрывала глаза и представляла, что стою под водопадом. Конечно, мама была недовольна моими выходками. Кричала, что я обязательно подхвачу простуду, и ей потом придется меня лечить. Странно, но я никогда не заболевала. Наверное, иммунитет крепкий. Ещё я всегда пачкалась в грязи. Прыгала по лужам, так что и туфли вечно были промокшими насквозь, и на гольфах грязь оставалась.
Дитрих улыбнулся, представляя себе Люси в детстве.
– А расскажи, каким ты была ребенком, – попросил неожиданно.
Люси задумалась, а потом выдала решительно:
– Чересчур активным. А ещё у меня всегда были хомячьи щечки.
Она засмеялась. Она немного стеснялась своей внешности, понимая, что до победительницы конкурса «мисс Вселенная», как пешком до Парижа. Да и вообще вокруг полно красивых девушек, рядом с которыми она смотрится миленькой, но конкуренцию не составляет.
– Замечательные.
– Щечки?
– Они.
– Ты – первый, кому они понравились. Обычно мне говорили, что лучше маскировать их волосами. Или просто немного похудеть. Впрочем, это же Макс. Он только подобные вещи и умел говорить. Комплименты никогда не считались его сильной стороной.
– Твой партнер по фигурному катанию?
– Он самый.
– Забудь о нем. Он – просто идиот, который ничего не смыслит в женской красоте.
– Стараюсь, – отозвалась Люси.
В голосе у нее появилось больше жизнерадостных ноток. Она даже покраснела немного, но Дитрих этого не заметил. В комнате было темно, даже ночник никто зажигать не стал. В кромешной темноте было забавно разговаривать. Вроде бы знакомый человек, которого знаешь определенное количество времени, но в то же время у темноты есть свое преимущество, а, может, наоборот, слабая сторона. В темноте не разглядеть эмоций. Все они выражаются в интонациях, голосом. А жесты, мимика – все это остается в стороне.
По голосу можно различить, где ложь, а где правда. Но сделать это сложнее. Ведь нет возможности заглянуть собеседнику в глаза, увидеть его реакцию.
– Откроем окно? – повторно внесла предложение девушка.
– Мы можем выйти на улицу.
– И ты не боишься? Мне показалось, что ты опасаешься излишнего холода.
– Припоминаешь мне мороженое?
– Именно.
– Ты была права. На морозе оно гораздо вкуснее.
– О, да.
– Особенно, если угощают таким способом.
Люси улыбнулась, услышав в темноте шаги. Ланц, явно, приближался к ней.
Интуиция не подвела. Через пару секунд её руки коснулась чужая ладонь. Дитрих забрался на подоконник, прижавшись спиной к стеклу. Теперь Люси могла смотреть ему в лицо, а не просто ориентироваться по голосу.
Он был рядом с ней. Это вселяло надежду на светлое будущее.
– Я люблю тебя, – неожиданно произнес он.
Второй раз за время их знакомства. На этот раз в голосе совсем не было неуверенности. Ланц не сомневался, что говорит правду.
Люси на этот раз тоже не сомневалась.
– Идем на улицу, – предложила она, немного стушевавшись от этих простых слов, произнесенных в её адрес.
По идее нужно было ответить ему тем же. Сказать, что она тоже его любит, но Люси почему
то промолчала. Не потому, что сомнения одолевали. Девушка не сомневалась в своих чувствах, просто не могла произнести три главных слова прямо сейчас. У нее была уверенность, что у нее ещё будет время сказать о своей любви. Много
много возможностей, которые она не упустит.
– Да, идём, – отозвался Ланц, немного расстроенный тем, что не получил ответа на свое признание.
Он был уверен, что Люси его любит. Но что ей мешало сказать об этом?
Впрочем, какая разница? Главное то, что она рядом с ним. Сейчас. И будет рядом завтра. И ещё много
много лет подряд. Пока смерть не разлучит их…
Дождь усиливался и даже не думал прекращаться. Он стучал по крышам, по стеклам, отбивая свой особый, немного рваный, но в то же время искусно выверенный ритм. Чернильное небо над головами. Темное
темное без единой звездочки.
Дитрих в дождливые дни предпочитал сидеть дома, носа на улицу не показывая, но сейчас все в его жизни становилось с ног на голову. Он начинал переосмысливать все, что происходило раньше, и временами приходил к выводу, что скотина он порядочная. Угрызений совести он по этому поводу не испытывал. Понимал, что люди обычно становятся такими под влиянием среды. Либо система человеческого общества давит его, либо он давит систему. Вот Дитрих и предпочитал давить, а не быть раздавленным. Он с трудом представлял себя частью общества. Ему хотелось жить обособленно, независимо, не ориентируясь на мнения других людей. Самому строить свою судьбу, а не оглядываться на посторонних, кто для него ничего не значит. Он с самого детства был крайне наблюдательным, подмечал все тонкости, вот и пришел к выводу, что в жизни ни на кого полагаться нельзя. Только на себя.
Впрочем, теперь его убеждения были подвержены сомнению. Ланц не собирался ломать себя полностью, просто в голову закрадывались сомнения, что на деле он – совсем не сволочь. Это просто одна из его масок, которую он примерял, стараясь отгородиться от излишне назойливых особей, что окружали его в старой школе.
Переживали новое рождения и его взгляды на романтическую сторону жизни.
Он знал немало романтических фильмов, где неотъемлемой частью проявления теплых чувств были поцелуи под дождем. Подобные сцены вызывали у Дитриха только скептическую усмешку. Никакой романтики в сомнительном действе он не видел.
Что толку объяснять девушке, что реальная жизнь и съемочная площадка – вещи разные? Актеры, отыграв свою сцену, моментально разбегутся по гримеркам, сменят одежду, высушат волосы феном, и будут отогреваться в теплом помещении. Вполне возможно, что и водой их обольют теплой. В жизни так и придется идти по улице в противно прилипающей к телу одежде. Стучать зубами от холода, слушать хлюпанье воды в ботинках. И, правда, что может быть прекраснее?
Он всегда стремился к комфорту, да и внешним видом своим был озадачен. Дитриху во всем хотелось быть идеальным. А идеалы не ходят в мокрой одежде и не хлюпают носом. Они всегда здоровы, бодры, красивы и опрятны. Не всегда веселы, но это уже их личное дело. Настроение – штука непостоянная.
Но в тот вечер он сам же против своих принципов и пошел. Сам поцеловал Люси. Схватив за руку, развернул её лицом к себе, некоторое время смотрел на её удивленное лицо, затем прижался к её губам в требовательном поцелуе. Некоторое время она не отвечала. Давала знать о себе некая растерянность. Люси почему
то казалось блажью все происходящее, а, может, миражом. Она любила дождь, но поцелуи под дождем чем
то привлекательным тоже не считала.
Капли стекали по их лицам, по волосам, промочили одежду, а Ланц все равно стоял посреди двора, прижимая к себе хрупкую фигурку. Капли дождя стекали по лицу девушки, поднятому к небу, теряясь под воротом водолазки. На губах был привкус дождевых капель, немного сладковатых. В воздухе пахло свежестью…
У поцелуев Люси не было химического привкуса. Она не пользовалась пошлыми блесками для губ и вульгарной помадой. Сама естественность. Это безумно нравилось Ланцу. На фоне Гретхен, не мыслившей своей жизни без косметики, и даже мусор ходившей выносить при параде, Люси заметно выигрывала.
– Я люблю тебя, – шепнула она, не отводя взгляда.
Они смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Люси все же переборола все свои предрассудки и призналась Дитриху в своих чувствах. Почему
то сказала фразу не по
английски, а по
немецки, чем Ланца удивила. Он привык общаться со всеми на английском языке. Даже с родителями, по большей части, он сейчас разговаривал на чужом языке. Было странно услышать немецкую речь из уст Люси.
Чаще на нем Ланц изъяснялся с Паркером, наслаждаясь грубоватым, отрывистым произношением, а не мурлыкающими нотками английского.
Признание было долгожданным, но, услышав его, Дитрих в ответ ни слова сказать не смог. Оно прозвучало внезапно, застало врасплох. Люси ничего в ответ на свое признание не ждала, она и так слишком долго оттягивала этот момент. Дитрих первым признался ей в любви, настала очередь ответить ему тем же.
*
Во время большой перемены учеников старшей школы собрали в коридоре. Намечалось какое
то важное мероприятие, о нем предупредили ещё перед выходными. Дитрих, как всегда, пропустил мимо ушей все, что говорил учитель. Отметил только то, что на перемене нужно будет собраться на первом этаже. Обязательно. Классный руководитель даже пару раз подчеркнул важность этого события, так что Ланцу ничего не оставалось, кроме как усвоить: большая перемена пройдет бездарно. Придется слушать очередной бред директрисы, делать вид, что ему это все дико интересно, а в глубине души желать ей провалиться в ад, на самое дно, да так никогда и не выбраться.
Там ей самое место. Хотя, с её любовью к командованию, она и всех обитателей преисподней на раз
два построит. Оглянуться не успеют, а уже будут у нее под каблуком.
В своей прошлой школе Дитрих ко всем учителям и директору относился ровно. Они не вызывали никаких эмоций. Были кем
то вроде театра теней, что ходят перед доской или же по кабинету, заунывно объясняя материал, досконально изложенный в учебнике. Среди них почти не было энтузиастов, фанатов своего дела, способных заинтересовать учеников своим предметом. Они просто отрабатывали деньги, а многие, возможно, ходили на работу, как на казнь. Дитрих всегда был уверен, что в работе учителя мало приятного. Постоянные стрессы, орущие ученики, в которых играет дух противоречия и нужно обязательно с кем
то поругаться. Если не получается сделать это дома, то негатив сливается на учителей и других учеников. Работу нужно любить, только тогда она будет приносить удовольствие, а не станет камнем на шее, что тянет вниз.
В этой школе энтузиастов были считанные единицы. И Кристина – один из них.
Будучи прекрасным знатоком своего дела, человеком она оказалась отвратительным. Ланц не мог спокойно смотреть на мисс Вильямс. Более надменных женщин он в жизни не встречал и не думал, что когда
нибудь встретит. Она одна на миллион, а, может, больше.
Анализируя свой разговор с Паркером, Дитрих неоднократно приходил к выводу, что Эшли прав. Есть у него с Кристиной нечто общее, и это открытие совсем его не радовало. Он не хотел со временем превратиться в такую же откровенно циничную, бессердечную дрянь, что не способна принимать близко к сердцу чужие страдания.
Пройти мимо плачущего ребенка, который потерялся в толпе, пнуть облезлую собаку без особой на то причины… Дитрих был уверен, что Кристина вполне способна на такие поступки. Стоит ли говорить о чужих детях, если от своих она отказывается с такой легкостью, будто просто подпись на очередном указе ставит. Он не случайно сравнил эти два события. Подсознательно в мыслях всплыла догадка, что есть у данных поступков общее начало – связующее звено. Власть. И то, и другое – проявления власти. Способ в очередной раз полюбоваться собой, понять, что многое ей подвластно в этой жизни.
От линейки в фойе Дитрих ничего особо не ждал. С огромным удовольствием он сбежал бы оттуда. Все равно ничего нового не будет. Скорее всего, снова будут раздавать грамоты за особые достижения. У Дитриха никаких особых достижений не было, потому он мог и не присутствовать.
В новой школе ему совсем не хотелось учиться.
Образовательная система в Англии отличалась от системы образования у него на родине. Там все было строже. Все из кожи вон лезли, только бы попасть в гимназию, а не в реальное училище, да и не провести потом жизнь, работая представителем не самой престижной профессии. Здесь все было иначе. Подобного деления не наблюдалось. И при желании можно было попасть куда угодно, были бы только средства, чтобы оплатить учебу в университете мечты.
Ланц, конечно, за успеваемостью своей следил, но рвения не проявлял. Все шло ровно, азарта и стремления выбиться в лучшие ученики школы – не наблюдалось. Можно было сделать только ради того, чтобы доказать Кристине – он не глупенький мальчик, на уме у которого только развлечения, но Дитрих этого не делал. Вильямс все равно не оценит, да, скорее всего, еще и посмеется над его попытками что
то доказать. В её власти было испортить ему все оценки. Даже, если бы он из кожи вон лез, она оказала бы влияние на своих подчиненных, и из школы он вышел с испорченным аттестатом. Пока он не выделялся на фоне других, она ничего и не предпринимала.
Ему ничего не стоило сменить школу. Уйти туда, где будет иной коллектив, да и с директором у него никаких недомолвок не возникнет. Подобный ход мог решить все проблемы. Все упиралось в Люси. Её никто из школы не отпустил бы. Формально Кристина от нее не отказывалась, всё ещё играя немалую роль в жизни дочери. Оставить Люси в одиночестве Дитрих не мог. К тому же подобное бегство Кристина могла расценить, как проигрыш. Дитрих сложил оружие и перестал сражаться. Наверняка, её подобная перспектива порадовала бы. Но Ланц не собирался подкидывать женщине поводы для радости.
Пусть смотрит на него и понимает, что своими интригами ничего не добилась. Рано или поздно до нее дойдет вся бессмысленность её поступков. Должна дойти. Что сомнительно. Такой уж человек Кристина. Никогда и ни за что не признает она права на существование мнения, не тождественного её собственному мнению.
Будь его воля, век бы он этого голоса не слышал. Но ничего не поделаешь. Святая обязанности директора – толкнуть какую
то незначительную, но крайне пафосную речь, пропитанную насквозь лицемерием и поддельной заботой о школьной семье. Дитрих считал, что в глубине души Кристина терпеть не может всех тех детей, что её окружают. Они шумные, непослушные. Бегают по лестницам, не чураются мата, некоторые зажимаются по углам, будто не понимают, что подобные поступки чести им не делают. Унижают себя своими поступками, только и всего.
Ланц в своих размышлениях был близок к истине. Приблизительно такого мнения женщина и придерживалась. Она не любила своих подопечных, но ради директорского кресла могла, что угодно, выдержать. Ей нравился сам факт того, что она управляет кем
то, пусть даже это всего
навсего королевство детишек разного возраста, а не солидная компания, в которой есть, где развернуться.
Она шла по коридору, гордо вскинув голову. У нее, как всегда, была идеальная укладка, строгий костюм, на котором при желании ни единой складочки не удалось бы найти. И самая главная отличительная её черта – надменный взгляд. Она шла, цокая каблуками по паркету, по сторонам почти не смотрела. Дитрих же все время смотрел на нее. Лицо у него было хмурое, недовольное.
Видимо, женщина почувствовала этот взгляд, потому что обернулась в его сторону. Несколько секунд они смотрели друг на друга с неприкрытой ненавистью, потом Кристина отвернулась и зашагала дальше.
Дитрих не удержался и показал ей неприличный жест, чего Кристина, конечно, не заметила.
Это было идиотское решение собрать их в холле. Ланц думал об этом почти все то время, что продолжалось торжественное мероприятие. Намного мудрее было собрать всех в актовом зале, там же и устроить линейку, но Кристина решила новаторствовать, вот и собрала всех здесь, а не в зале.
Дитрих стоял у окна, время от времени вглядываясь в толпу. Пытался найти взглядом Люси. Их расставили по классам, так что влюбленная парочка оказалась вдали друг от друга.
Все началось внезапно, когда линейка уже подошла к концу, и ученики начала понемногу расходиться. Дитрих в класс возвращаться не спешил. Все мероприятие, несмотря на то, что тянулось, казалось, вечность, уложилось в полчаса. Свободными остались еще десять минут, так что можно было в класс не торопиться. Он и за пару минут легко подготовился бы к следующему уроку.
Сначала прогремел один выстрел, за ним еще один.
Раздался звон битого стекла, которое от пуль треснуло, пошло трещинами. После второго выстрела оно превратилось в мелкое крошево, осколки посыпались на растерявшихся учеников. Как всегда, в трудной ситуации, толпа растерялась.
А потом он услышал свое имя и увидел, как Лайтвуд бросилась к нему. Уже в следующую минуту прогремел очередной выстрел, а за ним ещё и ещё один. И Дитриха отшвырнуло к стене, а сверху посыпалась стеклянная крошка. Мелкие, противные осколки, впивавшиеся в кожу, прорезавшие на ней тонкую сеть царапин. Кровь из порезов сочилась, впитываясь в манжеты рубашки, и на груди у него тоже расплывалось кровавое пятно.
Девушка сбила его с ног, и тем самым спасла от смерти, но…
Только сейчас он понял, что, закрывая его собой, Люси сама спастись не могла. И это её кровь сейчас на его рубашке. Открыв глаза, он на самом деле, увидел, что пиджак Люси пропитан кровью, и пятно становится все больше и больше. Крови ужасно много. Откуда столько в человеке? Говорят, что вроде только пять литров, но…
Стрельба продолжалась, но он все равно оставался на месте, не думая о том, что его тоже могут застрелить. Пули рикошетили о стену, казалось, что они совсем рядом с ним пролетают, но почему
то ни одна не летит прямо в него. Были две, но обе попали в Люси.
Это именно она его окликнула, она закричала «берегись», и уже в следующий момент сбила его с ног. А пули, предназначенные ему, достались ей.
Пульс у нее был слабым и прерывистым. Она открыла глаза, что стоило ей невероятных усилий, попыталась улыбнуться, как будто в тот момент жизнь не покидала её, и на пиджаке её было не кровавое пятно, а томатный сок. Дитрих чувствовал, как по его ладони струится теплая, липкая жидкость, но никак не мог заставить себя посмотреть на руку. Он знал, что она будет вся в крови, но верить в это отказывался.
Люди бежали из холла, кто куда. Переполошенная толпа, как муравьи в муравейнике, куда мальчишка
хулиган льет холодную воду. Они все были равнодушными, холодными, отчужденными. Им не было никакого дела до людей, что умирали сейчас в коридоре. Все они старались спасти свои жизни.
Она была вся в царапинах, а губы были закушены от боли. К тому же из уголка рта потекла тонкая струйка крови. Глаза мутные
мутные, а зрачки огромные. Люси и сама чувствовала, что долго не протянет. Сейчас она видела какой
то длинный
длинный коридор, в конце которого горел яркий, манящий свет. Дверной проем, за которым было тепло и светло, а еще почему
то пахло полевыми цветами. Её тянуло туда, и чьи
то голоса манили поскорее присоединиться к ним. С трудом она заставила себя открыть глаза и посмотреть на Ланца, который сейчас был сам на себя не похож. Лицо, с которого ушли все краски, бледные, подрагивающие губы, а в уголках глаз застыли слезы…
– Зачем ты это сделала? – прокричал он, не понимая, что сейчас её громкие звуки раздражают. Они кажутся ей ужасными, словно усиливают боль.
Дикую, разрывающую изнутри.
– Я люблю тебя, – с трудом ответила она.
Получилось ужасно тихо. Люси почему
то стало страшно, что он не услышит её слов.
– Но, даже если так…
– Я не смогла бы жить без тебя, – продолжила Лайтвуд.
И Дитрих оборвал себя на полуслове, не зная, что сказать в ответ. Обвинения теперь казались ему глупыми и совершенно необоснованными.
Он не смеет обвинять её в чем
то. Он не смеет упрекать её за её поступок.
Вот, когда все наладится, и она выздоровеет…
В голове снова пронеслись слова Керри: «Ты, школа. Коридор. И ты плачешь. Даже не так. Ты рыдаешь. Я не знаю причины, но ты рыдаешь так, словно потерял самое дорогое, что у тебя есть».
Это не может быть правдой. Это не должно быть правдой.
Дитрих пытался убедить себя в этом, но с каждой секундой все отчетливее понимал, что Керри приснился именно этот день. Она не зря предупреждала его об осторожности. Она не знала, что случится, потому и не проинструктировала его. В конце концов, Дарк никогда не видела вещих снов. Это был единичный случай.
– Только не говори, что собралась умирать, – сорвалось с его губ.
Он понимал, что говорит откровенные глупости. Она не просто собралась умирать. Уже умирает в данный момент.
Но на фоне стресса у Дитриха произошло временное помутнение рассудка. Он отказывался верить в то, что происходит вокруг. Не хотел принимать все происходящее за чистую монету, потому и говорил ерунду.
Люси совсем не обижалась на него. Понимала, что он не осознает того, что творится. Ему кажется, что он просто попал в страшный сон. Достаточно захотеть, и он сможет проснуться в один момент.
Лайтвуд потянулась, чтобы поправить в очередной раз, уже по привычке, прядь волос выбившихся из его прически. Странная тянущая боль, от которой она скривилась, прошила все тело. Ей было больно поднимать руку, но очень хотелось видеть в тот момент глаза Дитриха. Видеть в них свое отражение, улыбаться ему. И убедить, что все хорошо. Ничего особенного не случилось. Просто они на время расстаются. Люси верила, что в другой жизни они снова встретятся, и, может быть, будут вместе, раз уж в этой ничего не получилось.
Её счастье длилось недолго. Несколько недель. Но эти недели стоили всех семнадцати лет, что она прожила на свете.
Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Сейчас Люси понимала, что люди не врут. Действительно, вся жизнь. Самые лучшие её моменты.
Она видела себя маленькой девочкой с двумя огромными бантами на голове, в синей юбке и таких же синих туфлях. А рядом улыбающуюся Кристину, которая все время просит её быть осторожнее, чтобы не упасть. Но она не слушает маму, и в итоге падает, разбивает коленки и хочет заплакать, но в последний момент одергивает сама себя и начинает смеяться. Кристина не понимает причин её веселья, но уже через пару секунд сама начинает улыбаться, понимая, что дочка просто не хочет её расстраивать…
Воспоминание с последнего дня рождения. Она справляла его с подругой. Помнила, что они тогда выбрались в город, но перед этим девушка заставили её сменить привычный наряд на что
то яркое, притягивающее внимание, забыв об обычных серых тряпках.
Яркие кеды с цветными шнурками, короткие шортики и зеленая туника. Люси пыталась протестовать, заявляя, что это не самая подходящая для нее одежда, но подруга гневно сверкнула глазами и спросила:
– А что для тебя подходящее? Вот этот мешок?
– Это не мешок, – фыркнула Люси.
– Все равно в этот день ты должна быть самой красивой, так что переодевайся. И не спорь, – добавила строже.
Потом, наведя марафет, они выбрались в город. Разумеется, одежда сыграла свою роль, и на Люси обращали внимание гораздо активнее, чем обычно. Она этого как будто не замечала, погруженная с головой в свои мечты.
Она вела себя раскованнее, чем раньше. Смеялась, шутила, постоянно улыбалась.
В тот день они сделали много
много снимков, которые Люси так и не взяла себе. Потому что знала, Кристина снова начнет к ней придираться, как только увидит, в чем ходила по городу дочка.
И этот наряд у нее восхищения не вызовет.
Вечером они сидели в кафе. Перед Лайтвуд стоял торт, на котором горели несколько свечей. Меньше, чем ей было лет. Не семнадцать, а пять или семь. Сейчас она уже не помнила точное количество свечей. В мыслях четко отразилось желание, что она в тот день загадала.
«Хочу влюбиться, – думала она тогда, набирая полные легкие воздуха. – Безумно хочу. Вот бы встретить в этом году человека, который научит меня любить и подарит мне свою любовь!».
Любовь, как яд замедленного действия.
Однажды попав в кровь, он остается там надолго. Заставляет людей совершать глупые поступки, идти на любые жертвы, геройствовать. Она бьет больно, нападает внезапно. Стихийно. Никто не может с точностью предсказать, когда она появится и появится ли вообще. Можно так всю жизнь и провести в ожидании.
Но Люси готова была добровольно выпить этот яд.
– Что загадала? – поинтересовалась Саманта.
– Не скажу, а то не сбудется.
– Да ладно тебе. Неужели веришь в эту чушь?
– Это совсем не чушь. Народная мудрость, скорее.
– Глупые предрассудки, – отмахнулась подруга. – Ну, расскажи. Что загадала? Хотя, я сама попробую догадаться.
– Давай, – усмехнулась Люси.
Она не сомневалась, что Саманта раскусит её за считанные минуты. Уж кому, как не ей было знать, о чем мечтает лучшая подруга. Девушка старательно разыгрывала задумчивость, а потом выдала на одном дыхании:
