Текст книги "История Рима. Книга первая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 68 страниц)

В то время как могущество финикийцев в избранной ими стране приходило в такой упадок, в каком оно уже давно находилось в их отечестве, рядом с ними вырастало новое государство. Побережья северной Африки были с незапамятных времен, точно так же как и в наше время, заселены народом, который называет себя шилахами, или тамагзитами; греки и римляне называли его номадами, или нумидийцами, т. е. кочевниками, арабы – берберами, называя его однако также пастухами (schâwie), а мы привыкли его называть берберами, или кабилами. Судя по тому, что нам известно об его языке, этот народ не находился в племенном родстве ни с какой другой знакомой нам нацией. Во времена карфагенян эти племена – за исключением тех, которые жили поблизости от Карфагена или у берегов моря, – не только сохраняли свою независимость, но упорно держались своего прежнего образа жизни пастухов и наездников, который и до сих пор ведут жители Атласа. Впрочем, им не были совершенно незнакомы ни финикийский алфавит, ни финикийская цивилизация, и нередко случалось, что шейхи берберов воспитывали своих сыновей в Карфагене и вступали в родственные связи со знатными финикийскими семействами. Римская политика не стремилась к приобретению непосредственных владений в Африке; она предпочла создать там такое государство, которое было недостаточно сильно, чтобы не нуждаться в покровительстве Рима, но достаточно сильно, чтобы ослаблять могущество Карфагена, после того как это последнее было ограничено африканской территорией, и чтобы отнимать всякую свободу движения у обреченного на пытку города. Римляне нашли в туземных владетелях то, чего искали. Перед началом ганнибаловской войны североафриканскими туземцами управляли три верховных царя, каждый из которых имел право требовать выполнения военной повинности от множества других подвластных ему правителей; то были: царь мавров Бокхар, властвовавший от берегов Атлантического океана до реки Молохата (теперешней Млуйи на марокканско-французской границе), царь массесилиян Сифакс, властвовавший от той реки до так называемого Пробуравленного мыса (Семимысье между Джиджели и Боной), в теперешних провинциях Оранской и Алжирской, и царь массилиян Массинисса, властвовавший от Пробуравленного мыса до карфагенской границы, в теперешней провинции Константине. Самый могущественный из них – царь Сиги Сифакс – был побежден во время последней войны Рима с Карфагеном и отправлен пленником в Италию, где кончил жизнь в заключении; его обширные владения перешли в основной части к Массиниссе; хотя сын Сифакса Вермина сумел своими униженными просьбами склонить римлян к возврату небольшой части отцовских владений (554) [200 г.], однако он не был в состоянии отбить у старейшего римского союзника роль главного притеснителя карфагенян. Массинисса сделался основателем нумидийского царства, и нельзя сказать, чтобы выбор или случай часто ставили так удачно настоящего человека на настоящее место. Физически здоровый и гибкий до самой глубокой старости, он был воздержан и трезв, как араб, и способен выносить всякие лишения, мог простоять с утра до вечера на одном месте и пробыть сутки в седле, а среди испытанных им в молодости превратностей фортуны и на полях сражений в Испании вел себя как отличный солдат и как опытный полководец; он также был мастером в более трудном искусстве поддерживать дисциплину в многочисленном семействе и порядок в стране; он был одинаково способен пасть с безусловной преданностью к стопам могущественного покровителя и беспощадно раздавить под ногами слабого соседа; вдобавок ко всему он был хорошо знаком с положением дел в Карфагене, где был воспитан и где ему был открыт доступ в самые знатные семьи, и его сердце было полно жгучей африканской ненависти к тем, кто когда-то притеснял и его самого и его нацию; этот замечательный человек сделался душою возрождения своей нации, которая, по-видимому, уже приходила в упадок и как добродетели, так и пороки которой, казалось, воплотились в его лице. Счастье благоприятствовало ему во всем и даже в том, что дало ему достаточно времени для достижения его цели. Он умер на девяностом году своей жизни (516—605) [238—149 гг.] и на шестидесятом году царствования, вполне сохранив до последней минуты свои физические и умственные силы; он оставил после себя годовалого сына и славу самого энергичного человека, самого лучшего и самого счастливого из всех царей его времени.

Мы уже говорили о том, с каким расчетом римляне выказывали явное пристрастие к Массиниссе всякий раз, как им приходилось разрешать касавшиеся Африки дела, и как усердно и неуклонно пользовался Массинисса данным ему безмолвным дозволением увеличить свои владения за счет карфагенян. Вся внутренняя часть страны вплоть до границы пустыни как бы сама собой перешла в руки туземного властителя, и даже верхняя долина Баграда (Медшерды) подпала под власть царя вместе с богатым городом Вагой; но и на побережье к востоку от Карфагена он завладел старинным сидонским городом Большим Лептисом и некоторыми другими пунктами, так что его владения простирались от границ Мавритании до границ Киренаики; со всех сторон окружая территорию карфагенян, они повсюду сильно стесняли финикийцев. Не подлежит сомнению, что он смотрел на Карфаген как на свою будущую столицу; уже самое существование в Карфагене ливийской партии достаточно знаменательно. Но уменьшение территории не было единственной бедой, от которой страдали карфагеняне. Великий царь сделал из бродячих пастухов совершенно другой народ. По примеру царя, который стал обрабатывать поля на огромных пространствах и оставил каждому из своих сыновей большие пахотные земли, его подданные тоже стали вести оседлую жизнь и заниматься хлебопашеством. Как своих пастухов он превращал в граждан, так и свои шайки грабителей он превратил в солдат, которых Рим считал достойными сражаться наряду с легионерами; он оставил своим преемникам наполненную казну, хорошо дисциплинированную армию и даже флот. Его резиденция – Цирта (Константина) – сделалась оживленной столицей могущественного государя и средоточием финикийской цивилизации, о процветании которой очень заботились при дворе берберского царя, конечно, не без расчетов на будущее карфагено-нумидийское царство. Ливийская национальность, до того времени угнетавшаяся, возвысилась в своих собственных глазах, и даже в такие старинные финикийские города, как Великий Лептис, стали проникать туземные нравы и язык. Под эгидой Рима берберы стали сознавать, что они не ниже финикийцев и даже выше их; карфагенским послам пришлось услышать в Риме, что они в Африке пришельцы и что страна принадлежит ливийцам. Финикийская национальная цивилизация северной Африки, сохранившая свою жизненность и силу даже в нивелирующую эпоху империи, была гораздо более делом Массиниссы, чем карфагенян.

Находившиеся в Испании греческие и финикийские приморские города, как например Эмпории, Сагунт, Новый Карфаген, Малака, Гадес, подчинились римскому владычеству тем охотнее, что сами не были в состоянии защищаться от туземцев; по той же причине и Массалия, хотя она была гораздо более значительным и более способным к самозащите городом, поспешила обеспечить себя могущественным покровителем, примкнув к Риму, для чего она со своей стороны могла быть очень полезна в качестве промежуточной станции между Италией и Испанией. Зато местное население причиняло римлянам бесконечные заботы. Правда, нельзя сказать, чтобы в Испании вовсе не было зачатков национально-иберийской цивилизации, хотя об особенностях этой цивилизации мы, конечно, не можем составить себе ясного представления. Мы находим у иберов широко распространенную национальную письменность, которая разделялась на две отрасли – на ту, которая принадлежала долине Эбро, и на ту, которая принадлежала Андалузии, – а каждая из этих отраслей, вероятно, также имела разнообразные разветвления; происхождение этой письменности, по-видимому, должно быть отнесено к очень ранней эпохе и находилось в связи скорее с древнегреческим алфавитом, чем с финикийским. О турдетанах (живших неподалеку от Севильи) даже дошли до нас сведения, что у них были очень старинные песни, книга законов, состоявшая из 6 тысяч стихов, написанных метрическим размером, и даже исторические записи; конечно, этот народ был самым цивилизованным из всех испанских племен, а вместе с тем и наименее воинственным, так как вел войны всегда с помощью чужеземных наемников. К этой же стране, конечно, следует отнести и рассказы Полибия о цветущем состоянии земледелия и скотоводства в Испании, отчего за отсутствием вывоза хлеб и мясо были там баснословно дешевы, и о великолепных царских дворцах с золотыми и серебряными кувшинами, наполненными «ячменным вином». И те элементы культуры, которые были занесены римлянами, были охотно усвоены, по крайней мере некоторой частью испанцев, так что латинизация была подготовлена в Испании ранее, чем в какой-либо другой из заморских провинций. Так, например, уже в ту эпоху было усвоено туземцами употребление теплых ванн по италийскому способу. И римские деньги, кажется, не только вошли в Испании в употребление ранее, чем где-либо вне Италии, но даже послужили образцами для чеканки испанской монеты, что в некоторой мере объясняется богатством местных серебряных рудников. Так называемое «осканское серебро» (теперешняя Гуэска в Арагонии), т. е. испанские динарии с иберийскими надписями, упоминалось еще в 559 г. [195 г.], а начало его чеканки не может быть отнесено к гораздо более поздней эпохе уже потому, что форма чеканки заимствована от древнейших римских динариев. Но если в южных и восточных провинциях нравы туземцев были настолько подготовлены к принятию римской цивилизации и римского владычества, что последние не встретили там нигде серьезного сопротивления, то западные и северные провинции и вся внутренняя часть страны были, напротив того, населены многочисленными более или менее варварскими племенами, которые не были знакомы ни с какой цивилизацией (так, например, в Интеркации еще около 600 г. [ок. 150 г.] не было известно употребление золотой и серебряной монеты) и столь же плохо уживались друг с другом, как и с римлянами. Характерной особенностью этих вольных испанцев был рыцарский дух мужчин и в одинаковой мере женщин. Отпуская сына на войну, мать воодушевляла его рассказами о подвигах его предков, а самая красивая из девушек предлагала себя в жены самому храброму из мужчин. Поединки были в обычае; они возникали как из соперничества в храбрости, так и для разрешения гражданских тяжб; этим способом разрешались даже споры между родственниками владетельных князей о правах наследства. Также нередко случалось, что какой-нибудь прославившийся воин подходил к рядам неприятельской армии и вызывал противников на бой, называя их по именам; побежденный передавал в этих случаях победителю свой плащ и свой меч и потом нередко пользовался его гостеприимством. Через двадцать лет после окончания ганнибаловской войны небольшая кельтиберская община Комплега (недалеко от истоков Тахо) отправила к римскому главнокомандующему послов с требованием прислать ей за каждого убитого человека лошадь, плащ и меч, предупреждая, что иначе ему будет плохо. Испанцы так дорожили своею военной честью, что нередко не переживали позора быть обезоруженными; тем не менее, они готовы были следовать за всяким вербовщиком и рисковать своей жизнью из-за чьей бы то ни было ссоры; характерным для их нравов является следующее требование, с которым один римский полководец, хорошо знакомый с местными обычаями, обратился к сборищу кельтиберов, воевавших против римлян в качестве наемников турдетанов: или разойтись по домам, или поступить на службу к римлянам за двойное жалованье, или назначить день и место для сражения. Если не появлялось никаких вербовщиков, то испанцы организовывали на свой собственный счет вольные дружины, для того чтобы грабить мирных жителей и даже брать города – совершенно так же, как это делалось в Кампании. До чего дики и ненадежны были внутренние страны, видно, например, из того, что ссылка на жительство к западу от Картагены считалась у римлян за тяжелое наказание и что, когда в стране возникали волнения, римских комендантов Дальней Испании сопровождал конвой, доходивший до 6 тысяч человек; еще нагляднее это подтверждается своеобразием сношений между греками, жившими в двойном греко-испанском городе Эмпориях, у восточной оконечности Пиренеев, и их испанскими соседями. Греческие колонисты, жившие на конце полуострова, отделенного от испанской части города стеною, каждую ночь высылали третью часть своей гражданской стражи на охрану этой стены, а у единственных ворот постоянно находилось одно из высших должностных лиц для надзора за охраной; ни один испанец не смел входить в греческий город, а греки доставляли туземцам свои товары не иначе, как большими партиями и под сильным конвоем.

Этих беспокойных и воинственных туземцев, в которых жил дух Сида и Дон-Кихота, предстояло римлянам обуздать и приучить к более мягким нравам. В военном отношении задача эта была нетрудна. Что испанцы не были такими противниками, которыми можно было пренебречь, они доказали не только в битвах за стенами своих городов или под предводительством Ганнибала, но и самостоятельно на полях сражений: своими короткими обоюдоострыми мечами, которые впоследствии были заимствованы у них римлянами, и своими грозными штурмовыми колоннами они нередко приводили в замешательство даже римские легионы. Если бы они были способны ввести у себя военную дисциплину и политическое единомыслие, они, может быть, были бы в состоянии избавиться от владычества иноземцев; но их храбрость была не столько солдатской неустрашимостью, сколько партизанской отвагой, и у них вовсе не было политического такта. Поэтому в Испании никогда дело не доходило ни до серьезной борьбы, ни до водворения внутреннего спокойствия, как впоследствии правильно укорял испанцев Цезарь; они никогда не желали быть спокойными в мирное время и мужественными в военное. Насколько легко было римскому полководцу справляться с толпами инсургентов, настолько же трудно было римскому государственному деятелю приискать надлежащие средства, чтобы утвердить в Испании внутреннее спокойствие и цивилизовать ее: так как единственное средство, которое могло бы привести к этой цели, – обширная латинская колонизация – было несогласно с общим направлением римской политики в ту эпоху, то римскому полководцу приходилось ограничиться одними паллиативными мерами. Территория, которая была приобретена римлянами во время войн с Ганнибалом, издавна распадалась на две части – на бывшие карфагенские владения, заключавшие в себе теперешние провинции Андалузию, Гренаду, Мурсию и Валенсию, и на земли вдоль Эбро, или теперешнюю Арагонию и Каталонию, где постоянно находилась во время последней войны главная квартира римской армии; из этих владений образовались две римские провинции – Дальняя и Ближняя Испания. Ту внутреннюю часть страны, которая приблизительно соответствовала современным обеим Кастилиям и которую римляне называли общим именем Кельтиберии, римское правительство старалось мало-помалу совершенно покорить, в то время как по отношению к жителям западных стран, а именно к жившим в теперешней Португалии и испанской Эстрамадуре лузитанцам, оно довольствовалось тем, чтобы не допускать их до вторжений в римские владения, а с племенами, жившими на северном побережье, с каллеканами, астурами и кантабрами, пока еще не вступало ни в какие сношения. Но без постоянной оккупационной армии не было возможности ни сохранить, ни упрочить за собою сделанных приобретений, так как начальник Ближней Испании должен был ежегодно усмирять кельтиберов, а начальник Дальней Испании – ежегодно отражать нападения лузитанцев. Поэтому было необходимо постоянно содержать в Испании римскую армию в составе четырех сильных легионов, или почти 40 тысяч человек; кроме того, очень часто приходилось созывать местные ополчения для усиления войск в занятых римлянами странах. Это было очень важно в двух отношениях: военное занятие края становится здесь впервые постоянным – по крайней мере, в столь широких размерах, а вследствие того становится постоянной и военная служба. Старинная римская система посылать войска только туда, куда их призывали временные требования военных действий, и кроме очень трудных и важных войн не держать призванных к службе людей под знаменами долее одного года оказалась несовместимой с желанием удержать в своей власти беспокойные, отдаленные и лежащие за морем испанские провинции; не было никакой возможности выводить оттуда войска и даже было опасно отпускать их в большом количестве. Римские граждане начали понимать, что владычество над другим народом мучительно не только для раба, но и для господина, и стали громко роптать на ненавистную военную службу в Испании. Когда новые главнокомандующие вполне обоснованно воспротивились замене целых корпусов новыми, солдаты стали бунтовать и грозить, что, если им не дадут увольнения, они возьмут его сами. Что же касается самих войн, которые велись в Испании римлянами, то они имели лишь второстепенное значение. Они начались еще с отъезда Сципиона и не прекращались в течение всей войны с Ганнибалом. После заключения мира с Карфагеном (553) [201 г.] борьба прекратилась и на полуострове, но лишь на короткое время. В 557 г. [197 г.] в обеих провинциях вспыхнуло всеобщее восстание; начальник Дальней Испании был поставлен в очень затруднительное положение, а начальник Ближней Испании был окончательно побежден и сам убит. Пришлось серьезно приняться за эту войну, и хотя способный претор Квинт Минуций устоял в первую минуту опасности, сенат все-таки решил в 559 г. [195 г.] отправить в Испанию самого консула Марка Катона. Действительно, когда Катон высадился в Эмпориях, вся Ближняя Испания уже оказалась наводненной инсургентами, а во власти римлян оставались только этот портовый город и несколько крепостей внутри страны. Дело дошло до сражения между инсургентами и консульской армией, в котором после упорной рукопашной борьбы победили в конце концов римское военное искусство и сбереженный резерв. Вслед за этим вся Ближняя Испания изъявила покорность, на которую, однако, никак нельзя было полагаться, так как восстание снова вспыхнуло, лишь только разнесся слух об отъезде консула в Рим. Этот слух оказался ложным. Катон быстро справился со вторично взбунтовавшимися общинами и продал все их население в рабство, затем он приказал разоружиться всем испанцам в Ближней провинции и разослать всем городам от Пиренеев до Гвадалквивира предписание снести в один и тот же день их стены. Никто не знал, как далеко простиралась та территория, к которой относилось это предписание, а договариваться не было времени; большая часть общин повиновалась, а из немногих, не исполнивших приказания, б ольшая часть повиновалась приказанию лишь только под их стенами появлялась римская армия, не ожидая штурма. Эти энергичные меры конечно привели к прочным результатам. Тем не менее, почти ежегодно приходилось приводить в «мирной провинции» в покорность то жителей какой-нибудь горной долины, то какой-нибудь стоявший в горах замок, а непрерывные вторжения лузитанцев в Дальнюю провинцию иногда оканчивались для римлян тяжелыми поражениями; так, например, в 563 г. [191 г.] одна римская армия после тяжелых потерь была принуждена покинуть свой лагерь и спешно удалиться в более спокойные места. Только победа, одержанная над лузитанцами в 565 г. [189 г.] претором Луцием Эмилием Павлом ²⁰²202
  На медной доске, недавно найденной недалеко от Гибралтара и в настоящее время хранящейся в парижском музее, можно прочесть следующий декрет этого наместника: «Эмилий, сын Луция, главнокомандующий, постановил, что живущие в Ласкутанской башне (известной по монетам и упоминаемой у Плиния, 3, 1, 15, но неизвестно где находившейся) рабы гастанцев (Hasta regia, недалеко от Херес-де-ла-Фронтера) должны быть отпущены на свободу. Землею и поселением, которыми они теперь владеют, они должны владеть и впредь, пока это будет угодно римскому народу и римскому сенату. Дано в лагере 12 января 564 и 565 гг. от основания Рима» [190, 189 гг.] [L. Aimilius L. f. inpeirator decreivit, utei quei Hastensium servei in turri Lascutana habitarent, leiberei essent. Agrum oppidumqu(e) quod ea tempestate posedisent, item possidere habereque, iousit, dum poplus senatusque Romanus vellet. Act. in castreis a. d. XII k. Febr.]. Это – древнейший римский письменный документ, дошедший до нас в подлиннике; он был составлен тремя годами ранее известного постановления консулов 568 г. [186 г.] относительно вакханалий.


[Закрыть], и вторая, еще более значительная победа, одержанная над ними в 569 г. [185 г.] по ту сторону Тахо храбрым претором Гаем Кальпурнием, доставили на некоторое время спокойствие. Владычество римлян над кельтиберскими племенами в Ближней Испании, бывшее до того времени почти только номинальным, было несколько упрочено Квинтом Фульвием Флакком, который после одержанной над ними в 573 г. [181 г.] большой победы привел в покорность по крайней мере самые ближние из округов, и в еще большей степени преемником Флакка Тиберием Гракхом (575, 576) [179, 178 гг.], который силою привел в покорность триста испанских поселений, но достиг еще более удовлетворительных успехов своим уменьем применяться к нравам этой простодушной и гордой нации. Он привлекал знатных кельтиберов на службу в римской армии и этим способом приобретал себе приверженцев; он раздавал бродячему люду земли и собирал его в города (испанский город Гракуррис был назван по имени этого римлянина), чем значительно ослабил привычку к бандитизму; он старался урегулировать отношения отдельных племен к Риму, заключая с ними справедливые и разумные договоры, чем по мере возможности устранял поводы для новых восстаний. Вспоминая о нем, испанцы благословляли его имя, и с тех пор в стране водворилось относительное спокойствие, хотя кельтиберы еще не раз содрогались под тяжестью римского ига.

Система управления обеими испанскими провинциями имела некоторое сходство с той, которая была введена в Сицилии и Сардинии, но не была вполне ей тождественна. И здесь и там высшее управление находилось в руках двух добавочных консулов, которые были назначены в первый раз в 577 г. [177 г.]; в том же году были урегулированы границы и окончательно организованы новые провинции. Бэбиевым законом (573) [181 г.] разумно предписывалось, чтобы испанские преторы назначались на два года; но отчасти вследствие того, что число людей, добивавшихся высших должностей, постоянно увеличивалось, и еще более вследствие того, что сенат из недоверия опасался усиливать влияние должностных лиц, это постановление не строго исполнялось; кроме редких исключений римские наместники ежегодно менялись и в Испании, что было крайне неудобно ввиду отдаленности этой провинции и слишком большого срока, который требовался для ознакомления с местными условиями. Подвластные общины были все обложены податями; но вместо собиравшихся в Сицилии и Сардинии десятин и пошлин римляне, по примеру карфагенян, облагали отдельные города и племена определенной денежной контрибуцией или иными повинностями, которые сенат запретил в 583 г. [171 г.] взыскивать силой оружия вследствие жалоб, поступавших от испанских общин. Хлеб доставлялся там не иначе, как за деньги; сверх того, наместник не имел права требовать больше одной двадцатой доли урожая и вследствие вышеупомянутого распоряжения высших властей должен был при установлении цен принимать в соображение и интересы поставщиков. Напротив того, обязанность испанских подданных поставлять римским армиям вспомогательные войска имела там гораздо более важное значение, чем, например, в мирной Сицилии, и точно регулировалась отдельными договорами. Испанским городам, по-видимому, часто предоставлялось право чеканить серебряную монету по римскому образцу, и римское правительство вовсе не старалось удерживать там за собой такое же исключительное право чеканки, каким пользовалось в Сицилии. В Испании оно повсюду нуждалось в своих подданных и потому относилось к ним со всевозможной снисходительностью, и когда вводило провинциальное устройство и когда применяло его к делу. К числу тех общин, к которым Рим относился с особенной благосклонностью, принадлежали большие приморские города, основанные греками, финикийцами и самими римлянами, как-то: Сагунт, Гадес, Тарракон, которые в качестве естественных оплотов римского владычества на полуострове были допущены к союзу с Римом. В общем как в военном, так и в финансовом отношении Испания была для римской общины скорей бременем, чем выгодным приобретением, и потому сам собой возникает вопрос, почему римское правительство, в политическую систему которого в то время еще не входило приобретение заморских владений, не отказалось добровольно от такого обременительного владычества. На это, без сомнения, значительную долю влияния оказали торговые сношения и желание удержать в своем владении богатые железные рудники и еще более богатые, с древних пор славившиеся даже на дальнем Востоке, серебряные рудники ²⁰³203
  I книга Маккавеев, 8, 3: «Иуда слышал о том, что сделали римляне в испанской стране, для того чтобы завладеть тамошними серебряными и золотыми рудами».


[Закрыть], которые Рим взял подобно Карфагену в свое пользование и разработка которых была организована Марком Катоном (559) [195 г.]; но главная причина, почему полуостров был удержан в непосредственном владении римлян, заключалась в том, что там вовсе не было таких государств, как массалиотская республика в кельтской стране или нумидийское царство в Ливии, и в том, что отказаться от обладания Испанией значило предоставить всякому предприимчивому воину возможность восстановить там испанское царство Баркидов.