Текст книги "История Рима. Книга первая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 68 страниц)

Итак, в Лациуме не только существовали те же самые основы, на которых развились эллинское образование и эллинское искусство, но с очень ранних пор обнаруживалось сильное влияние и этого образования и этого искусства. У латинов существовали зачатки гимнастики не в том только смысле, что римский мальчик, как и всякий крестьянский сын, учился управлять лошадьми и колесницей и владеть охотничьим копьем и что в Риме каждый член общины был в то же время и солдатом; танцевальное искусство также было издревле предметом общественного попечения, а введение эллинских игр рано внесло в эту сферу сильное оживление. В поэзии эллинская лирика и трагедия развились из таких же песен, какие пелись на римских празднествах; латинские песни в честь предков заключали в себе зародыши эпоса, а маскарадные фарсы – зародыши комедии, но и здесь дело не обошлось без греческого влияния. Тем более замечателен тот факт, что все эти семена или вовсе не взошли, или зачахли. Физическое воспитание латинского юношества было крепким и здоровым, но оно было далеко от того художественного развития тела, к которому стремилась эллинская гимнастика. Публичные состязания эллинов изменили в Италии не столько свои правила, сколько свою сущность. В них должны были участвовать только граждане, и это правило, без сомнения, сначала соблюдалось и в Риме, но потом они превратились в состязание между берейторами и мастерами фехтовального искусства; между тем как доказательство свободного и эллинского происхождения было первым условием для участия в греческих праздничных играх, римские игры скоро перешли в руки вольноотпущенников, чужеземцев и даже несвободных людей. Последствием этого было то, что соперники-бойцы превратились в зрителей, а о венке победителей, который был по справедливости назван гербом Эллады, впоследствии уже не было и помину в Риме. То же случилось с поэзией и ее сестрами. Только у греков и немцев есть такой источник песнопений, который сам бьет ключом, а на девственную почву Италии упало лишь немного капель из золотой чаши муз. Здесь дело не дошло до создания настоящих легенд. Италийские боги были и оставались абстракциями и никогда не возвышались или, пожалуй, никогда не унижались до настоящего воплощения. Подобно этому и люди, даже самые великие и самые благородные, оставались все без исключения в глазах италиков простыми смертными и не превращались в мнении народной массы в таких же богоподобных героев, какие создавались в Греции страстною привязанностью к ее прошедшему и любовно оберегавшимися преданиями. Но важнее всего было то, что в Лациуме никогда не могла развиваться национальная поэзия. В том-то и заключается самое глубокое и самое благотворное влияние изящных искусств и в особенности поэзии, что они раздвигают границы гражданских общин и создают из племен один народ, а из народов – единый мир. Как в наше время контрасты цивилизованных наций стушевываются в нашей всемирной литературе и благодаря именно ей, так и греческая поэзия превратила узкое и эгоистическое сознание племенного родства в сознание единства эллинской народности, а это последнее – в гуманизм. Но в Лациуме не было ничего подобного; в Альбе и Риме также были поэты, но не было латинского эпоса и даже не было того, чего можно было скорее всего ожидать – латинского крестьянского катехизиса вроде гесиодовских «Трудов и дней». Латинский союзный праздник, конечно, мог бы сделаться таким же народным празднеством муз, какими были у греков олимпийские и истмийские игры. К падению Альбы, конечно, мог бы примкнуть такой же ряд легенд, какой образовался по случаю завоевания Илиона, и как каждая латинская община, так и каждый знатный латинский род могли бы отыскивать в нем или приплетать к нему свое происхождение. Но не случилось ни того, ни другого, и Италия осталась без национальной поэзии и без национального искусства. Из всего сказанного следует заключить, что развитие изящных искусство в Лациуме было скорее увяданием, чем расцветом, а этот вывод несомненно подтверждается и дошедшими до нас преданиями. Начало поэзии повсюду более связано с творчеством женщин, чем мужчин; первым по преимуществу принадлежат волшебные заговоры и похоронные песни, и не без основания: духи пения – Касмены, или Камены, и Карменты Лациума – изображались, как и музы Эллады, в виде женщин. Но в Элладе настала и такая пора, когда поэт заменил песенницу и Аполлон стал во главе муз; а в Лациуме вовсе не было национального бога песнопений и даже не было в древнем латинском языке такого слова, которое имело бы значение слова поэт ⁹⁷97
  Vates значит прежде всего запевала (потому что в таком смысле должен быть понимаем vates салиев), а в своем более древнем употреблении подходил к значению греческого προφήτης: это слово принадлежит религиозному ритуалу, а когда впоследствии стало употребляться для обозначения поэтов, оно все-таки удерживало побочное значение богом вдохновленного певца и служителя муз.


[Закрыть]. Там могущество пения проявлялось несравненно слабее и скоро заглохло. Занятие изящными искусствами там с ранних пор сделалось достоянием частью женщин и детей, частью цеховых и нецеховых ремесленников. О том, что жалобные песни пелись женщинами, а застольные мальчиками, уже было замечено ранее; и религиозное молитвенное пение исполнялось преимущественно детьми. Музыканты принадлежали к цеховому ремеслу, а плясуны и плакальщицы (praeficae) – к нецеховому. Между тем как танцы, музыка и пенье постоянно оставались в Элладе тем же, чем они были первоначально и в Лациуме – занятиями почетными и служившими украшением как для гражданина, так и для его общины, – в Лациуме в этот период лучшая часть гражданства все более и более устранялась от этих суетных искусств, и устранялась тем настойчивее, чем публичнее проявлялось искусство и чем более оно проникалось живительным влиянием чужеземцев. К туземной флейте еще относились снисходительно, но лира оставалась в опале, а когда завелись свои маскарадные забавы, к иноземным играм стали относиться с равнодушием и даже стали считать их постыдными. Между тем как в Греции изящные искусства все более и более приобретали характер общего достояния всякого эллина в отдельности и всех эллинов вместе, вследствие чего из них развилось общее образование, в Лациуме, наоборот, они мало-помалу исчезают из общего народного сознания и, делаясь достоянием мелких ремесленников, даже не внушают мысли о необходимости дать юношеству общее национальное образование. Воспитание этого юношества не выходило из самых узких рамок домашней жизни. Мальчик не отходил от своего отца и сопровождал его не только в поле с плугом и с серпом, но и в дом приятеля и в залу публичных заседаний, когда отец бывал приглашен в гости или шел на совещание. Это домашнее воспитание, конечно, хорошо приспособлялось к тому, чтобы сберегать человека вполне для семейства и для государства; на постоянном общении отца с сыном и на взаимном уважении, с которым относятся друг к другу зрелый муж и невинный юноша, были основаны прочность семейных и государственных традиций, интимный характер семейных уз, вообще суровая важность (gravitas), нравственный и полный достоинства характер римской жизни. Конечно, и это воспитание юношества было одним из тех произведений безыскусственной и почти бессознательной мудрости, в которых столько же простоты, сколько глубокомыслия; но, восхищаясь им, не следует забывать, что оно могло развиваться и на самом деле развилось, только принеся в жертву настоящее индивидуальное развитие и при полном отречении от столько же привлекательных, сколько опасных даров муз.

О развитии изящных искусств у этрусков и у сабеллов мы не имеем почти никаких сведений ⁹⁸98
  Что ателланы и фесценнины принадлежали к области не кампанского и не этрусского, а латинского искусства, будет доказано в свое время.


[Закрыть]. Мы можем только заметить, что и в Этрурии плясуны (histri, histriones) и флейтисты (subulones) сделали из своего искусства ремесло в раннюю пору, и по всей вероятности еще ранее римлян, и что как у себя дома, так и в Риме они получали ничтожное вознаграждение и не пользовались никаким публичным почетом. Еще более замечательно то, что на национальном празднике этрусков, который справлялся всеми двенадцатью городами через посредство одного союзного жреца, устраивались точно такие же игры, как и на римском городском празднике; но мы не в состоянии ответить на естественно возникающий отсюда вопрос, в какой мере этруски опередили латинов в развитии такого национального искусства, которое стояло бы выше самобытности отдельных общин. С другой стороны, в Этрурии, как кажется, стали с ранних пор заниматься бессмысленным накоплением того ученого, в особенности богословского и астрологического хлама, который в эпоху всеобщего упадка цивилизации и процветания дутой учености считался коренным источником божественной мудрости и доставил тускам такой же почет, каким пользовались иудеи, халдеи и египтяне. О сабельском искусстве наши сведения даже еще более скудны, из чего, впрочем, вовсе не следует, что оно находилось на более низкой ступени, чем у соседних племен. Судя по тому, что нам известно о характере трех главных италийских племен, даже можно предполагать, что по врожденным художественным способностям самниты имели более всех общего с эллинами, а этруски менее всех; для этой догадки может служить в некоторой мере подтверждением тот факт, что самые замечательные и самые самобытные из римских поэтов, как например Невий, Энний, Луцилий, Гораций, были самнитскими уроженцами, между тем как Этрурия не имеет в римской литературе почти ни одного представителя, кроме самого несносного из всех бездушных и вычурных придворных поэтов аретинца Мецената и кроме уроженца Волатерры Персия, который может служить прототипом тщеславного и бездушного юноши, ревностно занимающегося поэзией.

Первые зачатки строительного искусства, как уже было нами замечено, искони были общим достоянием племен. Для всякой архитектуры началом служит постройка жилища, а это жилище было одинаково у греков и у италиков. Оно строилось из дерева с остроконечной соломенной или гонтовой крышей и заключало в себе четырехугольную комнату с отверстием в потолке (cavum aedium), через которое выходил дым и проникал в комнату свет, и с отверстием на полу, в которое стекал дождь. Под этим «черным потолком» (atrium) приготовлялась и съедалась пища; здесь совершалось поклонение домашним богам и ставились как брачное ложе, так и смертный одр; здесь муж принимал гостей, а жена сидела за пряжей среди своей женской прислуги. В доме не было сеней, если не считать за сени то непокрытое пространство между входной дверью и улицей, которое получило название vestibulum, т. е. одевальни, оттого что внутри дома обыкновенно ходили в одном нижнем платье и только при выходе из дома закутывались в тогу. Не было и разделения на комнаты, кроме того что вокруг жилого пространства, быть может, пристраивались спальня и кладовая; о лестницах и о нескольких этажах конечно не могло быть и речи. Трудно решить, развилась ли из этих зачатков национальная италийская архитектура и если развилась, то в какой мере, так как греческое влияние было в этой сфере с самых ранних пор всесильно и почти совершенно заглушило всякие национальные поползновения. Уже самое древнее италийское зодчество, какое нам известно, находилось под греческим влиянием, не в меньшей степени, чем архитектура августовского времени.

Найденные в Цере и в Альсиуме очень древние гробницы и, по всей вероятности, также самая древняя из гробниц, недавно найденных в Пренесте, совершенно похожи на сокровищницы в Орхомене и в Микенах: это – ряды камней, наложенные одни на другие мало-помалу вдающимися уступами и заканчивающиеся наверху одним большим камнем. Такова же покрышка у одного очень старинного здания подле городской стены Тускула, и точно так же был некогда покрыт колодезь (tullianum) у подножия Капитолия, пока его верхушка не была снята, для того чтобы очистить место новому зданию. Построенные по той же системе в Арпине и в Микенах ворота совершенно похожи одни на другие. Водоспуск Альбанского озера имеет чрезвычайно большое сходство с водоспуском Копаудского озера. Так называемые циклопические стены, часто встречающиеся в Италии, преимущественно в Этрурии, Умбрии, Лациуме и Сабинской области, определенно принадлежат по своему устройству к самым древним италийским сооружениям, хотя большая часть из уцелевших до настоящего времени, по всей вероятности, принадлежит к позднейшей эпохе, а некоторые из них были возведены, несомненно, лишь в седьмом столетии от основания Рима. Эти стены подобно греческим частью грубо сложены из больших неотесанных каменных глыб с всунутыми в промежутках более мелкими камнями, частью состоят из сложенных горизонтально квадратных брусьев ⁹⁹99
  Такова была постройка сервиевых стен. Они состояли частью из каменной пристройки к склонам холмов, имевшей в толщину до 4 м, частью из земляного вала, который тянулся в промежутках, в особенности подле Виминала и Квиринала, так как там на всем протяжении от эсквилинских до коллинских ворот не было никаких природных укреплений; к валу примыкали извне точно такие же пристройки, как и вышеупомянутые. Над этими пристройками возвышался бруствер. Ров, имевший, по достоверным древним указаниям, 30 футов в глубину и 100 футов в ширину, был обведен вокруг насыпи, для которой и была взята из этого рва земля. Бруствер нигде не уцелел, а от пристроек в последнее время найдены огромные остатки. Они сложены из глыб туфа, которые обтесаны в форме длинных прямоугольников и имеют в вышину и в ширину 60 см (2 римских фута), между тем как их длина неодинакова: от 70 см она доходит до 3 м; эти прямоугольники сложены без цемента в несколько рядов, попеременно то своей длинной стороной вверх, то более короткой. Найденная в 1862 г. в вилле Негрони часть сервиевой стены подле Виминальских ворот построена на фундаменте, который состоит из громадных глыб туфа от 3 до 4 м в вышину и в ширину; внешняя стена была построена на этом фундаменте из глыб того же материала и той же величины, какие мы находим и в других местах этих стен. Насыпанный изнутри земляной вал, как кажется, имел на верхней площади ширину почти в 13 м или с избытком в 40 римских футов, а вся стена вместе с внешней стеной, сложенной из плит, имела в ширину до 15 м, или 50 римских футов. Связанные железными скобами глыбы пеперина были прибавлены при позднейших дополнительных работах. С сервиевыми стенами в сущности однородны и те, которые были найдены в Vigna Nussiner на склоне Палатина к Капитолию и в некоторых других местах Палатина; Иордан (Topographic 2, 173), вероятно, справедливо признал их за остатки стен палатинского Рима.


[Закрыть], частью сделаны из глыб, обтесанных в форме многоугольников, которые плотно складываются одни с другими; выбор какой-либо из этих систем зависел обычно от материала, поэтому в Риме, где в древнейшие времена употреблялся только туф, вовсе не встречается многоугольная кладка. Сходство двух первых простейших систем может быть объяснено сходством строительного материала и цели построек, но едва ли можно приписывать простой случайности тот факт, что как в италийских, так и в греческих крепостях стены искусно складывались из многоугольных камней, а к их воротам вела дорога, обыкновенно заворачивавшая влево и тем доставлявшая осажденным возможность нападать на ничем не прикрытый правый фланг неприятеля. Не лишено значения и то, что настоящая полигональная постройка стен была в употреблении в той части Италии, которая хотя и не была покорена эллинами, но находилась в оживленных с ними сношениях, и что такого рода постройки встречаются в Этрурии только в Пирги и в лежащих недалеко оттуда городах Козе и Сатурнии, а так как система, по которой были построены стены в Пирги, вместе с знаменательным именем этого города («Башни») могут так же несомненно быть приписаны грекам, как и постройка стен в Тиринфе, то в высшей степени вероятно, что это была еще одна из тех моделей, по которым италики учились строить стены. Наконец и самый храм, называвшийся во времени империи тускским и считавшийся по своему архитектурному стилю однородным с различными греческими храмовыми сооружениями, был вообще похож на греческий, так как заключал в себе по обыкновению четырехугольное обнесенное стеной пространство (cella) с наклонной крышей, которая вздымалась высоко, опираясь на стены и на колонны; и по своим частностям, в особенности по форме самых колонн и по их архитектурным деталям, этот храм вообще находился в зависимости от греческой схемы. Ввиду всего сказанного весьма вероятно и само по себе правдоподобно, что италийское зодчество ограничивалось, до соприкосновения с эллинским, деревянными хижинами, засеками и земляными или каменными насыпями, а каменные постройки появились по примеру, поданному греками, и благодаря их улучшенным орудиям. Едва ли можно сомневаться в том, что именно у греков италики научились употреблять железо и заимствовали приготовление цемента (cal(e)x, calecare от χάλνξ), военную машину (machina, μηχανἠ), землемерный шест (groma – извращение слова γνώμων, γνῶμα) и искусственный затвор (clatri, κλῆθρον). Поэтому едва ли может идти речь о национальной италийской архитектуре; исключением может служить только то, что в постройке италийских деревянных жилищ, наряду с разными нововведениями, вызванными греческим влиянием, все-таки сохранились или впервые развились некоторые оригинальные особенности, впоследствии повлиявшие и на сооружение италийских храмов. Но архитектоническое развитие жилища исходило в Италии от этрусков. Латины и даже сабеллы еще упорно придерживались унаследованной формы деревянных хижин и доброго старинного обыкновения отводить и богу и духу не посвященное им жилище, а только посвященное им пространство, между тем как этруски уже начали художественно перестраивать свои дома и воздвигать по образцу человеческих жилищ для бога храм, а для духа – могильную комнату. Что в Лациуме приступили к таким роскошным постройкам под влиянием этрусков, доказывается тем, что древнейшая архитектура храмов и домов называлась тускской ¹⁰⁰100
  Ratio tuscanica; cavum aedium Tuscanicum.


[Закрыть]. Что касается характера этого заимствования, то, пожалуй, и греческий храм подражал внешним очертаниям палатки или дома; но он строился из каменных плит и покрывался черепицей, а из того правила, что при его постройке следовало употреблять в дело камень и обожженную глину, развились для него законы необходимости и красоты. Напротив того, этруски никогда не усваивали резкой греческой противоположности между человеческим жилищем, которое должно быть построено из дерева, и жилищем богов, которое должно быть построено из камня. Отличительными особенностями тускского храма были: основной план, более приближающийся к форме квадрата; более высокий фронтон; более широкие промежуточные пространства между колоннами; в особенности более высокие откосы и концы кровельных балок, далеко выдвигающиеся над колоннами, которые поддерживают крышу; все это происходило от более близкого сходства храмов с человеческими жилищами и от особенных условий деревянных построек.

Изобразительные и графические искусства моложе архитектуры; надо прежде всего построить дом, а потом уже украшать его фронтон и стены. Трудно поверить, чтобы эти искусства пошли в ход в Италии уже в эпоху римских царей; только в Этрурии, где торговля и морские разбои рано сконцентрировали большие богатства, могло в более раннюю пору появиться искусство, или, если угодно, художественное ремесло. Пересаженное в Этрурию греческое искусство – как это доказывает его копия – еще стояло на самой первоначальной ступени, и весьма вероятно, что этруски научились у греков приготовлять изделия из глины и из металлов немного времени спустя после того, как заимствовали от них же алфавит. О мастерстве этрусков в эту эпоху дают нам не очень высокое понятие серебряные монеты Популонии – эти едва ли не единственные произведения, которые можно отнести к тем временам с некоторой достоверностью; однако нет ничего невозможного в том, что именно к этой древней эпохе принадлежат те бронзовые изделия этрусков, которые так высоко ценились позднейшими знатоками; и этрусские терракоты конечно не были плохи, так как в Вейях заказывались стоявшие в римских храмах древние скульптурные вещи из обожженной глины, как например статуя капитолийского Юпитера и четверка лошадей на крыше того же храма; и вообще все подобного рода произведения, украшавшие крыши храмов, считались у позднейших римлян «тускскими изделиями». Напротив того, у италиков – и не только у сабельских племен, но даже у латинских – только что зарождались в то время настоящее ваяние и живопись. Их лучшие художественные произведения, как кажется, изготовлялись в чужих краях. О глиняных статуях, как полагают, сделанных в Вейях, только что было упомянуто, а новейшие раскопки доказали, что бронзовые изделия, изготовлявшиеся в Этрурии и носившие на себе этрусские надписи, были в ходу если не во всем Лациуме, то по крайней мере в Пренесте. Статуя Дианы, стоявшая в римско-латинском союзном храме на Авентине и считавшаяся в Риме самым древним из всех изображений богов ¹⁰¹101
  Когда Варрон (у св. Augustinus, De civitate Dei, 4, 31; ср. Plutarch, Нума, 8) говорит, что римляне в течение с лишком 170 лет поклонялись богам, не имея их изображений, то он, очевидно, имеет в виду это древнее скульптурное произведение, которое было освящено согласно традиционной хронологии между 176 и 219 гг. от основания Рима [578—535 гг.] и без сомнения было первым изображением бога, об освящении которого упоминали находившиеся в руках у Варрона источники.


[Закрыть], имела очень близкое сходство с находившейся в Массалии статуей эфесской Артемиды и, вероятно, была сделана в Элее или Массалии. Только с древних пор существовавшие в Риме цехи горшечников, медников и золотых дел мастеров свидетельствуют о существовании у римлян собственного ваяния и живописи, но об искусстве этих мастеров мы уже не можем получить конкретного представления.

Если мы попытаемся сделать исторические выводы из этого запаса сведений о древнем искусстве и о его практическом применении, то для нас прежде всего будет ясно, что италийское искусство, точно так же как италийские меры и италийская письменность, развилось не под финикийским влиянием, а исключительно под эллинским. Среди всех направлений италийского искусства нет ни одного, которое не имело бы своего ясно определенного образца в древнем греческом искусстве; в этом отношении совершенно согласно с истиной народное сказание, которое приписывает изготовление раскрашенных глиняных изваяний – этот без сомнения самый древний вид италийского искусства – трем греческим художникам – «скульптору», «устроителю» и «рисовальщику» – Эвхейру, Диопу и Эвграмму, хотя и более чем сомнительно, чтобы это искусство было занесено первоначально из Коринфа и прежде всего в город Тарквинии. На непосредственное подражание восточным образцам так же мало указаний, как и на существование самостоятельно развившихся художественных форм; хотя этрусские резчики на камне держались древнейшей египетской формы жуков-скарабеев, но скарабеи с ранних пор вырезывались и в Греции (в Эгине был найден такой вырезанный на камне жук с очень древней греческой надписью) и, стало быть, легко могли быть занесены к этрускам греками. У финикийцев можно было покупать, но учились только у греков. На возникающий за этим вопрос, от которого из греческих племен этруски прежде всего получили свои художественные образцы, мы не в состоянии дать категорического ответа; однако между этрусским искусством и древнейшим аттическим существуют замечательные соотношения. Три вида искусства, которые в Этрурии, по крайней мере в более позднюю пору, были в большом ходу, а в Греции были в очень ограниченном употреблении – раскрашивание надгробных памятников, рисование на зеркалах и резьба на камне, – до сих пор встречались на греческой почве только в Афинах и в Эгине. Тускский храм не соответствует в точности ни дорийскому, ни ионийскому; но этрусский стиль подходит к более новому, ионийскому, в своих самых важных отличительных особенностях – в том, что место в храме, где ставились статуи богов (cella), обносилось рядом колонн, и в том, что под каждой из этих колонн был особый пьедестал; даже окрашенный примесью дорийского элемента ионийско-аттический архитектурный стиль подходит в своих общих чертах к этрусскому стилю более, чем какой-либо другой греческий. О художественных соприкосновениях Лациума с чужеземцами нет почти никаких достоверных исторических указаний; но так как уже само по себе ясно, что заимствование художественных образцов находится в зависимости вообще от торговых и других сношений, то можно с уверенностью утверждать, что жившие в Кампании и Сицилии эллины были наставниками латинов и в алфавите, и в искусствах, а сходство авентинской Дианы с эфесской Артемидой по крайней мере этому не противоречит. Кроме того, древнее этрусское искусство естественно служило образцом и для Лациума, а что касается сабельских племен, то если к ним и дошли греческое зодчество и ваяние, то подобно греческому алфавиту не иначе как через посредство более западных италийских племен. Наконец, если бы было нужно определить степень артистических способностей, которыми были одарены различные италийские племена, то мы могли бы уже теперь считать несомненно доказанным тот факт, который становится еще гораздо более ясным в позднейших фазах истории искусства, что хотя этруски стали ранее других заниматься искусствами и превосходили других количеством и богатством своих изделий, но их изделия были ниже латинских и сабельских как по своей практической пригодности и пользе, так и по своей мысли и красоте. До сих пор это обнаруживалось только в архитектуре. Целесообразная и красивая полигональная кладка стен часто встречается в Лациуме и в лежащих за Лациумом внутренних странах, а в Этрурии она встречается редко, и даже стены города Цере не сложены из многоугольных камней. Даже в том религиозном уважении, которое питали в Лациуме к арке и к мосту и которое достойно внимания даже с точки зрения истории искусств, мы вправе усматривать зачатки позднейших римских водопроводов и консульских дорог. Напротив того, этруски, воспроизводя стиль великолепных эллинских построек, испортили его, так как не совсем искусно применили к деревянным постройкам правила, установленные для построек каменных, а, вводя нависшие крыши и широкие промежутки между колоннами, придали своим храмам, по выражению одного древнего архитектора, вид «широких, низеньких, сплюснутых и неуклюжих» зданий. Латины нашли в богатом запасе греческого искусства лишь очень немного такого материала, который был бы конгениален их ярко выраженному реализму; но то, что они оттуда заимствовали, было ими усвоено в своей основной идее вполне, а в развитии полигональной кладки стен они как будто даже превзошли своих наставников; но этрусское искусство представляет замечательный образчик той ловкости, которая и была приобретена и поддерживалась как ремесло и которая так же мало, как искусство китайцев, свидетельствует об их гениальной восприимчивости. Давно уже перестали считать этрусское искусство за источник происхождения греческого искусства; придется волей-неволей согласиться и с тем, что в истории италийского искусства этруски должны занимать не первое место, а последнее.