Текст книги "История Рима. Книга первая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 68 страниц)

Для кампании 537 г. [217 г.] в Риме не делалось никаких особых приготовлений; несмотря на проигранное сражение, сенат не усматривал в положении дел серьезной опасности, что не было лишено основания. Кроме гарнизонов, отправленных в приморские города Сардинии и Сицилии и в Тарент, и подкреплений, посланных в Испанию двум новым консулам – Гаю Фламинию и Гнею Сервилию, – было дано только то число солдат, какое было необходимо для полного укомплектования четырех легионов; только состав конницы был усилен. Консулы должны были прикрывать северную границу и поэтому расположились на двух искусственных дорогах, которые вели из Рима на север и из которых западная оканчивалась в то время у Арреция, а восточная – у Аримина; первую занял Гай Фламиний, а вторую – Гней Сервилий. Туда стянули они, вероятно водным путем, части, стоявшие в крепостях на По, и стали ожидать более благоприятного времени года, для того чтобы, действуя оборонительно, занять проходы Апеннин, а потом, перейдя в наступление, спуститься в долину По и соединиться где-нибудь недалеко от Плаценции. Но Ганнибал вовсе не имел намерения защищать долину По. Он знал Рим, быть может, еще лучше, чем его знали сами римляне, и ему было хорошо известно, насколько слабее своих противников был он и остался даже после блестящей победы при Требии; он также знал, что при непоколебимой стойкости римлян он может достигнуть своей конечной цели – унижения Рима – не страхом и не нападением врасплох, а только действительным покорением гордого города. Он ясно сознавал, что, получая из своего отечества лишь ненадежные и нерегулярно доставляемые подкрепления и покуда что не находя в Италии никакой опоры кроме непостоянного и капризного кельтского народа, он был несравненно слабее италийского союза, отличавшегося политической крепостью и располагавшего более значительными средствами для войны; а до какой степени, несмотря на все потраченные усилия, финикийский пехотинец был в тактическом отношении ниже легионера, вполне ясно доказали оборонительные действия Сципиона и блестящее отступление разбитой при Требии пехоты. Из этих соображений проистекали обе основные идеи, которые определили весь образ действий Ганнибала в Италии, – вести войну до некоторой степени наудачу, постоянно меняя план и театр военных операций, но ожидать ее окончания не от военных успехов, а от политических, т. е. от постепенного ослабления и окончательного разложения италийского союза. Такой способ ведения войны был необходим, потому что единственное, чем Ганнибал мог уравновешивать все невыгоды своего положения, – его военный гений мог доставлять ему перевес только в тех случаях, когда он своими неожиданными комбинациями сбивал с толку противников, если же война затягивалась на одном месте, то его ожидала гибель. Эту цель указывало ему здравое понимание его собственного положения, так как этот великий победитель на полях сражений ясно видел, что он каждый раз побеждал не Рим, а римских полководцев и что после каждого нового сражения римляне были по-прежнему настолько же сильнее карфагенян, насколько он сам был выше римских полководцев. Что сам Ганнибал никогда не обманывался на этот счет, даже когда стоял на вершине счастья, достойно удивления еще более, чем самые удивительные его победы. Это, а вовсе не просьбы галлов пощадить их страну, было причиной того, что Ганнибал отказался от только что приобретенной им базы военных действий против Италии и перенес театр войны в самую Италию. Он начал с того, что приказал привести к себе всех пленников. Римлян он приказал отделить и заковать в цепи, как рабов; рассказы же о том, будто он приказывал убивать всех способных носить оружие римлян, которые когда-либо попадались ему в руки, без сомнения сильно преувеличены; наоборот, всех италийских союзников он отпустил на волю без выкупа, с тем чтобы они рассказывали у себя дома, что Ганнибал ведет войну не против Италии, а против Рима, что он вернет каждой из италийских общин ее прежнюю независимость и ее прежние границы и что освободитель идет вслед за освобожденными в качестве избавителя и мстителя. И действительно, с окончанием зимы он двинулся из долины По с целью найти дорогу сквозь труднопроходимые ущелья Апеннин. Гай Фламиний еще стоял с этрусской армией подле Ареццо, откуда намеревался, лишь только позволит время года, двинуться на Лукку, чтобы прикрыть долину Арно и апеннинские проходы. Но Ганнибал опередил его. Он перешел через Апеннины без больших затруднений, держась как можно более на запад, т. е. как можно дальше от неприятеля; но болотистые низменности между Серкио и Арно были до такой степени затоплены тающими снегами и весенними дождями, что армии пришлось в течение четырех дней идти по воде и не находить для ночного отдыха никакого другого сухого места кроме сваленного в кучу багажа и павших вьючных животных. Войска терпели страшные лишения, но всех более страдала галльская пехота, которая шла позади карфагенской по совершенно уже непроходимой дороге; она громко роптала и, без сомнения, вся разбежалась бы, если бы в этом ей не препятствовала карфагенская кавалерия, замыкавшая колонны под начальством Магона. Лошади, страдавшие повальным воспалением копыт, падали массами; другие эпидемические болезни опустошали ряды армии; сам Ганнибал лишился одного глаза вследствие воспаления.

Но цель была достигнута. Ганнибал стоял лагерем подле Фьезоле, в то время как Гай Фламиний еще выжидал подле Ареццо, чтобы дороги сделались проходимыми и чтобы можно было их загородить. Консул, быть может, и был достаточно силен, для того чтобы защищать горные проходы, но конечно не был в состоянии встретиться с Ганнибалом на поле сражения; поэтому, когда римская оборонительная позиция была обойдена, консул не мог сделать ничего лучшего, как дожидаться прибытия второй римской армии, которой уже незачем было стоять подле Аримина. Однако сам он судил иначе. Он был вождем политической партии, возвысился благодаря своим стараниям ограничить власть сената, был озлоблен против правительства вследствие интриг, которые велись против него аристократией во время его консульства, дошел в своей, правда, справедливой оппозиции против рутинной медлительности этой аристократии до гордого пренебрежения к старинным обычаям и нравам, испил до дна как слепую любовь простолюдинов, так и горькую ненависть правящей партии и вдобавок ко всему был глубоко убежден, что он военный гений. Экспедиция, предпринятая им в 531 г. [223 г.] против инсубров, доказала беспристрастным наблюдателям только то, что хорошие солдаты нередко исправляют ошибки плохих начальников, а, по его собственному мнению и по мнению его приверженцев, она служила неопровержимым доказательством того, что стоит только поставить во главе армии Гая Фламиния – и Ганнибал будет очень скоро побежден. Эти слухи вторично доставили Фламинию консульское звание, а эти надежды привлекли в его лагерь такое множество безоружных охотников до добычи, что, по свидетельству одного беспристрастного историка, они превышали своим числом легионеров. На этом Ганнибал отчасти и основал свой план военных действий. Вовсе не намереваясь нападать на Фламиния, он прошел мимо его армии, предоставив опустошать окрестную страну своей коннице и кельтам, которые были мастерами в деле грабежа. С одной стороны, жалобы и озлобление множества людей, вынужденных страдать от грабежей на глазах героя, обещавшего обогатить их, а с другой стороны, явное пренебрежение врага к римскому военачальнику, будто бы недостаточно сильному и недостаточно энергичному, чтобы что-либо предпринять до прибытия его товарища, побудили Фламиния выказать на деле свой стратегический гений и попытаться дать хороший урок неосмотрительному и высокомерному противнику. Никогда еще ни один план не приводился в исполнение с б ольшим успехом. Консул поспешно выступил вслед за неприятелем, медленно подвигавшимся мимо Ареццо по роскошной долине Кианы к Перуджии; он нагнал неприятельскую армию в окрестностях Кортоны, где Ганнибал, получивший точные сведения о передвижении противника, имел достаточно времени, чтобы выбрать местом для сражения узкую теснину между двух отвесных скал, замыкавшуюся при выходе высоким холмом, а при входе – Тразименским озером. Во главе своей пехоты он запер выход из теснины, а легковооруженные войска и конницу поставил по обеим сторонам в засаде. Римские колонны вступили без всякого опасения в незанятое неприятелем ущелье; густой утренний туман скрывал от них врага. Когда передние отряды римской армии приблизились к холму, Ганнибал дал сигнал к сражению; его конница, обойдя холм, заперла вход в ущелье, а по мере того как туман расходился, на окраинах высот показывались справа и слева финикийские войска. Это была не битва, а только поражение. Все, что не успело войти в теснину, было загнано конницей в озеро; главная колонна была истреблена в самом ущелье почти без сопротивления; большая часть римлян, в том числе и консул, была изрублена в походном строю. Все же 6 тысяч пехотинцев, составлявших переднюю римскую колонну, пробились сквозь неприятельскую пехоту, еще раз доказав непреодолимую мощь легионеров; но отрезанные от своей армии и не имея никаких о ней известий, они двинулись далее наудачу; на другой день они были окружены на занятом ими холме отрядом карфагенской конницы, и так как Ганнибал не согласился на капитуляцию, обещавшую им свободное отступление, то все сдались военнопленными. У римлян было убито 15 тысяч человек и столько же было взято в плен, т. е. римская армия была совершенно уничтожена; незначительные потери карфагенян, состоявшие из 1 500 человек, снова пали большей частью на галлов ¹⁹⁸198
  День сражения приходится по неисправленному календарю на 23 июня, а по исправленному должен быть отнесен на апрель, потому что Квинт Фабий сложил свое диктаторское звание по истечении шести месяцев, к середине осени ( Ливий, 22, 31, 7, 32, 1), из чего следует заключить, что он вступил в это звание в начале мая. Путаница в календарном летосчислении уже была в Риме очень значительна в то время.


[Закрыть]. И словно этого было еще недостаточно – вскоре после битвы при Тразименском озере медленно подвигавшимся вперед Гнеем Сервилием на помощь товарищу была выслана конница ариминской армии из 4 тысяч человек под начальством Гая Центения, но она была тотчас же окружена финикийской армией и частью изрублена, а частью взята в плен. Римляне потеряли всю Этрурию, и Ганнибал мог беспрепятственно идти на Рим. Там готовились на случай крайней опасности: мосты через Тибр были разобраны, и Квинт Фабий Максим был назначен диктатором, для того чтобы привести в порядок городские стены и руководить обороной, для которой была сформирована резервная армия. В то же время были призваны к оружию два новых легиона взамен тех, что были истреблены, и был снаряжен флот, который мог оказать важные услуги в случае осады города.

Но Ганнибал был дальновиднее царя Пирра. Он не пошел на Рим и даже не пошел против Гнея Сервилия, который был способным главнокомандующим и сумел при помощи стоявших на северной дороге крепостей сохранить в целости свою армию, так что, быть может, устоял бы в борьбе с противником. Снова случилось нечто совершенно неожиданное. Пройдя мимо крепости Сполеция, завладеть которой врасплох ему не удалось, Ганнибал двинулся через Умбрию, страшно опустошил всю покрытую римскими хуторами Пиценскую область и остановился на берегу Адриатического моря. Люди и лошади его армии еще не совсем оправились от пагубных последствий весенней кампании, поэтому он дал им продолжительный отдых, для того чтобы они могли восстановить свои силы, пользуясь привлекательной местностью и хорошим временем года; в то же время он занялся преобразованием своей ливийской пехоты по римскому образцу, и масса захваченного им римского оружия доставляла ему нужные для этого средства. Оттуда он снова завязал давно прерванные сношения с отечеством, отправив морем в Карфаген вестников своих побед. Наконец, когда его армия достаточно оправилась и достаточно свыклась с новыми правилами боевой службы, он снялся с позиции и медленно двинулся вдоль берега в южную Италию. Он не ошибся в расчетах, избрав именно это время для преобразования своей пехоты; изумление неприятеля, который постоянно ожидал нападения на столицу, обеспечило ему по меньшей мере четыре недели ничем не нарушавшегося досуга; этот досуг он использовал для осуществления беспримерно смелого замысла полной реорганизации своей военной системы в самом сердце неприятельской страны со все еще сравнительно немногочисленной армией и попытки противопоставить африканские легионы непобедимым италийским. Однако он обманулся в своем ожидании, что союз начнет теперь распадаться. Всего менее можно было рассчитывать на этрусков, которые даже во время своих последних войн за независимость пользовались преимущественно галльскими наемниками. Наряду с латинскими общинами основное ядро италийского союза, в особенности в военном отношении, составляли сабельские общины, с которыми Ганнибал не без основания старался теперь сблизиться. Однако города один вслед за другим запирали перед ним свои ворота, и ни одна из италийских общин не вступила в союз с финикийцами. Это доставило римлянам громадный перевес и даже предрешило исход войны в их пользу; между тем в столице хорошо понимали, как было бы неблагоразумно подвергать верность союзников такому испытанию, не имея римской армии, способной удержаться на поле сражения. Диктатор Квинт Фабий стянул к себе оба вновь сформированных в Риме легиона и войска, стоящие подле Аримина, и, когда Ганнибал проходил подле римской крепости Луцерии в направлении к Арпи, с его правого фланга подле Эки показались римские знамена. Но вождь этой римской армии действовал иначе, чем его предшественник. Квинт Фабий был очень пожилой человек, отличавшийся такой осмотрительностью и такой стойкостью, которые многими принимались за нерешительность и за упрямство; он был ревностным приверженцем доброго старого времени, политического всемогущества сената и обыкновения вверять главное командование гражданским сановникам и ожидал спасения государства прежде всего от жертвоприношений и от молитв, а затем от методического ведения войны. Этот политический противник Гая Фламиния, поставленный во главе управления реакцией, которая была вызвана безрассудной военной демагогией Фламиния, отправился в лагерь с таким же твердым намерением избегать решительного сражения, с каким его предшественник хотел во что бы то ни стало вступить в такое сражение; он, без сомнения, был убежден, что основные правила стратегии не позволят Ганнибалу идти вперед, пока ему будет противостоять непобежденная римская армия, и что, следовательно, нетрудно будет ослабить мелкими стычками и мало-помалу изморить голодом неприятельскую армию, принужденную продовольствоваться фуражировками. Ганнибал имел исправных шпионов и в Риме и в римской армии; узнав от них о положении дел, он по своему обыкновению составил свой план военных действий, применяясь к индивидуальности неприятельского вождя.

Он прошел мимо римской армии на другую сторону Апеннин, проник в самое сердце Италии в направлении к Беневенту, завладел незащищенным городом Телезией на границе Самниума и Кампании и повернул оттуда к Капуе, которая была самым значительным из всех зависевших от Рима италийских городов и даже считала себя вправе в некоторых отношениях равняться с Римом, а потому более всех других городов тяготилась римским управлением. Там Ганнибал завел сношения, которые позволяли ему надеяться, что кампанцы откажутся от союза с Римом; но в этом ожидании он обманулся. Поэтому, повернув назад, он направился в Апулию. Во время всех этих передвижений диктатор шел вслед за карфагенской армией нагорьем и обрекал своих солдат на печальную роль зрителей, которые, не двигаясь с места, смотрели с оружием в руках, как нумидийская конница грабила верных римских союзников и как на равнине пылали селения. Наконец он дал озлобленной римской армии долгожданную возможность встретиться с неприятелем. Когда Ганнибал повернул назад, Фабий загородил ему дорогу подле Казилина (теперешний Capua), поставив в этом городе на левом берегу Вольтурна сильный отряд и заняв с главной армией высоты на правом берегу реки, между тем как отряд из 4 тысяч человек стал на самой дороге, идущей вдоль берега. Но Ганнибал приказал своим легковооруженным солдатам взобраться на возвышавшиеся подле самой дороги холмы и оттуда погнать перед собою стадо волов с пучками зажженной соломы на рогах, так что издали казалось, будто карфагенская армия пробирается там при свете факелов. Преграждавший дорогу римский отряд вообразил, что он обойден неприятелем и что ему уже нет надобности занимать прежнюю позицию, поэтому он отошел в сторону на эти самые высоты; по этой очищенной римлянами дороге Ганнибал прошел с главной армией, не встретив неприятеля, а на другой день утром освободил и стянул к себе свои легкие войска без большого труда и со значительным уроном для римлян. Затем он беспрепятственно продолжал свой путь в северо-восточном направлении, опустошил земли гирпинов, кампанцев, самнитов, пелигнов и френтанов и, сделав далекий обход, возвратился с богатой добычей и с наполненной казной в окрестности Луцерии в то самое время, когда там начиналась жатва. Во время этого дальнего похода он нигде не встретил деятельного сопротивления, но не нашел также и союзников. Сознавая, что ему не остается ничего другого, как устроиться на зимних квартирах в открытом поле, он приступил к трудной операции заготовления на зиму припасов, которые ему приходилось собирать с неприятельских полей руками его собственных солдат. Для этой цели он выбрал обширный, частью низменный североапулийский край, где можно было в изобилии добывать хлеб и фураж и где он мог быть полным хозяином благодаря многочисленности конницы. Подле Геруния, в пяти немецких милях к северу от Луцерии, был устроен укрепленный лагерь, из которого ежедневно высылались две трети армии для сбора запасов, между тем как Ганнибал занимал с остальною третью такую позицию, откуда мог прикрывать и лагерь, и высланные из лагеря отряды. Начальник римской конницы Марк Минуций, заменявший диктатора в его отсутствие в должности главнокомандующего, воспользовался этим удобным случаем, чтобы подступить ближе к неприятелю, и стал лагерем в Ларинатской области; оттуда он уже одним своим присутствием затруднял высылку отрядов неприятельской армии и сбор для нее продовольствия, а благодаря многократным удачным стычкам с финикийскими отрядами и даже с теми, которыми предводительствовал сам Ганнибал, он вытеснил неприятеля с дальних позиций и принудил его сосредоточить свои силы подле Геруния. Вести об этих успешных военных действиях, которые, понятно, описывались самыми яркими красками, вызвали в столице бурю против Квинта Фабия. И нельзя сказать, чтобы она была совершенно необоснованна. Как ни благоразумно было со стороны римлян держаться оборонительного положения и ожидать успеха главным образом от того, что неприятель будет лишен возможности добывать продовольствие, все-таки казалась странной такая система обороны и замаривания голодом, которая дозволяла неприятелю беспрепятственно опустошать всю среднюю Италию на глазах у одинаково многочисленной римской армии и запасаться на зиму продовольствием посредством организованной в широком масштабе фуражировки. Публий Сципион так же понимал оборонительную войну в то время, когда командовал армией в долине По, и попытка его преемника подражать ему привела под Казилином к неудаче, которая доставила столичным зубоскалам обильную пищу для насмешек. Было достойно удивления, что преданность италийских общин не поколебалась даже тогда, когда Ганнибал так ясно доказал им, что перевес на стороне финикийцев и что римляне не в состоянии оказывать им защиту. Но долго ли можно было надеяться, что эти общины будут терпеливо выносить двойное бремя войны и позволять себя грабить на глазах у римской армии и своих собственных войск? Наконец, что касается римской армии, то о ней нельзя было сказать, что она принуждала главнокомандующего к такому способу ведения войны; она состояла по преимуществу из надежных легионов, прежде стоявших в Аримине, и отчасти из вновь собранного ополчения, в основном также привычного к военной службе; она нисколько не упала духом от последних поражений, а, напротив того, была возмущена унизительной задачей, которую возложил на нее главнокомандующий – этот «лакей Ганнибала», и громко требовала, чтобы ее вели против неприятеля. На собрании граждан дело дошло до самых резких выпадов против упрямого старика; его политические противники во главе с бывшим претором Гаем Теренцием Варроном воспользовались этими распрями (при этом не следует забывать, что диктатора назначил фактически сенат и что, следовательно, эта должность была как бы оплотом консервативной партии) и при содействии недовольных солдат и владельцев разграбленных поместий провели в нарушение конституции и вопреки здравому смыслу народное постановление о том, чтобы звание диктатора, целью которого было устранение в критические времена всего зла, связанного с разделением верховной власти между несколькими лицами, было возложено наравне с Квинтом Фабием и на его бывшего подчиненного Марка Минуция ¹⁹⁹199
  Надпись на памятнике, сооруженном диктатором по случаю его победы при Герунии и посвященном Геркулесу Победителю: Hercolei sacrom M. Minuci[ us] C. f. dictator vovit, была найдена в 1862 г. в Риме подле С. Лоренцо.


[Закрыть]. Таким образом, римская армия, лишь незадолго перед тем избавившаяся от опасного раздвоения на две отдельные армии, не только была снова разделена, но и получила для каждой из своих двух составных частей особых начальников, которые, как всем было известно, держались совершенно противоположных планов. Квинт Фабий, естественно, стал еще настойчивее прежнего придерживаться своего методического бездействия, а Марк Минуций, считавший нужным доказать на поле сражения, что он достоин диктаторского звания, напал на неприятеля слишком поспешно и с недостаточными военными силами, и его армия была бы совершенно уничтожена, если бы его коллега не прибыл вовремя со свежим корпусом и не предотвратил еще большего несчастья. Этот оборот дел в некоторой мере оправдал систему пассивного сопротивления. Однако Ганнибал вполне достиг в этой кампанию всего, чего можно было достигнуть оружием: ни его стремительный, ни его осторожный противники не помешали ему исполнить какую-либо из существенно важных операций, и он успел снабдить свою армию продовольствием, хотя и не без затруднений, настолько удовлетворительно, что карфагенская армия провела зиму в лагере подле Геруния, не испытывая лишений. Рим был обязан своим спасением не «Медлителю», а сплоченности своего союза и, быть может, не в меньшей степени национальной ненависти, которую питали западные народы к финикийцу.

Несмотря на все неудачи, римская гордость осталась столь же несокрушимой, как и римская симмахия. Рим с благодарностью отклонил дары, предложенные ему для следующей кампании царем сиракузским Гиероном и расположенными в Италии греческими городами, которые страдали от войны менее других италийских союзников Рима, потому что они не были обязаны поставлять римлянам ополчение; иллирийским вождям было приказано не медлить с уплатой дани; даже македонскому царю было снова предъявлено требование о выдаче Димитрия Фаросского. Несмотря на то, что последние события как будто оправдывали медлительную систему Фабия, большинство сената твердо решило отказаться от такого способа ведения войны, который хотя и медленно, но неминуемо вел государство к гибели. Хотя народный диктатор и не имел успеха, когда попытался вести войну более энергичным способом, но причину этой неудачи усматривали, и не без основания, в том, что были приняты лишь полумеры и что Минуцию было дано мало войск. Поэтому было решено вплоть избегать таких ошибок и организовать такую армию, какой Рим еще никогда не высылал на бой, – 8 легионов, усиленных на одну пятую часть своего состава, и соответствующее число союзных войск; этого было бы достаточно, чтобы раздавить противника, который был вдвое слабее. Сверх того, один легион был назначен к отправке под начальством претора Луция Постумия в долину По, для того чтобы заставить возвратиться на родину тех кельтов, которые служили в армии Ганнибала. Эти меры были вполне разумны; оставалось только принять надлежащее решение относительно главного командования. Вследствие упорной неподвижности Квинта Фабия и вызванных ею со стороны демагогов подстрекательств диктатура и в особенности сенат стали еще менее популярны, чем раньше; в народе, конечно не без вины его вождей, ходили нелепые толки, будто сенат умышленно затягивает войну. Так как о назначении диктатора нечего было и думать, то сенат попытался направить выборы консулов сообразно со своими намерениями, но этим только усилил подозрительность и упорство своих противников. Сенату с трудом удалось провести одного из своих кандидатов – Луция Эмилия Павла, который разумно руководил в 535 г. [219 г.] военными действиями в Иллирии. Громадное большинство граждан дало Павлу в коллеги кандидата народной партии Гая Теренция Варрона. Это был бездарный человек, который приобрел известность только своей злобной оппозицией сенату и в особенности тем, что был главным виновником избрания Марка Минуция в содиктаторы; народной толпе говорили в его пользу только его низкое происхождение и его грубая наглость. В то время как в Риме делались эти приготовления к будущей кампании, война уже возобновилась в Апулии. Ганнибал, постоянно дававший военным действиям то или другое направление и постоянно бравший на себя роль нападающего, покинул свои зимние квартиры, лишь только это позволило время года, и направился из Геруния на юг; оставляя Луцерию в стороне, он перешел через Ауфид и завладел цитаделью Канн (между Канозой и Барлеттой), которая господствовала над канузинской равниной и до того времени служила римлянам главным складом. После того как Фабий, согласно законам, сложил с себя в половине осени диктаторское звание, римская армия находилась под начальством Гнея Сервилия и Марка Регула, которые командовали ею вначале в звании консулов, а потов в звании проконсулов; как по военным, так и по политическим соображениям было необходимо приостановить наступательное движение Ганнибала и дать ему сражение. Именно с таким поручением от сената прибыли в начале лета 538 г. [216 г.] в Апулию оба новых главнокомандующих – Павел и Варрон. Вместе с приведенными ими четырьмя новыми легионами и соответствующим контингентом италиков римская армия доходила до 80 тысяч пехотинцев, набранных наполовину из граждан, наполовину из союзников, и до 6 тысяч всадников, из которых одна треть состояла из граждан, а две трети из союзников; армия Ганнибала хотя и насчитывала 10 тысяч всадников, но имела лишь около 40 тысяч пехоты. Ганнибал ничего так не желал, как решительного сражения не только по общим, ранее указанным соображениям, но в особенности также и потому, что широкая апулийская равнина открывала ему возможность воспользоваться преимуществами своей конницы и что, несмотря на многочисленность этой конницы, было бы чрезвычайно трудно продовольствовать войско поблизости от неприятеля, у которого армия была вдвое более многочисленна и который опирался на линию крепостей. Римские военачальники, как было выше замечено, тоже решились вступить в бой и с этой целью подошли ближе к неприятелю. Впрочем, более осторожные из них, ознакомившись с позицией Ганнибала, намеревались выждать и подойти ближе к неприятелю только для того, чтобы принудить его отступить или вступить в битву в менее благоприятной для него местности. Ганнибал стоял лагерем подле Канн, на правом берегу Ауфида. Павел раскинул свой лагерь по обоим берегам реки, так что его главным силам пришлось стоять на левом берегу; но сильный римский корпус расположился на правом берегу, на самом близком расстоянии от неприятеля, с целью препятствовать подвозу продовольствия и быть может с целью угрожать Каннам. Ганнибал, которому было необходимо как можно скорее довести дело до сражения, перешел через реку со своими главными силами и предложил на левом берегу битву, от которой Павел уклонился. Но демократическому консулу не понравился такого рода военный педантизм; уже сколько раз говорилось о том, что на войну идут не только для того, чтобы занимать сторожевые посты, а для того, чтобы действовать мечами, – поэтому он приказал напасть на неприятеля где и как случится. По сохранившемуся старому нелепому обычаю, право решающего голоса в военном совете переходило от одного главнокомандующего к другому; поэтому в тот день, когда это право принадлежало уличному герою, пришлось подчиниться его воле и исполнить его приказание. Но и он не хотел вступить в битву на левом берегу реки, где на равнине могла свободно развернуться более многочисленная неприятельская конница. Поэтому он решил собрать все римские боевые силы на правом берегу и предложить там битву, заняв позицию между карфагенским лагерем и Каннами и серьезно угрожая этим последним. В главном римском лагере отряд из 10 тысяч человек был оставлен с приказанием завладеть во время битвы карфагенским лагерем и таким образом лишить неприятельскую армию возможности отступить через реку; по неисправленному календарю, на рассвете утром 2 августа, а по исправленному – приблизительно в июне, главная римская армия, перейдя через реку, которая в это время года мелководна и не представляет серьезных затруднений для передвижения войск, построилась в боевую линию подле менее обширного римского лагеря к западу от Канн. Карфагенская армия двинулась вслед за нею и также перешла через реку, в которую римская армия упиралась правым флангом, а карфагенская – левым. Римская конница стала на флангах: более слабая ее часть, состоявшая из гражданского ополчения, – на правом фланге подле реки под предводительством Павла, а более сильная часть, состоявшая из союзников, – на левом фланге у равнины под предводительством Варрона. В центре стояла пехота, построенная необыкновенно глубоко, под начальством бывшего в прошлом году консулом Гнея Сервилия. Напротив нее Ганнибал построил свою пехоту в форме полумесяца, так что кельтские и иберийские войска в их национальном вооружении составляли переднюю часть центра, а вооруженные по-римски ливийцы стали по бокам на отодвинутых назад флангах. У реки выстроилась вся тяжелая кавалерия под начальством Гасдрубала, а со стороны равнины – легкая нумидийская конница. После непродолжительной схватки между сторожевыми отрядами, состоявшими из легковооруженных частей, бой скоро завязался на всей линии. Там, где легкая конница карфагенян сражалась с тяжелой кавалерией Варрона, бой тянулся без решительных результатов при постоянно возобновлявшихся атаках нумидийцев. Напротив того, в центре легионы совершенно опрокинули встреченные ими войска, состоявшие из испанцев и галлов; победители спешили воспользоваться своим успехом и преследовали побежденных. Но тем временем счастье изменило римлянам на правом фланге. Ганнибал старался отвлечь внимание стоявшей на левом неприятельском фланге конницы только для того, чтобы Гасдрубал мог напасть со своей регулярной кавалерией на более слабый правый фланг неприятеля и опрокинуть его в первую очередь. После упорного сопротивления римские всадники стали отступать, и те из них, которые не были изрублены, были загнаны вверх по реке или рассеяны по равнине; раненый Павел прискакал к центру, чтобы спасти легионы от гибели или разделить их участь. Эти легионы изменили построение передней линии в атакующую колонну, для того чтобы было удобнее преследовать разбитую ими передовую часть неприятельской пехоты, и врезались клином в неприятельский центр. В этом положении они подверглись стремительным атакам со стороны надвигавшейся справа и слева ливийской пехоты, и одна их часть была принуждена остановиться, для того чтобы отбивать нападения с флангов. Вследствие этого наступательное движение было приостановлено, а массы римской пехоты, и без того уже построенной слишком густыми рядами, не находили себе достаточного простора, чтобы развернуться. Между тем Гасдрубал, покончив с тем флангом неприятельской армии, где командовал Павел, снова собрал и выстроил своих всадников и, проведя их позади неприятельского центра, напал на фланг, которым командовал Варрон. Италийская конница последнего, и без того уже с трудом державшаяся против нумидийцев, не устояла против двойного нападения и быстро рассеялась. Предоставив нумидийцам преследовать неприятеля, Гасдрубал в третий раз построил свои эскадроны, для того чтобы напасть на неприятельскую пехоту с тыла. Этот последний удар решил исход сражения. Бегство было невозможно, а пощады никому не давали; быть может, еще никогда такая многочисленная армия не терпела такого совершенного поражения на поле битвы и с такими ничтожными потерями со стороны противника, как римская при Каннах. Ганнибал лишился почти 6 тысяч человек; в том числе две трети пришлось на долю кельтов, на которых обрушился первый натиск легионов. Напротив того, из 76 тысяч римлян, стоявших в боевой линии, 70 тысяч легли на поле сражения, в том числе консул Луций Павел, бывший консул Гней Сервилий, две трети штаб-офицеров и 80 человек сенаторского ранга. Только консул Марк Варрон спасся благодаря быстро принятому решению и быстроногому коню в Венузию и имел мужество остаться в живых. Б ольшая часть гарнизона римского лагеря, состоявшего из 10 тысяч человек, также была взята в плен; только несколько тысяч человек, принадлежавших частью к этому гарнизону, частью к участвовавшим в битве войскам, укрылись в Канузии. И словно Риму суждено было погибнуть в этом году – отправленный в Галлию легион попал в конце того же года в засаду и был совершенно уничтожен со своим начальником Луцием Постумием, избранным в консулы на следующий год.