Текст книги "История Рима. Книга первая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 68 страниц)

Благодаря этому беспримерному успеху, по-видимому, уже достигла полной зрелости та великая политическая комбинация, ради которой Ганнибал отправился в Италию. Первоначальной основой для его плана, конечно, служила его армия; но, ясно сознавая могущество своего противника, он считал эту армию лишь авангардом, к которому будут мало-помалу присоединяться военные силы Запада и Востока, для того, чтобы подготовить гибель надменному городу. Но тех подкреплений, которых он ожидал из Испании и на которые, как казалось, он мог всего вернее рассчитывать, он не получил вследствие отважного и энергичного образа действий посланного в Испанию римского главнокомандующего Гнея Сципиона. После того как Ганнибал перешел через Рону, последний переправился морем в Эмпории и овладел сначала берегами между Пиренеями и Эбро, а потом, после одержанной над Ганноном победы, и внутренними странами (536) [218 г.]. В следующем году (537) [217 г.] он совершенно разбил карфагенский флот близ устьев Эбро, а после того как его брат Публий, так храбро защищавший долину По, привел ему подкрепление в 8 тысяч человек, он перешел через Эбро и проник до Сагунта. Хотя через год после того (538) [216 г.] Гасдрубал, получив подкрепления из Африки, попытался исполнить приказание брата и перейти с армией через Пиренеи, но Сципионы загородили ему переправу через Эбро и нанесли ему решительное поражение почти в то самое время, когда Ганнибал одерживал победу при Каннах. Сципионы привлекли на свою сторону могущественных кельтиберов и многие другие испанские племена; они господствовали на море и в горных переходах Пиренеев, а при посредстве преданных им массалиотов – и на берегах Галлии. Поэтому если Ганнибал и мог ожидать откуда-либо подкреплений, то уже никак не из Испании. Из Карфагена было оказано Ганнибалу такое слабое содействие, какого можно было ожидать: финикийские эскадры угрожали берегам Италии и находившимся во власти Рима островам и оберегали Африку от высадки римлян – и только. Для более энергичного содействия служили не столько незнание, где найти Ганнибала, и не столько отсутствие в Италии удобного места для высадки, сколько многолетнее убеждение, что испанская армия может существовать своими собственными средствами, а более всего недоброжелательство мирной партии. Последствия этого непростительного бездействия были очень тяжелы для Ганнибала. Как он ни берег денежные средства и приведенных с собою солдат, его казна мало-помалу опустела, солдатам недоплачивалось жалованье, и ряды его ветеранов стали редеть. Но известие о победе при Каннах заставило умолкнуть в Карфагене даже враждебную оппозицию. Карфагенский сенат решил помочь Ганнибалу деньгами и доставить ему войско частью из Африки, частью из Испании, в том числе 4 тысячи нумидийских всадников и 40 слонов; кроме того, было решено энергично продолжать войну как в Испании, так и в Италии. Заключение наступательного союза между Карфагеном и Македонией уже давно было предметом переговоров, но замедлилось вначале вследствие внезапной смерти Антигона, а потом вследствие нерешительности преемника Антигона Филиппа и войны, несвоевременно предпринятой Филиппом и его эллинскими союзниками против этолян (534—537) [220—217 гг.]. Только после битвы при Каннах Филипп принял предложение Димитрия Фаросского уступить Македонии его иллирийские владения, которые, конечно, еще надо было сперва отнять у римлян, и только после этой битвы двор в Пелле сошелся в условиях с Карфагеном. Македония взялась высадить армию на восточном берегу Италии, за что ей был обещан возврат владений, доставшихся римлянам в Эпире. В Сицилии царь Гиерон держался в мирное время нейтральной политики, поскольку это не было сопряжено ни с какими опасностями, а после заключения мира с Римом, в эпоху опасных кризисов, оказывал услуги также и карфагенянам, в особенности доставкой хлеба. Не подлежит сомнению, что он очень сожалел о новом разрыве между Карфагеном и Римом, но, не будучи в состоянии его предотвратить, стал держать сторону Рима с преданностью, основанной на верном расчете. Однако вскоре вслед за этим (осенью 538 г.) [216 г.] смерть похитила старца после пятидесятичетырехлетнего царствования. Внук и преемник этого мудрого царя, юный и бездарный Иероним, немедленно вступил в соглашение с карфагенскими дипломатами. Так как эти последние согласились обеспечить ему формальным договором сначала обладание Сицилией до старинной карфагенской границы, а когда его высокомерие возросло, даже обладание всем островом, то он вступил в союз с Карфагеном и присоединил сиракузский флот к той карфагенской эскадре, которая пришла с целью напасть на Сиракузы. Это поставило в опасное положение стоявший в Лилибее римский флот, которому и без того уже приходилось иметь дело с другой карфагенской эскадрой, стоявшей у Эгатских островов; между тем приготовленные в Риме к отправке в Сицилию войска после поражения при Каннах были использованы для другой, более настоятельной надобности. Важнее же всего было то, что здание римского союза, непоколебимо выдержавшее удары двух тяжелых лет войны, стало теперь расшатываться. На сторону Ганнибала перешли Арпи в Апулии и Узент в Массалии – два старинных города, сильно пострадавших вследствие основания римских колоний в Луцерии и в Брундизии, все города бреттиев, вступившие на этот путь прежде всех других, за исключением Петелии и Консенции, которые пришлось предварительно осаждать, б ольшая часть луканцев, переселенные в окрестности Салерна пиценты, гирпины, самниты за исключением пентров; наконец Капуя, которая была вторым городом Италии, могла выставить армию в 30 тысяч пехотинцев и 4 тысячи всадников и своим переходом на сторону карфагенян увлекла вслед за собою соседние города Ателлу и Калацию. Правда, всюду, и в особенности в Капуе, аристократическая партия, связанная многими узами с римскими интересами, сильно противилась такой перемене политического знамени, и вызванная ею упорная внутренняя борьба в значительной мере уменьшила те выгоды, которые мог бы извлечь Ганнибал из этой перемены. Так, например, он счел себя вынужденным арестовать в Капуе и отправить в Карфаген одного из вождей аристократической партии – Деция Магия, упорно отстаивавшего союз с Римом даже после вступления в город финикийцев; этим он невыгодно для себя доказал, какую следует придавать цену свободе и самоуправлению, которые он только что формально обеспечил за кампанцами. Зато южноиталийские греки твердо держались за союз с Римом отчасти конечно благодаря влиянию римских гарнизонов, но еще более потому, что эллины питали решительную антипатию к самим финикийцам и к их новым луканским и бреттийским союзникам, и потому, что они действительно были привязаны к Риму, который не упускал ни одного удобного случая, чтобы доказать на деле свой эллинизм, и обходился с жившими в Италии греками необыкновенно мягко. Поэтому кампанские греки, в особенности Неаполь, мужественно сопротивлялись нападению самого Ганнибала; так же поступали, несмотря на свое крайне опасное положение, города Великой Греции – Регион, Турии, Метапонт и Тарент. Но Кротон и Локры были отчасти взяты приступом объединенными силами бреттиев и финикийцев, отчасти принуждены были сдаться на капитуляцию, и жители Кротона были переселены в Локры, а важная морская база была занята бреттийскими колонистами. Само собой понятно, что все города южной Италии, населенные латинами, как то: Брундизий, Венузия, Пестум, Коза, Калес, непоколебимо стояли за Рим. Они были оплотом владычества, воздвигнутым в чужой земле завоевателями, которые поселились на полях окрестного населения и жили во вражде с соседями; именно их должно было коснуться в первую очередь данное Ганнибалом обещание возвратить всем италийским общинам прежние границы. То же можно сказать и о всей средней Италии – об этом древнейшем центре римского владычества, где уже повсеместно преобладали и латинские нравы и латинский язык и где всякий считал себя сподвижником властей, а не их подданным. Противники Ганнибала в карфагенском сенате не преминули напомнить, что ни один римский гражданин и ни одна латинская община не приняли сторону Карфагена. Подобно циклопическим постройкам этот фундамент римского могущества можно было разрушить не иначе, как вынимая из него камень за камнем.

Таковы были последствия битвы при Каннах, в которой погибли лучшие солдаты и офицеры союза, составлявшие седьмую часть всех боеспособных италиков. Это было жестокое, но заслуженное наказание за тяжкие политические прегрешения, ответственность за которые падает не на отдельных неразумных или жалких людей, а на само римское гражданство. Конституция, приспособленная к потребностям небольшой территории, не годилась для великой державы; так, например, уже не было никакой возможности ежегодно предоставлять на разрешение избирательной урны (этого ящика Пандоры) вопрос о том, кто должен командовать римской армией в такой войне, как война с Ганнибалом. Но, хотя коренная реформа государственных учреждений и была осуществима, все же ее нельзя было предпринять в то время. Поэтому не оставалось ничего другого, как предоставить фактически высшее руководство военными действиями, и в особенности назначение главнокомандующих и продление срока их должности, единственному органу, который был в состоянии исполнить такую задачу, – сенату, а за комициями оставить лишь право формально утверждать сенатские решения. Блестящие успехи Сципионов на театре трудных военных действий в Испании доказывали, чего можно было достигнуть этим путем. Но политическая демагогия, уже старавшаяся в то время подкопаться под аристократический фундамент конституции, захватила в свои руки все, что касалось ведения войны; нелепое обвинение, будто знать в заговоре с внешним врагом, производило впечатление на «народ». Поэтому Гай Фламиний и Гай Варрон, в которых политическое суеверие видело спасителей отечества и которые оба были «новыми людьми» и друзьями народа чистой воды, были уполномочены народной толпой привести в исполнение те планы военных действий, которые были ими изложены на публичной площади при одобрительных возгласах толпы, и последствием всего этого были битвы при Тразименском озере и при Каннах. Сенат, понимавший теперь свою задачу конечно лучше, чем тогда, когда им была отозвана из Африки половина армии Регула, оставался верным своему долгу, стараясь взять в свои руки высшее управление и положить конец бесчинствам. Но, когда первое из этих двух поражений на короткий миг отдало кормило правления в его руки, он тоже не сумел освободиться от влияния партийных интересов. Хотя и несправедливо было бы ставить Квинта Фабия наравне с теми римскими Клеонами, но и он вел войну и упорствовал в своей оборонительной системе не только как полководец, а главным образом как политический противник Гая Фламиния и сделал все, что мог, чтобы обострить распрю со своим подчиненным, в то время когда было необходимо действовать единодушно. Первым последствием этого было то, что главное орудие, предоставленное мудростью предков в распоряжение сената именно для случаев подобного рода, – назначение диктатора – оказалось негодным для употребления, а вторым, по крайней мере косвенным, – поражение при Каннах. Однако виною быстрого упадка римского могущества были не Квинт Фабий и не Гай Варрон, а отсутствие взаимного доверия между правителями и управляемыми, разлад между сенатом и гражданством. Если спасение государства и восстановление его могущества еще были возможны, то за это дело нужно было взяться у себя дома и прежде всего восстановить единение и взаимное доверие. В том и состоит великая и бессмертная заслуга римского сената, что он понял это и – что еще важнее – исполнил это, воздержавшись от всяких, даже вполне заслуженных упреков. Когда Варрон – единственный из всех командовавших в битве генералов – возвратился в Рим, а римские сенаторы вышли к нему навстречу до городских ворот и благодарили его за то, что он не отчаялся в спасении отечества, – это были не пустые речи, сказанные с целью скрыть беду или осмеять несчастного главнокомандующего, это было заключение мира между правителями и управляемыми. Ввиду столь важного заявления и столь серьезной опасности замолкла демагогическая болтовня; с той минуты в Риме стали заботиться только о том, как общими силами предотвратить беду. Квинт Фабий, в эту решительную минуту оказавший более важные услуги своим непоколебимым мужеством, чем всеми своими военными подвигами, и вместе с ним другие влиятельные сенаторы служили в этом случае примером для всех; они возвратили гражданам веру и в самих себя и в будущее. Сенат оставался твердым и непреклонным, в то время когда Италия была в опасности и сам Рим был почти беззащитным, а в столицу со всех сторон спешили гонцы с известиями о проигранных сражениях, об измене союзников, об утрате сторожевых позиций и складов и с требованиями подкреплений в долину По и в Сицилию. Народу было запрещено сходиться толпами у городских ворот, зевакам и женщинам было приказано сидеть дома, срок траура по убитым был ограничен тридцатью днями, для того чтобы не прерывать на слишком долгое время служения радостным богам, в котором не могли принимать участия люди в траурных одеждах, ибо число павших было так велико, что почти не было ни одного семейства, где не слышался бы плач по умершим. Между тем все, кому удалось спастись с поля битвы, были собраны в Канузии двумя даровитыми военными трибунами – Аппием Клавдием и Публием Сципионом-сыном; этот последний своим гордым воодушевлением и грозно поднятыми мечами верных ему солдат сумел внушить иные намерения той молодой знати, которая, легко примиряясь с мыслью о невозможности спасти отечество, помышляла о бегстве за море. К этим трибунам присоединился во главе небольшой кучки солдат консул Гай Варрон; таким образом, удалось мало-помалу набрать почти два легиона, которые были по приказанию сената заново организованы и в наказание осуждены на позорную и безвозмездную службу. Бездарный полководец был отозван в Рим под благовидным предлогом, и главное командование было возложено на испытанного в галльских войнах претора Марка Клавдия Марцелла, которому было незадолго перед тем приказано отправиться с флотом из Остии в Сицилию. Все силы были направлены к тому, чтобы организовать боеспособную армию. К латинам обратились с просьбой о помощи в общей опасности; сам Рим подал пример и призвал к оружию всех мужчин, даже не вышедших еще из отроческого возраста; он не только вооружил поступивших в кабалу должников и преступников, но даже включил в состав армии 8 тысяч рабов, купленных за счет государства. Чтобы пополнить недостаток оружия, из храмов были взяты старинные трофеи, и все мастерские и ремесленники были завалены работой. Состав сената был пополнен не одними латинами, как того требовали трусливые патриоты, а имевшими на то ближайшее право римскими гражданами. Ганнибал предложил выкупить пленных за счет римской государственной казны, но это предложение было отклонено и даже не был допущен в город карфагенский посланник, прибывший с депутацией от пленников; ничто не должно было наводить на предположение, будто сенат помышляет о мире. Не только союзников старались убедить, что Рим никогда не согласится ни на какую миролюбивую сделку, но и самому последнему из граждан старались внушить, что для него, как и для всех других, мир невозможен и спасение только в победе.

ГЛАВА VI
ВОЙНА С ГАННИБАЛОМ ОТ БИТВЫ ПРИ КАННАХ ДО БИТВЫ ПРИ ЗАМЕ.

Предпринимая поход в Италию, Ганнибал ставил себе целью вызвать распадение италийского союза; после трех кампаний эта цель была достигнута в той мере, в какой это было осуществимо. По всему было видно, что те греческие и латинские или латинизированные италийские общины, которые не были введены в заблуждение битвой при Каннах, уступят только силе, но не страху, а отчаянное мужество, с которым защищались от финикийцев даже в южной Италии такие маленькие и оставленные без всякой помощи городки, как бреттийская Петелия, очень ясно доказывало, чего можно было ожидать от марсов и латинов. Если Ганнибал думал, что он достигнет на этом пути более важных результатов и что ему удастся повести на Рим и латинов, то он обманулся в своих ожиданиях. Но, по-видимому, и италийская коалиция не доставила Ганнибалу того, чего он ожидал. Капуя поспешила выговорить условие, что Ганнибал не будет иметь права принуждать кампанских граждан к военной службе; горожане еще не позабыли, как поступил Пирр в Таренте, и увлекались безрассудной надеждой, что им удастся избежать и римского и финикийского владычества. Самний и Луканий были уже не тем, чем они были, когда царь Пирр помышлял о вступлении в Рим во главе сабельской молодежи. Не только сеть римских крепостей повсюду перерез ала мускулы и нервы края, но многолетнее римские владычество отучило жителей от войны (южная Италия доставляла римским армиям лишь незначительные подкрепления), заглушило в них старинную ненависть и повсюду втянуло массу отдельных лиц в интересы господствовавшей общины. Правда, к победителю римлян присоединялись, когда дело Рима казалось проигранным, но это делалось с сознанием, что вопрос идет не о свободе, а о замене италийского властителя финикийским, и не воодушевление, а малодушие побудило сабельские общины отдаться в руки победителя. При таком положении дел война в Италии приостановилась. Владычествуя над южной частью полуострова вплоть до Вольтурна и Гаргана и не имея возможности покинуть этот край так, как он покинул страну кельтов, Ганнибал был принужден заботиться также об охране границы, которую нельзя было безнаказанно оставлять незащищенной; а для того, чтобы защищать завоеванную им страну против не сдававшихся ему крепостей и наступавшей с севера армии и в то же время вести трудную наступательную войну в Средней Италии, у него не было достаточных боевых сил, так как его армия состояла, за исключением италийских вспомогательных войск, приблизительно из 40 тысяч человек. Важнее же всего было то, что ему приходилось теперь иметь дело с другими противниками. Страшный опыт заставил римлян перейти к более разумной системе ведения войны, ставить во главе армии лишь опытных начальников и в случае необходимости оставлять этих начальников в должности на более долгое время. Эти римские полководцы уже не ограничивались наблюдением с горных высот за движениями неприятеля и не бросались на врага, где бы с ним ни встретились, а, придерживаясь середины между медлительностью и опрометчивостью, занимали позиции в обнесенных окопами лагерях под стенами крепостей и вступали в бой лишь тогда, когда победа сулила серьезные результаты, а поражение не угрожало гибелью. Душою этой новой системы был Марк Клавдий Марцелл. Руководимые верным инстинктом, сенат и народ обратили свои взоры после роковой битвы при Каннах на этого храброго и опытного в военном деле человека и поручили ему фактическое командование армией. Он прошел хорошую школу во время трудной борьбы с Гамилькаром в Сицилии, а в последних походах против кельтов выказал и дарования вождя и личную храбрость. Несмотря на то, что ему было за 50 лет, в нем еще было много юношеского воинственного пыла, и лишь за несколько лет перед этим в качестве главнокомандующего он сбил с лошади главнокомандующего неприятельской армии; это был первый и единственный римский консул, которому удалось совершить такой подвиг. Он посвятил свою жизнь двум божествам – чести и храбрости, которым воздвиг великолепный двойной храм у Капенских ворот, и если Рим был обязан своим спасением от крайней опасности не одному человеку, а всему римскому гражданству и в особенности сенату, то все же ни один человек не содействовал успеху общего дела так много, как Марк Марцелл.

С поля битвы Ганнибал направился в Кампанию. Он знал Рим лучше тех легкомысленных людей, которые и в древние и в новейшие времена полагали, что он мог бы окончить борьбу походом на неприятельскую столицу. Правда, военное искусство нашего времени решает исход борьбы на поле сражения; но в древние времена, когда искусство брать крепости было гораздо менее развито, чем искусство обороняться, не раз случалось, что кампания, начавшаяся самой решительной победой на поле сражения, оканчивалась неудачей под стенами столицы. Карфагенский сенат и карфагенское гражданство не могли хотя бы приблизительно равняться с римским сенатом и римским народом, а положение Карфагена после первой кампании Регула было несравненно более опасным, чем положение Рима после битвы при Каннах; и все же Карфаген устоял и одержал полную победу. Что же давало право думать, что Рим поднесет теперь победителю ключи от своих ворот или по крайней мере согласится на умеренные мирные условия? Вместо того чтобы пренебречь ради таких пустых демонстраций возможными и серьезными выгодами или терять время на осаду укрывшихся в Канузии нескольких тысяч римских беглецов, Ганнибал немедленно двинулся на Капую, которую римляне еще не успели снабдить гарнизоном, и своим приближением побудил эту вторую столицу Италии перейти после долгих колебаний на его сторону. Он мог надеяться, что из Капуи ему удастся завладеть одной из кампанских гаваней, куда можно было бы направлять подкрепления, на присылку которых была вынуждена согласиться карфагенская оппозиционная партия после его блестящих побед. Когда римляне узнали, куда направился Ганнибал, они тоже покинули Апулию, оставив там лишь небольшой отряд, и собрали на правом берегу Вольтурна все оставшиеся у них войска. С двумя легионами, уцелевшими от битвы при Каннах, Марк Марцелл двинулся на Теан Сидицинский, стянул туда из Рима и из Остии первые войска, какие были готовы к выступлению, и, в то время как диктатор Марк Юний медленно подвигался вслед за ними с наскоро сформированной главной армией, достиг в направлении к Казилину берегов Вольтурна в надежде спасти Капую. Этот город уже находился во власти неприятеля, но попытка Ганнибала завладеть Неаполем не удалось благодаря мужественному сопротивлению населения, и римляне своевременно успели занять этот важный портовый город своим гарнизоном. Точно так же оставались верными Риму оба других больших приморских города – Кумы и Нуцерия. В Ноле велась борьба между народной и сенатской партиями из-за вопроса о том, чью принять сторону – карфагенян или римлян. Узнав, что первая из этих партий берет верх, Марцелл перешел через реку подле Кайяции и, обойдя неприятельскую армию по высотам Суэссулы, прибыл в Нолу вовремя, чтобы успеть отстоять ее от внешних и внутренних врагов. Во время одной из вылазок он даже одержал победу над самим Ганнибалом, нанеся ему значительный урон; этот успех был гораздо важнее по своему нравственному значению, чем по своим материальным результатам, так как это было первое поражение, нанесенное Ганнибалу. Хотя Ганнибал и завладел в Кампании Нуцерией, Ацеррами и после длившейся до следующего (539) [215 г.] года упорной осады даже ключом к линии Вольтурна – Казилином, а державших сторону Рима сенаторов предал жестокой казни, но террор – плохое орудие для политической пропаганды, и римлянам удалось пережить эту опасную эпоху военного бессилия со сравнительно незначительными потерями. Война в Кампании приостановилась, а когда наступила зима, Ганнибал расположился со своей армией в Капуе, среди роскоши, которая не принесла никакой пользы его войскам, уже в течение трех лет не жившим под кровлей. В следующем (539) [215 г.] году война приняла иной характер. Испытанный полководец Марк Марцелл, отличившийся в прошлогоднюю кампанию начальник конницы при диктаторе Тиберий Семпроний Гракх и престарелый Фабий Максим – первый в качестве проконсула, а двое последних в качестве консулов – стали во главе трех римских армий, которые должны были окружить Капую и Ганнибала; Марцелл опирался на Нолу и на Суэссулу, Максим занял позицию на правом берегу Вольтурна подле Калеса, а Гракх стал вблизи от морского берега, подле Литерна, прикрывая Неаполь и Кумы. Кампанцы, выступившие в направлении к Гамам на расстояние трех миль от Кум с целью напасть врасплох на куманцев, были совершенно разбиты Гракхом; Ганнибал, появившийся перед Кумами с целью загладить этот промах, сам потерпел неудачу и, когда предложенное им сражение не было принято, неохотно возвратился в Капую. И в то время как римляне не только удерживали за собой в Кампании все, что находилось в их власти, но и снова завладели Компультерией и некоторыми другими более мелкими пунктами, со стороны восточных союзников Ганнибала стали раздаваться громкие жалобы. Римская армия под начальством претора Марка Валерия заняла позицию подле Луцерии частью для того, чтобы при содействии римского флота наблюдать за восточными берегами и за движением македонян, частью для того, чтобы при содействии стоявшей у Нолы армии грабить восставших самнитов, луканцев и гирпинов. Чтобы выручить этих последних, Ганнибал напал прежде всего на самого предприимчивого из своих противников, Марка Марцелла, но Марцелл одержал под стенами Нолы довольно значительную победу над финикийской армией, которая, не загладив этой неудачи, двинулась из Кампании в Арпи, для того чтобы воспрепятствовать дальнейшим успехам неприятельской армии в Апулии. Вслед за нею двинулся со своим корпусом Тиберий Гракх, между тем как две другие стоявшие в Кампании римские армии стали готовиться к нападению следующей весной на Капую.

Победы Ганнибала не скрыли от него истинного положения дел. Он все более проникался убеждением, что избранный им путь не приведет к цели. Уже нельзя было больше прибегать к тем быстрым передвижениям его армии с одного места на другое, к той предпринимавшейся почти наудачу переброске военных действий из одной местности в другую, которым он был более всего обязан своими успехами; к тому же неприятель стал умнее, а необходимость защищать приобретенное почти лишала возможности пускаться на новые предприятия. О наступательных военных действиях нечего было и думать; вести оборонительную войну было трудно, и можно было предвидеть, что она будет становиться с каждым годом все более трудной; Ганнибал не мог обманывать себя насчет того, что вторая часть его великой задачи – покорение латинов и завладение Римом – не может быть приведена в исполнение его собственными военными силами и силами его италийских союзников. Завершение этого дела зависело от карфагенского сената, от главной квартиры в Картахене и от владетелей Пеллы и Сиракуз. Если бы в Африке, Испании, Сицилии и Македонии напрягли теперь сообща все силы для одоления общего врага, если бы нижняя Италия сделалась теперь обширным сборным пунктом для армий и флотов Запада, Юга и Востока, то Ганнибал мог бы надеяться, что успешно доведет до конца дело, так успешно начатое авангардом под его руководством. Всего естественнее и легче было бы доставить ему достаточные подкрепления из его отечества, и это без сомнения было в состоянии сделать карфагенское государство, которое почти нисколько не пострадало от войны и которое, восстав из своего глубокого упадка, уже было так близко к полной победе благодаря небольшой кучке энергичных патриотов, действовавших на свой страх и риск. Что финикийский флот любых размеров мог пристать к берегу подле Локр или подле Кротона, в особенности пока сиракузская гавань была открыта для карфагенян, и что Македония могла задержать стоявший в Брундизии римский флот, подтверждается как беспрепятственной высадкой в Локрах тех 4 тысяч африканцев, которых доставил из Карфагена около того времени Ганнибалу Бомилькар, так в особенности и беспрепятственным переездом Ганнибала морем в то время, когда уже все было потеряно. Но карфагенская мирная партия всегда была готова купить падение политических противников гибелью своего отечества и всегда находила верных союзников в недальновидности и в беспечности карфагенского гражданства; поэтому, когда первое впечатление, произведенное победой при Каннах, изгладилось, эта партия отклонила просьбу полководца о более энергичной поддержке полунаивным, полулукавым ответом, что, поскольку он действительно является победителем, то, конечно, не нуждается ни в какой помощи, и таким образом содействовала спасению Рима немного менее, чем римский сенат. Ганнибал, воспитанный в лагере и незнакомый с механикой городских партий, не нашел такого народного вождя, который поддерживал бы его так же, как поддерживал его отца Гасдрубал; поэтому он был вынужден искать в чужих странах тех средств для спасения отечества, которые были в избытке на его родине. Он мог рассчитывать – по крайней мере с большею надеждой на успех – на вождей испанской патриотической армии, на завязанные с Сиракузами сношения и на вмешательство Филиппа. Все сводилось к тому, чтобы доставить из Испании, из Сиракуз или из Македонии на театр военных действий в Италии свежие боевые силы для борьбы с Римом, а чтобы этого достигнуть или этому воспрепятствовать, велись войны в Испании, Сицилии и Греции. Все они были только средствами именно для этой цели, хотя им нередко и придавали совершенно необоснованно более важное значение. Для римлян это были в сущности оборонительные войны, прямой задачей которых было удержать в своих руках проходы Пиренеев, задержать македонскую армию в Греции, защитить Мессану и прервать сообщения между Италией и Сицилией; само собой разумеется, что эта оборонительная война велась по мере возможности наступательно и вследствие благоприятных условий привела к тому, что римляне вытеснили финикийцев из Испании и из Сицилии и расторгли союз Ганнибала с Сиракузами и с Филиппом. Война в Италии отодвигается на задний план и ограничивается осадой крепостей и набегами, которые не могли иметь решительного действительного влияния на исход борьбы. Все же, пока финикийцы действовали наступательно, Италия оставалась целью военных действий и как все усилия, так и все интересы сосредотачивались на том, чтобы прекратить или утвердить изолированное положение Ганнибала в южной Италии.

Если бы немедленно вслед за победой при Каннах Ганнибалу были предоставлены все те ресурсы, на которые он имел право рассчитывать, то он мог бы быть почти совершенно уверен в успехе. Но положение Гасдрубала в Испании было в то время настолько опасно после битвы на Эбро, что помощь деньгами и людьми, на которую подтолкнула карфагенское гражданство победа при Каннах, была направлена в основной части в Испанию, впрочем, мало изменив там положение дел к лучшему. В следующую кампанию (539) [215 г.] Сципионы перенесли театр военных действий с берегов Эбро на Гвадалквивир и одержали две блестящие победы в Андалузии, в самом центре карфагенских владений, при Иллитурги и Интибили. Сношения, в которые карфагеняне вошли с туземным населением Сардинии, давали им право надеяться, что они завладеют этим островом, который мог иметь важное значение в качестве промежуточной станции между Испанией и Италией. Но отправленный с римской армией в Сардинию Тит Манлий Торкват совершенно уничтожил высадившиеся там карфагенские войска и снова обеспечил за римлянами бесспорное обладание островом (539) [215 г.]. Посланные в Сицилию каннские легионы мужественно и успешно боролись в северной и восточной частях острова с карфагенянами и с Иеронимом; впрочем, этот последний пал от руки убийцы еще в конце 539 г. [215 г.]. Даже ратификация союзного договора карфагенян с Македонией замедлилась главным образом потому, что отправленные к Ганнибалу македонские гонцы были захвачены на обратном пути римскими военными судами. Таким образом, угрожавшее восточным берегам Италии нашествие пока что не состоялось, и римляне имели достаточно времени, чтобы защитить самое важное из своих владений – Брундизий – сначала флотом, а потом и той сухопутной армией, которая охраняла Апулию до прибытия Гракха; они даже успели подготовиться к вторжению в Македонию, на случай если бы она объявила им войну. Итак, в период застоя борьбы в Италии карфагенянами ничего не было сделано вне Италии, чтобы ускорить доставку туда новых армий или флотов. Напротив того, римляне повсюду готовились к обороне с максимальной энергией и в этом оборонительном положении сражались большей частью успешно всюду, где отсутствовал гений Ганнибала. Тем временем совершенно выдохся тот недолговечный патриотизм, который пробудила в Карфагене победа при Каннах; вследствие ли враждебной оппозиции или только вследствие неумения примирить различные мнения, высказывавшиеся на совещаниях в Карфагене, – довольно значительные военные силы, которыми там могли располагать, были так разбросаны по разным местам, что нигде не оказали существенной помощи, а туда, где они могли принести самую большую пользу, попала только самая незначительная часть их. Даже наиболее осмотрительные из римских государственных людей могли прийти в конце 539 г. [215 г.] к убеждению, что крайняя опасность уже миновала и что остается только продолжать с напряжением всех сил геройски начатую оборону, чтобы достигнуть цели.