Текст книги "История Рима. Книга первая"

Автор книги: Теодор Моммзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 68 страниц)

Старинное единство и полнота власти сохранились в диктатуре долее, чем в консульстве; хотя диктатура в качестве экстраординарной магистратуры, естественно, всегда имела на практике какое-нибудь особое назначение, тем не менее диктатор был юридически гораздо менее ограничен в своей компетенции, нежели консул. Однако и в эту сферу мало-помалу проникло новое понятие о компетенции, возникшее в римском законодательстве. В 391 г. [363 г.] мы в первый раз находим диктатора, назначенного из-за богословских недоразумений исключительно для совершения одного религиозного обряда; и хотя этот самый диктатор – вероятно, без формального нарушения конституции – не стеснялся предоставленной ему компетенцией и наперекор ей вступил в командование армией, но такая оппозиция со стороны магистратуры уже не повторялась при позднейших подобных назначениях, которые начиная с 403 г. [351 г.] встречаются очень часто; с тех пор и диктаторы считали себя связанными своей особой компетенцией. Наконец, дальнейшие и очень значительные стеснения магистратуры заключались в изданном в 412 г. [342 г.] запрещении занимать одновременно несколько ординарных курульных должностей, в изданном в то же время предписании, что одно и то же лицо может занять прежнюю должность не иначе как после истечения десятилетнего промежутка времени, и в принадлежавшем к более поздней поре постановлении, что фактически самая высшая должность – должность цензора – не может быть вторично занята одним и тем же лицом (489) [265 г.]. Впрочем, правительство еще было достаточно сильно, для того чтобы не бояться своих полезных слуг и не оставлять самых способных между ними без дела; храбрые офицеры очень часто освобождались от обязанности соблюдать вышеприведенные правила ¹¹²112
  Достаточно сличить списки консулов до и после 412 г. [342 г.], чтобы убедиться в существовании вышеупомянутого закона об избрании в консульскую должность одного и того же лица: до этого года одно и то же лицо часто снова избиралось в консулы, в особенности по прошествии трех или четырех лет, а после этого года так же часто встречаются перерывы в десять лет и еще больше. Однако исключения встречаются нередко, в особенности в эпоху тяжелых войн 434—443 гг. [320—311 гг.]. Напротив того, строго соблюдалось запрещение занимать одновременно несколько должностей. Нельзя с достоверностью указать ни одного примера, чтобы в одном лице соединялись две из трех ординарных курульных (Liv., 39, 39, 4) должностей (консула, претора и курульного эдила), но встречается соединение в одном лице других должностей, например должности курульного эдила с должностью начальника конницы (Liv., 23, 24, 30), претуры с цензорством (fast. Cap. a 501), претуры с диктатурой (Liv., 8, 12), консулата с диктатурой (Liv., 8, 12).


[Закрыть]так, например, Квинт Фабий Руллиан был в течение двадцати восьми лет пять раз консулом, а Марк Валерий Корв (384—483) [370—271 г.], шесть раз занимавший консульскую должность – в первый раз на двадцать третьем году своей жизни, а в последний раз на семьдесят втором, – был при трех поколениях защитником для своих соотечественников и ужасом для их врагов, пока не сошел в могилу столетним старцем.

Между тем римское должностное лицо все полнее и решительнее превращалось из неограниченного властелина в связанного законами поверенного и руководителя делами общины, и старинная контрмагистратура – народный трибунат – в то же время подвергалась однородному, более внутреннему, нежели внешнему, преобразованию. В общинном быту народный трибунат исполнял двойное назначение. Сначала он должен был охранять мелкий и слабый люд от насилий и высокомерия должностных лиц таким способом, который был в некоторой степени революционным (auxilium); впоследствии им пользовались для того, чтобы устранять установленную законом неравноправность простых граждан и привилегий родовой знати. Это последнее назначение он уже выполнил. А его первоначальная цель была сама по себе скорее демократическим идеалом, чем политической возможностью; к тому же этот идеал был так же ненавистен для плебейской аристократии, в руках которой должен был находиться и действительно находился трибунат, и так же непримирим с новой общинной организацией, возникшей из уравнения сословий и едва ли не более прежнего окрашенной аристократическими тенденциями, как он был ненавистен родовой знати и непримирим с находившеюся в руках патрициев консульскою властью. Но, вместо того, чтобы упразднить трибунат, сочли за лучшее превратить его из орудия оппозиции в органы правительства и включили в круг правительственной магистратуры тех самых народных трибунов, которые были искони устранены от всякого участия в управлении и не были ни должностными лицами, ни членами сената. Первоначально они стояли по своей юрисдикции наравне с консулами и еще на первых этапах сословной борьбы приобрели наравне с консулами право законодательной инициативы; а потом они были поставлены наравне с консулами и по отношению к фактически властвовавшему сенату, хотя нам и неизвестно в точности, когда именно это случилось: вероятно, при окончательном уравнении сословий или вскоре после него. До тех пор они присутствовали при сенатских прениях, сидя на скамье подле двери, а теперь они получили наравне и рядом с другими должностными лицами особые места в самом сенате, равно как право участвовать в прениях. Им, правда, не было предоставлено право голоса, но это делалось в силу общего основного положения римского государственного права, что советы подавал только тот, кто не был призван действовать, вследствие чего и все состоявшие на действительной службе должностные лица до истечения годового срока только присутствовали в общинном совете, но не имели права голоса. Но и на этом не остановились. Трибунам была предоставлена отличительная прерогатива высшей магистратуры, до тех пор принадлежавшая среди ординарных должностных лиц только консулам и преторам, – право созывать сенат, обращаться к нему за указаниями и испрашивать его решения ¹¹³113
  Вследствие этого отправлявшиеся в сенат депеши адресовались «консулам, преторам, народным трибунам и сенату» (Cicero, Ad. Fam., 15, 2 и в других местах).


[Закрыть]. И это было в порядке вещей: с тех пор как управление перешло от родовой знати к соединенной аристократии, вожди плебейской аристократии должны были стоять в сенате на равной ноге с вождями аристократии патрицианской. Когда эта, первоначально устраненная от всякого участия в государственном управлении, оппозиционная коллегия сделалась второй высшей исполнительной властью, в особенности в специально городских делах, и одним из самых обыкновенных и самых полезных орудий правительства, т. е. сената, при управлении гражданством и при обуздании произвола магистратуры, тогда она совершенно уклонилась от своего первоначального назначения и политически перестала существовать. Впрочем, такой исход был результатом необходимости. Как ни бросались в глаза недостатки римской аристократии и как ни было тесно связано ее постоянно возраставшее преобладание с фактическим упразднением трибуната, все-таки нельзя не согласиться с тем, что не было возможности управлять в присутствии такой официальной власти, которая была не только бесцельна и рассчитана почти только на то, чтобы сдерживать страждущий пролетариат обманчивым призраком помощи, но в то же время была решительно революционной властью, наделенной в сущности анархическим правом парализовать власть должностных лиц и даже самого государства. Но вера в идеалы, из которой исходят как все могущество, так и все бессилие демократии, была теснейшим образом связана в умах римлян с народным трибунатом, и нет надобности напоминать о Кола Риенци, чтобы убедиться, что, как ни была ничтожна польза, доставленная этим учреждением народной массе, оно не могло быть уничтожено без страшного государственного переворота. Поэтому удовольствовались тем, что с чисто мещанской политической мудростью уничтожили сущность трибунской власти под такими внешними формами, которые могли как можно менее бросаться в глаза. В аристократически организованном общинном управлении осталось только название этой, в самом своем корне революционной магистратуры – осталось пока что как явное противоречие, но в будущем могло обратиться в острое и опасное орудие в руках революционных партий. Впрочем, в ту пору и еще долго после того аристократия пользовалась таким безусловным могуществом и так крепко держала в своих руках трибунат, что мы не находим никаких следов коллегиальной оппозиции трибунов против сената, а если и случались какие-нибудь оппозиционные выходки отдельных трибунов, то правительство подавляло их без большого труда и обыкновенно посредством самого трибуната.

В действительности общиной управлял сенат, а со времени уравнения сословий он управлял почти беспрепятственно. Самый его состав изменился. Произвол высших должностных лиц в назначении сенаторов в том виде, как он существовал после упадка старинного родового представительства, подвергся значительным ограничениям уже с упразднением звания пожизненных начальников общины. Дальнейший шаг к эмансипации сената от власти должностных лиц заключался в том, что составление сенаторских списков перешло от высших должностных лиц к второстепенным, от консулов к цензорам. Впрочем, уже в ту пору или вскоре после того было признано или, по крайней мере, было более ясно сформулировано право составлявших сенаторские списки должностных лиц пропускать имена отдельных сенаторов вследствие лежавшего на них нравственного пятна ¹¹⁴114
  Как это право, так и подобные ему права по отношению к спискам всадников и граждан не были предоставлены цензорам формальным образом и по закону, но фактически искони входили в область их компетенции. Право гражданства давалось общиной, а не цензором; но кого цензор переводил в списки граждан на худшее место или кого он совсем не вносил в списки, тот хотя и не утрачивал своих гражданских прав, но не мог ими пользоваться до составления нового писка. Точно то же можно сказать и о сенате: сенатор, не внесенный цензором в список, переставал быть членом сената, пока этот список оставался в силе, причем случалось, что председательствовавшее должностное лицо отвергало этот вновь составленный список и восстанавливало старый. Отсюда видно, что в этих случаях все зависело не столько от того, какие права были предоставлены законом цензору, сколько от того, каким авторитетом пользовался цензор у тех должностных лиц, которые должны были вызывать сенаторов по составленному им списку. Поэтому понятно, что это право мало-помалу росло и что вслед за упрочившимся влиянием знати такие исключения из списков сделались чем-то вроде судебных решений и уважались наравне с этими последними. На составление сенаторских списков без сомнения имело существенное влияние то постановление Овиниевого плебисцита, что цензоры должны выбирать в сенаторы «лучших людей из всех классов».


[Закрыть]и таким способом исключать их из сената, чем и было положено начало тому своеобразному суду над нравственностью, на котором было главным образом основано высокое значение цензоров. Впрочем, выражения такого порицания и по своему характеру и потому, что для них требовалось согласие обоих цензоров, могли вести к удалению из сената некоторых из его членов, не делавших ему чести или не подчинявшихся господствовавшему в нем настроению, но не могли поставить сенат в зависимость от магистратуры. Но право должностных лиц составлять списки сенаторов по своему усмотрению ограничил решительным образом овиниев закон, изданный в середине этой эпохи, по всей вероятности вскоре вслед за законами Лициния; он предоставлял всякому, кто был курульным эдилом, претором или консулом, предварительное право заседания и голоса в сенате, а первым вступавшим в свою должность цензорам вменял в обязанность или формально вносить этих кандидатов в сенаторский список, или же не вносить их по тем же самым основаниям, которые считались достаточными для исключения действительных членов сената. Конечно число этих бывших сановников было далеко недостаточно, для того чтобы сенат постоянно имел свой нормальный комплект трехсот членов, а неполным комплектом нельзя было довольствоваться в особенности потому, что список сенаторов был и списком присяжных. Поэтому для цензорского права выборов еще оставался значительный простор; но только в голосовании, а не в прениях было предоставлено право участия тем сенаторам, которые поступали в это звание не потому, что прежде занимали какую-нибудь высшую должность, а потому, что были выбраны цензором преимущественно из граждан, занимавших некурульные должности или отличавшихся личною храбростью, например, убивших в сражении врага или спасших жизнь одного из своих сограждан. Итак, личный состав большинства сената и той его части, в которой сосредоточивались государственное управление и администрация, в сущности зависел, по закону Овиния, не от произвола должностных лиц, а косвенным образом от народного избрания; таким путем римская община если и не дошла, то близко подошла к великому учреждению нового времени – к представительному народному правлению. В то же время все не принимавшие участия в прениях сенаторы представляли компактную массу членов, способных и имеющих право выносить решения, но всегда безмолвствующих, присутствие которой так необходимо и так трудно осуществимо в коллегиальном управлении.

Компетенция сената едва ли подверглась каким-нибудь формальным изменениям. Он воздерживался от всяких непопулярных преобразований или явных нарушений государственных постановлений, чтобы не доставить удобного предлога для оппозиции и для честолюбия; он даже не препятствовал, хотя и не содействовал, расширению компетенции гражданства в демократическом духе. Но если по форме власть принадлежала гражданству, то на деле ею пользовался сенат: ему принадлежало решающее влияние на законодательство и на выборы должностных лиц, а также руководство всем общинным управлением. Каждый новый законопроект поступал прежде всего на обсуждение сената, и едва ли случалось, чтобы какое-нибудь должностное лицо осмелилось обратиться к общине с предложением без одобрения сената или наперекор его мнению. Если же это случилось бы, то сенат находил в протесте против должностных лиц и в жреческой кассации целый ряд таких средств, с помощью которых мог затушить в зародыше или впоследствии устранить всякое неприятное для него предложение, а в крайнем случае мог в качестве высшей административной инстанции исполнять или не исполнять постановления общины. Кроме того, сенат присвоил себе с безмолвного согласия общины право в крайних случаях отменять обязательную силу законов с оговоркой, что его образ действия будет подлежать одобрению гражданства; но эта оговорка, и с самого начала не имевшая большого значения, мало-помалу превратилась в такую пустую формальность, что в более позднюю пору сенат даже не давал себе труда испрашивать одобрение общины. Что касается выборов, то они фактически перешли в руки сената в той мере, в какой зависели от должностных лиц и имели политическое значение; таким-то образом сенат, как уже было ранее замечено, приобрел право назначать диктатора. Впрочем, приходилось относиться с б ольшим против прежнего вниманием к общине: у нее нельзя было отнять право раздачи общинных должностей, но сенат – что также было ранее замечено – тщательно наблюдал за тем, чтобы эти выборы должностных лиц не переходили в отмежевание какой-нибудь особой компетенции, как, например, в назначение главнокомандующего ввиду предстоящей войны, частью фактически предоставленное сенату право освобождать от исполнения законов отдали в его руки раздачу значительного числа должностей. О влиянии, которое имел сенат на определение сферы деятельности должностных лиц и в особенности консулов, уже было сказано ранее. Одним из самых важных применений права приостанавливать действие законов было освобождение должностных лиц от обязанности не оставаться в должности долее законного срока; хотя такое освобождение было несогласно с основными законами общины и по римскому государственному праву не могло быть допущено собственно в городском округе, но вне этого округа было до такой степени терпимо, что консул и претор, которым хотели продлить срок нахождения в должности, оставались и после истечения этого срока на своих местах «за консула» или «за претора» (pro consule, pro praetore). Это важное право продления должности, в сущности равносильное с правом назначения на должность, конечно принадлежало по закону только общине, которая сначала одна им и пользовалась на практике; но уже с 447 г. [307 г.] и после того было достаточно одного сенатского постановления, чтобы продлить власть главнокомандующего. Ко всему сказанному следует присовокупить преобладающее и искусно сосредоточенное влияние аристократии на выборы, которое если не всегда, то в большинстве случаев склоняло результаты выборов в пользу приятных правительству кандидатов. Наконец, что касается государственного управления, то от сената зависели война, мир и заключение мирных договоров, основание колоний, раздача пахотных земель, общественные сооружения, вообще все дело постоянного и важного характера и главным образом все финансовое управление. Сенат ежегодно составлял инструкции, которыми устанавливал для должностных лиц сферу их служебной деятельности и определял число войск и количество денег, предоставлявшихся в их распоряжение. К нему обращались со всех сторон во всех случаях особенной важности: лица, заведовавшие государственной казной, не могли произвести выдачу денег ни одному должностному лицу, кроме консула, и никакому частному лицу, иначе как по предварительному постановлению сената. Высшая правительственная коллегия не вмешивалась только в текущие дела и в специальные сферы судебного и военного управления, так как у римской аристократии было достаточно здравого смысла и такта, для того, чтобы не превращать высшее заведование государственными делами в опеку над каждым отдельным должностным лицом, а каждое из орудий управления – в машину. Что это новое сенатское управление, несмотря на старание соблюдать существующие формы, было совершенным извращением старого общинного устройства, ясно само собой; сверх того, оно утвердилось революционным путем и было насильственным захватом; так как свободная деятельность гражданства приостановилась и замерла, должностные лица снизошли на степень председателей собраний и исполняющих чужие приказания комиссаров, а чисто совещательная сенатская коллегия являлась преемницей обеих конституционных властей и сделалась – хотя в самых скромных формах – центральным правительством общины. Однако, если исключительные способности к управлению могут служить для всякой революции и для всякого насильственного захвата оправданием перед судом истории, то и самый строгий ее приговор должен признать, что эта корпорация сумела правильно понять и хорошо выполнить свою великую задачу. Сенаторы вступали в это звание не по праву рождения, а в сущности по свободному выбору нации; раз в каждые четыре года они утверждались в этом звании нравственным судом достойнейших людей; они назначались пожизненно, не завися ни от истечения срока своей должности, ни от изменчивой народной воли; со времени уравнения сословий они составляли тесно сплоченную и замкнутую коллегию, в состав которой входили все самые способные люди, обладавшие политическим кругозором и практическим знакомством с делами управления; они неограниченно распоряжались финансовыми делами и руководили внешней политикой, а исполнительная власть была совершенно в их руках благодаря тому, что должностные лица назначались на короткий срок, и тому, что после прекращения сословной распри трибунская интерцессия сделалась послушным орудием в руках сената. Таким образом, римский сенат был самым благородным выражением всей нации, а по своей последовательности и государственной мудрости, по своему единодушию и патриотизму, по своему полновластию и непоколебимому мужеству был первой из всех когда-либо существовавших политических корпораций, даже в ту пору был настоящим «собранием царей», умевшим соединять деспотическую энергию с республиканским самоотвержением. Никогда никакое государство не отстаивало своих интересов во внешних делах с такой твердостью и с таким достоинством, с какими их отстаивал в свои лучшие времена Рим через посредство своего сената. Конечно, нельзя отрицать того, что денежная и землевладельческая аристократия, из представителей которой преимущественно состоял сенат, действовала пристрастно в затрагивавших ее личные интересы делах внутреннего управления и что в этих случаях мудрость и энергия корпорации нередко тратились не на пользу государства. Но выработанный тяжелой борьбой принцип, что все римские граждане равны перед законом по правам и по обязанностям и что, стало быть, для всех них открыт свободный доступ к политической карьере, т. е. в сенат, поддерживал вместе с блеском военных и политических успехов государственное и национальное единство и отнял у сословных распрей те ожесточение и взаимную ненависть, которыми отличались борьба между патрициями и плебеями. Притом же удачный ход внешней политики в течение более столетия позволял богатым находить себе широкий простор для деятельности, не прибегая к угнетению среднего сословия. Так, при помощи сената римскому народу долее других народов удавалось осуществлять самое великое из всех человеческих творений – мудрое и успешное самоуправление.

ГЛАВА IV
ПАДЕНИЕ ЭТРУССКОГО МОГУЩЕСТВА.

После того как мы обрисовали развитие римских государственных учреждений в течение двух первых столетий республики, мы должны вернуться к началу той же эпохи, для того чтобы изложить внешнюю историю Рима и Италии. Около того времени, когда Тарквинии были изгнаны из Рима, могущество этрусков достигло своего апогея. В Тирренском море бесспорно властвовали туски и находившиеся в тесном с ними союзе карфагеняне. Хотя Массалия еще отстаивала свою независимость, несмотря на то, что ей приходилось вести непрерывную и тяжелую борьбу, зато во власти этрусков находились гавани Кампании и страны вольсков, а со времени битвы при Алалии также и Корсика. В Сардинии сыновья карфагенского полководца Магона положили начало величию своего рода и своего родного города полным завоеванием острова (около 260 г. [500 г.]), а в Сицилии – тем временем как эллинские колонии были заняты внутренними раздорами, – финикийцы успели без серьезного сопротивления завладеть западными гаванями острова. Корабли этрусков господствовали также на Адриатическом море, а их каперы наводили страх даже на восточных водах. И на суше их владычество, по-видимому, усиливалось.

Обладание Лациумом имело огромную важность для Этрурии, которую только латины отделяли от находившихся под ее покровительством вольскских городов и от ее владений в Кампании. Надежный оплот римского могущества служил до той поры достаточной охраной для Лациума и с успехом защищал против этрусков тибрскую границу. Но когда римское государство ослабело от внутренних смут, возникших после изгнания Тарквиниев, весь этрусский союз поспешил воспользоваться этим благоприятным случаем и под предводительством царствовавшего в Клузии царя Ларса Порсены возобновил с усиленной энергией нападение, которое уже не встретило прежнего отпора; Рим капитулировал и по мирному договору (заключенному, как полагают, в 247 г. [507 г.]) не только уступил соседним тускским общинам все свои владения на правом берегу Тибра, отказываясь от своего исключительного владения этой рекой, но даже выдал победителям все свое оружие и обязался впредь употреблять железо только для плуга. По-видимому, уже было недалеко то время, когда Италия объединится под верховенством этрусков.

Однако порабощение, которым грозила как грекам, так и италикам коалиция этрусков и карфагенян, было удачно предотвращено совокупными усилиями тех народов, которых связывали узы племенного родства и общая опасность. Этрусская армия, проникшая после падения Рима в Лациум, встретила на своем победоносном пути первое препятствие перед стенами Ариции благодаря своевременному прибытию подкреплений от куманцев (248) [506 г.]. Нам неизвестно, как кончилась эта война, и главным образом неизвестно, разорвал ли тогда Рим свой пагубный и позорный мирный договор; положительно известно только то, что и на этот раз тускам не удалось прочно утвердиться на левом берегу Тибра.

Вскоре после того эллинской нации пришлось выдержать еще более серьезную и еще более решительную борьбу с варварами и на западе, и на востоке. То было время персидских войн. Положение, которое занимали жители Тира по отношению к великому царю, втянуло карфагенян в сферу персидской политики (даже существует правдоподобное предание о союзе, заключенном между карфагенянами и Ксерксом), а вместе с карфагенянами и этрусков.

То была одна из самых грандиозных политических комбинаций, вследствие которой одновременно устремились азиатские полчища на Грецию, а финикийские на Сицилию, для того чтобы одним разом стереть с лица земли свободу и цивилизацию. Победа осталась за эллинами. Битва при Саламине (274) [480 г.] спасла собственно Элладу и отомстила за нее, и, как рассказывают, в тот же день владыки Сиракуз и Акраганта, Гелон и Ферон, нанесли громадной армии карфагенского полководца Гамилькара, сына Магона, такое решительное поражение при Гимере, что этим и кончилась война; финикийцы же, еще не стремившиеся в ту пору к завоеванию всей Сицилии для самих себя, снова стали держаться своей прежней оборонительной политики. До сих пор уцелело несколько больших серебряных монет, выбитых для этой войны из украшений супруги Гелона Дамареты и других знатных сиракузянок. Следующие поколения с признательностью вспоминали о кротком и храбром сиракузском царе и о воспетой Симонидом славной победе. Ближайшим последствием унижения Карфагена был упадок морского владычества его этрусских союзников. Владетель Региона и Занкле Анаксил запер их каперам Сицилийский пролив своим постоянным флотом (около 272 г. [482 г.]); вскоре после того куманцы и Гиерон Сиракузский одержали подле Кум (280) [474 г.] решительную победу над тирренским флотом, которому тщетно пытались помочь карфагеняне. Это была та самая победа, которую Пиндар воспел в первой пифийской оде. До сих пор сохранился этрусский шлем, который был послан Гиероном в Олимпию с надписью: «Гиерон, сын Диномена, и сиракузцы Зевсу Тирренское добро от Кум» ¹¹⁵115
  Γιάρον ὀ Δεινμένεοζ καὶ οι Συρακόσιοι, τοῖ Δὶ Τύρ ν ἀπὸ Κὔμαζ.


[Закрыть]. В то время как благодаря этим необычайным победам над карфагенянами и этрусками Сиракузы стали во главе находившихся в Сицилии греческих городов, среди италийских эллинов бесспорно занял первое место дорийский Тарент, так как ахейский Сибарис пал около того времени, когда были изгнаны из Рима цари (243) [511 г.]; страшное поражение, которое было (280) [474 г.] нанесено тарентинцам япигами и которое было самым тяжелым из всех до тех пор нанесенных греческим армиям, лишь пробудило всю мощь народного духа, развернувшегося с чисто демократической энергией, точно так же как и в Элладе после персидского нашествия. С тех пор первую роль в италийских водах играют уже не карфагеняне и не этруски, а на морях Адриатическом и Ионическом тарентинцы, на Тирренском – массалиоты и сиракузяне, причем эти последние все более и более стесняли морское разбойничество этрусков. После победы при Кумах Гиерон занял остров Энарию (Искию) и тем прервал сообщения между этрусками, жившими в Кампании, и теми, которые жили на севере. Чтобы решительно положить конец морским разбоям тусков, была отправлена около 302 г. [452 г.] из Сиракуз особая экспедиция; она опустошила остров Корсику и берега Этрурии и заняла остров Эталию (Эльбу). Хотя этим путем еще и не достигли окончательного уничтожения этрусско-карфагенских пиратов (так как каперство, по-видимому, существовало, как например в Анции, до начала пятого столетия от основания Рима), все-таки могущество Сиракуз сделалось надежным оплотом против соединенных тусков и финикийцев. Правда, был момент, когда казалось, что это могущество непременно будет сломлено афинянами, которые предприняли во время пелопоннесской войны (339—341) [415—413 гг.] морскую экспедицию против Сиракуз и получили от своих старых друзей этрусков подкрепление в виде трех пятидесятивесельных галер. Однако победа осталась, как известно, за дорянами и на западе, и на востоке. После постыдной неудачи афинской экспедиции Сиракузы сделались неоспоримо первой греческой морской державой, так что стоявшие во главе местного управления государственные люди стали помышлять о господстве над Сицилией и южной Италией и над обоими италийскими морями; с своей стороны карфагеняне, видя, что их владычеству в Сицилии стала грозить серьезная опасность, были вынуждены поставить и действительно поставили главной целью своей политики приобретение перевеса над сиракузянами и покорение всего острова. Здесь не место описывать, как эта борьба привела к упадку серединных сицилийских государств и к усилению карфагенского могущества, а что касается Этрурии, то новый владетель Сиракуз Дионисий (царствовавший 348—387 [406—367 гг.]) нанес ей очень чувствительные удары. Честолюбивый царь утвердил свое новое колониальное могущество прежде всего в италийском восточном море, в северных водах которого стала тогда впервые владычествовать греческая морская держава. Около 367 г. [387 г.] Дионисий занял и колонизировал на иллирийском берегу гавань Лисс и остров Иссу, а на италийском берегу пристани Анкону, Нуману и Атрию; воспоминания о сиракузском владычестве в этой отдаленной стране сохранились не в одних только «рвах Филиста», т. е. канале, который был прорыт близ устьев По без сомнения известным историком и другом Дионисия, жившим во время своего изгнания (368 г. и сл.) [386 г.] в Атрии. Вероятно, с этими же событиями находится в связи и изменение названия италийского восточного моря, которое с тех пор стало носить вместо прежнего названия Ионического залива и до сих пор употребительное название «моря Атрии» ¹¹⁶116
  Гекатей (ум. после 257 [497 г.]) и Геродот (270 – после 345 [484 – после 409 гг.]) знали Атрию только как дельту реки По с омывающим ее морем ( O. Müller, Etrusker, I, стр. 140; Geogr. Graeci min., ed C. Müller, I, стр. 23). Название Адриатического моря в более обширном смысле встречается в первый раз у так называемого Скилакса около 418 г. от основания Рима [336 г.].


[Закрыть]. Но Дионисий не удовольствовался тем, что отнял у этрусков их владения в восточном море и пресек их торговые сообщения; он нанес их могуществу решительный удар тем, что взял приступом и разграбил церитский портовый город Пирги (369) [385 г.]. От этого удара этруски уже никогда не могли оправиться. Беспорядки, возникшие в Сиракузах после смерти Дионисия, открыли для карфагенян более широкий простор, и их флот снова приобрел в Тирренском море преобладание, которое с тех пор сохранял за собой с небольшими промежутками; но этруски страдали от этого не менее греков, так что, когда Агафокл Сиракузский стал в 444 г. [310 г.] готовиться к войне с Карфагеном, к его флоту присоединились восемнадцать этрусских военных кораблей. Этруски могли бояться за Корсику, которая, по всей вероятности, еще находилась в ту пору под их властью; старинная этрусско-финикийская симмахия, существовавшая еще во времена Аристотеля (370—432) [384—322 гг.], таким образом, распалась, но своего морского могущества этруски уже не могли восстановить.

Этот быстрый упадок морского могущества этрусков был бы необъясним, если бы им не было нанесено со всех сторон самых тяжелых ударов и на суше в то самое время, когда сицилийские греки нападали на них на море. По словам римских летописей, около того времени, когда происходили битвы при Саламине, Гимере и Кумах, велась многолетняя и тяжелая война между Римом и Вейями (271—280) [483—474 гг.]. Римляне понесли тяжелые поражения; в воспоминаниях сохранилась катастрофа Фабиев (277) [477 г.], которые вследствие внутренних смут покинули столицу добровольными изгнанниками и взялись защищать против этрусков границу, но подле ручья Кремеры были изрублены все до последнего человека, способного носить оружие. Однако заключенное вместо мира перемирие на 400 месяцев, которым окончилась эта война, было выгодно для римлян в том отношении, что оно по крайней мере восстановило то положение дел, какое существовало во времена царей; этруски отказались от Фиден и от территории, приобретенной ими на правом берегу Тибра. Трудно решить, в какой мере эта римско-этрусская война находилась в непосредственной связи с войнами эллино-персидской и сицилийско-карфагенской, но все равно, были или не были римляне союзниками тех, кто победил при Саламине и при Гимере, выгоды и последствия войны были для тех и других во всяком случае одинаковы.

Подобно латинами и самниты стали нападать на этрусков, и, лишь только поселения, заведенные этрусками в Кампании, были отрезаны от своего отечества вследствие битвы при Кумах, они оказались неспособными отражать нападения сабельских горцев. Главный город Капуя пал в 330 г. [424 г.], и этрусское население было там истреблено или оттуда изгнано вскоре после завоевания страны самнитами. Конечно, и жившие в Кампании греки должны были сильно пострадать от того же нашествия, потому что были разъединены и ослаблены; даже город Кумы был взят сабеллами в 334 г. [420 г.]. Однако греки удержались в Неаполе, быть может, при помощи сиракузян, между тем как даже имя этрусков совершенно исчезло в Кампании из исторических преданий; только несколько отдельных этрусских общин еще влачили там некоторое время жалкое и не оставившее после себя следов существование. Но около того же времени в северной Италии совершились события, еще более богатые своими последствиями. Новый народ стал стучаться в ворота Альп: то были кельты, а их первый натиск обрушился на этрусков.