Текст книги "История Рима. Книга первая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 68 страниц)

В области народного хозяйства земледелие по-прежнему было социальной и политической основой как римской общины, так и нового италийского государства. Из римских крестьян состояли и общинные собрания и войско; то, что они приобретали в качестве солдат мечом, они упрочивали за собой в качестве колонистов плугом. Обременение среднего землевладения долгами привело в III и IV вв. [ок. 550—350 гг.] к страшным внутренним потрясениям, от которых, по-видимому, неизбежно должна была погибнуть юная республика; восстановление благосостояния латинского крестьянства, происшедшее в пятом столетии [ок. 350—250 гг.] частью благодаря громадной раздаче земель и инкорпорациям, частью благодаря понижению процентов и увеличению римского населения, было и последствием и причиной сильного развития римского могущества – недаром же Пирр своим проницательным взглядом усматривал причину политического и военного преобладания римлян в цветущем положении римских крестьянских хозяйств. Но и появление крупных хозяйств в римском земледелии, по-видимому, относится к тому же времени. И в более древнюю пору также существовало землевладение, которое можно назвать, по меньшей мере, сравнительно крупным; но хозяйство велось там не на широкую ногу, а распадалось на несколько мелких хозяйств. Древнейшим зачатком позднейшего централизованного хозяйства ¹⁶¹161
  И Варрон (De re rust., 1, 2, 9), очевидно, считает виновника Лициниева аграрного закона человеком, который сам вел хозяйство в своих обширных поместьях; впрочем, этот рассказ мог быть выдуман для объяснения прозвища.


[Закрыть]можно считать постановление закона 387 г. [367 г.], которое хотя и не было несовместимо с древнейшим способом обработки полей, но более подходило к новому способу: оно обязывало землевладельца употреблять вместе с рабами соразмерное число свободных людей, и достоин внимания тот факт, что даже при этом первом своем появлении такое хозяйство было основано главным образом на рабовладении. Каким образом оно возникло, мы не в состоянии объяснить; весьма возможно, что карфагенские плантации в Сицилии служили образцом еще для древнейших римских землевладельцев, и, быть может, даже возделывание пшеницы наряду с полбой, введенное в сельском хозяйстве, по мнению Варрона, незадолго до эпохи децемвиров, находилось в связи с этим измененным способом возделывания полей. Еще труднее решить, в какой мере была в ту эпоху распространена эта хозяйственная система; но что она еще не была в ту пору общим правилом и еще не успела поглотить сословие италийских крестьян, об этом неоспоримо свидетельствует история Ганнибаловой войны. Но повсюду, где она применялась, она уничтожала прежнюю клиентелу, основанную на выпрошенном владении, точно так же как нынешнее хозяйство возникло большею частью путем уничтожения крестьянских хозяйств и превращения плуговых участков в барские поля. Не подлежит никакому сомнению, что именно уничтожение этой клиентелы было одною из главных причин стесненного положения мелких крестьян.

О внутренних сношениях италиков между собою нам ровно ничего не говорят письменные источники; только монеты дают нам об этом некоторые указания. Уже ранее было замечено, что за исключением греческих городов и этрусской Популонии в Италии вовсе не чеканили монет в течение трех первых столетий от основания Рима и что средством для мены служили сначала рогатый скот, а потом медь по весу. К эпохе, о которой теперь идет речь, относится переход италиков от меновой системы к денежной, причем вначале, конечно, придерживались греческих образцов. Между тем, обстоятельства сложились так, что в средней Италии служила металлом для монет медь, а не серебро, и монетной единицей служила прежняя единица ценности – фунт меди; в связи с этим стояло то, что там монету отливали, а не чеканили, потому что для таких больших и тяжелых кусков металла всякое клеймо оказалось бы недостаточным. Тем не менее, как кажется, уже искони существовало неизменно установленное соотношение между медью и серебром (250 : 1) и сообразно с ним выпускалась медная монета, так что, например, в Риме большой кусок меди, называвшийся ассом, равнялся по цене одному скрупулу (= 1∕288 фунта) серебра. В историческом отношении более замечателен тот факт, что италийские монеты, по всей вероятности, вели свое начало из Рима и именно от децемвиров, которые нашли в законодательстве Солона образец и для регулирования монетной системы. Из Рима эти монеты распространились в некоторых латинских, этрусских, умбрийских и восточноиталийских общинах, что служит ясным доказательством того, что Рим занимал в Италии преобладающее положение уже с начала IV века [ок. 350 г.]. Так как все эти общины были формально независимы одна от другой, то и монетная система была у каждой из них местная, и каждая территория составляла особый монетный округ; однако типы медных монет в средней и северной Италии подходят под три группы, в пределах которых, как кажется, считались одинаковыми те монеты, которые были в общем употреблении. Это были, во-первых, монеты этрусских и умбрийских городов, находившихся на севере от Циминийского леса, во-вторых, монеты Рима и Лациума, в-третьих, монеты восточного побережья. Что римские монеты были уравнены с серебром по весу, уже было замечено ранее; напротив того, монеты италийского восточного побережья были приведены в определенное соотношение с теми серебряными монетами, которые были исстари в ходу в южной Италии и тип которых был усвоен не только пришлыми племенами – бреттиями, луканцами, ноланцами, но даже находившимися там латинскими колониями, как например Калесом и Суэссой, и даже самими римлянами для их нижнеиталийских владений. Соответственно этому и италийская внутренняя торговля должна была распадаться на те же области, которые сносились друг с другом наподобие чужеземных народов.

В области заморской торговли в эту эпоху все еще существовали или, вернее, именно тогда возникли те сицилийско-латинские, этрусско-аттические и адриатико-тарентинские торговые сношения, о которых было упомянуто ранее; поэтому и к этой эпохе могут быть отнесены те факты, которые обыкновенно приводятся без указания времени и которые были нами соединены в одно целое при описании предшествовавшей эпохи. И здесь самые ясные указания можно извлекать из монет. Подобно тому, как чеканка этрусских серебряных денег по аттическому образцу и приток италийской, в особенности латинской, меди в Сицилию свидетельствуют о двух первых торговых путях, так и только что упомянутое уравнение великогреческих серебряных денег с пиценской и апулийской медной монетой свидетельствует, наряду со множеством других указаний, об оживленных торговых сношениях нижнеиталийских греков, в особенности тарентинцев, с восточно-италийским побережьем. Напротив того, прежние более оживленные торговые сношения латинов с капманскими греками, как кажется, пострадали от переселения сабеллов и не имели большого значения в течение первых полутораста лет существования республики; а тот факт, что жившие в Капуе и в Кумах самниты отказались снабдить римлян хлебом во время голода 343 г. [411 г.], служит доказательством того, как изменились отношения между Лациумом и Кампанией, пока в начале V века [ок. 350 г.], благодаря успехам римского оружия, эти отношения не были восстановлены и не сделались еще более тесными. Что касается частностей, то мы можем упомянуть как об одном из немногих хронологически определенных фактов, относящихся к истории римских торговых сношений, о той подробности, извлеченной из ардеатской хроники, что в 454 г. [300 г.] прибыл из Сицилии в Ардею первый брадобрей; мы также можем на минуту остановить наше внимание на раскрашенной глиняной посуде, которая шла в Луканию, Кампанию и Этрурию преимущественно из Аттики, но также и из Керкиры и из Сицилии и употреблялась там на украшение могильных склепов. Об этом промысле до нас случайно дошло более сведений, чем о каком-либо другом предмете заморской торговли. Начало ввоза этих произведений может быть отнесено ко времени изгнания Тарквиниев, так как очень редко находимые в Италии сосуды древнейшего стиля были, по всей вероятности, раскрашены во второй половине III века от основания Рима [ок. 500—450 гг.], между тем как чаще встречающиеся сосуды в более строгом стиле принадлежат первой половине IV века [ок. 450—400 гг.], сосуды самые совершенные по красоте принадлежат второй половине IV века [ок. 400—350 гг.], а огромное количество других сосудов, нередко замечательных великолепием и величиной, но редко отличающихся изяществом отделки, должно быть отнесено к следующему веку [ок. 350—250 гг.]. И это обыкновение украшать гробницы было заимствовано италиками от эллинов; но скромные средства греков и их тонкий вкус не позволяли этому обыкновению выходить из тесных рамок, между тем как в Италии оно было расширено далее своих первоначальных и пристойных пределов с варварской роскошью и с варварской расточительностью. Знаменателен и тот факт, что эта роскошь встречается в Италии только в странах эллинской полукультуры; а тот, кто умеет разбирать такие письмена, найдет в служивших рудниками для наших музеев этрусских и кампанских кладбищах красноречивые комментарии к древним рассказам об этрусской и кампанской полуобразованности, задыхавшейся от богатства и от высокомерия. Напротив того, простота самнитских нравов во все времена чуждалась этой безрассудной роскоши; незначительное развитие торговых сношений и городской жизни у самнитов обнаруживается столько же в отсутствии греческих могильных украшений, сколько в отсутствии национальной самнитской монеты. Еще значительнее тот факт, что с этими могильными украшениями почти вовсе не был знаком и Лациум, несмотря на то, что он не менее Этрурии и Кампании был близок к грекам и находился с ними в самых тесных торговых сношениях. В особенности ввиду того, что один Пренесте отличался совершенно своеобразным устройством гробниц, можно считать более нежели вероятным, что приведенный факт следует приписать влиянию строгих римских нравов или, пожалуй, влиянию суровой римской полиции. В самой тесной с ним связи находятся как ранее упомянутые запрещения, которые были наложены еще законами «Двенадцати таблиц» на пурпуровые гробовые покровы и на золотые украшения, которыми окружали мертвых, так и изгнание из домашнего хозяйства серебряной посуды, за исключением солонки и жертвенного ковша, насколько этого можно было достигнуть строгостью нравов и страхом, который внушали цензорские порицания; и в архитектуре мы находим такую же неприязнь как к грубой, так и к изящной роскоши. Однако, хотя в Риме, благодаря таким влияниям, внешняя простота и сохранялась долее, нежели в Вольсиниях и Капуе, но из этого не следует делать заключение о ничтожестве его торговли и промышленности, исстари служивших наряду с земледелием основой для его благосостояния; напротив того, и на них отразилось новое господствующее положение, которого достиг Рим.

В Риме дело не дошло до развития настоящего городского среднего сословия, т. е. сословия независимых ремесленников и торговцев. Причиной этого было существование рабов наряду с рано обнаружившейся чрезмерной централизацией капиталов. В древности было обыкновенным явлением и в сущности неизбежным последствием существования рабства, что мелкими городскими ремеслами занимались или рабы, получившие от своих господ средства для ремесла или торговли, или же вольноотпущенники, которым их прежний господин очень часто давал необходимый для предприятия капитал и от которых он требовал постоянной доли, а нередко и половины барышей. Не подлежит сомнению, что в Риме постоянно усиливалось развитие мелких предприятий и мелкой торговли; даже есть указания на то, что в Риме начинали сосредоточиваться те промыслы, которые служат к удовлетворению роскоши, свойственной большим городам; так, например фикоронский туалетный ларчик был сделан в V веке от основания города [ок. 350—250 гг.] пренестинским мастером и продан в Пренесте, но был сделан в Риме ¹⁶²162
  Предположение, что художник по имени Новий Плавтий, сделавший этот ларчик в Риме для Диндии Маколнии, был уроженец Кампании, опровергается недавно найденными старинными пренестинскими надгробными камнями, на которых в числе других Маколниев и Плавтиев появляется и сын Плавтия Луций Магульний (L. Magolnio Pla. f.).


[Закрыть]. Но и чистая прибыль от мелкой промышленности поступала большею частью в кассы крупных торговцев; поэтому средний класс промышленников и торговцев не мог развиться в соответствующем размере. С другой стороны, оптовые торговцы и крупные промышленники почти ничем не отличались от крупных землевладельцев. Причиной этого было, во-первых, то, что крупные землевладельцы с древних пор занимались торговыми оборотами и были капиталистами и что в их руках сосредоточивались ссуды под обеспечения, оптовая торговля, поставки и работы для государства. С другой стороны, так как землевладение имело огромное нравственное значение в римской республике и с ним было связано исключительное обладание политическими правами, подвергшееся некоторым ограничениям лишь в конце этой эпохи, то не подлежит сомнению, что уже в ту пору счастливый спекулянт затрачивал часть своего капитала на приобретение недвижимости. И из того, что оседлым вольноотпущенникам были предоставлены политические преимущества, достаточно ясно видно, что римские государственные люди старались этим путем уменьшить опасный класс богатых людей, не имевших недвижимой собственности.

Однако, несмотря на то, что в Риме не образовалось ни зажиточного городского среднего сословия, ни строго замкнутого класса капиталистов, он все более и более приобретал характер большого города. На это ясно указывает возрастающее число стекавшихся в столицу рабов, как это видно по очень опасному заговору, составленному рабами в 335 г. [419 г.], и в особенности огромное число вольноотпущенников, присутствие которых становилось все более и более неудобным и опасным, как это видно из того, что в 397 г. [357 г.] отпущение рабов на волю было обложено налогом, а в 450 г. [304 г.] были ограничены политические права вольноотпущенников. Причиной такого положения дел было не только то, что большинство отпущенных на волю рабов по необходимости посвящало себя промышленности или торговле, но и то, что самое отпущение рабов на волю было у римлян, как мы заметили ранее, не столько делом великодушия, сколько промышленной спекуляцией, так как для рабовладельца нередко было выгоднее иметь долю в промышленных или торговых предприятиях вольноотпущенника, чем присваивать себе весь заработок раба. Поэтому отпущение рабов на волю становилось все более и более частым явлением, по мере того как усиливалась промышленная и торговая деятельность римлян.

Таким же указанием на усилившееся значение городской жизни в Риме служит сильное развитие городской полиции. Большею частью к тому же времени относятся постановления о разделении города между четырьмя эдилами на четыре полицейских округа и принятые этими эдилами меры для столь же важного, сколь и трудного содержания в должном порядке сети малых и больших сточных каналов, проведенных по всему городу, равно как публичных зданий и площадей, для очистки и мощения улиц, для уничтожения грозящих разрушением зданий, опасных животных и зловония, для удалений экипажей, кроме вечерней и ночной поры, и вообще для поддержания беспрепятственных сообщений, для постоянного снабжения главного городского рынка хорошим и дешевым хлебом, для уничтожения вредных для здоровья товаров и фальшивых мер и весов и для тщательного надзора за банями, кабаками и домами терпимости. По строительной части в царском периоде и в особенности в эпоху великих завоеваний было сделано едва ли не более, чем в течение двух первых веков республики. Такие сооружения, как храмы на Капитолии и на Авентине и большой цирк, могли внушить бережливым городским правителям такое же отвращение, как и отбывавшим трудовые повинности гражданам, и достоин внимания тот факт, что едва ли не самое значительное сооружение времен республики до начала самнитских войн – храм Цереры подле цирка – было делом Спурия Кассия (261) [493 г.], который во многих отношениях пытался вернуться к традициям царской эпохи. И роскошь в частной жизни сдерживалась властвовавшей в Риме аристократией с такой строгостью, до которой конечно никогда не дошла бы царская власть при более продолжительном существовании.

Но в конце концов и сенату стало не по силам идти против требований своего времени. Аппий Клавдий был тем, кто в достопамятную эпоху своего цензорства (442) [312 г.] отложил в сторону устарелую крестьянскую систему бережливости и научил своих граждан тратить общественные средства достойным образом. Он положил начало той грандиозной системе общественных сооружений, которая лучше всего другого оправдывала военные успехи Рима с точки зрения народного благосостояния и которая до настоящего времени дает в своих развалинах некоторое понятие о величии Рима даже тем тысячам людей, которые никогда не прочли ни одной страницы из римской истории. Римское государство было обязано ему проведением первого большого военного шоссе, а город Рим – первым водопроводом. Идя по следам Клавдия, римский сенат обвил Италию сетью тех дорог и крепостей, сооружение которых было ранее описано и без которых не может держаться никакая военная гегемония, как это доказывает история всех военных держав, начиная со времен Ахеменидов и вплоть до времен того, кто провел дорогу через Симплон. По примеру Клавдия Маний Курий построил второй городской водопровод на отнятую у Пирра добычу (482) [272 г.], а за несколько лет перед тем (464) [290 г.] употребил доставленные успешной сабинской войной средства на расширение русла реки Велино в том месте, где она впадает выше Терни в Неру; это было сделано Курием с целью очистить на осушенной таким образом прекрасной долине Риети место для большой гражданской колонии и вместе с тем приобрести для самого себя скромный участок пахотной земли. Такие сооружения затмевали даже в глазах разумных людей бесцельное великолепие эллинских храмов. И в житейской обстановке граждан произошла перемена. Приблизительно во времена Пирра начала появляться у римлян за столом серебряная посуда ¹⁶³163
  Мы уже имели случай упомянуть о цензорском порицании, которому подвергся Публий Корнелий Руфин (консул 464 и 477 гг. [290 и 277 гг.]) за свою серебряную посуду. Странное утверждение Фабия (у Страбона, 5, стр. 228), что римляне стали предаваться роскоши (αἰσθέσαι τοῦ πλοῦτου) лишь после того, как победили сабинов, очевидно, было переложением того же анекдота на исторический язык, так как победа над сабинами совпадает с первым консульством Руфина.


[Закрыть], а гонтовые крыши стали, по словам летописцев, исчезать в Риме с 470 г. [284 г.]. Новая столица Италии наконец мало-помалу сбросила с себя внешний вид деревни и начала украшаться, хотя в ту пору еще не существовало обыкновения снимать украшения храмов в завоеванных городах и перевозить их в Рим, но зато уже красовались на ораторской трибуне среди городской площади носы отнятых у Анция галер, а в дни общественных празднеств выставлялись вдоль лавочных палаток на рынке отделанные золотом щиты, которые были подобраны на полях сражений в Самниуме. В особенности штрафные сборы употреблялись на мощение дорог внутри и вне города или на постройку и украшение общественных зданий. Тянувшиеся на двух сторонах рынка деревянные лавки мясников были заменены каменным галереями менял сначала со стороны Палатина, а потом и с той стороны, которая обращена к Каринам; таким образом, эта площадь превратилась в римскую биржу. Частью в замке, частью на городской площади были поставлены статуи знаменитых людей прошлого времени – царей, жрецов, героев легендарной эпохи и греческого гостя, познакомившего децемвиров с содержанием законов Солона, а также почетные колонны и памятники в честь великих народных вождей, победивших вейентов, латинов и самнитов, в честь послов, погибших при исполнении возложенных на них поручений, в честь богатых женщин, употребивших свое богатство на общественную пользу, и даже в честь прославленных греческих мудрецов и героев, как например Пифагора и Алкивиада. Таким образом, когда римская община сделалась великой державой, и Рим сделался большим городом.

Наконец, в качестве главы римско-италийского союза Рим не только вступил в систему организованных по эллинскому образцу государств, но также усвоил эллинскую денежную и монетную систему. До той поры общины северной и средней Италии, за немногими исключениями, чеканили только медную монету; напротив того, города южной Италии чеканили преимущественно серебряную монету, так что в Италии было столько монетных единиц и монетных систем, сколько было суверенных общин. В 485 г. [269 г.] все эти монетные системы были сведены к чеканке только мелкой монеты; для всей Италии был установлен общий денежный курс, и чеканка ходячей монеты была сосредоточена в Риме; только в Капуе осталась в ходу ее прежняя серебряная монета, которая хотя и выпускалась под римским названием, но чеканилась по иной пробе. Новая монетная система была основана на том же соотношении между двумя металлами, какое было издавна установлено законом; общей монетной единицей была признана монета в десять не фунтовых, а сведенных к трети фунта ассов, или динарий, который медью весил 3, а серебром 1∕72 римского фунта, т. е. немного более аттической драхмы. Первоначально чеканилась преимущественно медная монета, а самые древние серебряные динарии чеканились, по всей вероятности, преимущественно для нижней Италии и для торговых сношений с чужими краями. Но подобно тому как победы римлян над Пирром и над тарентинцами и отправка римского посольства в Александрию должны были заставить призадуматься греческих государственных людей того времени, так и дальновидные греческие торговцы должны были подозрительно смотреть на эти новые римские драхмы; это были монеты, которые конечно казались плохими и неизящными в сравнении с тогдашними чрезвычайно красивыми монетами Пирра и сицилийцев, но которые, тем не менее, вовсе не были таким же рабским подражанием, как древние монеты варваров, не похожие одна на другую ни по весу, ни по пробе; напротив того, по своей самостоятельной и добросовестной чеканке они могли с самого начала стать на одном уровне со всякими греческими монетами.

Итак, если мы оставим в стороне развитие государственных учреждений и народные распри из-за владычества и свободы, волновавшие всю Италию и в особенности Рим со времени изгнания рода Тарквиниев до покорения самнитов и италийских греков, и если мы обратим наши взоры на более мирные области человеческого существования, также подчиняющиеся законам исторической необходимости, то мы и здесь повсюду найдем следы влияния тех же великих событий, благодаря которым римское гражданство разбило оковы, наложенные на него родовой знатью, а богатое разнообразие существовавших в Италии национальных культур постепенно исчезло для того, чтобы обогатить собою только один народ. Хотя историк и не обязан проследить великий ход событий во всем бесконечном разнообразии индивидуальных фактов, все-таки он не выходит из пределов своей задачи, когда извлекает из отрывочных преданий некоторые указания на самые важные перемены, происшедшие в эту эпоху в народной жизни италиков. Если при этом все, что касается Рима, еще более прежнего выступает на первый план, то причина этого заключается не в одних только случайных пробелах в дошедших до нас сведениях; неизбежным последствием нового политического положения Рима было то, что латинская национальность все более и более затмевала все другие италийские племена. Уже ранее было нами замечено, что в эту эпоху начали романизироваться соседние страны – южная Этрурия, Сабинская область, страна вольсков, о чем свидетельствуют почти совершенное отсутствие памятников старинных местных диалектов и найденные в этих странах очень древние римские надписи; что латинизация средней Италии уже в ту пору была ясно осознанной целью римской политики, видно из того факта, что в конце этого периода сабинам были предоставлены права полного римского гражданства. Раздававшиеся во всей Италии земельные участки и рассыпанные по всей стране колонии служили для латинского племени аванпостами не в одном только военном отношении: они были также проводниками латинского языка и латинской национальности. Латинизация италиков едва ли имелась в виду уже в то время, напротив того, римский сенат, как кажется, с намерением поддерживал различия между латинской национальностью и всеми остальными; так, например, он еще не разрешал кампанским полугражданским общинам вводить латинский язык в официальное употребление. Однако естественные последствия совершившихся фактов более могущественны, чем самое могущественное правительство; вместе с латинским народом его язык и нравы приобрели первенство в Италии, а затем начали подкапываться под остальные национальные особенности италиков.

В то же время, с другой стороны, на эти италийские народности стал влиять эллинизм, превосходство которого имело другое основание. Именно в ту пору греки начали сознавать свое умственное превосходство над другими народами и стали распространять свое влияние во все стороны. Этого влияния не избегла и Италия. Самым замечательным явлением в этом смысле было то, что Апулия с V века от основания Рима [ок. 350—250 гг.] мало-помалу отвыкла от своего варварского диалекта и незаметным образом эллинизировалась. Это совершилось, так же как в Македонии и в Эпире, не посредством колонизации, а посредством цивилизации, которая, как кажется, шла рука об руку с тарентинской сухопутной торговлей; в пользу этого предположения говорит по крайней мере то, что находившиеся в дружественных с тарентинцами сношениях педикулы и давнии эллинизировались полнее, чем жившие в более близком соседстве с тарентинцами, но постоянно с ними враждовавшие саллентинцы, и что раньше других эллинизировавшиеся города, как например Арпий, лежали не у моря. Что на Апулию эллинский дух имел более сильное влияние, чем на какую-либо другую италийскую область, объясняется частью географическим положением Апулии, частью незначительным в ней развитием собственной национальной культуры, частью также тем, что по своей национальности апулийцы были более близки к греческому племени, чем какое-либо другое из остальных италийских племен. Мы уже обращали внимание на тот факт, что хотя южные сабельские племена заодно с сиракузскими тиранами подавляли и искажали эллинизм в Великой Греции, однако вследствие соприкосновений и смешения с греками некоторые из них, как например бреттии и ноланцы, стали употреблять греческий язык наравне с туземным, а некоторые другие, как, например, луканцы и частью кампанцы, усвоили греческую письменность и греческие нравы. Стремление к подобному развитию обнаруживается и в Этрурии в замечательных, принадлежавших к этой эпохе вазах, в выделке которых Этрурия соперничала с Кампанией и Луканией; а хотя Лациум и Самний держались в стороне от эллинизма, у них также не было недостатка в признаках начинавшегося и постоянно усиливающегося влияния греческого образования. Во всех отраслях римского развития этой эпохи, в законодательстве и в монетной системе, в религии, в складе народных сказаний, встречаются греческие следы. Вообще с начала V века [ок. 350 г.], т. е. со времени завоевания Кампании, греческое влияние на римский быт, по-видимому, быстро и непрерывно возрастало. К IV веку [ок. 450—350 гг.] принадлежит устройство замечательной и в лингвистическом отношении graecostasis – трибуны на римской площади для знатных греческих иноземцев и преимущественно для массалиотов. В следующем веке летописи начинают упоминать о знатных римлянах, носивших греческие прозвища, как например о Филиппе, или по-римски Пилипе, о Филоне, Софе, Гипсее. Проникают греческие обычаи; так, например, появляется вовсе неиталийское обыкновение делать на гробницах в честь усопших надписи, образчиком которых может служить самая древняя из известных нам надгробных надписей – та, которая сделана в честь Луция Сципиона, бывшего консулом в 456 г. [298 г.]; вводится также незнакомое италикам обыкновение воздвигать без разрешения общины на публичных местах памятники в честь предков. Этому положил начало великий реформатор Аппий Клавдий, когда он развесил в новом храме Беллоны бронзовые щиты с изображением и с восхвалениями своих предков (442) [312 г.]; в 461 г. [293 г.] вводится на римском народном празднике обыкновение раздавать участникам состязаний пальмовые ветви. Но всего более заметно греческое влияние на римских застольных обычаях: и обыкновение не сидеть за столом на скамьях, как это делалось прежде, а обедать лежа на диванах, и перемещение главной трапезы с полудня на промежуток времени между двумя и тремя часами дня по нашему счету времени, и присутствие на пирушках распорядителей, которые большей частью назначались из гостей по жребию и на которых лежала обязанность указывать гостям, что и когда они должны пить, и поочередное пение гостями застольных песен, которые конечно были у римлян не сколиями, а восхвалениями предков, – все это не существовало в Риме в древнюю пору, но недавно было заимствовано у греков, так как во времена Катона эти обыкновения были всеобщими и частью даже отживали. Поэтому их введение должно быть отнесено никак не позже чем к той эпохе, о которой теперь идет речь. Также весьма замечательно сооружение на римской площади статуй «мудрейшему и храбрейшему из греков», состоявшееся во время самнитских войн по требованию пифийского Аполлона; при этом выбор пал, очевидно под влиянием сицилийцев или кампанцев, на Пифагора и на Алкивиада – на спасителя и Ганнибала западных эллинов. О том, как было распространено между знатными римлянами знание греческого языка еще в V в. [ок. 350—250 гг.], свидетельствует отправка римского посольства в Тарент, где оратор-римлянин объяснялся если и не на самом чистом греческом языке, то все-таки без переводчика, и отправка Кинеаса в Рим. Едва ли можно сомневаться в том, что, начиная с V в. [ок. 350—250 гг.], все молодые римляне, посвящавшие себя государственным делам, приобретали знание тогдашнего международного и дипломатического языка. Итак, в умственной сфере эллинизм стремился вперед так же неудержимо, как неудержимо стремились римляне к всемирному владычеству, а такие второстепенные нации, как самнитская, кельтская, этрусская, будучи теснимы с двух сторон, постепенно утрачивали и свою территорию и свою внутреннюю силу.

Когда обе великие нации достигли высшей ступени своего развития и стали влиять одна на другую то путем неприязненных столкновений, то путем дружеских сношений, тотчас резко выступила наружу их противоположность: полное отсутствие всякого индивидуализма в италийском и в особенности в римском характере и бесконечное племенное, местное и личное разнообразие эллинизма. Нет более великой эпохи в истории Рима, чем та, которая обнимает промежуток времени от основания римской республики до покорения Италии; в это время существование республики было упрочено и внутри и извне; в это время было создано единство Италии, был заложен основанный на преданиях фундамент для народного нрава и для народной истории, были введены pilum и манипул, были сооружены дороги и водопроводы, было заведено крупное сельское и денежное хозяйство, была вылита капитолийская волчица и был разрисован фикоронский ларчик. Но люди, приносившие камень за камнем для этого гигантского сооружения и складывавшие эти камни в одно целое, исчезли бесследно, и если италийские племена вполне слились с римлянами, то еще полнее сливались отдельные римские граждане с римской общиной. Подобно тому как могила одинаково закрывается и над самым выдающимся из людей и над самым ничтожным, так и в списке римских народных вождей ничтожный член юнкерской партии ничем не отличается от великого государственного мужа. Между дошедшими до нас немногочисленными письменными памятниками этой эпохи нет ни одного более почтенного и вместе с тем более характерного, чем надгробная надпись Луция Корнелия Сципиона, бывшего в 456 г. [298 г.] консулом и через три года после того участвовавшего в решительной битве при Сентине. На красивом саркофаге, который был сооружен в благородном дорийском стиле и еще лет восемьдесят назад заключал в себе прах победителя самнитов, находится следующая надпись: