Текст книги "Гадюки в сиропе или Научи меня любить (СИ)"

Автор книги: Тильда Лоренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)

Пока сосед крутился рядом с Керри, Дитрих пересиливал себя, пытался улыбаться и быть предельно вежливым. Получалось от случая к случаю. Не всегда. Натура у Ланца была такая. Он просто физически не мог находиться рядом с достойными соперниками, начинал задыхаться, как от нехватки воздуха, срывался и хамил.

С отъездом Керри ситуация усугубилась.

Те два дня, что он находился без собеседника, нервы окончательно начали сдавать. Дитрих снова поругался с родителями. Сначала с матерью за то, что не убрал за собой тарелки из гостиной. Он оставил их на время, как раз спускался вниз, чтобы убрать, когда на лестнице нарисовалась сама Лота и начала учить его уму

разуму, заявляя, что он в последнее время ведет себя, как форменная скотина, и меняться, судя по всему, не собирается. Естественно, Дитрих нахамил матери, высказав все, что наболело. Ткнул её носом в то, что она – отвратительная хозяйка, просто отпетая истеричка и вообще достала его своими постоянными нравоучениями. Лота, конечно, ударилась в слезы, и ей на помощь пришел Якоб. Тут все словесной перепалкой не ограничилось, дошло до рукоприкладства. Лота же их в итоге и разнимала, пока отец с сыном катались по полу, выясняя, кто из них прав. Дитрих сам же первый в драку и кинулся. Для него спусковым крючком стала пощечина, которой одарил его отец, требовавший от Дитриха извиниться перед Лотой. У Дитриха не то настроение было, чтобы подставлять вторую щеку. В итоге все и вылилось в драку. На него наорали уже вдвоем и отправили ко всем чертям, на все четыре стороны.

Дважды предлагать не пришлось, и Ланц ушел из дома. Всю ночь шатался по городу, не зная, куда себя деть. Внутри все клокотало, но возвращаться и просить прощения он не спешил. Его злило все, что так или иначе было связано с родителями. Они первые налетели на него с обвинениями, а потом еще и требовали, чтобы он вел себя, как пай

мальчик. Не так воспитывали, не дождутся они от него смиренного взгляда в пол и застенчивого лепета. Он не станет просить у них прощения, сами виноваты. Пусть сами и извиняются.

На рассвете он добрался до моста, там и остановился. Набрал камней и принялся бросать их в воду, безразлично наблюдая за тем, как по поверхности расходятся круги. Казалось, что весь мир настроен против него. Вокруг одни враги, и нет ни одного друга, способного поддержать в трудную минуту.

По сути, все именно так и было.

Здесь у него совсем не было друзей. Как, впрочем, и в Берлине.

Он был совершенно один во всей вселенной. Почему

то в этот ранний час его подобная мысль начала угнетать. До этого Дитрих воспринимал факт своего одиночества, как само собой разумеющееся явление. Гордился даже.

Около восьми часов утра он пришел домой. Причем незаметно вернуться не получилось. Ввалился в дом с помпой, повалил вешалку, едва не грохнул зеркало в прихожей, а потом, выматерившись от души, швырнул сапоги в угол комнаты и с невозмутимым видом прошествовал мимо родителей, вышедших посмотреть на то, что творится в прихожей. Лота попробовала заговорить с ним, но Дитрих, резко обернувшись на лестнице, одарил её таким взглядом, что все слова сразу испарились. Лота ничего говорить ему не стала, а он только хмыкнул, сказал «вот и правильно», а потом продолжил восхождение по лестнице. Приняв душ и переодевшись, он сразу же рухнул в кровать, поверх покрывала. Сил на то, чтобы разобрать её уже не хватило, бессонная ночь давала о себе знать.

Дитрих проспал почти весь день, а вечером, спустившись вниз, стал одним из участников «серьезного разговора». Родители сокрушались насчет того, что слишком многое ему позволяли, оттого он и вырос таким грубым, не имеющим ни малейшего представления об уважении к старшим. Наглым, невоспитанным, абсолютно аморальным типом. Он сидел все время с серьезным лицом, но в душе ему хотелось рассмеяться, слушая слова родителей. Никакого сожаления и раскаяния и в помине не было.

Дитрих по

прежнему, был с головой погружен в свои проблемы.

У проблемы было имя Кристина Вильямс. Она виделась Дитриху кем

то вроде мачехи Белоснежки, что завидует своей падчерице, а потому держит её под замком, в высокой

высокой башне, куда не может добраться храбрый рыцарь.

Чем больше он думал об этой проблеме, тем дальше был от её решения.

И тем сильнее убеждался в том, что Люси ему однозначно не безразлична. Она ему нравится, даже очень. И он хочет снова её увидеть, поговорить с ней и все

таки поцеловать её, несмотря на запрет Кристины.

Его бесила эта надменная женщина, считавшая себя истиной в последней инстанции. Почему

то она имела склонность судить по себе, а потому была уверена, что дочь обязательно повторит её судьбу, и все у нее будет так же мрачно и беспросветно в личной жизни, как и у самой Кристины. Но Дитрих не был похож на Кайла, как и Люси не была отражением Кристины. У них изначально были разные стартовые позиции, так что строить прогнозы не стоило. Жизнь имеет склонность любые ситуации приводить к столь неожиданным результатам, о которых вначале никто даже и не задумывается.

В своих мыслях Дитрих зашел уже намного дальше банальных свиданий.

Один раз ему даже привиделась Люси в свадебном платье. Почему

то его это видение совсем не насторожило, не испугало. Оно ему понравилось.

Он лежал с закрытыми глазами и представлял, какой она могла бы быть невестой. Его невестой. Дитриха не оставляли мысли о том, что, несмотря на свою неудачу с Гретхен, в женщинах он все же не разочаровался. Женщины бывают разные, и судить всех по одной – глупо. Далеко не все представительницы слабого пола такие, как его бывшая пассия.

В свадебном платье Люси была очаровательна.

Дитрих прекрасно помнил каждую деталь облика девушки. Но все меркло в сравнении с её улыбкой. Она стояла перед ним, смотрела ему в глаза, улыбалась и шептала чуть слышно: «я люблю тебя». Однако когда он протянул к ней руку, она почему

то начала исчезать, растворяться в воздухе, словно не живой человек, а призрак.

Он услышал свой собственный голос, произносивший её имя. Крик, почти до хрипоты… И распахнул глаза.

Ему второй раз привиделся этот сон.

Тогда, днем. И сегодня ночью.

Она снова была с ним, и снова покинула его, как только первые лучи солнца проникли в комнату сквозь занавески.

Дитрих мучительно размышлял над тем, что же это могло быть. Куда уходила Люси? Почему она исчезала, как только он протягивал ей руку?

Где

то он видел статью о том, что сны – отражение реальных переживаний. Его сложившаяся ситуация угнетала, он постоянно размышлял об этом. Вполне возможно, что переживания его и находили отражение во снах. Он не мог быть с Люси рядом. Хотел, но не мог, потому и во сне она от него уходила.

Пожалуй, только из

за возможности увидеться с Люси, Дитрих сейчас и собирался в школу. В любой другой ситуации он предпочел бы последовать примеру Паркеру и это, не очень интересное мероприятие прогулять. Дитриху сложно было перестраиваться с тотального ничегонеделанья на активную работу, а в школах все по такому принципу и работали. Сначала каникулы, когда ученик забывает о науке, а потом занятия, когда его сразу же начинают гонять по материалу, как лиса гонит кролика на охоте. Самая настоящая травля, гордо именуемая образованием.

Сегодня никто Дитриха подвозить к школе не собирался. Родители в один голос заявили, что раз он такой умный и самостоятельный, то и до школы пусть добирается своими силами. Ланц пожал плечами, но никак комментировать их заявление не стал. Так, значит так. Он ничего против не имеет, даже, в какой

то степени рад их решению. У него появится время для размышлений, никто не будет лезть к нему с дурацкими расспросами. Да и вообще лучше он будет добираться до школы в одиночестве, чем с родителями. Ведь это в его возрасте, мягко говоря, не престижно.

На самом деле, на вопросы престижа в чужих глазах, Дитрих плевал с высокой колокольни, но нужно было что

то ответить родителям, вот он и вывалил на них ворох аргументов в пользу их решения. В итоге даже непонятно было, кто остался в выигрыше от этого решения: он или его родители. Согласно теории Дитриха, превосходство оказалась на его стороне, а родители своими воспитательными методами ничего не добились.

От завтрака Дитрих уже по традиции отказался. Когда Лота начала свою любимую присказку о подорванном здоровье, глубокомысленно выдал мысль о том, что иная еда может быть намного хуже голодного пайка, чем снова спровоцировал скандал, но почему

то совсем не чувствовал себя виноватым. Скорее, его этот небольшой скандал с утра пораньше раззадорил, заставив поверить, что при желании он и директору школы сможет все сказать в лицо, не прибегая к помощи иносказаний. В конце концов, Дитрих никого и ничего не боялся, ему было все равно.

Если жизнь идет под откос, и человек не знаешь, как вернуть все на круги своя, нужно устроить карнавал. Пусть все видят, что ему весело, и никакого отчаяния и в помине нет.

Дитрих старательно следовал этому совету, стараясь не столько испортить настроение окружающим, сколько улучшить его себе.

Вполне возможно, у него были какие

то неправильные понятия о веселье, но он таким вырос. Родители не ошибались, говоря о своей вине. Они, правда, слишком многое Дитриху позволяли. Единственный ребенок, как это часто бывает, вырос эгоистом. Привык, что мир практически всегда вращался вокруг него, родители пытались угодить ему, баловали, исполняли все желания. Теперь, когда все было плохо, когда личная жизнь была в упадке, Дитрих не мог не раздражаться. Понять не мог, почему судьба устраивает ему такие испытания. Он ведь, на самом деле, хочет быть с Люси, он собирается строить с ней серьезные отношения. Так почему же ему не верят? Почему все считают, что он не способен на большое чувство? Кто сказал им такую чушь?

Нет, Дитрих не стал бы оспаривать опасения Кристины, если бы за ним тянулся шлейф сомнительной славы. Но о нем в школе практически ничего не знали. Он держался со всеми на расстоянии, друзьями обзаводиться не спешил, шумные компании вокруг себя не собирал. К сигаретам не приближался, об алкоголе даже речи не шло. В отношениях с какой

либо девушкой замечен не был, так что можно было не опасаться игры на два фронта. У него была сейчас только Люси.

Хотя… Была ли?

С такой группой поддержки, как Кристина Вильямс, их отношения обещали закончиться, не начавшись.

Удивительно дело, но Дитриха это задевало. Даже бесило.

Он никак не хотел мириться с поражением. Но все факторы играли против него, пророча горькое фиаско. Дитрих не желал с этим мириться. Он твердо поставил перед собой цель понравиться директрисе и получить от нее разрешение встречаться с Люси. В этом деле, вероятно, решающим аргументом была искренность, а искренности у Дитриха имелось, хоть отбавляй. Он верил, что хочет быть рядом с Лайтвуд. На самом деле. И это не игра, не стремление соблазнить и бросить невинную девушку, записав в свой блокнотик очередную любовную победу. Это истинное чувство, пока еще поверхностное, но обещающее перерасти в глубокое, всепобеждающее. То, что называют любовью.

У каждого мужчины есть свой определенный идеал женщины. Кого

то уносит от роскошных стерв, кому

то по душе кокетливые простушки, а кого

то тянет к девушкам, что умеют сочетать в себе несочетаемое. Яркий пример выражения «в тихом омуте черти водятся». Вот Люси к такому типу и относилась. Она была спокойна и сдержанна внешне, но в душе у нее полыхало пламя борьбы. Категория людей, что не станут спокойно идти на гильотину, скорее поднимут восстание. Возможно, проиграют, но шанс побороться за жизнь не упустят. Именно стальной характер и был самой привлекательным для Дитриха. Его оставляли равнодушным девушки, которые поднимали вой из

за сломанного ногтя, бесили те, что причитали по поводу и без повода, те, что пытались спрятаться за чужую спину, а сами палец о палец ударить не удосуживались для улучшения своей жизни. Слабовольные, изнеженные, легко ломавшиеся под воздействием обстоятельств, они не вызывали у него никаких эмоций, кроме желания поскорее избавиться от подобного окружения. Попадались, конечно, настойчивые, не понимавшие с первого раза, но чаще всего Дитрих доносил до них свое мнение открытым текстом, не пытаясь юлить. Он давал понять, что в отношениях ему нужно равноправие, а не подчинение, заглядывание в глаза и просьбы уберечь от злых людей. Человека, что смог бы заслужить его уважение, он и сам бы стал защищать, без просьб, без уговоров. По велению сердца.

Дитрих последний раз посмотрел на себя в зеркало. Все строго, элегантно, и главное – никаких нововведений. Форма, значит форма. Он будет теперь стараться во всем следовать школьным правилам, вести себя, как примерный мальчик и не позволит усомниться в себе ни на секунду. Он просто обязан это сделать, чтобы убедить директрису – на него можно положиться, ветер в его голове не гуляет.

Сорвав с вешалки пальто, он выскочил на улицу. По пути застегивая пуговицы, вышел со двора. Впереди маячила уже знакомая фигура. Разумеется, Паркер, тоже совершавший пешие прогулки к школе, в этот момент направлялся в родное учебное заведение, получать знания. Впрочем, Ланц не был уверен, что до школы Эшли доберется. Его сосед был не таким уж частым гостем на занятиях, что не мешало ему не запускать свои оценки и показывать высокую успеваемость.

Учителя сколько не старались, а поставить в итоге Паркеру низкую оценку не могли. Не было вопроса, на который бы он не знал ответа. А, если чего

то и не знал, то тут же пускал в ход свое обаяние и навыки оратора.

Дитрих отличался от Паркера излишне взрывным характером и неумением мимикрировать под воздействием обстоятельств. Он понимал, чего от него ждут, но все равно не умел изображать из себя хамелеона. Его реакцию можно было предсказать легче легкого. Естественно, он выходил из себя и принимался крушить все вокруг.

– Паркер! – крикнул он, надеясь, что Эшли сегодня не взял с собой плеер, и услышит, что к нему обращаются.

Надежды оправдались, потому как Эшли обернулся на голос. Ему не верилось, что Дитрих может обратиться к нему просто так, без особой на то причины. Именно по этой причине он и остановился. Хотелось узнать, что теперь мучает Ланца, раз он решил заговорить со своим врагом.

Откровенно говоря, Паркер Дитриха врагом не считал. Слишком категоричное слово для характеристики Ланца. Врагам свойственна лютая ненависть, а они просто не испытывали положительных эмоций от общения друг с другом. Вряд ли это была ненависть.

– Не думал, что ты остановишься, – выпалил Дитрих, догоняя Паркера.

Эшли пожал плечами в ответ на это заявление и откусил кусок от яблока. Оно интересовало его гораздо сильнее, чем Ланц с его подозрительностью и мнительностью.

– Хотел идти дальше, но любопытство пересилило, – пояснил чуть позже.

– Почему, когда я сталкиваюсь с тобой перед школой, ты всегда что

то жуешь?

Ланц решил начать с отвлеченного вопроса. Сразу закидывать Паркера вопросами о директрисе казалось неразумным поступком.

– Может, потому что это время завтрака? – резонно заметил Эшли. – Или, по

твоему, нельзя есть, когда ты смотришь? Извини, что оскорбляю твое чувство прекрасного.

– Можно. Приятного аппетита.

Паркер удивленно посмотрел на Дитриха, едва не подавившись от неожиданности. Вот уж чего он не ждал от своего соседа, так это вежливости. Казалось, что Ланц вообще с таким понятием, как «этикет» не знаком, и малейшего представления ни о чем подобном не имеет.

– Спасибо. А с тобой все в порядке?

– Разумеется, – расцвел в улыбке Дитрих. – Разве это ненормально пожелать человеку приятного аппетита?

– Нормально. Но от тебя я почему

то ничего такого не ожидал. Только, если тебе снова не нужна какая

то информация о нашей директрисе.

Дитрих скис. Все его попытки быть хорошим оказались провальными. Эшли раскусил его с первого раза, играючи, не прикладывая никаких усилий.

– Если я угадал, то не тяни, расспрашивай. Весь – внимание, – ухмыльнулся Паркер, доставая из рюкзака упаковку влажных салфеток и вытирая руки.

– Я хочу с ней поговорить, но не знаю, как это устроить. У тебя есть варианты?

– Варианты есть всегда, – усмехнулся Эшли.

– Например?

– Ну… Разбей окно в школе, нагруби учительнице, скажи, что

нибудь вызывающе

грубое, очень

очень пошлое. И ты обязательно попадешь в кабинет директора. Тебя туда даже отведут, дорогу искать не придется.

– В любой другой ситуации я с удовольствием воспользовался твоими советами, – ехидно отозвался Дитрих. – Но сейчас я не в том положении, чтобы вот так запросто пятнать свою репутацию. Мне наоборот нужно убедить директрису в том, что я замечательный человек, и она может без риска вручить мне жизнь своей дочери.

– Так вот откуда у тебя внезапно проснувшееся человеколюбие появилось.

– Да, – скрипнул зубами Ланц. – Не беси меня, пока во мне не проснулся монстр.

– А что такое? – удивленно произнес Паркер. – У тебя такие резкие перепады настроения. Я бы на месте Кристины не стал доверять тебе. Внешность, как известно, обманчива.

– Не зли, – продолжал шипеть Дитрих. – Мало мне дома скандалов, так ещё и ты…

– Кстати, о скандалах, – тут же оживился Эшли. – Эти два дня из вашего дома только и слышно, что крики, да мат. Куда подевалась та образцовая семья, что вселилась туда пару месяцев назад? Мне казалось, что вы все конфликты решаете миром, но сейчас уже ни в чем не уверен. Тебе надоело поддерживать образ идеального сына, ты демонстрируешь им свою истинную сущность?

– Они достали меня своими загонами, – откликнулся Ланц. – У меня проблемы, я не хочу обсуждать их с родителями, потому что все равно ничего умного от них не услышу. Они, разумеется, не понимают и продолжают лезть с расспросами. Я их посылаю, им это не нравится, что не удивительно.

– И, кстати, зря, – хмыкнул Паркер.

– Что именно?

– Посылаешь.

– Ха! Можно подумать, они смогут посоветовать что

то дельное.

– Могут. В конце концов, они старше и опытнее. Из меня плохой советчик, на самом деле.

– Зато ты не бегаешь вокруг меня и не причитаешь: «Ах, сыночек, это так плохо. Но ты должен быть сильным, и тогда у тебя все получится». Мои родители какие

то блаженные, у них явно не все дома, вот они и носятся со мной, как курица с яйцом.

– Знаешь, а я бы многое отдал за такое отношение ко мне. Моя мать вечно занята. То она на работе, то она на свиданиях. Я почти все время один, вокруг меня никто не носится, хотя, мне бы этого хотелось. Не сейчас, конечно. Раньше. Сейчас я уже привык к самостоятельности, в былые годы хотелось общения с родителями, но желаемое я так и не получил.

– А где твой отец? – поинтересовался Дитрих.

Он, как всегда, сначала спросил, а потом подумал над вопросом, который задал. Могло сложиться так, что для Эшли эта тема под запретом. К счастью, это оказалось не так. Паркер просто многозначительно хмыкнул и ответил коротко:

– Где

то.

– И что, совсем не появляется?

– Нет. На моей памяти в гости не заходил. Зашел бы и полетел с лестницы.

– Думаю, догадываюсь, кто организовал бы ему этот полет.

– Ты не ошибаешься. Явно не Шанталь. Она, скорее всего, повисла бы у него на шее и простила все обиды. По

моему, она до сих пор чувствует к нему что

то, хотя и говорит, что все прошло. Женщины излишне сентиментальны и легко прощают тех, кто топчет их чувства. Это их самое слабое место.

– Это ты к чему?

– Это я к тому, что бывают исключения из правил, когда женщины не прощают. Предпочитают озлобиться на весь мир, точнее, на мужскую часть населения, и всех

всех судят по одним и тем же критериям. Мать Люси именно из такой породы людей. Она не умеет прощать, и в этом, наверное, её сила. А, может, слабость. Просто я наблюдал за многими девушками и вынужден сообщить прискорбную ситуацию, никогда не встречал золотой середины. Все, с кем приходилось сталкиваться, или озлоблялись, или продолжали играть роль ковриков у входной двери.

– Надо полагать, Керри тоже находится в одной из этих категорий.

– Не ошибся. Во второй.

– Она собиралась расстаться с Куртом.

– Я рад, – неожиданно улыбнулся Паркер.

Дитриху даже показалось, что Эшли в этот момент искренне счастлив.

Ему и не показалось. Эшли это сообщение пришлось по душе. Он искренне надеялся на встречу с Керри, пусть она и случится нескоро. Главное – что она будет.

– Как думаешь, а Люси умеет прощать?

– Ещё не начал с ней встречаться, а уже такие вопросы? Собираешься изменять ей?

– Нет, просто хочется знать о ней больше.

– Честно говоря, не знаю. У нас с ней не было ситуаций, в которых я мог бы проверить свою теорию. Думаю, один раз и она может простить, но только, если человек, предавший её, будет очень дорог для нее. В любом другом случае, церемониться вряд ли станет.

– Она очень милая, когда смущается, – неожиданно произнес Дитрих, не до конца понимая, отчего откровенничает с Паркером.

– Ты уже успел её смутить?

– Некие любопытные особы знают это наверняка, – хмыкнул Ланц, намекая на тот случай, когда Эшли на пару с Керри наблюдали за ним с Люси в окно.

– Мы случайно.

– Не важно. Факт, что увидели.

– Слушай, ты, действительно, серьезно настроен в отношении Лайтвуд? – на всякий случай переспросил Паркер.

Что бы там Ланц не говорил, особого доверия он все равно не вызывал.

– Я хочу на ней жениться.

– Уже? Не рано?

– А смысл тянуть?

– Неожиданное признание.

– Я вообще в последнее время совершаю множество несвойственных мне поступков.

Разговаривая, они подошли к школе. Люси стояла на ступеньках школы, провожая взглядом каждого пришедшего, неосознанно пытаясь найти среди них Дитриха. Она понимала, что, скорее всего, поговорить с ним, не получится. Она не давала знать о себе, не позвонила ему, ни разу не пришла, даже смс

ку не скинула. С головой погрузилась в свои собственные переживания, только и знала, что ругаться каждый день с матерью, заявляя, что способна самостоятельно распоряжаться своей жизнью и получая в ответ неизменную фразу: «пока я за тебя отвечаю, он к тебе не приблизится».

На самом деле, у девушки и не было возможности позвонить Ланцу, оставшись незамеченной. Мобильный на время каникул у нее конфисковали, аргументировав это тем, чтобы соблазнов не возникало, а по обычному телефону разговаривать тем паче не хотелось. Кристина могла прослушать весь разговор, а потом вновь устроить выволочку за нарушение установленных ею правил.

Люси понимала, что поступает разумно. Но все равно ей было стыдно перед Дитрихом.

Она позвала его на свидание, сама же это свидание и испортила.

Тогда Люси искренне верила, что все пройдет замечательно, и первая часть свидания себя оправдала. Все было прекрасно, до тех пор, пока Ланц не решил добавить немного интимности в их встречу. Если бы не действия с его стороны…

На этот моменте размышлений Лайтвуд неизменно себя обрывала. Получалось, что всю вину она сваливает на Дитриха, а это неправильно. Если что

то случается, то виноваты обычно оба участника событий. Никто не заставлял её стоять столбом и лепетать нечто невнятное. Глупые отговорки о боязни. Нужно было просто дать отпор. Хотя… Она же не хотела его отталкивать, просто комплекс хорошей девочки постоянно давал о себе знать, вот Люси и пыталась внушить себе мысли о неприятии той ситуации.

Глядя по сторонам, девушка выделила в толпе двоих человек. Не было сомнений в том, что Паркер идет вместе с Ланцем, и они о чем

то оживленно разговаривают. При этом Эшли как всегда издевается над своим собеседником, а Дитрих из

за этого раздражается. Ему, кажется, совсем неведомо такое явление, как чувство юмора.

Люси улыбнулась. Значит, все

таки пришел, не стал игнорировать школу. Почему

то ей тогда показалось, что Дитрих в знак протеста выкинет какой

нибудь фокус, поставит на уши всю школу, заставив говорить о себе, но он выглядел обыденно, вроде бы не собирался шокировать публику.

Ей хотелось заговорить с ним, но она решила не делать этого. Просто поприветствовать обоих, как и всех остальных учеников, а потом отвернуться, не дожидаясь развития разговора. Простое приветствие. Ничего больше.

– Привет, Люси, – поздоровался с ней Паркер.

Ланц ни слова не произнес. Люси повернулась к ним, улыбаясь слегка, как будто все в её жизни прекрасно, и с некой долей сарказма заметила:

– Паркер пришел на занятия? Неужели это случилось? Снег обязательно растает в честь такого события.

– Я не мог не прийти. Первый день занятий – самое важное время в моей жизни, – произнес он, и со всей силы пнул Дитриха носком сапога по ноге, давая понять, что хорошо бы поздороваться с девушкой, а не строить из себя оскорбленную невинность, которую злая девушка не одарила своим вниманием.

Ланц собирался ударить Паркера в ответ, но тот только засмеялся и ужом проскользнул внутрь школы, тем самым лишая Дитриха возможности отомстить.

– Ничего не хочешь мне сказать? – выдал Ланц недовольным тоном, как будто Люси была виновата во всех его бедах, и тут же сам себя мысленно обругал.

Она и, правда, сыграла не последнюю роль, но вымещать на ней злость – низко.

Дети за родителей не отвечают. Его проблемой была Кристина Вильямс, а не её дочь. Со своими родителями его тоже никто не заставлял ругаться, Дитрих сам вспылил, потому и обвинять следовало только себя, никого другого не вмешивая в свои дела.

– Привет, Дитрих, – радостно выпалила девушка, стараясь быть как можно более беззаботной. – Тебя я тоже рада видеть. Как провел кани… – она замолчала на время, потом решительно продолжила: – Оставшуюся часть каникул. Надеюсь, все было прекрасно?

– Лучше не бывает, – запальчиво выдал он. – Пил, курил и трахался с кем попало. Уже не помню, как звали всех тех девушек, но они были прекрасны в постели.

Ланц чувствовал, что сам рубит сук, на котором сидит. Это не то, совсем не то, что он собирался сказать. Не то, что он должен сказать. Но холод, равнодушие и отчужденность в голосе Люси заставляли его беситься. Он никак не мог взять себя в руки и поговорить с ней о какой

нибудь чепухе, типа подарков с рождественской символикой, которой он обменивался с родными, или же о книгах, которые прочитал за оставшиеся дни. Ему вспоминались его сны, ему вспоминалась прогулка по темным улицам и рассвет, встреченный под мостом. Все время, что они не виделись, он думал о Люси. А она говорит с ним так, словно он для нее чужой человек, будто…

«А что она?» – внезапно задался вопросом Дитрих.

Все правильно она делает. Она пытается оттолкнуть его, чтобы не усугублять ситуацию, а он делает вид, что ничего не замечает, идет напролом, сшибая все преграды. Только рационализма в этих поступках нет совсем. Люси ведет себя, как взрослый человек, а он, как глупая малолетка, у которой отобрали любимого плюшевого мишку. Еще разрыдаться для пущего эффекта, и различия совершенно смоются. Их просто не останется.

Люси не стала отвечать грубостью на его замечания. Она просто улыбнулась в ответ и произнесла уверенно:

– Рада, что у тебя каникулы прошли хорошо.

В глазах у нее читалось нечто иное. Там не было упрека и сожаления. Люси Лайтвуд дурой не была, потому прекрасно понимала: Дитрих блефует. Ему хочется хоть как

то её зацепить, сказать гадость, вывести из себя. Заставить проявить эмоции и признаться ему во всем.

Она просто с трудом сдерживала слезы. В глазах застыл немой вопрос: «Зачем ты так со мной?». Он же понимал, почему она его старательно от себя отталкивает, но вместе с тем не хотел мириться с подобной расстановкой сил. Ведь каждый из нас сам кузнец своего счастья. Разве нет? Если постоянно прислушиваться к советам окружающих, можно прийти только к одному итогу: тупик. Окончательный. Из которого нет выхода.

– А у тебя?

– Все тоже было на уровне, – отозвалась Люси, продолжая улыбаться. – Намного лучше, чем я ожидала, на самом деле.

– Правда?

– Да.

– Я тоже рад за тебя, – произнес Дитрих, стараясь задавить в себе постоянную раздражительность и попытаться перевести напряженный разговор в разряд необременительного трепа.

– Пора на занятия, – ответила Лайтвуд. – Иди, а то опоздаешь.

– Ты будешь стоять здесь?

– Да, еще немного постою, а потом тоже пойду.

Девушка сделала вид, что занята своим делом, полезла в карман за носовым платком. Нужно было срочно приложить его к глазам, иначе Дитрих стал бы свидетелем её слез – проявлением отчаяния. Хорошо, что на улице было холодно, можно было придумать оправдание, мол, на холоде глаза слезятся.

– Не верь мне, – произнес он, проходя мимо. – Не верь ни единому моему слову из тех, что я сказал раньше. Я люблю тебя, – добавил тише и, последовав примеру Паркера, скрылся в школе.

Люси несколько секунд смотрела ему вслед, потом сорвалась с места и тоже заскочила внутрь здания.

Конечно же, она уверяла себя, что это все – обман. Дитрих не мог этого сказать. Он даже и подумать ни о чем подобном не мог. Ей просто послышалось. Она услышала то, что хотела услышать. На самом деле, он ничего такого не говорил.

Да и с чего бы ему вдруг признаваться ей в любви? Он мог пошутить. Но, если это шутка, то самая неудачная из всех возможных. Если это было сказано просто так, ради развлечения, в стремлении вызвать у нее хоть какую

то реакцию, то пусть лучше правдой окажутся слова о его развеселых каникулах.

– Дитрих! – крикнула Люси, врываясь в холл учебного заведения. – Дитрих, подожди! Не уходи, пожалуйста!!!

Он уже поднимался по лестнице, но, услышав её голос, обернулся и замер на месте, словно ждал от нее еще чего

то.

– Ты же врешь, Ланц! – вновь крикнула она. – Зачем ты так врешь? – добавила тише, сползая по стене.

Ей в этот момент было наплевать на то, что происходит вокруг, на то, что в холле множество людей. Все они спешат на занятия, а она им мешает. Она просто закрыла лицо руками. Слезы не текли по щекам. Плакала её душа, а не сама Люси.

Девушка и сам понимала, что выставляет себя на посмешище. Рискует вновь попасть в немилость матери, которая находится совсем рядом. Кабинет Кристины как раз напротив того места, где стоит, а точнее уже сидит, она сама.

Но это признание выбило её из колеи. У нее начиналась грандиозная истерика. Она не знала, как реагировать на происходящее. То ли поверить, тем самым подтвердив свой статус влюбленной, доверчивой дурочки, то ли окончательно убедить себя в том, что слова ей послышались, и свести общение с Дитрихом до ноля. Вообще с ним не разговаривать, не реагировать на него. Попытаться проникнуться мыслью, что ничего между ними не было.

Ничего почти и не было. Просто для Люси, вообще никогда не находившейся в отношениях, это было самым волнующим временем в жизни. А ещё никто и никогда не признавался ей в любви. Даже так, небрежно. Между строк кидая самую главную фразу, как подачку.