Текст книги "История Рима. Книга первая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 68 страниц)

Действительно, на Западе собиралась против Филиппа гроза, которая не давала ему возможности продолжать ограбление беззащитного Египта. Смуты на Востоке начали беспокоить римлян, заключивших в том же году мир с Карфагеном на продиктованных ими самими условиях. Не раз утверждалось, будто немедленно после завоевания Запада ими было приступлено к завоеванию Востока; но зрелое обсуждение должно привести нас к более обоснованным выводам. Лишь тупоумная недобросовестность в состоянии не признать, что в то время Рим вовсе не стремился к владычеству над государствами Средиземного моря и желал только одного – иметь в Африке и Греции безопасных соседей; а Македония сама по себе вовсе не была опасной для Рима. Ее силы, конечно, не были незначительны, и вполне очевидно, что римский сенат неохотно согласился в 548/549 г. [206/205 г.] на заключение мирного договора, оставлявшего за ней все ее прежние владения. Но до какой степени были ничтожны опасения, которые Македония внушала или была в состоянии внушить Риму, всего яснее видно по незначительному числу войск, с которыми Рим вел следующую войну и которым, однако, никогда не приходилось иметь дела с более многочисленной неприятельской армией. Сенат конечно охотно унизил бы Македонию, но он находил, что это унижение было бы куплено слишком дорогой ценой, если бы из-за него римским войскам пришлось вести в Македонии сухопутную войну; поэтому немедленно вслед за удалением этолийцев он добровольно заключил мир на основании status quo. Следовательно, нет никакого основания утверждать, будто римское правительство заключило этот мир с твердым намерением возобновить войну при удобном случае, и не подлежит никакому сомнению, что в то время война с Македонией была бы в высшей степени неудобна для римлян, так как силы государства были доведены до крайнего истощения, и римское гражданство с крайней неохотой согласилось бы на вторую заморскую войну. Но этой войны уже нельзя было избегнуть. Еще можно было бы ужиться с таким соседом, каким было македонское государство в 549 г. [205 г.], но нельзя было допустить, чтобы оно присоединило к своим владениям лучшую часть малоазиатской Греции и важный город Кирену и угнетало нейтральные торговые государства, удваивая этим свои силы. К тому же падение Египта и унижение, а может быть, и завоевание Родоса нанесли бы тяжелые раны торговле как сицилийской, так и италийской, да и вообще разве можно было спокойно смотреть, как италийская торговля с Востоком ставилась в зависимость от двух больших континентальных держав? Сверх того, долг чести обязывал римлян вступиться за их верного союзника в первой македонской войне Аттала и не допускать, чтобы Филипп, уже предпринявший осаду его столицы, отнял у него и его владения и его подданных. Наконец притязания Рима на роль покровителя всех эллинов не были пустой фразой: жители Неаполя, Региона, Массалии и Эмпорий могли засвидетельствовать, что это покровительство осуществлялось на деле, и нет никаких сомнений в том, что в то время римляне находились с греками в более тесной связи, чем какая-либо другая нация, и лишь в немного менее тесной, чем эллинизированные македоняне. Было бы странно оспаривать у римлян право чувствовать себя оскорбленными как в их человеческих, так и в их эллинских симпатиях теми злодействами, которые были совершены над жителями Киоса и Фасоса. Таким образом, все побудительные причины, и политические, и торговые, и моральные, заставляли римлян вторично предпринять войну с Филиппом, которая была одной из самых справедливых войн, когда-либо веденных Римом. Сенату делает большую честь то, что он немедленно принял окончательное решение и приступил к нужным приготовлениям, не обращая внимания ни на истощение государства, ни на непопулярность такого объявления войны. Еще в 553 г. [201 г.] появился в восточных водах пропретор Марк Валерий Левин с сицилийским флотом, состоявшим из 38 парусных судов. Однако правительство затруднялось приисканием благовидного предлога для войны, который был ему нужен, для того чтобы оправдать его образ действий во мнении народа, хотя оно, быть может, и не придавало, как и Филипп, большой важности законному мотивированию военных действий. Что Филипп посылал подкрепления карфагенянам, после того как заключил мир с Римом, очевидно не могло быть несомненно доказано. Но жившие в Иллирии римские подданные уже давно жаловались на захваты со стороны македонян. Еще в 551 г. [203 г.] римский посол во главе иллирийского ополчения выгнал войска Филиппа из Иллирийской области, а сенат по этому случаю объявил в 552 г. [202 г.] царским послам, что если Филипп ищет повода для войны, то найдет его ранее, чем это ему желательно. Однако эти захваты были лишь последствием той дерзкой бесцеремонности, с которой Филипп обыкновенно обходился со своими соседями; если бы римляне завели по этому поводу переговоры, то все кончилось бы униженными извинениями и предложением удовлетворения, а не объявлением войны. Со всеми участвовавшими в восточной войне государствами римская община была в номинальной дружбе и могла бы защитить их от сделанного на них нападения. Но Родос и Пергам, конечно не замедлившие обратиться к римлянам за помощью, были формально нападающей стороной, а Египет, хотя и отправил к римскому сенату послов из Александрии с просьбой принять под свою опеку малолетнего царя, однако, по-видимому, не торопился вызвать непосредственное вмешательство римлян, которое вывело бы его из тогдашнего затруднительного положения, но вместе с тем и проложило бы великой западной державе путь в восточное море; важнее же всего было то, что помощь Египту следовало оказать прежде всего в Сирии; это втянуло бы Рим в одновременную войну и с Азией и с Македонией, а этого, естественно, старались избежать, тем более что римское правительство приняло твердое решение не вмешиваться во всяком случае в азиатское дела. Не оставалось ничего другого, как пока отправить на Восток посольство частью с целью добиться от Египта того, что было нетрудно при тогдашнем положении дел – изъявления согласия на вмешательство римлян в греческие дела, – частью с целью устранить от участия в войне Антиоха, пожертвовав ему Сирией, частью с целью ускорить разрыв с Филиппом и образовать против него коалицию мелких малоазиатских государств (в конце 553 г.) [201 г.]. В Александрии послы без труда достигли того, чего желали: египетскому двору не представлялось никакого другого выбора, и потому он был вынужден с благодарностью принять Марка Эмилия Лепида, который был прислан сенатом с поручением отстаивать в качестве «царского опекуна» интересы малолетнего монарха, насколько это было возможно без положительного вмешательства в дела управления. Что же касается Антиоха, то он не отказался от союза с Филиппом и не дал римлянам тех успокоительных обещаний, каких он желали; но вследствие ли собственной пассивности или вследствие заявления римлян о нежелании вмешиваться в сирийские дела он продолжал преследовать в этой стране свои цели, а от участия в том, что делалось в Греции и в Малой Азии, устранился.

Между тем наступила весна 554 г. [200 г.], и война возобновилась. Филипп устремился прежде всего снова во Фракию и завладел там всеми приморскими городами – Маронеей, Эносом, Элеосом и Сестосом; он старался предохранить свои европейские владения от высадки римлян. Затем он напал на азиатском берегу на Абидос, приобретение которого имело для него особую важность, так как, владея и Сестосом и Абидосом, он мог бы войти в более близкие сношения со своим союзником Антиохом и уже не имел бы основания опасаться, что флот союзников преградит ему путь в Малую Азию или из Малой Азии. Этот флот стал господствовать в Эгейском море, с тех пор как оттуда удалилась более слабая македонская эскадра; Филипп ограничил свои военные действия на море тем, что поддерживал сообщения с гарнизонами, оставленными на трех Цикладских островах – Андросе, Кифносе и Паросе, и стал строить каперские суда. Родосцы направились к Хиосу, а оттуда к Тенедосу, где к ним присоединился со своей эскадрой Аттал, простоявший в течение всей зимы подле Эгины и проводивший свое время в том, что слушал декламацию афинян. Союзники, конечно, могли бы прийти на помощь к геройски оборонявшимся абидосцам, но они не двинулись с места, и город, после того как все способные носить оружие люди пали в борьбе под стенами города и многие из жителей сами лишили себя жизни после капитуляции, наконец был вынужден сдаться на милость победителя. А эта милость заключалась в том, что абидосцам был дан трехдневный срок на то, чтобы они сами лишили себя жизни. В лагере под Абидосом застало царя римское посольство, которое после окончания своих дел в Сирии и Египте объехало мелкие греческие государства и подготовило их к исполнению задуманного плана; оно исполнило возложенное на него сенатом поручение объявить царю, что он впредь не должен нападать ни на одно из греческих государств, должен возвратить отнятые у Птолемея владения и подчиниться решению третейского суда относительно возмещения убытков, причиненных им жителям Пергама и Родоса. Но сенат не достиг своей цели – принудить царя к формальному объявлению войны; римский посол Марк Эмилий не добился от Филиппа ничего кроме хитрого ответа, что он прощает все сказанное молодому и красивому римлянину за эти его три качества. Тем временем повод для войны, которого так ждали римляне, явился с совсем другой стороны. В своем безрассудном и бесчеловечном тщеславии афиняне предали смертной казни двух несчастных акарнанцев, которые, сбившись с пути, нечаянно попали на их мистерии. Когда акарнанцы в своем понятном раздражении обратились к Филиппу с требованием доставить им удовлетворение, он не мог отказать самым верным из своих союзников в таком справедливом требовании; он позволил им набрать в Македонии солдат и, присоединив этих новобранцев к их собственному войску, вторгнуться в Аттику без предварительного объявления войны. В сущности это не было настоящей войной, и предводитель македонских солдат Никанор даже повернул свои войска назад, лишь только к нему обратились с угрозой римские послы, находившиеся в то время в Афинах (в конце 553 г.) [201 г.]. Но уже было поздно. Из Афин было отправлено в Рим посольство с известием о нападении Филиппа на старинных римских союзников, а из того, как было принято это посольство сенатом, Филипп понял, что его ожидало; поэтому он еще весной 554 г. [200 г.] приказал своему главнокомандующему в Греции Филоклету опустошить Аттику и как можно теснее обложить Афины.

Теперь у сената было то, что было ему нужно, и он мог внести летом 554 г. [200 г.] в народное собрание предложение об объявлении Македонии войны «за нападение на государство, находившееся в союзе с Римом». Это предложение было в первый раз отвергнуто почти единогласно; безрассудные или упрямые народные трибуны жаловались на то, что сенат не дает покоя гражданам; но война была необходима и в сущности уже началась, так что сенат уже не мог отступить. Путем убеждений и уступок добились от гражданства согласия; замечательно, что эти уступки были сделаны в основном за счет союзников. Наперекор прежним правилам римского правительства из находившихся на действительной службе союзных контингентов были взяты 20 тысяч человек для содержания гарнизона в Галлии, Нижней Италии, Сицилии и Сардинии, а все гражданские войска, состоявшие на службе со времени ганнибаловской войны, были распущены; из этих войск должны были принять участие в македонской войне только добровольцы, которые, как оказалось впоследствии, шли на войну большей частью поневоле, что и вызвало осенью 555 г. [199 г.] опасный военный бунт в лагере подле Аполлонии. Из вновь призванных к военной службе людей было сформировано шесть легионов; по два легиона было оставлено в Риме и Этрурии и только два были переправлены из Брундизия в Македонию под начальством консула Публия Сульпиция Гальбы. Таким образом, еще раз наглядно подтвердилось, что для сложных и затруднительных международных сношений, в которые был вовлечен Рим своими победами, уже не годилось собрания самодержавного гражданства с их недальновидными и зависевшими от случайностей постановлениями и что бестолковое вмешательство этих собраний в дела государственного управления вело к опасным изменениям необходимых военных мероприятий и к еще более опасному оскорблению латинских союзников.

Положение Филиппа было очень затруднительно. Те восточные государства, которые должны были бы соединенными силами воспротивиться всякому вмешательству римлян в их дела и которые при других обстоятельствах, быть может, действительно стали бы действовать сообща, до такой степени перессорились между собой, главным образом по вине Филиппа, что или вовсе не были расположены противиться римскому нашествию или даже были готовы помогать римлянам. Азия, естественная и главная союзница Филиппа, была оставлена им в пренебрежении; сверх того, ее деятельному вмешательству препятствовали ее распри с Египтом и сирийская война. Интересы Египта настоятельно требовали, чтобы римский флот не проникал в восточные моря; находившееся в Риме египетское посольство даже в то время очень ясно намекало на то, что александрийский двор очень охотно избавил бы римлян от труда вмешиваться в дела Аттики. Но заключенный между Азией и Македонией договор о разделе Египта заставил это важное государство отдаться в руки римлян и формально заявить, что оно будет вмешиваться в дела европейской Греции не иначе, как с одобрения римлян. В таком же, но еще более стесненном положении находились греческие торговые города, во главе которых стояли Родос, Пергам и Византия; при других обстоятельствах они, без сомнения, сделали бы все, что могли, чтобы не допустить римлян в Восточное море; но жестокая и разрушительная завоевательная политика Филиппа принудила их к неравной борьбе, в которую они должны были из самосохранения всеми силами стараться вовлечь и италийскую державу. Римские послы, которым было поручено организовать в собственно Греции новую коалицию против Филиппа, нашли, что страна уже значительно к этому подготовлена самим неприятелем. Из принадлежавших к антимакедонской партии спартанцев, элейцев, афинян и этолийцев Филипп, быть может, и успел бы привлечь последних на свою сторону, так как мир 548 г. [206 г.] образовал глубокую и еще ничем не заделанную трещину в их дружественном союзе с Римом; но помимо старинных противоречий между этими двумя государствами, вызванных тем, что Македония отняла у этолийского союза фессалийские города Эхин, Лариссу, Кремасту, Фарсал и фтиотийский город Фивы, этолийцы были озлоблены против Филиппа за изгнание этолийских гарнизонов из Лисимахии и Киоса. Если же они долго не решались примкнуть к составлявшейся против Филиппа коалиции, то причиной этого были главным образом их разногласия с Римом. Еще более опасно было для Филиппа то, что из греческих государств, интересы которых были тесно связаны с интересами Македонии, т. е. среди эпиротов, акарнанцев, беотийцев и ахейцев, за Филиппа непоколебимо стояли только акарнанцы и беотийцы. С эпиротами римские послы вели переговоры не без успеха; так, например, царь афаманов Аминандр прочно примкнул к Риму. Даже среди ахейцев Филипп многих оттолкнул от себя умерщвлением Арата и вообще снова дал простор более свободному развитию Ахейского союза; он преобразовал свою армию под руководством Филопемена (502—571 [252—183 гг.], впервые назначенного стратегом в 546 г. [208 г.]); удачные войны со Спартой снова внушили ему веру в собственные силы, и он уже не подчинялся со слепым доверием требованиям македонской политики, как во времена Арата. Во всей Элладе только ахейский союз смотрел на эту войну с беспристрастной и национально-эллинской точки зрения, так как не ожидал от стремлений Филиппа к завоеваниям ни пользы, ни непосредственного вреда; он понимал то, что вовсе нетрудно было понять – что эллинская нация сама отдавала себя таким образом в руки римлян даже прежде, чем они этого пожелали; поэтому он попытался взять на себя роль посредника между Филиппом и родосцами, но было уже поздно. Тот национальный патриотизм, который когда-то прекратил войну между союзниками, и был главной причиной первой войны между Македонией и Римом, уже угас; посредничество ахейцев не имело успеха, и Филипп напрасно объезжал города и острова, стараясь снова воодушевить нацию, – то было возмездием за Киос и Абидос. Ахейцы, которые не имели возможности что-либо изменить и не были в состоянии чем-либо помочь, остались нейтральными.

Осенью 554 г. [200 г.] консул Публий Сульпиций Гальба высадился против Аполлонии с своими двумя легионами и 1000 нумидийских всадников; он привез с собою даже слонов, которые принадлежали к захваченной у карфагенян добыче; узнав об этом, царь поспешно вернулся от берегов Геллеспонта в Фессалию. Однако частью по причине позднего времени года, частью по причине болезни римского главнокомандующего в течение того года не было ничего предпринято на суше кроме усиленной рекогносцировки, во время которой были заняты окрестные местечки и между прочим македонская колония Антипатрия. На следующий год было подготовлено нападение на Македонию при содействии северных варваров – тогдашнего владетеля Скодры Плеврата и дарданского владетеля Батона, которые, понятно, поспешили воспользоваться таким удобным случаем. Более значительны были операции, предпринятые римским флотом, состоявшим из 100 палубных и 80 легких судов. В то время как остальные корабли оставались на зимней стоянке подле Керкиры, одна часть флота отправилась под командой Гая Клавдия Центона в Пирей с целью помочь афинянам. Найдя территорию Аттики уже достаточно защищенной от вылазок коринфского гарнизона и от македонских корсаров, Центон отправился далее и внезапно появился перед эвбейской Халкидой, главным плацдармом Филиппа в Греции, где находились его склады и запасы оружия и содержались военнопленные, а местный комендант Сопатер всего менее ожидал нападения римлян. Незащищенные городские стены перешли в руки нападающих, гарнизон был перебит, пленникам была дана свобода, а запасы были сожжены; но у Центона было так мало войск, что он не был в состоянии удержать за собой эту важную позицию. Известие об этом нападении привело Филиппа в бешенство; он немедленно выступил из фессалийского города Деметриады в Халкиду и, не найдя там никаких других следов неприятеля кроме пожарища, пошел далее на Афины с целью отплатить злом на зло. Но попытка овладеть городом врасплох не удалась; приступ также не имел успеха, хотя царь и подвергал опасности свою собственную жизнь; приближение Гая Клавдия из Пирея и Аттала из Эгины принудило Филиппа удалиться. Однако Филипп еще оставался несколько времени в Греции, но его успехи и политические и военные были одинаково незначительны. Он тщетно убеждал ахейцев взяться за оружие, чтобы оказать ему содействие; также безуспешны были его нападения на Элевсис и на Пирей и вторичное нападение на Афины. Ему не оставалось ничего другого, как удовлетворить свою злобу позорным опустошением края и истреблением деревьев Академии и затем возвратиться на север. Так прошла зима. Весной 555 г. [199 г.] проконсул Публий Сульпиций покинул свой зимний лагерь в намерении повести свои легионы из Аполлонии кратчайшим путем в собственно Македонию. Этому главному наступлению с запада должно было содействовать вспомогательное наступление с трех сторон: с севера – вторжение дарданов и иллирийцев, с востока – нападение соединенного римского флота и флота союзников, собравшегося у Эгины, и, наконец, с юга – вторжение афаманов и этолийцев, если бы удалось склонить этих последних к участию в войне. Гальба перешел через горы, которые пересекает река Апсос (теперешняя Бератино), прошел по плодородной дассаретской равнине, достиг горной цепи, отделяющей Иллирию от Македонии, и, перейдя через эти горы, вступил на территорию собственно Македонии. Филипп выступил навстречу; однако на обширной и слабо заселенной македонской территории противники несколько времени тщетно искали друг друга; наконец они сошлись в линкестийской провинции, на плодородной, но болотистой равнине, недалеко от северо-западной македонской границы, и стали лагерем на расстоянии не более 1000 шагов один от другого. После того как Филипп стянул к себе отряды, отправленные для защиты северных горных проходов, его армия насчитывала приблизительно 20 тысяч пехотинцев и 2 тысячи всадников; римская армия почти равнялась с ней по численности. Но на стороне македонян было то важное преимущество, что они были у себя дома, хорошо знали все пути и тропинки, без большого труда получали провиант и стали лагерем так близко от римлян, что эти последние не осмеливались предпринимать фуражировки на дальнем расстоянии. Консул неоднократно пытался вступить в решительное сражение, но царь упорно уклонялся от битвы, а стычки между легкими отрядами хотя иногда и кончались в пользу римлян, но ничего не изменяли в положении дел. Гальба был вынужден покинуть свою лагерную стоянку и занять новую, подле Октолофа, в полутора милях далее, надеясь, что там ему будет не так трудно добывать провиант. Но и там отряды, посылавшиеся для фуражировки, уничтожались легкими войсками и конницей македонян; легионы были принуждены выходить к ним на помощь и однажды прогнали назад в лагерь зашедший слишком далеко вперед македонский авангард, который понес при этом значительные потери; в этом сражении сам царь был сбит с лошади и спасся только благодаря доблестному самоотвержению одного из всадников. Из этого опасного положения римляне были выведены более успешным нападением, предпринятым союзниками по настоянию Гальбы, или, вернее, слабостью македонской армии. Хотя Филипп набрал в своих владениях столько рекрутов, сколько мог, и хотя он принимал к себе на службу римских дезертиров и разных наемников, он все-таки не был в состоянии набрать никакой другой армии кроме той, какую сам привел против римлян (не считая гарнизонов, стоявших в Малой Азии и во Фракии), да и для того, чтобы организовать ту армию, ему пришлось оставить незащищенными северные горные проходы и Пелагонскую область. Для защиты восточного побережья он рассчитывал частью на организованное им опустошение островов Скиафа и Пепарефа, которые могли бы служить пристанищем для неприятельского флота, частью на занятие Фасоса и побережья и на флот, стоявший подле Деметриады под командой Гераклида. Для защиты южной границы ему пришлось поневоле полагаться на более чем сомнительный нейтралитет этолийцев. Но этолийцы внезапно присоединились к составленной против Македонии коалиции и немедленно вторглись вместе с афаманами в Фессалию; в то же время дарданы и иллирийцы наводнили северные провинции, а римский флот, выступивший из Керкиры под начальством Луция Апустия, появился в восточных водах, где к нему присоединились корабли Аттала, родосцев и истрийцев. Тогда Филипп добровольно покинул свою позицию и отступил в восточном направлении; но трудно решить, почему он так поступил – потому ли, что нужно было отразить, по всей вероятности, неожиданное вторжение этолийцев, потому ли, что он надеялся увлечь вслед за собой и погубить римскую армию, или же потому, что он намеревался выбрать одну из этих двух целей, смотря по обстоятельствам. Он совершил свое отступление так искусно, что Гальба, отважно решившийся преследовать его, потерял его след; Филипп успел достигнуть окольными путями ущелья, отделяющего Линкестийскую область от Эордейской, и занял его с намерением ожидать там прибытия римлян и приготовить им жаркую встречу. Но длинные македонские копья оказались негодными к употреблению в лесистой и неровной местности; македоняне были частью обойдены римлянами, частью разбиты и понесли большие потери людьми. Впрочем, несмотря на то, что армия Филиппа уже не была в состоянии после этого неудачного сражения воспротивиться дальнейшему наступлению римлян, эти последние сами не захотели подвергать себя новым неизвестным опасностям в непроходимой неприятельской стране и возвратились в Аполлонию, предварительно опустошив плодородные страны Верхней Македонии – Эордею, Элимею, Орестию, – завладев самым значительным из городов Орестии Келетроном (теперешней Касторией на полуострове озера, носящего такое же название), который добровольно отдался в их руки; это был единственный из македонских городов, отворивший свои ворота перед римлянами. В Иллирийской области, у верхних притоков Апсоса, римляне взяли приступом город дассаретов Пелион и оставили в нем сильный гарнизон с целью сделать из него опорный пункт на случай нового вторжения в Македонию. Филипп не препятствовал отступлению римской армии, а двинулся форсированным маршем против этолийцев и афаманов, которые в уверенности, что царь занят борьбой с легионами, воспользовались этим временем, чтобы беспощадно опустошать богатую долину Пенея; он нанес им полное поражение, и те из них, которые не легли на поле сражения, были принуждены спасаться врассыпную по хорошо им знакомым горным тропинкам. Боевые силы союзников очень уменьшились как вследствие этого поражения, так и вследствие того, что египетское правительство деятельно набирало для себе рекрутов в Этолии. Дарданы были без большого труда и со значительными потерями прогнаны назад за горы начальником легких македонских отрядов Афенагором. Римский флот также не достиг никаких значительных результатов; он выгнал македонский гарнизон из Андроса, заходил на Эвбею и на Скиаф и попытался завладеть Халкидским полуостровом, но это нападение было отражено македонским гарнизоном при Менде. Остальная часть лета была употреблена на то, чтобы завладеть Ореосом на Эвбее, но взятие этого города очень замедлилось вследствие энергичного сопротивления македонского гарнизона. Слабый македонский флот стоял под командой Гераклида в бездействии подле Гераклеи и не осмеливался оспаривать у неприятелей владычества на море. Эти последние рано отправились на свои зимние стоянки – римляне в Пирей и Керкиру, а родосцы и пергамцы к себе домой. В общем итоге Филипп мог быть доволен исходом этой кампании. После крайне трудного похода римские войска стояли осенью на том самом месте, откуда они выступили весной; если бы этолийцы не предприняли вовремя своего вторжения в Македонию и если бы римляне не одержали неожиданной победы близ ущелья Эордеи, быть может, ни один римский солдат не возвратился бы на родину. Наступление, предпринятое с четырех сторон, нигде не достигло своей цели, и не только владения Филиппа были совершенно очищены осенью от неприятеля, но Филипп даже был в состоянии напасть, хотя и безуспешно, на принадлежавший этолийцам укрепленный город Фаумаками, расположенный на границе Этолии и Фессалии и господствовавший над пенейской равниной. Если бы Антиох, о прибытии которого Филипп тщетно молил богов, присоединился к нему для следующей кампании, то он мог бы ожидать больших успехов. На короткий миг показалось, что Антиох готов исполнить это желание: его армия появилась в Малой Азии и заняла несколько местечек во владениях царя Аттала, который стал просить римлян о помощи. Но римляне поспешили устранить всякий повод для разрыва с великим царем; они отправили к нему послов, которые убедили его очистить территорию Аттала. С этой стороны Филиппу не на что было надеяться. Удачный исход последней кампании до такой степени усилил отвагу и самоуверенность Филиппа, что весной следующего (556) [198 г.] года он сам стал действовать наступательно, предварительно упрочив нейтралитет ахейцев и преданность македонян тем, что пожертвовал несколькими укрепленными пунктами и ненавистным адмиралом Гераклидом; он вторгся во владения атинтанов с намерением устроить хорошо укрепленный лагерь в той узкой теснине, где река Аоос (Viosa) извивается между горами Эропосом и Асмаосом. Против него стала лагерем усиленная вновь присланными подкреплениями римская армия, находившаяся сначала под начальством прошлогоднего консула Публия Виллия, а с лета 556 г. [198 г.] под начальством выбранного на этот год консулом Тита Квинкция Фламинина. Этот последний был очень даровитый человек, только что достигший тридцатилетнего возраста; он принадлежал к молодому поколению, которое начинало отбрасывать вместе с обычаями прадедов и их устарелый патриотизм и которое хотя еще не перестало заботиться о своем отечестве, но было еще более занято самим собою и эллинизмом. Искусный военачальник и еще более искусный дипломат, он во многих отношениях отлично подходил для решения сложных греческих вопросов; однако, быть может, и для Рима и для Греции было бы лучше, если бы выбор пал на человека, менее проникнутого эллинскими симпатиями, и если бы туда был послан такой главнокомандующий, которого нельзя было бы ни подкупить хитрою лестью, ни оскорбить язвительными насмешками, которого литературные и художественные реминисценции не заставляли бы забывать об убожестве эллинского государственного строя и который обходился бы с Элладой так, как она того стоила, а римлян избавил бы от погони за неосуществимыми идеалами. Немедленно вслед за своим прибытием на место новый главнокомандующий имел с царем личное свидание, во время которого две армии стояли в бездействии одна против другой. Филипп предложил заключить мир; он соглашался возвратить все, что было им завоевано, а относительно убытков, причиненных им греческим городам, изъявил готовность подчиниться справедливому третейскому приговору; но переговоры были прерваны вследствие его отказа уступить старинные македонские владения, в особенности Фессалию. В течение сорока дней стояли обе армии в теснине Аооса: Филипп не отступал, а Фламинин не решался ни вести свои войска на приступ, ни оставить царя на его крепкой позиции и пуститься в такую же экспедицию, какая была предпринята в предшествовавшем году. Римского главнокомандующего вывела тогда из затруднения измена нескольких знатных эпиротов, в особенности Харопса, до того времени постоянно державших сторону македонян. Они привели по горным тропинкам римский отряд из 4 тысяч пехотинцев и 300 всадников на высоты, господствовавшие над македонским лагерем, а когда консул напал вслед за тем на неприятельскую армию с фронта, этот отряд спустился с высот и своим неожиданным нападением решил исход сражения.

Филипп был принужден покинуть лагерь и окопы и лишился почти 2 тысяч человек; он поспешно отступил к Темпейскому ущелью, через которое шел путь в собственно Македонию. Он отказался от всех своих владений кроме крепостей и сам стал разрушать фессалийские города, которых не был в состоянии защищать; только Феры заперли перед ним ворота и тем избежали гибели. Частью вследствие этих успехов римского оружия, частью под влиянием дипломатической обходительности Фламинина эпироты прежде всех отказались от союза с Македонией. При первом известии о победе римлян афаманы и этолийцы вторглись в Фессалию, а вслед за ними скоро вступили туда и римляне; ничем не защищенные равнины были без большого труда заняты неприятелем; но укрепленные города, которые были преданы Македонии и получили от Филиппа подкрепления, сдавались лишь после упорного сопротивления, и некоторые даже устояли против более сильного противника; к числу этих последних принадлежал Атракс, на левом берегу Пенея, где в пробитой неприятелем бреши взамен стены стояла фаланга. За исключением этих фессалийских крепостей и территории верных акарнанцев вся северная Греция была в руках коалиции. Напротив того, юг в основной своей части был еще во власти македонян благодаря крепостям Халкиде и Коринфу, поддерживавшим между собою сообщение через территорию преданных Македонии беотийцев, и нейтралитету Ахайи. Так как в этом году было уже поздно для вторжения в Македонию, то Фламинин решился направить свое сухопутное войско и свой флот против Коринфа и ахейцев. Римский флот, к которому снова присоединились родосские и пергамские корабли, занимался до того времени завоеванием двух маленьких городков Эвбеи – Эретрии и Кариста – в надежде найти там хорошую добычу, но как оба эти города, так и Ореос были покинуты римлянами и снова заняты македонским комендантом Халкиды Филоклесом. Союзный флот направился оттуда к восточной гавани Коринфа Кенхреям с целью угрожать этой сильной крепости. С другой стороны, Фламинин вступил в Фокиду и завладел всей страной, в которой только Элатея выдержала довольно продолжительную осаду; там и особенно в Антикире у Коринфского залива были выбраны места для зимней стоянки. Когда ахейцы увидели с одной стороны приближавшиеся к их владениям римские легионы, а с другой стороны уже подошедший к их берегам римский флот, они отказались от своего, делавшего им честь в моральном отношении, но политически уже ставшего невозможным нейтралитета; после того как послы от самых преданных Македонии городов – от Диме, Мегалополя и Аргоса – удалились с местного собрания, последнее решило присоединиться к составленной против Филиппа коалиции. Киклиад и вместе с ним другие вожди македонской партии покинули свое отечество; войска ахейцев немедленно объединились с римским флотом и поспешили обложить с суши Коринф, который служил оплотом владычеству Филиппа над ахейцами и был обещан римлянами этим последним в награду за их присоединение к коалиции. Однако македонский гарнизон, в котором было 1300 человек и который состоял большей частью из италийских перебежчиков, упорно защищал почти неприступный город; кроме того, туда прибыл из Халкиды Филоклес с отрядом в 1500 солдат; он не только освободил Коринф от осады, но даже проник во владения ахейцев и при содействии преданных Македонии граждан завладел Аргосом. Однако наградой за такую преданность было то, что царь подчинил верных аргосцев жестокому режиму спартанца Набиса. Филипп надеялся, что после вступления ахейцев в римскую коалицию ему удастся привлечь на свою сторону Набиса, который был до того времени союзником римлян. Этот последний только потому был в союзе с римлянами, что был врагом ахейцев и даже вел с ними в 550 г. [204 г.] войну. Но дела Филиппа были в таком отчаянном положении, что уже никто не обнаруживал намерения брать его сторону. Хотя Набис и принял от Филиппа Аргос, но изменил изменнику и остался в союзе с Фламинином, который ввиду неудобства иметь союзниками два воюющих между собою государства сумел пока что склонить спартанцев и ахейцев к заключению перемирия на четыре месяца.