Текст книги "Гадюки в сиропе или Научи меня любить (СИ)"
Автор книги: Тильда Лоренс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)
На следующий день, уже после оглашения результатов, после провала вместо ожидаемой победы, Дитрих заявил во всеуслышание, что он не хочет больше оставаться в фигурном катании. Оно для него – пройденный этап. Эва, мать Марты пыталась переубедить его, приводила множество аргументов в пользу того, что Ланцу нужно продолжать, необходимо строить карьеру фигуриста, но он оставался непреклонен.
Он понимал, что подобное поведение показывает его не с лучшей стороны. Это банальная слабость и согласие с поражением, но удар оказался слишком сильным.
Ланц давно подозревал, что однажды Марта не выдержит и устроит ему «веселую жизнь». Но все же искренне верил, что у девушки хватит благоразумия не рубить сук, на котором она сидела. Если бы они выиграли то первенство, она могла бы добиться многого, а так осталась ни с чем. Признанный король льда покинул самопровозглашенную королеву.
Марта встала в пару с Гансом. Но долго они вместе не продержались.
Без Дитриха девушка ничего не стоила. Она была посредственной фигуристкой, о головокружительном успехе в паре с ней не стоило и мечтать.
Штейн быстро сориентировался и вернулся к проверенной партнерше вместо истеричной Марты, считавшей себя центром земли.
Дитриха уговаривали вернуться, но он заявил, что со спортом завязывает и больше никогда, – слышите, никогда, – не встанет на коньки. И не выйдет на лед, даже под страхом смерти.
Сегодня он собирался это обещание нарушить.
Дитрих смотрел на каток, стоя за ограждением. Это было нечто такое привычное, и в то же время совсем чужое. Он успел отвыкнуть от коньков, от скрежета лезвий, разрезающих лед, от того чувства свободы, что появлялось у него раньше, во время тренировок. Это был чужой мир. Но этот мир был вполне доступен. Дитрих понимал, что дверь перед его носом не захлопнута наглухо и не закрыта на ключ, она приоткрыта, и она манит к себе.
Конечно, теперь он не метит в профессионалы, но любителем быть ему никто не запретит.
– Года два на лед не выходила. Если честно, даже не знаю, что из этого получится, – раздался за спиной голос Люси. – Тогда мне казалось, что жить не смогу без льда, а сейчас все уже успокоилось. Я даже не переживаю совсем, глядя, как те, с кем я начинала, постепенно добиваются успеха.
– И совсем им не завидуешь?
– Есть немного. Всё
таки мне хотелось попробовать свои силы в этом виде спорта. Но всё, что у меня было – это пара локальных чемпионатов. На большее я не стала замахиваться.
– Почему? Не считала себя достойной большего?
– «Лореаль. Ведь вы этого достойны», – усмехнулась девушка. – Считала. Но, пожалуй, вся проблема заключена в том, что только я так и считала. Другим я не нравилась, и от меня хотели избавиться. Я ушла. Не думаю, что смогла бы выдержать конкуренцию с ними. Один против всех – звучит гордо, по
геройски. Но в жизни подобный вариант развития событий – это путь в никуда. Одному против толпы не выстоять.
– Знаю. Сам сталкивался с чем
то подобным.
Дитрих поднес к губам трубочку, сделал глоток газировки из бумажного стаканчика.
Люси последовала его примеру.
Вообще
то она думала, что сначала они покатаются, и только потом начнется время задушевных разговоров. Все получилось наоборот. Они разговорились. Сначала о школе, но в этом разговоре не было ничего важного. Просто обсуждения общих знакомых, событий из школьной жизни, некоторое разочарование по поводу того, что каникулы приближаются к своему логическому завершению, а ничего из ранее запланированного так и не удалось воплотить в жизнь.
На самом деле, Люси ненавидела эти планы. Кристина сама сидела и составляла списки дел, которыми дочь должна заниматься на каникулах. Какие книги читать, какие фильмы смотреть, и даже – с какими людьми общаться. Стоило Люси проявить своеволие, как от нее тут же требовали отчетности по всем правилам. Едва ли не по минутам предполагалось рассказывать свои действия.
Кристина была домашним тираном. Она не терпела своеволия. Воспитывала дочь в строгости, искренне считая, что только так можно вырастить достойную представительницу общества, настоящую леди.
Методы воспитания, конечно, тоже оставляли желать лучшего.
На людях они выглядели образцовой семьей, хоть сейчас на обложку журнала, но практически каждому человеку известна истина: иногда за прекрасным фасадом скрыто ужасное наполнение. Примерно так все и обстояло в семье Лайтвуд – Вильямс.
Часто родители хотят для своих детей только лучшего будущего, боятся того, что чада обязательно повторят ошибки их молодости, потому и стараются всячески оградить их от всевозможных угроз извне. Люси предписывалось возвращаться домой до девяти вечера, краситься по минимуму, преимущественно, только тональным кремом и пудрой. Все остальное считалось проявлением распущенности, потому о яркой помаде и прочих косметических средствах речи не было. Во всяком случае, до тех пор, пока Люси не исполнится двадцать один год, и она не станет совершеннолетней. А до тех пор Кристина могла помыкать дочерью, как ей угодно.
История с дневником была, пожалуй, самым безобидным явлением в жизни Лайтвуд. Все остальное – ещё хуже.
Она чувствовала себя так, словно жила не в отдельном доме, а в магазине со стеклянными витринами. У нее не было своего пространства, у нее была лишь видимость этого самого пространства. Мать рылась в её вещах, изучала все записи, даже в компьютере рылась. На всякий случай. Вдруг Люси пришло в голову хранить там что
то неподобающе, за что стоит отругать и наказать по всей строгости.
Люси, конечно, об этом знала, но предпочитала делать вид, что ни о чем не догадывается. Ей нечего было скрывать от матери. Она не писала никому провокационных писем эротического содержания, не коллекционировала фотографии с обнаженными звездами и вообще ничего предосудительного не делала, так что можно было спокойно оставлять свои вещи на видном месте, без риска для собственного психического здоровья.
Пожалуй, больше всего Кристина переживала за личную жизнь дочери. Не столько разговоров было об успеваемости и поведении в школе, сколько о мужчинах, которых нужно обходить десятой дорогой и по возможности прожить жизнь в одиночестве. Потому что только так можно быть уверенной в том, что никто не предаст и не променяет на другого человека.
Даже такие мелочи, как валентинки, вызывали у Кристины негодование.
Увидев у дочери несколько открыток от мальчиков, Кристина тут же устроила дочери допрос с пристрастием, стараясь выпытать, что связывает её с дарителями. То, что многие уже давно позабыли о предназначении праздника и дарят открытки не только своим возлюбленным, но и друзьям, ей на ум не пришло. Как, впрочем, и то, что дочь не обязательно повторит её судьбу, начав встречаться с кем
то.
Положение Люси осложнялось тем, что она внешне была больше похожа на отца, чем на мать. Она многое от него подхватила. И привычки некоторые, и жесты, и мимику. Практически его копия, только женского пола. В каких
то моментах она даже чувствовала себя виноватой перед матерью, хотя, по идее, не должна была ничего подобного испытывать.
Терпение у Люси было, по истине, ангельским, но иногда у него заканчивался лимит. Так случилось и сегодня.
Когда Люси собиралась на каток, мать потребовала от нее отчета о том, где, с кем и по какой причине собирается встретиться дочь. Люси отделалась парой коротких фраз. Кристину этот ответ не удовлетворил. Она вцепилась в дочь железной хваткой, заставив посмотреть себе в глаза и едва ли не поклясться, что это просто встреча, а не «свидание с каким
нибудь хулиганом, который только и думает, как затащить девушку в постель».
Люси эти слова задели за живое. Она никак не могла смириться с тем, что мать считает её излишне распущенной.
Она всегда была примерной девочкой, на неё можно было равняться. Но Кристина этого в упор не замечала, осыпая несправедливыми обвинениями. Люси плакала… Убегала в свою комнату и выла в подушку, анализировала свои поступки, пытаясь понять, что именно сделала не так, чем в очередной раз вызвала гнев матери.
А потом просто перестала обращать внимание на придирки. Все равно никогда ничем хорошим их споры не заканчивались. Однажды Люси просто поняла, что больше не хочет выяснять отношения. Стала игнорировать выпады матери и делать вид, что ей всё равно.
Так было проще жить.
Иногда в их семье доходило и до рукоприкладства. Конечно, Люси никому об этом не говорила, она старалась на людях вести себя, как можно беззаботнее. Улыбалась, смеялась, всячески подбадривала тех, кто находился рядом с ней, но в свои семейные тайны никого не посвящала, считая, что сор из избы выносят только ограниченные личности, желающие разжалобить окружающих, получить свою порцию внимания, пусть даже таким странным способом.
– Ты тоже рвался в профессиональный спорт? – прервала молчание девушка.
– Ради непрофессионального, я бы и стараться не стал, – произнес Дитрих. – Если есть возможность попасть в высший эшелон, нужно бороться до последнего и стремиться к высотам, а не прозябать внизу.
– Почему же тогда ушел? Конкуренция оказалась слишком высока? Просто добился определенного успеха, надоело, решил попробовать себя в чем
то другом? Или же ещё какая причина найдется?
– Я бы мог сейчас выдать потрясающий рассказ о том, сколько побед было на моем счету, только для того, чтобы самому себе потешить самолюбие, но, пожалуй, скажу правду. Я понял, что меня не хотят видеть в стане фигуристов. Решил сделать девушке приятное, потому ушел из спорта.
– Что за девушка?
– Моя партнерша. Она была дочкой тренера. Меня ненавидела, другого парня обожала. Хотела кататься с ним, но мать отказывалась ставить их в пару, говорила, что не видит смысла в их тандеме. Слишком слабые оба. Девушка, конечно, этого не понимала. Ей казалось, что раз она – дочь тренера, у нее все будет получаться просто и легко, достаточно только рукой взмахнуть, и все упадут к её ногам. Тот парень тоже на нее давил. Постоянно говорили они о том, что я им мешаю. Та девочка, что каталась в паре с Гансом, особо ничего не решала. Её могли заменить в любой момент. У нее не было высокого уровня подготовки. Меня ценили высоко.
Дитрих замолчал. Глотнул еще колы. Он не любил рассказы о своем прошлом. О своих поражениях и слабостях. О том, как он отказался от мечты. Возможно, единственной мечты в его жизни. Она могла стать реальностью, но Ланц опустил руки. Сдался, как только появились первые проблемы. А ведь мог триумфально вернуться, взять себе в пару любую приглянувшуюся фигуристку и выступать вместе с ней. У него было большое будущее, но он решил, что это все несерьезно, и не стоит тратить время на занятие, которое после предательства Марты перестало приносить истинное наслаждение.
Люси не стала его торопить, задавая идиотские вопросы вроде «а что случилось потом?». Она молчаливо слушала, дожидаясь окончания истории.
– У них был страстный роман. Точнее, Марта влюбилась. Ганс собирался за её счёт пробиться наверх. Они оба были уверены, что именно в Марте заключен секрет нашего успеха. Ганс делал вид, что ревнует её ко мне… Наверняка тебе известно, что у многих фигуристов бывают романы. Так вот, он делал вид, что не желает видеть меня рядом с Мартой только из ревности. Она тоже бесилась, устраивала мне скандалы, говорила, что я – ничтожество, которое тянет её вниз. В то время как с другим человеком она могла бы добиться таких высот, что мне и не снилось. Мать кричала на неё, Марта злилась еще сильнее. Ей хотелось верить, что наш успех – это её заслуга. В итоге она не удержалась от маленькой гадости и подбросила мне в коньки парочку сломанных лезвий. Это было как раз во время чемпионата среди юниоров. Естественно, с окровавленными ногами не было смысла выходить на лед, и я сошел с дистанции. Сдался, конечно. Но… Иногда нужно проиграть в малом, чтобы однажды выиграть в большом.
– Сейчас жалеешь об этом?
– Только если самую малость. А ты жалеешь о своем уходе из большого спорта?
– Сложно сказать. Я и сама не знаю, нужно ли мне было это все. Одно могу заявить с уверенностью. Без постоянных склок с тренером и партнером мне живется гораздо спокойнее, чем раньше.
– А на уровне ощущений?
– В смысле?
– Нет мыслей о том, что что
то в жизни упустила? Пустоты нет?
– Пожалуй, нет. Хотя… – Люси задумалась на минуту. – Первое время было, а потом прошло. Наверное, это получилось само собой. Закономерно. Говорят же, что время лечит.
– Лечит, – повторил Дитрих. – Ещё как лечит.
– Попробуем покататься вместе. Правда, я слабо представляю, что из этого получится. Всё
таки каталась я лишь с одним человеком, привыкла к нему.
– Отвыкай, – хмыкнул Ланц. – Представь, что ты не просто любительница фигурного катания, а настоящий профи, который обязан выйти на лед, и от твоего хотения или нехотения ничего не зависит. Тебя ставят перед фактом, и тебе приходится действовать согласно чужим указаниям. Вот и действуй. Главное, не волнуйся. Я хорошо чувствую перемены в настроении партнера и вполне могу подстроиться под тебя, если это понадобится.
Отставив в сторону пустой стаканчик, Ланц принялся шнуровать коньки…
*
Ступить на лед после нескольких лет отсутствия практики оказалось не так просто, как виделось на первый взгляд. Вся сложность заключалась именно в психологическом аспекте, преодолеть который казалось практически невозможно.
Перед тем, как надеть коньки на ноги, Дитрих несколько раз проверил, нет ли внутри каких
то посторонних предметов. Понимал, конечно, что со стороны это будет выглядеть немного глупо, но в то же время решил для самого себя, что осторожность – превыше всего. Не удостоверившись в том, что внутри нет никаких колюще
режущих предметов, он коньки не наденет, даже, если их ему вручит сама королева Англии, ну или канцлер Германии, что для Дитриха было пока гораздо ценнее. Королевы рядом не наблюдалось. Канцлера, впрочем, тоже, потому и проверка коньков показалось не проявлением паранойи, а самым обычным явлением. В конце концов, собственное здоровье было превыше всего.
Подсознательно Дитрих сравнивал себя с ребенком, делающим первые шаги. Осторожно
осторожно, боясь совершить ошибку и упасть. В данный момент он и казался самому себе несмышленым ребенком, который раньше никогда не умел ходить, и сейчас у него дебют в этом нелегком деле. Мысли о том, что когда
то его называли королем льда и пророчили блестящую карьеру, казались чем
то невероятным, даже, в какой
то степени, насмешкой. Дитрих тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться. Вдох
выдох, вдох
выдох. Главное, не позволять панике захватить с головой и подчинить себе. Он должен был избавиться от призраков прошлого, перебороть боязнь льда и травм, связанных с фигурным катанием.
Досчитав до десяти, Ланц все же рискнул выйти на лёд.
Звук соприкосновения лезвия со льдом показался ему ужасающим, излишне громким, пугающим. Как будто по металлу провели чем
то острым. Это было непривычно. За время бездействия Дитрих успел отвыкнуть от той атмосферы, что окружает фигуристов, успел позабыть о том, что такое напряженные тренировки, постоянная жизнь в напряжении и стремление к достижению идеала. Сейчас он стоял на льду и думал о том, что от его хваленых умений совсем ничего не осталось. Он не то, что аксель, он даже простенький фонарик или цапельку сам сделать не сможет. Куда уж ему браться учить других.
Первые шаги, самые первые шаги… Самые сложные.
Он закрыл глаза, возвращаясь мысленно к событиям десятилетней давности, когда он только
только начинал, когда в него мало кто верил. Когда он сам в себе сомневался и не рассчитывал на высокие результаты. Ланц вспоминал, как часто тогда он падал, как кричал, стоя перед Лотой, что больше никогда, ни за что на свете он не пойдет на каток, но уже через пару дней снова приходил на тренировку, надевал коньки и выезжал на лед. Чтобы снова падать, подниматься, обещать себе, как однажды станет чемпионом, и работать с двойным усердием. Тогда он вполне мог добиться поставленной цели, что осталось от этого сейчас? Дитриху казалось, что уже ничего и нет.
Часто говорят, что, однажды получив опыт, человек никогда его не забудет. Если когда
то научился плавать, но не практиковался в этом лет десять, попав в воду, все равно поплывет, вспомнит. Как только понадобятся практические навыки, они сразу же дадут о себе знать, сыграет свою роль, так называемая память тела.
Дитрих в своей памяти тела уверен не был. Он слишком резко оборвал все связи со спортом, старательно выполнял обещание, данное самому себе, и к катку не приближался. Наверное, и сейчас не следовало этого делать, а уж тем более, не стоило хвастать перед девушкой своими навыками и умениями, от которых остались лишь воспоминания.
Люси наблюдала за Ланцем с заинтересованностью во взгляде. Понимала, что именно его угнетает, но снова промолчала, предположив, что, скорее всего, Дитрих её догадкам не обрадуется. Хорошо, если скандал не устроит, а скандалов Люси хватало и с предыдущим партнером. По большей части, именно в выяснении отношений их тренировки и проходили. Макс всегда находил, к чему прицепиться и как выставить Люси виновницей случившегося. Даже, если эти обвинения были откровенно бредовыми, победа чаще всего оставалась именно за зачинщиком спора. Его невозможно было переспорить, а точнее, перекричать. Уж в чем он, действительно, был мастером, так это в ведении скандалов. Люси придерживалась тактики невмешательства, чем раздражала Макса ещё сильнее. Неизвестно, чего именно он от нее хотел. Когда молчала, он говорил, что она – ограниченная дура, не способная поддержать спор, когда вступала в перепалку, все заканчивалось абсолютно аналогично. Макс снова заявлял, что в партнерши ему досталась идиотка, которая не понимает простейших вещей. Есть ли смысл вообще с ней разговаривать? Люси тоже думала, что разговаривать им не о чем, и вовсе не обязательно. В конце концов, никто не говорил, что они обязаны стать друзьями. Да, друзьям, несомненно, будет легче справляться с поставленными задачами, но и враг, поставленный с тобой в пару, должен понимать: хочешь добиться успеха – терпи, работай. Когда заработаешь авторитет, и тебя признают, можешь начинать капризничать. Вполне возможно, что тогда тебя услышат.
В то время у их скандалов был лишь один итог. Печальный. Бездарно потраченное время и миллионы испорченных нервных клеток. То время, что длились скандалы, они могли бы провести с пользой, пару раз откатав свою программу.
Макс был все же несколько умнее Марты. Он не стал подставлять свою напарницу во время соревнований. Он дождался их окончания, и только тогда начал работать над тем, чтобы избавиться от своей партнерши. У него было достаточно нужных связей, чтобы превратить жизнь Люси в ад и заставить её самостоятельно уйти из спорта. По собственному желанию, что называется.
За то время, что они катались вместе с Люси, Макс успел многое узнать о своей партнерше. Возможно, даже пару раз проследил за ней и узнал, какой дорогой девушка возвращается домой. В один из таких вечеров, когда Люси, как обычно, возвращалась с тренировки, её и встретила парочка «учителей», призванных вложить в голову девушке знания о том, что пора бы ей собирать свои вещички и уходить из спорта, пока она жива и здорова. Впрочем, второе заявление тут же своими действиями и оспорили, избив её так, что мать родная не узнала бы.
Люси слабо помнила события того вечера. Глубоко в памяти отпечатались лишь боль, заглушающая все другие ощущения и окровавленные пальцы, судорожно комкавшие ткань куртки. Лезвие, прорезав ткань куртки, прошло по касательной, повредило кожу, но жизненно важные органы не задело. Если бы не боль по всему телу и не это ужасное чувство собственной беспомощности, когда валяешься где
то среди мусорных баков. В грязи, перемазавшись ею и кровью с ног до головы. Когда разбитые губы саднят, а по щекам стекают предательские слезы, которыми, как известно, горю не поможешь. От них нет никакого облегчения.
Слезы лишь усиливали ощущение собственной ничтожности, которым на тот момент была преисполнена Люси.
Она солгала, сказав, что, уходя из спорта, почти ничего не чувствовала. Внутри нее, действительно, поселилась пустота. Но не из
за того, что этот уход автоматически сжигал все её предыдущие заслуги. Девушке намного больнее было от осознания того, что её предали. Пошли на все, только бы избавиться от неугодной фигуры на этой шахматной доске. Она была если не королевой, то однозначно, принцессой льда, но людям хотелось сделать из нее пешку. Что у них прекрасно получилось.
Макс потом еще так трогательно о ней заботился, приходил в больницу, поправлял подушки, даже букет орхидей принес, зная, что у девушки аллергия на эти цветы. Его слова не вызывали ничего, кроме отвращения. Наигранная слащавость и фальшь в словах, показная забота, а в глазах холод и ненависть.
… «– Ты же знаешь, как опасно ходить в одиночестве по ночам.
– Знаю. И что с того? У меня нет возможности нанимать себе охранника.
– Ты могла попросить меня. Я бы подбросил тебя до дома…
– Свернул шею и выбросил где
нибудь по дороге.
– Что ты сказала?
– Ничего.
– Лайтвуд, ты обвиняешь меня в чем
то? Хочешь сказать, я все подстроил?
– А ты хочешь сказать, что это не ты?
– Это… я.»
Люси до сих пор с содроганием вспоминала, как изменилось тогда его лицо. Макс упивался своим величием. Ему казалось, что он совершил поступок. Даже не так. Поступок с большой буквы.
Стоило только Люси сорвать с него маску, как он тут же перестал изображать из себя заботливого друга, пришедшего проведать близкого ему человека. Он стал самим собой. Мелочным, жестоким, самовлюбленным человеком, ставящим свои интересы превыше всего. Он открыто заявил Люси, что видеть её рядом не желает, и, если она еще раз сунется в мир фигурного катания, ей не сдобровать. И дело не в том, что она – плохая фигуристка. Нет, совсем нет. Просто она не нравится ему, как человек. А потому он пойдет на все, чтобы её уничтожить.
Люси всегда была умной девочкой, повторно загреметь на больничную койку особого желания у нее не было. Потому, выбирая между жизнью и спортом, она, конечно, выбрала жизнь. Время, проведенное на льду, предпочитала забыть, как страшный сон.
Наверное, именно по этой причине история Дитриха не произвела на девушку должного впечатления. Да, подбросили лезвия. Да, поступили подло. Но с ней поступили не менее, а то и более гадко.
Ланц, в общем
то, и не просил её сочувствия. Он просто рассказал свою историю, не требуя никакой реакции в ответ. Ему не нужны были восторженные вопли о том, как он мудро поступил. В сочувствии он тоже не нуждался. Сейчас это уже стало обыденным делом. Всего лишь небольшой эпизод из прошлой жизни. И ключевое здесь слово «прошлой». Это осталось далеко
далеко. Сейчас этого нет.
– Слушай, это, наверное, была не лучшая идея, пригласить тебя сюда, – вздохнув, произнесла девушка, медленно скользя по льду. – Если что
то не так, то мы можем спокойно уйти. Всё
таки, у меня тоже не очень много хороших воспоминаний связано с ледяным королевством. Больше плохого, чем хорошего…
– Всё нормально, – отозвался Ланц.
В голосе у него проскользнули нотки металла.
– Хорошо, – согласилась Люси.
– Отлично, – прошипел себе под нос Дитрих, прежде чем отпустил спасительный бортик и все же решился заскользить по льду.
Он все ещё умел отлично держать равновесие. В стороны его не заносило, он плавно скользил вперед. Это было, в общем
то, так же естественно, как и дыхание. Пробуждались внутри него воспоминания о давно прошедших днях, о том времени, что было доверху забито тренировками, победами и поражениями, соперничеством и нешуточными страстями. Это было так же волнительно, как прежде. Каждый шаг давался ему не с трудом, а все легче и легче.
Самодовольная улыбка на миг появилась на губах Ланца и тут же погасла. Как будто он боялся сглазить свою удачу.
– Давай руку, – произнес он решительно, не оглядываясь в сторону Люси.
На катке он привык командовать. Он ведет, партнерша подчиняется. Только так, иначе ничего не получится. У Дитриха были задатки командира, которые в обычной жизни вызывали у людей припадки бешенства, но на катке казались сами собой разумеющимися.
Лайтвуд подъехала ближе, протянула руку и тут же почувствовала, как Ланц сжал её ладонь.
– Будешь мне доверять?
– Постараюсь.
– А, если подумать?
– О, так у меня еще и выбор есть?
– Выбор есть всегда.
– А мне кажется, нет. Во всяком случае, сейчас. Я должна тебе довериться, иначе ничего не получится.
– Умная девочка, – хмыкнул Ланц. – Так как доверяешь?
– Стараюсь.
Люси приблизилась к Дитриху, встала напротив и спросила:
– Вальсовая позиция?
– Для начала да.
– А потом?
– Что предпочитаешь?
– Сходу сложно ответить.
– Тодес?
– Можно. Ещё?
– Если совсем
совсем доверишься, то можем попробовать подкрутку.
– А сам не боишься такое предлагать?
– Я же говорю, если будешь доверять мне целиком и полностью.
– Пока не доверяю.
– Что ж, оставим до лучших времен. Тогда у нас остается, как вариант парное вращение. Когда расходимся, вспоминаем все, что мы умели делать раньше… Всё
таки у меня это первая тренировка после очень долгого перерыва. У тебя ведь тоже?
– Да, – подтвердила Люси.
– Ну, давай. Покажи, на что способна…
Он усмехнулся. Люси поняла, что это вызов. Прямо здесь, прямо сейчас она не имеет права опозориться. Она обязана выложиться на все сто и доказать, что она многое умеет, а не просто голословно приписывает себе чужие заслуги.
Скользить по льду оказалось гораздо легче, чем могло показаться. Она все ещё помнила все эти движения, всю последовательность действий. Даже несколько лет бездействия не смогли уничтожить память тела.
Люси снова стояла на льду и чувствовала себя по
настоящему счастливой. К ней вновь вернулось о самое ощущение, что было раньше верным спутником. Адреналин, восхищение, азарт и стремление быть первой, лучшей, неповторимой. Она скользила, стараясь делать это, как можно легче, двигаться мягко и плавно, грациозно, как это делал её партнер. Лайтвуд смотрела на Ланца и время от времени чувствовала себя лишней на льду. Дитрих, действительно, перетягивал все внимание на себя, хотя старался сохранить некую иллюзию равноправия, словно он совсем не претендует на первенство в их тандеме, а готов выступать на равных условиях. Это было нечто вроде заигрывания с воображаемым зрителем. Ланц был потрясающим актером. Его мимика, жесты, пластика – всё притягивало к себе взгляд. Невозможно было отвернуться от него, не досмотрев его танец. Люси показалось немного забавным то сравнение, что она придумала, но все было именно так. Как бабочка в цветущем саду. С цветка на цветок он парил по воздуху, заставляя восхищаться собой, превозносить его талант.
Возможно, именно потому его партнерша и не смогла разделить чужой успех. Она чувствовала себя лишней на льду рядом с ним, как и Люси сейчас.
Разъехавшись после прохождения вальсовой позиции, они должны были делать что
то свое. Первое, что придет на ум. Не задумываясь о синхронности, ведь пока и танца у них, как такового не было. Но вместо того, чтобы заняться демонстрацией своих способностей, Люси застыла на месте. Она наблюдала за Ланцем и, казалось, вот
вот готова захлопать в ладоши от восхищения.
Бильман мало кому из мужчин доступный, для Дитриха особой сложности не представлял. Люси смотрела за тем, как её партнер вращается, удерживая конек рукой, и насколько артистично при этом выглядит.
Как плавно он переходит в простейшую змейку, скользит медленно по льду, а потом разгоняется и…
Дальше у Люси просто потерялся дар речи, потому что прыжки в исполнении Ланца смотрелись восхитительно. Макс, считавший себя едва ли не самым лучшим начинающим фигуристом современности, наверняка, позеленел бы от зависти, увидев то, что делает Дитрих. Один за другим следовали лутц, флип, сальхов, а потом и аксель, умением делать который Ланц хвастался на кухне. Она, задержав дыхание, считала обороты. Три с половиной. Так называемый тройной аксель.
– Красота, не выпадай из реальности, – крикнул Ланц, обращаясь к Люси. – В конце концов, это же не день моего самолюбования. Это день нашего с тобой возвращения на лед. Потому…
Когда именно он подъехал сзади и подхватил её на руки, Люси позорно пропустила. В любом случае, действия Дитриха были не такими, как у Макса, они отличались разительно. Тот хватал девушку, как мешок картошки, за что частенько получал выговор от тренера. У Дитриха все получалось плавно. И, даже если ему было тяжело, он ничего вслух произносить не собирался, чтобы не расстраивать Люси.
На самом деле, она для него и не была тяжелой. Вполне нормальный вес и нормальный рост. Марта была немногим меньше, всего
то пару сантиметров в росте уступала. А весила почти столько же. Нормальный вес для фигуристки. Ничего лишнего, но в то же время и анорексия на горизонте не маячит.
Из поддержки он снова перешел в вальсовую позицию, а потом шепнул:
– Переходим в тодес. И не забывай, что главное – доверие. В бортик точно не влетишь.
– У тебя мерзкое чувство юмора, – выдала Люси, которая и так отчаянно нервничала.
– Оно прекрасно, как и я сам.
– О, Боже, – только и смогла ответить девушка, пораженная до глубины души подобным заявлением.
Все
таки не зря Ланц казался ей самовлюбленной личностью.
Дитрих улыбнулся, но комментировать эти слова никак не стал.
С Лайтвуд оказалось на удивление легко работать. Возможно, это было обманчивое впечатление, ведь они не занимались под чутким руководством тренера, а просто развлекались. Требований высоких к ним никто не предъявлял. Можно было делать все, что душа пожелает, а желала она – развлечений. Да, с некоторых пор фигурное катание стало для Дитриха именно развлечением, а не делом всей жизни. Теперь он понял это особенно отчетливо. Раньше сомневался, а сегодня окончательно убедился в том, что с профессиональным спортом покончено раз и навсегда.
Перейдя из тодеса в фокстротную позицию, они снова заскользили по льду.
– И всё
таки, может, рискнёшь? – предложил Дитрих, ненавязчиво подводя девушку к мысли о том, что вполне можно сделать подкрутку.
– Не хочу загреметь в больницу с сотрясением мозга, – отозвалась Люси.
– Не загремишь. Все будет хорошо.
– Я сомневаюсь.
– Ты же видела мои способности. Я, правда, не уроню тебя.
– Когда ты так говоришь, мне становится еще страшнее.
Девушка обогнала Дитриха и теперь ехала, глядя ему в лицо.
– Значит, на подкрутку не согласна? – прищурился Ланц.
– Нет, – ответили ему.
– Жаль, – произнес он. – Я так надеялся. Ну ладно. Нет, так нет.
