Текст книги "История Рима. Книга первая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 68 страниц)

Положение новой знати не было столь же определенным, каким было положение старой родовой аристократии; в то время как эта последняя устраняла остальных граждан от совместного пользования политическими правами юридически, первая делала то же лишь фактически; но именно по этой причине во втором случае было и труднее выносить подобное умаление прав и труднее с ним бороться, чем в первом. В попытках достигнуть последней цели, конечно, не было недостатка. Оппозиция опиралась на общинные собрания точно так же, как нобилитет опирался на сенат, но, чтобы понять эту оппозицию, необходимо прежде ознакомиться с характером римского гражданства того времени и с положением, которое оно тогда занимало в республике. Все, чего можно было бы требовать от такого гражданства, каким было римское, которое было не приводящим все в движение маховым колесом, а неподвижным фундаментом целого, римская община вознесла на такую высоту, что всякий раз, как мы обозреваем ее деятельность в целом, наше почтительное удивление заставляет умолкнуть все, что может ее порочить; в этой общине мы находим и верное понимание общей пользы, и благоразумную готовность повиноваться законному начальнику, и непоколебимую твердость как в счастье, так и в несчастье, и главным образом способность жертвовать частностями для целого, благом настоящего – для счастья будущего. В то время, о котором здесь идет речь, в этой общине еще преобладал верный здравый смысл. Все поведение гражданства в его отношениях как к правительству, так и к оппозиции доказывает совершенно ясно, что в римских комициях решающим был тот же могучий гражданский дух, перед которым оказался бессильным даже гений Ганнибала; правда, гражданство нередко впадало в заблуждения, но эти заблуждения не были кознями невежественной черни, а лишь ограниченностью мещан и крестьян. Тем не менее, тот механизм, с помощью которого гражданство влияло на ход общественных дел, становился все менее удобным на практике, и в результате совершенных этим гражданством великих подвигов оказалось, что оно уже не было в состоянии справляться с новыми условиями общественной жизни. Мы уже говорили, что в течение этой эпохи большинство пассивных гражданских общин и многие из вновь основанных колоний получили права полного римского гражданства. В конце этой эпохи римское гражданство занимало почти сплошь Лациум в самом широком значении этого названия, Сабину и часть Кампании, распространившись таким образом на западном побережье к северу вплоть до Цере и к югу до Кум; внутри этой территории в состав его не входили лишь немногие города, как то: Тибур, Пренесте, Сигния, Норба, Ферентин. Сюда же принадлежали основанные на берегах Италии приморские колонии, которым обыкновенно предоставлялись права полного римского гражданства, основанные позднее пиценские и заапеннинские колонии, которым поневоле пришлось предоставить гражданские права, и значительное число тех римских граждан, которые не составляли особых общин, а были рассеяны по всей Италии по разным местечкам и деревням (fora et conciliabula). Так как организованной таким образом городской общине было крайне затруднительно заниматься отправлением правосудия ²²⁴224
  В указаниях Катона на положение земледелия, как известно, относящихся главным образом к поместью в окрестностях Венафра, говорится только об одном случае, в котором судебное разбирательство по возникающим процессам переносится в Рим, а именно, когда землевладелец отдает свои пастбища на зиму внаймы владельцу стада баранов и, стало быть имеет дело с таким арендатором, который не имеет постоянного места жительства в том крае (гл. 149). Отсюда следует, что когда заключались условия с постоянными жителями края, то возникающие тяжбы разбирались во времена Катона не в Риме, а у местных судей.


[Закрыть]и управлением, то этому злу старались помочь частью тем, что стали назначать особых делегатов для отправления правосудия, частью тем, что в приморских колониях и в колониях, вновь основанных в Пицене по ту сторону Апеннин, были положены основы для позднейшей организации внутри большой римской городской общины мелких городских общин. Тем не менее право постановлять решения по всем политическим вопросам осталось принадлежностью того первичного народного собрания, которое собиралось на римской площади; понятно, что это собрание как по своему составу, так и по своей деятельности уже было не таким, каким было в то время, когда все имевшие в нем право голоса могли исполнять свои обязанности, приходя со своих хуторов утром и возвращаясь домой в тот же день вечером. К тому же правительство – трудно решить, по неразумению ли, по небрежности ли, или со злым умыслом – не включало вступавшие с 513 г. [241 г.] в гражданский союз общины по-прежнему во вновь организованные избирательные округа, а приписывало их к старым избирательным округам; таким образом каждый округ мало-помалу составился из местностей, рассеянных по всей римской территории. Такие избирательные округа, состоявшие средним числом из 8 тысяч лиц, имевших право голоса (число таких лиц в городских округах, конечно, было более значительно, а в сельских менее), и лишенные как местной связи, так и внутреннего единства, были недоступны для какого-нибудь определенного руководства и не могли быть подготовлены к выборам путем предварительных совещаний; эти недостатки усиливались еще тем, что подаче голосов не предшествовали никакие свободные прения. Далее, хотя гражданство и было вполне способно понимать свои общинные интересы, но в тех высших и крайне трудных вопросах, которые подлежали разрешению владычествовавшей над всем миром державы, было безрассудно и поистине смешно предоставлять последнее слово случайно собравшейся, хотя и благомыслящей кучке италийских крестьян, а в том, что касалось выбора главнокомандующих и заключения государственных договоров, предоставлять решение в последней инстанции таким людям, которые не могли взвешивать ни оснований, ни последствий своих решений. Поэтому всякий раз, как дело шло о предметах, не входивших в сферу исключительно общинных интересов, эти старинные собрания играли ребяческую и даже глупую роль. Обычно эти собрания на все отвечали утвердительно, если же им случалось в виде исключения сказать по собственной инициативе «нет», как это, например, случилось при объявлении в 554 г. [200 г.] войны против Македонии, то эта узкая политика, исходившая из интересов своей колокольни, вступала в бессильную оппозицию против государственной политики и, конечно, никогда не имела успеха. Наконец наряду с независимым сословием граждан появилась чернь клиентов, формально имевшая одинаковые с ним права, а на самом деле нередко бравшая над ним перевес. Институты, из которых она возникла, восходят к глубокой старине. Знатный римлянин с незапамятных времен пользовался чем-то вроде правительственной власти над своими вольноотпущенниками и подзащитными людьми, которые обращались к нему за советом во всех своих важных делах; так, например, эти клиенты неохотно соглашались на вступление своих детей в брак, если на это не изъявил своего согласия их патрон, который нередко сам и устраивал эти браки. Но когда аристократия сделалась настоящим господствующим сословием, соединявшим в своих руках не только власть, но и богатства, тогда подзащитные люди стали играть роль или фаворитов, или выпрашивателей разных милостей, и эта новая дворня богатых людей стала подкапываться извне и изнутри под сословие граждан. Аристократия не только допускала существование таких клиентов, но и эксплуатировала их и в финансовом и в политическом отношении. Так, например, в старину существовало обыкновение собирать копеечные пожертвования, которые обыкновенно употреблялись только для каких-нибудь религиозных целей или на похороны заслуженных людей, а теперь знатные люди стали пользоваться этим обычаем, для того чтобы в чрезвычайных случаях собирать с публики подаяния; впервые к этому прибегнул в 568 г. [186 г.] Луций Сципион по поводу народного празднества, которое он намеревался устроить. Размер подношений был ограничен законом (550) [204 г.] главным образом потому, что сенаторы стали под этим названием собирать со своих клиентов регулярную дань. Но для господствовавшего сословия эта челядь была полезна главным образом тем, что обеспечивала ему власть над комициями; результаты выборов ясно доказывают, как была сильна конкуренция, которую в то время встречало самостоятельное среднее сословие со стороны зависимой черни. Отсюда уже можно заключить, что эта чернь быстро увеличивалась, особенно в столице; о том же свидетельствуют и некоторые другие факты. Что число и значение вольноотпущенников постоянно возрастали, видно из того, что очень серьезные споры об их праве голоса на общинных сходках возникли еще в предшествовавшем столетии и продолжались в течение рассматриваемого столетия; это же видно и из постановленного сенатом во время ганнибаловской войны замечательного решения допускать пользовавшихся общим уважением вольноотпущенных женщин к участию в сборе публичных пожертвований и дозволять законным детям вольноотпущенных отцов носить такие же знаки отличия, какие прежде носили только дети свободнорожденных. Едва ли многим лучше, чем вольноотпущенники, было большинство переселявшихся в Рим эллинов и восточных уроженцев, чья врожденная склонность к раболепию была так же неискоренима, как и та, которая возникла из правового общественного положения вольноотпущенников. Однако нельзя сказать, чтобы только эти естественные причины содействовали возникновению столичной черни: и нобилитет и демагоги виновны в том, что они систематически возвеличивали эту чернь и заглушали в ней, насколько могли, дух старинного гражданства, осыпая народ лестью и прибегая к иным, еще более предосудительным средствам. Класс избирателей еще был слишком честен, чтобы допускать совершать прямые подкупы на выборах в больших размерах, но косвенным образом уже стали прибегать к самым низким средствам, чтобы приобретать расположение избирателей. Старинная обязанность должностных лиц и главным образом эдилов заботиться о том, чтобы цены на хлеб были умеренны, и наблюдать за устройством публичных игр начала вырождаться в то, из чего в конце концов возник при императорах этот грозный пароль столичной черни: даровой хлеб и нескончаемые народные праздники. С половины VI века [ок. 200 г.] эдилы могли продавать гражданскому населению столицы хлеб за бесценок, благодаря тому что хлеб доставлялся в огромном количестве в распоряжение римской рыночной администрации или провинциальными наместниками, или безвозмездно самими провинциями, старавшимися снискать этим путем расположение того или другого из римских должностных лиц. «В том нет, – говорит Катон, – ничего удивительного, что гражданство не внимает добрым советам – ведь у брюха нет ушей». Народные увеселения разрослись ужасающим образом. В течение пятисот лет римская община довольствовалась одним народным праздником в год и одним цирком; первый римский демагог по профессии, Гай Фламиний, прибавил второе народное празднество и второй цирк (534) [220 г.] ²²⁵225
  Что цирк действительно был построен, вполне доказано. Относительно введения плебейских игр нет ни одного старинного предания (так как то, что говорит мнимый Асконий, с. 143, Orell., не есть предание); но так как эти игры происходили во фламиниевском цирке ( Val. Max., 1, 7, 4) и в первый раз несомненно в 538 г. [216 г.], т. е. через четыре года после постройки цирка ( Liv., 23, 30), то это достаточно подтверждает все вышесказанное.


[Закрыть], и этими нововведениями, тенденция которых достаточно ясно обнаруживается в самом названии нового празднества – «плебейские игры», он, вероятно, купил позволение дать битву при Тразименском озере. По этому раз проложенному пути пошли далее быстрыми шагами. Празднество в честь Цереры, которая была богиней-покровительницей плебеев, если и было учреждено позднее плебейских игр, то лишь не намного. К этому под влиянием Марциев и пророческих предсказаний Сибиллы были добавлены еще в 542 г. [212 г.] четвертый народный праздник в честь Аполлона и в 550 г. [204 г.] пятый – в честь переселившейся из Фригии в Рим «великой матери». То были тяжелые годы войны с Ганнибалом – случилось даже так, что во время первого празднования аполлоновских игр граждане были призваны к оружию прямо из цирка; в то время с необычайной силой пробудилась своеобразная склонность италиков во всем видеть волю богов, и не было недостатка в таких людях, которые пользовались этой склонностью, для того чтобы пускать в ход различные предсказания Сибиллы и других прорицателей и этим способом приобретать расположение толпы, а правительство едва ли можно порицать за то, что оно потакало в этих случаях гражданству, от которого было вынуждено требовать стольких жертв. Но то, что было раз дозволено, оставалось навсегда; даже в более спокойные времена (581) [173 г.] был прибавлен еще один менее важный народный праздник – игры в честь Флоры. Расходы по этим новым празднествам покрывались из собственных средств теми должностными лицами, на которых было возложено их устройство; так, например, курульные эдилы устраивали на свой счет кроме старинного народного праздника также праздники в честь «матери богов» и в честь Флоры, плебейские эдилы – плебейский праздник и праздник в честь Цереры, городские префекты – игры в честь Аполлона. Люди, учреждавшие эти новые празднества, могли оправдывать себя в собственном мнении тем, что они по крайней мере не обременяли общественной казны; но в действительности было бы менее вредно обременить общинный бюджет несколькими напрасными расходами, чем допускать, чтобы устройство народных увеселений делалось фактически неизбежным условием для занятия высшей должности в общине. Кандидаты на консульское звание стали соперничать друг с другом размером издержанных на эти игры сумм и тем возвысили эти расходы до невероятных размеров; они конечно нисколько не вредили успеху своей кандидатуры, если к этим, так сказать, обязательным расходам прибавляли добровольные пожертвования (munus) в виде, например, устройства на свой счет боя гладиаторов. Великолепие этих игр мало-помалу сделалось мерилом, с помощью которого избиратели определяли годность кандидатов. Нобилитету, правда, приходилось издерживать большие суммы денег – приличный бой гладиаторов стоил 750 тыс. сестерциев (50 тыс. талеров), но он платил охотно, так как этим способом закрывал политическое поприще для небогатых. Но подкуп не ограничился публичной площадью, а проник и в военный лагерь. Старинное гражданское ополчение считало за счастье, если получало какое-нибудь вознаграждение за свои военные труды, и в самых благоприятных случаях приносило домой какой-нибудь небольшой дар победы; а новые главнокомандующие со Сципионом Африканским во главе осыпали солдат и римскими деньгами и теми, которые были добыты войной, – именно это и было причиной ссоры Катона со Сципионом во время последней кампании против Ганнибала в Африке. Уже все ветераны, участвовавшие во второй македонской войне и в малоазиатской кампании, вернулись домой зажиточными людьми; даже лучшие из римлян стали осыпать похвалами тех главнокомандующих, которые не удерживали дары провинциальных жителей и военную добычу в свою личную пользу и в пользу своих приближенных и из лагеря которых возвращалось немало людей с карманами, набитыми золотом, и много с карманами, набитыми серебром; в то время уже начинали забывать, что и движимая военная добыча принадлежит государству. За то, что Луций Павел распорядился такой движимой добычей по-старому, его собственные солдаты и в особенности многочисленные добровольцы, привлеченные к участию в войне перспективой богатой добычи, едва не лишили победителя при Пидне путем народного приговора почестей триумфа, которые уже расточались всякому, кто успел завоевать хотя бы только три лигурийские деревни. До какой степени и на военную дисциплину и на воинский дух армии вредно влияло такое превращение военного ремесла в ремесло хищников, подтверждают походы против Персея; а до какой степени возросла трусость, обнаружилось довольно скандальным образом во время незначительной войны в Истрии (576) [178 г.], когда по случаю незначительной стычки, преувеличенной слухами до громадных размеров, стали искать спасения в бегстве сухопутные и морские войска римлян и даже сами италики, так что Катон счел нужным обратиться к своим соотечественникам со строгим выговором за их трусость. И в этом случае знатная молодежь всем подавала пример. Еще во время войны с Ганнибалом (545) [209 г.] цензоры были вынуждены подвергать строгим взысканиям тех, кто, будучи внесен в списки всадников, уклонялся от исполнения своих военных обязанностей. В конце этого периода (574?) [180 г.] состоялось постановление гражданства, что для занятия какой-либо общинной должности необходимо предварительно пробыть десять лет на военной службе; это было сделано с целью принудить сыновей нобилей вступать на службу в армию. Но, конечно, ничто не свидетельствовало так ясно об упадке личного достоинства и чувства чести и среди знатных и среди незнатных, как погоня за почетными отличиями и титулами, которая проявлялась в различных сословиях и категориях населения в различных формах, но оставалась все той же по существу. Почестей триумфа добивались с такой жадностью, что лишь с трудом удавалось соблюдать старинное правило, которое предоставляло эти почести только действительно высшим должностным лицам, возвысившим могущество общины победой на поле сражения, и потому нередко устраняло от этих почестей настоящих виновников самых важных завоеваний. Приходилось снисходительно смотреть на то, как главнокомандующие, тщетно добивавшиеся или утратившие надежду добиться от сената или от гражданства почестей триумфа, самовольно всходили с триумфом хотя бы только на Альбанскую гору (в первый раз в 523 г. [231 г.]). Уже никакое сражение с кучкой лигуров или корсиканцев не считалось настолько незначительным, чтобы не давать права на испрашивание триумфа. Чтобы положить конец появлению таких мирных триумфаторов, какими были, например, консулы 570 г. [184 г.], было постановлено, чтобы почестей триумфа удостаивался только тот, кто одержал победу на поле сражения, стоившую неприятелю по меньшей мере 5 тысяч человек убитыми; но и это требование нередко обходили при помощи фальшивых бюллетеней о числе убитых, а в домах знати нередко красовались неприятельские доспехи, которые были доставлены туда вовсе не с поля сражения. Если в прежнее время назначавшийся на один год главнокомандующий считал за честь поступить в следующем году в штаб своего преемника, то теперь вступление консуляра Катона в звание военного трибуна под команду Тиберия Семпрония Лонга (560) [194 г.] и поступление Мания Глабриона на такую же должность (563) [191 г.] были уже как бы демонстрациями против новомодной спеси. Прежде выраженная только один раз признательность общины служила достаточной наградой за оказанную услугу, а теперь каждая заслуга как будто давала право на постоянные внешние отличия. Одержавший победу при Милах (494) [260 г.] Гай Дуилий добился того, что когда он проходил вечером по римским улицам, впереди него шли факельщик и флейтист. Статуи и памятники, воздвигавшиеся очень часто на собственный счет тех, в честь кого воздвигались, сделались таким обыкновенным явлением, что можно было бы в шутку считать за отличие, если кто-нибудь обходился и без них. Но таких носивших чисто случайный характер почестей скоро оказалось недостаточно. По случаю одержанных побед стали давать постоянные прозвища и победителю и его потомкам; это обыкновение было введено главным образом победителем при Заме, который сам стал носить прозвище Африканского, а своему брату и двоюродному брату доставил прозвища – первому Азиатского, а второму – Испанского ²²⁶226
  Первым достоверным примером таких прозвищ было прозвище, полученное консулом 491 г. [263 г.] Манием Валерием Максимом; в качестве победителя при Мессене он стал называться Messala; утверждение, будто консул 419 г. [335 г.] получил на таком же основании прозвище Calenus, неверно. Прозвище Maximus имеет неодинаковое значение в родах Валериев и Фабиев.


[Закрыть]. Примеру высокопоставленных лиц следовали и незнатные. Если господствовавшее сословие не брезговало устанавливать различия в рангах при похоронах и декретировало бывшему цензору пурпуровый саван, то нельзя было порицать вольноотпущенников за желание украшать их сыновей пурпуровой каймой, возбуждавшей столь сильную зависть. Туника, перстень и ладанка стали служить отличием не только гражданина и гражданки от иноземцев и рабов, но и свободнорожденных от бывших рабов, сыновей свободнорожденных родителей от сыновей вольноотпущенников, сыновей всаднических и сенаторских от обыкновенных граждан, потомков курульных родов от обыкновенных сенаторов – и все это в той самой общине, где все хорошее и великое было делом гражданского равенства!

Среди оппозиции повторялся такой же разлад, какой существовал в общине. Патриоты, опираясь на крестьянство, громко требуют реформы; демагоги, опираясь на столичную чернь, начинают свою работу. Хотя эти два течения не могут быть совершенно отделены одно от другого и нередко сливаются одно с другим, но, рассматривая их, мы должны говорить о каждом из них порознь.

Партия реформы представляется нам как бы воплотившейся в лице Марка Порция Катона (520—605) [234—149 гг.]. Так как Катон был последним выдающимся государственным человеком, который еще придерживался системы, ограничивавшейся владычеством над Италией и отказывавшейся от всемирного владычества, то впоследствии его считали образцом настоящего римлянина старого закала; было бы еще более правильно считать его представителем оппозиции римского среднего сословия, противостоявшим новому эллинско-космополитическому нобилитету. Он родился и вырос пахарем, но был привлечен к политическому поприщу своим соседом по имению, одним из тех немногих знатных лиц, которые не сочувствовали тенденциям своего времени, – Луцием Валерием Флакком: честный патриций видел в этом суровом сабинском пахаре именно такого человека, который был нужен, для того чтобы противодействовать духу того времени, и не обманулся в нем. Под покровительством Флакка и по обычаю доброго старого времени Катон стал служить советом и делом своим согражданам и республике и достиг консульства, триумфа и даже цензорского звания. Вступив в гражданское ополчение на семнадцатом году от роду, он проделал всю ганнибаловскую войну, от битвы при Тразименском озере до битвы при Заме, служил под начальством Марцелла и Фабия, Нерона и Сципиона, сражался под Тарентом и под Сеной, в Африке, в Сардинии, в Испании и в Македонии и проявил одинаковые способности и как солдат, и как штаб-офицер, и как главнокомандующий. На рыночной площади он оставался тем же, чем и на полях сражения. Его бесстрашная и бойкая речь, его грубое и меткое крестьянское остроумие, его знание римского права и положения римских общественных дел, его невероятная подвижность и его железная натура сначала доставили ему известность в соседних городах, а потом, когда он выступил на более широкое поприще – на столичной площади и в столичной курии, он сделался самым влиятельным адвокатом и политическим оратором своего времени. Он стал действовать в том же духе, в каком впервые стал действовать Маний Курий, который был в его глазах идеалом римского государственного человека; в течение всей своей долгой жизни он честно и как умел боролся с прорывавшеюся со всех сторон нравственной испорченностью и даже на восемьдесят пятом году жизни еще ратовал на городской площади против нового духа времен. Он был вовсе не красив: по словам его врагов, у него были зеленые глаза и рыжие волосы; он вовсе не был великим человеком и всего менее мог считаться дальновидным политиком. Будучи человеком по природе ограниченным как в политическом отношении, так и в нравственном и имея постоянно на уме и на языке идеал доброго старого времени, он упрямо презирал все новое. Строгостью к самому себе он оправдывал перед собой свою беспощадную взыскательность и строгость ко всему и ко всем; справедливый и честный, он не был способен понимать никаких обязанностей, выходивших за пределы полицейского благоустройства и купеческой честности; враг как всякого плутовства и всякой низости, так и всякой изысканности и гениальности и прежде всего враг своих врагов, он никогда не пытался уничтожить источник зла и в течение всей своей жизни боролся только с симптомами этого зла и особенно с отдельными лицами. Стоявшая во главе управления знать смотрела свысока на крикуна, у которого не было знаменитых предков, и не без основания считала себя гораздо более дальнозоркой. Но прикрывавшаяся внешними формами изящества нравственная испорченность, которая развилась и внутри и вне сената, втайне дрожала от страха перед старым блюстителем нравов, обходившимся со всеми с гордостью республиканца, – перед покрытым рубцами от ран ветераном ганнибаловской войны, перед высоковлиятельным сенатором и идолом римских землепашцев. Каждому из своих знатных сотоварищей Катон поочередно и публично предъявлял список его прегрешений, впрочем не особенно гоняясь за доказательствами своих обвинений и находя особое наслаждение, если это касалось людей, чем-нибудь ему насоливших или его обидевших. Так же бесстрашно уличал и порицал он публично гражданство за всякую новую несправедливость, за всякое новое бесчинство. Его пропитанные желчью нападки доставили ему бесчисленных врагов, а с тогдашними самыми могущественными кликами знати, особенно со Сципионами и Фламининами, он жил в открытой непримиримой вражде; сорок четыре раза он подвергался публичным обвинениям. Но при подаче голосов крестьянство всегда отстаивало этого беспощадного поборника реформ, из чего ясно видно, как еще был в то время силен в римском среднем сословии тот дух, который помог римлянам перенести поражение при Каннах; а когда Катон и его знатный единомышленник Луций Флакк выступили в 570 г. [184 г.] кандидатами на звание цензора и заранее заявили, что намереваются, состоя в этой должности, радикально очистить состав гражданства, начиная с тех, кто стоит в его главе, то эти оба, внушавших столько страха, кандидата были выбраны гражданством, несмотря на противодействие знати; эта знать даже не была в состоянии воспрепятствовать, чтобы великий праздник очищения действительно состоялся; тогда были, между прочим, исключены брат Сципиона Африканского из списка всадников и брат освободителя греков из списка сенаторов.

Эта борьба с отдельными лицами и многоразличные попытки обуздать дух времени посредством судебных и полицейских мер были достойны уважения по тому чувству, которым были внушены; но они смогли лишь на короткое время сдержать поток нравственной испорченности. Если достойно внимания то, что несмотря на усиление безнравственности или, вернее, благодаря ему, Катон мог разыгрывать свою политическую роль, то не менее достойно внимания и то, что старания Катона устранить корифеев противной партии были так же неудачны, как и старание устранить его самого. Судебные преследования за неправильную отчетность, которые возбуждались и им самим и его единомышленниками, оставались, по меньшей мере в политических случаях, столь же безуспешными, как и направленные против Катона публичные обвинения. Немного более успеха имели и те полицейские постановления, которые издавались в течение этой эпохи в чрезвычайном множестве с целью уменьшить роскошь и ввести бережливость и порядок в домашнем хозяйстве и о которых нам еще придется упоминать, когда будет идти речь о сельском хозяйстве.

Гораздо более практичны и полезны были попытки противодействовать нравственному упадку косвенным путем; бесспорно первое место между попытками этого рода занимают раздачи пахотных участков из государственных земель. Эти раздачи производились в большом числе и в широком масштабе в промежуток времени между первой и второй войнами с Карфагеном и снова после окончания этой последней войны и до конца рассматриваемого периода; самыми значительными из них были: раздача пиценских владений Гаем Фламинием в 522 г. [232 г.], основание восьми новых приморских колоний в 560 г. [194 г.] и главным образом обширная колонизация местности между Апеннинами и По путем основания латинских колониальных городов Плаценции, Кремоны, Бононии и Аквилеи и гражданских колоний Потенции, Пизавра, Мутины, Пармы и Луны в 536 и 565—577 гг. [218, 189—177 гг.] Эти благотворные меры должны быть в основной части приписаны деятельности партии реформы. Они были приняты по требованию Катона и его единомышленников, указывавших, с одной стороны, на опустошение, произведенное в Италии войной с Ганнибалом, и на страшное уменьшение земледельческих участков и вообще свободного италийского населения, а с другой стороны – на обширные земли, которыми знать владела как своей собственностью в цизальпинской Галлии, Самнии, Апулии и бреттийской стране; хотя римское правительство, по всей вероятности, не выполнило этих требований в той мере, в какой могло и должно было бы выполнить, все-таки оно не оставило без внимания предостережение этого благоразумного человека. В том же духе было внесенное Катоном в сенат предложение противодействовать упадку гражданской конницы посредством учреждения четырехсот новых всаднических должностей. В государственной казне не было недостатка в нужных для того денежных средствах; но это предложение не имело успеха, очевидно, вследствие стремлений знати к исключительному владычеству и вследствие ее старания не допускать в гражданскую конницу тех, которые были только кавалеристами, но не принадлежали к сословию всадников. Зато тяжелые требования военного времени, побудившие римское правительство сделать (к счастью неудавшуюся) попытку набирать в армию солдат, по восточному обыкновению, на невольничьем рынке, заставили его смягчить прежние требования для приема в гражданскую армию – понизить низший размер ценза в 11 тысяч ассов (300 талеров) и не требовать доказательств свободного происхождения. Не только свободнорожденные, значившиеся по цензу между 4 тысячами (115 талеров) и 1 500 (43 талера) ассами, а также и все вольноотпущенники были привлечены к службе во флоте; и для легионеров низший размер ценза был уменьшен до 4 тысяч ассов (115 талеров), и в крайних случаях стали принимать в гражданскую пехоту как людей, обязанных служить во флоте, так и тех, которые были занесены в ценз между 1 500 (43 талера) и 375 (11 талеров) ассами. Эти нововведения, относящиеся, по всей вероятности, к концу предшествовавшей или началу рассматриваемой эпохи, точно так же как и Сервиева военная реформа, не были вызваны домогательствами какой-либо партии, но тем не менее они были очень выгодны для демократической партии, так как с гражданскими повинностями неизбежно приходят в равновесие сначала гражданские притязания, а затем и гражданские права. Бедняки и вольноотпущенники приобрели некоторое значение в республике с тех пор, как стали ей служить, и главным образом отсюда произошла одна из самых важных реформ того времени – преобразование центуриальных комиций, имевшее место, по всей вероятности, не ранее того года, в котором окончилась война из-за обладания Сицилией (513) [241 г.]. По прежнему порядку в центуриальных комициях хотя голосовали уже не одни оседлые жители, как то было до реформы Аппия Клавдия, однако преобладали в них все еще зажиточные люди: сначала голосовали всадники, т. е. патрицианско-плебейская знать, потом те, которые значились выше всех по цензу, т. е. те, которые предъявили цензору собственность ²²⁷227
  В отношении первоначальных основ римского ценза трудно установить что-либо определенное. Позже, как известно, за низший размер ценза для первого класса считались 100 тысяч ассов, ценз четырех остальных разрядов относился к этой норме (во всяком случае приблизительно) как 3∕4, 1∕2 и 1∕9 к единице. Но еще Полибий, а потом и все позднейшие писатели подразумевали под этим легковесный асс (1∕10 динария), и это мнение, по-видимому, было потом общепринятым, хотя по отношению к вокониевскому закону те же суммы принимались из расчета тяжеловесного асса (в 1∕4 динария, см. Geschichte des rom. Münzwesens, с. 302). Но Аппий Клавдий, который впервые перевел в 442 г. [312 г.] цензовые цифры с земельной собственности на денежную, не мог в этом случае принимать за мерило легковесный асс, появившийся в обращении лишь в 485 г. [269 г.]. Стало быть, или он выражал прежние цифры в тяжеловесных ассах, которые потом, при понижении ценности монет, были обращены в легковесные, или же он выставлял позднейшие цифры, оставшиеся без перемены, несмотря на понижение ценности монет, которое в этом случае было не чем иным, как понижением установленного для различных разрядов ценза слишком наполовину. Оба эти предположения вызывают вполне допустимые возражения, но первое из них, по-видимому, наиболее правдоподобно, так как такие выходящие из ряда вон достижения в области демократического развития не были возможны в конце V века [ок. 250 г.] и не могли быть случайным последствием одних административных мероприятий; да и едва ли они могли бы не оставить после себя никаких следов в преданиях. Впрочем, 100 тысяч легковесных ассов, или 40 тысяч сестерциев, могут быть приняты за стоимость первоначального полного одноплугового участка приблизительно в 20 моргенов, в таком случае следовало бы заключить, что нормы ценза менялись только по внешней форме выражения, а по стоимости имущества оставались неизменными.


[Закрыть]по меньшей мере в 100 тысяч ассов (2 900 талеров); а когда эти два разряда людей действовали заодно, этим решался результат всякого голосования. Право следующих четырех податных разрядов на участие в голосовании имело сомнительный вес: право тех, которые стояли по цензу ниже низшего разряда в 11 тысяч ассов (300 талеров), было в сущности призрачным. При новых порядках хотя всадничество и сохранило свои особые разряды, но право подачи голосов в первой очереди было у него отнято и передано особому разряду, выбранному по жребию из среды первого класса. Право знати подавать голоса в первой очереди имело громадное значение, в особенности в ту эпоху, когда ее влияние на гражданство фактически неуклонно возрастало. Действительно, мы видим, что юнкерство еще было в то время так сильно, что могло замещать исключительно своими людьми должность второго консула вплоть до конца этого периода (до 582 г.) [172 г.] и должность второго цензора даже при следующем поколении (до 623 г.) [131 г.], несмотря на то, что к занятию этих должностей закон допускал как патрициев, так и плебеев; а в самую опасную минуту из всех, какие приходилось переживать римской республике, во время кризиса, вызванного поражением при Каннах, это юнкерство было в состоянии аннулировать вполне законный выбор считавшегося самым способным из полководцев плебея Марцелла на место консула, освободившееся вследствие смерти патриция Павла, – и поступило оно так только потому, что Марцелл был плебей. При этом, конечно, хорошо характеризуют сущность реформы те факты, что право подачи голосов в первой очереди было отнято только у знати, а не у лиц высшего оклада и что, будучи отнято только у всаднических центурий, оно перешло не к избирателям, избранным по жребию из всего гражданства, а исключительно к первому разряду. Этот последний, как и вообще пять разрядов, остался без изменения, только граница между ними вероятно передвинулась книзу в том смысле, что низший ценз как для службы в легионе, так и для права голосования в центуриях был понижен с 11 тысяч до 4 тысяч ассов. Сверх того, в формальном сохранении прежних размеров ценза при общем повышении имущественного уровня заключалось известное расширение права голосования в демократическом направлении. Общее число отделений также осталось без изменения; но если ранее, как было сказано, в 193 голосующих центуриях большинство принадлежало одним только 18 всадническим центуриям и 80 центуриям первого разряда, то после реформы число голосов первого разряда было понижено до 70, в результате чего по крайней мере второй разряд получил возможность голосовать при любых обстоятельствах. Еще более важное значение имела связь, которая была установлена между избирательными отделениями и порядком триб и которая фактически явилась центром тяжести новой реформы. Центурии с давних пор вели свое начало от триб в том смысле, что принадлежавший к какой-нибудь трибе должен был быть переписан цензором к какой-нибудь из центурий. С тех пор как к трибам начали приписывать и некоренных граждан, они тоже стали попадать в центурии, и, в то время как на собраниях по трибам они ограничивались четырьмя городскими кварталами, на собраниях по центуриям они были формально уравнены с коренными гражданами, хотя в состав центурий, по всей вероятности, и вмешивался цензорский произвол, обеспечивавший также и на собраниях по центуриям перевес за гражданами, приписанными к сельским трибам. При реформированном порядке этот перевес был утвержден законным образом в том смысле, что из 70 центурий первого разряда каждой трибе было предоставлено две центурии и, следовательно, некоренные граждане получили всего только восемь; аналогичным образом и в прочих четырех разрядах перевес обеспечивался за коренными гражданами. В том же смысле было отменено и существовавшее до того уравнение в правах голосования между вольноотпущенниками и свободнорожденными, причем вольноотпущенники – коренные жители – были причислены к четырем городским трибам. Это было сделано в 534 г. [220 г.] одним из знаменитейших приверженцев партии реформы, цензором Гаем Фламинием, и спустя 50 лет (585) [169 г.] подтверждено и усилено отцом обоих инициаторов римской революции, цензором Тиберием Семпронием Гракхом. Эта реформа центурий, быть может во всей своей совокупности также исходившая от Фламиния, явилась первым важным изменением конституции, которого новая оппозиция добилась от нобилитета первой победой настоящей демократии. Сущность этой реформы заключается частью в ограничении цензорского произвола, частью в ограничении влияния, с одной стороны, нобилитета, а с другой – некоренных граждан и вольноотпущенников, т. е. в преобразовании центуриальных комиций согласно с тем принципом, который уже преобладал в комициях по трибам; это было целесообразно уже потому, что выборы, рассмотрение законопроектов, уголовные преследования и вообще все дела, требовавшие содействия гражданства, производились в комициях по трибам, а неповоротливые центурии созывались большей частью только тогда, когда этого обязательно требовали законы или установившиеся обычаи – для выбора цензоров, консулов и преторов и для объявления наступательной войны. Отсюда видно, что эта реформа не внесла в государственную конституцию никакого нового принципа, а только дала более широкое применение принципу, уже давно получившему решающее значение на тех собраниях граждан, которые всего чаще собирались и имели самое важное значение. Ее демократические, но вовсе не демагогические тенденции ясно обнаруживаются в той позиции, какую она заняла по отношению к подлинным опорам всякой действительно революционной партии – пролетариату и вольноотпущенникам. Поэтому и не следует придавать слишком большого практического значения этой перемене в порядке подачи голосов на первоначальных народных собраниях. Новый избирательный закон не помешал одновременному возникновению нового политически привилегированного сословия и в сущности едва ли даже затруднил его. В том, что мы не в состоянии ни в чем подметить фактического влияния этой знаменитой реформы на ход политических дел, виновата конечно не одна только скудость дошедших до нас преданий. Впрочем, с этой реформой стоят в тесной связи и ранее упомянутое упразднение тех римских гражданских общин, которые были лишены права голоса, и их постепенное слияние с общиной полноправных граждан. Нивелирующий дух партии прогресса естественно стремился к устранению всяких различий в среднем сословии, а пропасть, отделявшая граждан от неграждан, в то же время становилась все более и более широкой и глубокой. Подводя итог всему, чего желала и чего достигла партия реформы того времени, мы найдем, что она с несомненными патриотизмом и энергией старалась противодействовать и до известной степени противодействовала усиливавшемуся упадку нации, особенно исчезновению крестьянского сословия и старинной строгой нравственности и бережливости и вместе с тем чрезмерному политическому преобладанию нового нобилитета. Но в ее деятельности не видно никакой высшей политической цели. В этой оппозиции, конечно, находили для себя верное и сильное выражение и недовольство толпы и нравственное негодование лучших людей, но мы не видим у нее ни ясного понимания причин зла, ни твердо обдуманного плана улучшения в целом. Как ни достойны уважения все ее стремления, в них проглядывает какая-то необдуманность; чисто оборонительное положение ее приверженцев не предвещает хороших результатов. Трудно решить, мог ли человеческий ум вообще исцелить недуги, но сами римские реформаторы того времени, как нам кажется, были скорее хорошими гражданами, чем хорошими политиками, и великую борьбу старого гражданства с новым космополитизмом вели как-то неумело и по-мещански.