Текст книги ""Фантастика 2025-122". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

Соавторы: Евгений Покинтелица,Константин Кривцун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 288 (всего у книги 363 страниц)

– Я понимаю, – кивнул Бурлаков. – Вы думаете, мне лучше уйти?

– Сейчас, да, – твёрдо ответила Женя. – Потом… Я напишу вам.

Бурлаков снова кивнул, взял свою чашку. Чай давно остыл, он глотнул и поставил её на стол. Теперь они сидели и молча ждали, когда вернутся Эркин и Андрей.

В спальне было темно, и Андрей, влетев туда, сначала даже не увидел Эркина, только услышал сдавленное клокочущее дыхание и хриплое:

– Закрой дверь.

Андрей закрыл дверь и подошёл к кровати, присел на корточки у изголовья. Глаза уже привыкли к темноте, и он увидел, что Эркин лежит ничком, зарывшись лицом в подушку и обхватив её руками.

– Эркин… – тихо позвал Андрей.

– Чего тебе?

– Эркин, я… я не хотел… ну, чего ты… мы же вместе…

– Если ты дурак, то я при чём, – и вдруг, к удивлению Андрея, заговорил по-английски: – За что ты меня так? Он твой отец, у вас одна кровь, а ты меня… за что? Люби и почитай… Как тогда… Что я тебе сделал, что ты так…

Чего? – искренне не понял его Андрей, так же перейдя на английский. – Ты о чём, Эркин? Я не понимаю?

– А не понимаешь, так уйди. Уйди, понял?

– Ты… – растерялся Андрей. – Ты гонишь меня? Эркин?!

– Нет, – Эркин перешёл на русский. – Нет, но решай сам.

– Ясно, брат, – так же по-русски ответил Андрей и встал. – Сейчас я всё сделаю, и мы опять будем вместе.

Он резко повернулся и вышел. В гостиной посмотрел на сидевших за столом Женю и Бурлакова.

– Женя, ты иди к Эркину.

Женя внимательно посмотрела на него и осталась сидеть.

– Как хочешь, – пожал он плечами и повернулся к Бурлакову. – А ты вставай и уходи. Я из-за тебя мать и сестёр потерял. А теперь и брата теряю. Уходи.

Бурлаков посмотрел на Женю и встал.

– Хорошо, я уйду.

– И не возвращайся. – припечатал Андрей.

Женя укоризненно посмотрела на него и встал.

– До свидания, Игорь Александрович. Андрюша, проводи.

– Всенепременно. И прослежу, чтобы не задерживался.

В прихожей, пока Бурлаков одевался, Андрей стоял рядом и, не отрываясь, с тяжёлой злобой смотрел на него. Вышла в прихожую и встала рядом с Андреем Женя. Держа шляпу в руках, Бурлаков склонил голову.

– До свидания, Женя, – посмотрел на Андрея.

– Прощай, – сразу жёстко сказал Андрей.

Бурлаков улыбнулся ему.

– Ты жив, поэтому до свидания.

И ушёл.

Андрей ещё постоял, прислушиваясь, будто боялся, что тот вернётся, наконец повернулся к Жене и победно улыбнулся.

– Отбились!

Но на лице Жени не было радости.

– Иди ложись, – устало сказала она. – Тебе завтра рано.

Андрей посмотрел на часы и ухмыльнулся.

– Уже сегодня.

– Ну вот. Иди ложись, я всё сама уберу.

Открылась дверь спальни и вышел Эркин.

– Я всё сделаю. Мне во вторую.

Лицо его было спокойно, но Андрей уже видел его таким. После той нелепой ссоры с Фредди в Мышеловке, когда Эркин вызверился на Фредди из-за пустяка, подзатыльника, и психанул чуть не в полную раскрутку.

– Идите, – повторил Эркин. – Я сделаю. Иди, Женя.

Женя подошла к нему и мягко положила руку на его плечо.

– Всё в порядке, Эркин.

– Да, – он повернул голову и губами коснулся её руки. – Да, Женя, у нас всё в порядке.

И улыбнулся Андрею.

Обратный маршрут ему не рассчитывали, но Бурлакова это и не заботило. Утром в Сосняки и оттуда самолётом. Прямого рейса на Царьград нет, опять придётся на перекладных. Но это всё неважно. И что до утра хоть на вокзальной скамейке поспать, тоже. Да… да и зачем вокзал, когда он может пойти к Асе. И это не гостиница, после которой неизбежны всякие разговоры, слухи и толки.

Асин адрес он помнил и шёл уверенно. Итак, выводы. Серёжа жив, это первое, нет, первое, что этот парень, Андрей Мороз, и есть его Серёжа, ладно, неважно, Серёжа жив, всё помнит, а ведь Эркин тогда, зимой, говорил, что Андрей всё забыл и никогда не говорил об отце. Врал? Вряд ли, парень кажется предельно честным, да и вообще ложь «не в национальном характере», хотя Гришка говорит, что индейская правдивость такой же миф как русское гостеприимство, американская скупость, английское высокомерие, французская легкомысленность и немецкая педантичность. Ладно, по хрену, нашёл о чём думать, его Серёжа жив, господи, да хочет мальчик жить в этом захолустье, пусть живёт, может, это даже и к лучшему, тихая размеренная жизнь, где все всех знают и сегодня, как вчера, а завтра, как сегодня, после всего перенесённого это даже полезнее, чем цареградская суета. Здесь о нём заботятся, он учится, крыша над головой, друзья – всё у мальчика есть.

Он старался не думать о беспощадных, жестоких словах, об обвинениях, в которых ему не оправдаться, не думать о том, что сын выгнал его, сказал, что без него лучше, что… да пусть говорит, что хочет, нет, он не может думать об этом, не хочет, нет, не сейчас. И почему мальчик Фёдорович? Фёдор… Фёдор Мороз, кто он, усыновивший его Серёжу и давший ему своё имя? Вот кого тоже надо бы найти, узнать…

Бурлаков невольно усмехнулся: давненько у него не было соперников. Пожалуй, ещё с жениховских времён, когда он отстаивал внимание Риммы, а потом… при малейшей заминке он сам уходил, а чаще соперников просто не было. И может, да, скорее всего, реакция Серёжи объясняется благодарностью к тому, Фёдору Морозу, попросить, что ли, Мишку поискать того по своим каналам, хотя бы следы, самому шарить по архиву уже некогда. Серёжа… Серёжа жив, это главное, и не думай больше ни о чём. Сглупил, конечно, сорвавшись, но пока живы, всё поправимо.

А вот и Асин дом – обычный провинциальный стандарт на четыре квартиры, кирпичный низ, деревянный верх. Квартира… да, она говорила, второй этаж, слева. Деревянная лестница заскрипела под его шагами. Есть звонок. Отлично. Короткий, длинный, два коротких, второй длинный, пауза до пяти и ещё три коротких. Она не могла забыть.

Первый же звонок разбудил Селезнёву, но ей казалось, что она ещё спит. Короткий, длинный, два коротких… она села в кровати, зажимая рукой бешено заколотившееся сердце. Что это?! Почудилось? Приснилось? Это же сон, нет, это только сон. Но после пятисекундной паузы три коротких звонка. Не приснилось и не почудилось. Она встала и, как была, в одной рубашке, не зажигая света, пошла к двери. И вместо нормального: «Кто там?» – сказала:

– Как сердцу выразить себя?

Из-за двери знакомый голос ответил:

– Другому как понять тебя. Это я, Ася.

Она распахнула дверь.

– Входи, Крот.

Пароль исключал любые расспросы, и Селезнёва просто ждала его слов, готовая ко всему.

– Мне надо в Сосняки утром. Я отдохну у тебя.

– Конечно, вот на диване. Раздевайся и ложись. Я сейчас.

В крохотной гостиной – она же столовая и кабинет – стоял старый, но вполне крепкий диван. Бурлаков снял и повесил на спинку стула пиджак, опустил узел галстука и расстегнул манжеты. Он, сидя на диване, расшнуровывал ботинки, когда Селезнёва, уже в халате, принесла подушку, две простыни и одеяло.

– Ага, спасибо, Ася. Простыни лишнее, обойдусь.

– Я же сказала, раздевайся. Сменки нет? Ну вот. Я хоть наскоро простирну и выглажу. Поедешь в приличном виде.

Он медлил, и она засмеялась.

– Ты никак стесняешься, Крот.

– Нет, – улыбнулся Бурлаков. – Просто устал.

– Тогда ложись и спи. Когда тебя будить?

– Сам проснусь. Ты-то сама, когда уходишь?

– В семь.

– Годится, – кивнул Бурлаков, развязывая галстук.

Когда Селезнёва вышла, он быстро разделся, постелил себе и лёг. И войдя забрать его вещи, она застала его уже спящим.

Против обыкновения, ни Женя, ни Андрей не спорили с ним. Эркин убрал со стола, вымыл посуду и пошёл в ванную. Женя и Андрей наверняка уже легли, и он не стал запираться. Мылся долго, но без особого удовольствия. Да, всё обошлось, Андрей с ним, вот только на душе погано.

Когда он выключил воду и раздвинул занавес, то увидел Андрея. Тот сидел на бортике ванны и явно ждал его. Эркин снял с вешалки полотенце и стал вытираться.

– Я не хотел обидеть тебя, – начал первым Андрей.

– Я знаю, – вздохнул Эркин.

Он вытер голову, помотал ею, чтобы волосы стряхнули остаток воды, и надел халат. Сел рядом с Андреем.

– Отсюда я не уеду, – Андрей стукнул кулаком по бортику. – Мёртвым увезут!

Эркин кивнул.

– Может, и обойдётся. Я… всегда на твоей стороне. Но он – твой отец. У него права на тебя, понимаешь? И кровь у вас одна, – Эркин покосился на красного насупленного Андрея, невесело улыбнулся. – Я тоже, конечно, сдуру психанул. Ты ж не думал… понимаешь, это нас, – он заговорил по-английски, – рабов, так ставили и приказывали. Это твой отец, люби и почитай. Я ж рассказывал тебе. Я и… меня надзиратель, Грегори, лупцевал, что я к Зибо, мне его отцом дали, непочтителен, а тут… я и вспомнил.

– Я не хотел, брат. Прости меня.

Эркин вздохнул, коснулся своим плечом плеча Андрея и ответил по-русски:

– Я понимаю. Ты тоже… извини меня. Сорвал тебе игру, да?

– Ничего. Пока он убрался, а там… там видно будет. И… кровь, говоришь? Мне ты роднее. И Женя. И Алиска, – Андрей вдруг фыркнул. – Знаешь, чего она отчебучила? Заявилась в пижаме. Что если он мне отец, а я ей дядя, то он ей дедушка. Представляешь?

– Как это? – не понял сразу Эркин и, тут же сообразив, покрутил головой. – Надо же придумать.

– Во хват девчонка, ничего своего не упустит и чужого прихватит, – смеялся Андрей.

Рассмеялся и Эркин.

– Да, смешно. Ладно, пошли спать, поздно уже.

– Пошли, – согласился Андрей.

Они одновременно встали и вышли из ванной.

В спальне было темно, но дышала Женя не по-сонному. Эркин привычно щёлкнул задвижкой, сбросил халат на пуф и нырнул под одеяло. Женя повернулась к нему и обняла, поцеловала в щёку.

– Устал, милый?

– Нет, Женя, что ты, – Эркин мягко обнял её, привлекая к себе. – Женя, я… я не знаю, что теперь делать.

– Ничего, – Женя снова поцеловала его. – Будем жить, как жили. Всё будет хорошо, Эркин.

– Ага-а, – протяжным, уже сонным выдохом согласился он.

Женя поцеловала его уже спящего и тихо вздохнула. Как-то оно всё теперь будет.

Тетрадь семьдесят четвёртая
122 год
Осень

Россия

Ижорский Пояс

Загорье

Беженское новоселье в «Холостяжнике» прошло шумно и весело. Гудели всем домом: ещё бы нет?! Ведь пустые квартиры остались только на верхотуре. Так что… кто вселился, кто вселяется, кто присматривается. В субботу после школы Андрей с Эркином ещё по магазинам ходили, покупали и затаскивали. Как муравьи. А в воскресенье пришли совсем рано, а дом уже шумит. Еле успели свалить всё принесённое, как в дверь зазвонили.

Народу пришло много: и из бригады Андрея почти все, и Колька с Миняем и Санычем, и из их класса. Андрей сам удивился, сколько у него оказалось знакомцев и друзей.

Обычная, знакомая уже по прошлым таким же праздникам, суета. Мыли и натирали полы, вешали карнизы и люстры, в ванной и на кухне шкафчики, полочки, вешалки для полотенец и всяких мелочей. В кладовке стеллаж и верстак, а в прихожей не просто вешалка, а целый шкаф, да ещё с антресолью. Гомон, весёлая ругань, обрывки песен… всё как у всех, как и положено. Потом сидели за накрытым прямо на полу угощением, и он благодарил всех пришедших к нему на новоселье. Ему удалось удержать голос, но глаза – сам почувствовал – предательски заблестели, и даже носом пришлось шмыгнуть.

Женя с Эркином хотели остаться, помочь убрать, но Андрей запротестовал:

– Нет уж, нет уж, я сам.

Женя, улыбаясь, погладила его по плечу.

– Хочешь хозяином себя почувствовать, да, Андрюша?

Он молча кивнул. Эркин крепко обнял его.

– Ну, на счастье тебе, брат.

– Спасибо, брат, – Андрей ткнулся лбом в его плечо, похлопал по спине. – Я зайду завтра.

– В любой час, Андрюша.

– В любой час, – повторил за Женей Эркин. – У нас ты всегда дома.

Андрей кивнул.

– Я знаю. Спасибо вам.

Женя поцеловала его.

– Спокойной ночи, Андрюша.

– Спокойной ночи.

– На смену не проспи.

– Ни в жисть. Спокойной ночи.

Закрыв за Женей и Эркином дверь, он выждал, пока они спустятся на пролёт, и вывернул до отказа задвижки обоих замков. Ну всё, да, надо ещё им с лоджии помахать.

Андрей быстро прошёл через кухню на лоджию и сразу увидел внизу Эркина и Женю. Они стояли и, запрокинув головы, рассматривали окна и лоджии. Увидев Андрея, помахали ему. Он помахал в ответ.

Ну, вот и они ушли, и небо уже тёмно-синее, и ветер заметно прохладный. Андрей вернулся в кухню и тщательно закрыл за собой дверь. Он один, в своём доме. На кухне занавески зелёные с золотистыми ромашками, а на плите чайник, ярко-красный, в белый горошек, и такие же кастрюли, он специально купил именно этот набор, чтоб никак не походил на тот, грязинский, он помнит голубые с чёрными пятнами отбитой эмали кастрюли, даже запах каши… Андрей тряхнул головой. Не обижайся, мама, я всё помню, но это уже моя жизнь.

Подарки большей частью уже разобрали, разложили, повесили и поставили, но в комнате громоздилась ещё вполне приличная куча вещей, ожидавших своей участи.

Андрей вытащил и развернул перину. Двуспальная ему ни к чему, а вот так сложить её вдвое по длине, то помягче будет. А под перину вот это покрывало, Женя говорила, ладно… вот тебе под спинку мягкую перинку, сверху на перинку белую простынку, вот тебе под ушки мягкие подушки, одеяльце на пуху и платочек наверху… смешно, но до сих пор помнит, мама читала, как же полностью? А! «Усатый-полосатый». Смешно. Всё погибло… ни перинки, ни простынки, ни подушки не видать, а усатый-полосатый… ну, усов, положим, нет, а полосатым походил, жив полосатый, и память жива…

Сделав постель, Андрей завёл подаренный на новоселье будильник – язва какая Лапин, морда веснушчатая, дескать, не проспи, ну, ему на смене отыграет, есть там зацепочки, чтоб прищучить шутника – и поставил на пол у изголовья, решив остальное разобрать завтра. Спешить-то ему некуда. А вот это… это сейчас. Он взял из кучи вещей книгу. «Дни поражений и побед. Роман-хроника». И на титульном листе неуклюжие, написанные с явным усилием буквы. «Андрею. Будь счастлив, друг. Семён.» И сегодняшняя дата. Седьмое сентября сто двадцать второго года. Книга дорогая, он видел её в книжном магазине, четыре рубля без малого, для Семёна – большая трата. Но смотри, как догадался, не посуду, не что другое по хозяйству, а книгу на новоселье подарить. Андрей положил книгу возле будильника – ляжет и почитает немного – и оглядел комнату. Ладно, эту он по-своему сделает, опять же спешить некуда и незачем, читать и писать пока на кухне можно, а уроки он вовсе у Эркина делать будет, неохота ему эту «стенку», как все про неё толкуют, что холостяку самое оно, вот неохота и всё! Ладно, подумаем, прикинем, в Сосняки съездим…

Зато ванная сделана – ни убавить, ни прибавить, брат старался, не кто-нибудь! Андрей разделся и встал под душ, задёрнул полупрозрачный сине-зелёный занавес и пустил воду.

Смыть пот и грязь, конечно, приятно, кто спорит, но и полоскаться, как Эркин, который, дай ему волю, сутками бы из воды не вылезал, он не может. А – вдруг подумалось – может, Эркин и вправду из морских или там озёрных индейцев, есть же такие, или были, и это у брата память предков? Надо будет кутойса расспросить. Или в библиотеке посмотреть.

Так, теперь стирка. Если не накапливать, то это нетрудно и недолго. Рубашка, трусы, носки. А может… может, и впрямь рубашки в прачечную сдавать, чтоб выстирали и выгладили по всем правилам. Удобно, кто спорит. Но это когда побольше смен накопится.

Закончив стирку, Андрей развесил всё на сушке, огляделся… Вроде, порядок, и голышом, гася по дороге за собой свет, зашлёпал в комнату. А чего? Он у себя дома, может ходить как хочется.

Джинсы, рубашка, бельё на завтра уже приготовлены. Он лёг и взял книгу. Перелистал. Но глаза бездумно скользили по строчкам, и Андрей отложил книгу. Встал, выключил свет и лёг уже окончательно.

Всё, началась его самостоятельная жизнь. И нужно будет подкупить белья, нательного и постельного, да и прочей мелочёвки, не хочет он разорять то своё гнездо, у Эркина, там тоже его дом. А хорошо было… все пришли. Кроме тех, той пятёрки, но ведь только-только вчера познакомились, кто он им…

… В субботу на занятия пришли все, расселись, как и в прошлом году. Никто не бросил учёбу. А на седьмом уроке даже прибавилось.

Когда после шестого урока все шумно повалили к выходу, они втроём – Тим, Эркин и он сам – повернули по коридору в двадцать пятый кабинет, где по новому расписанию теперь будут уроки шауни. И вот здесь их ждал сюрприз: пятеро индейцев стояли у двери и курили с весьма независимым видом. Он сначала подумал, что те просто так, сами по себе, но тут открылась дверь и кутойс – опять в форме с наградами и нашивками – улыбнулся им.

– Заходите, не будем ждать звонка.

И индейцы зашли тоже. Значит, что, тоже на занятия? И Тим пошёл на своё обычное место в углу, хотя раньше на шауни садился с ними, третьим за первый стол. А он сам и Эркин сели как раньше. А индейцы у окна. Чтоб не оказаться между ними и Тимом, а то мало ли что. Это-то он сразу сообразил. Кутойс оглядел их и заговорил на шауни, медленно, сразу переводя на русский непонятные слова, впрочем, их оказалось не так уж много, и они всё поняли. Затем заполнил журнал, для чего они все поочерёдно называли себя и говорили, кто где живёт и работает, тоже всё на шауни. Он никак не мог понять, чего эта пятёрка припёрлась: они-то язык знают, и, когда кутойс раздавал всем книги и прописи, по-камерному тихо сказал это Эркину. И услышал такой же по-камерному тихий ответ:

– А писать не умеют.

Прописи получили все. И учебники одинаковые. Буквари. А дальше урок пошёл уже, как и положено в любой школе. Читала эта пятёрка и впрямь не лучше них, то и дело застревая и спотыкаясь. Но зато им ничего переводить не надо. Хотя все потом переводили. Вопрос-ответ, и прямо, и вперекрест, когда спрашивают на одном языке, а отвечать надо на другом…

…Андрей повернулся набок, привычно сворачиваясь под одеялом. Ничего, всё обойдётся и образуется. Нормальные парни, а что зверимся пока друг на друга, так обнюхаемся и приладимся, привыкнем. На перемене уже нормально курили. Ничего, всё будет хорошо, и на фиг ему профессор не нужен, и без него проживёт. Пусть он там, в Царьграде своём со своей Машенькой, а хоть и Дашенькой… Я от лагеря ушёл, я от Найфа ушёл, я от Империи ушёл, а от тебя… и подавно…

Россия

Цареградская область

Алабино

Первая неделя сентября выдалась дождливой, но тёплой. Тёплый безостановочный дождь шелестел листьями, щёлкал по козырькам и подоконникам. Крис засыпал и просыпался под этот шум и дыхание Люси на своём плече. У Люси отрастали волосы, и спала она теперь без платка: врач сказал, что кожа должна дышать. Поворачивая голову, Крис касался губами тонких, уже не колючих и щетинистых, как весной, когда они только приехали, а мягких волос, осторожно целовал эти прядки.

– Уже утро, Кирочка? – сонно спрашивала, не открывая глаз, Люся, и сама себе отвечала: – Ага, утро.

Крис осторожно высвобождался из её объятий, вставал, укутывал её, а она, по-прежнему с закрытыми глазами, говорила:

– Ты бы поспал ещё, Кирочка, поливать-то не надо.

И вдруг, рывком откинув одеяло, садилась в постели.

– Ой, светло-то как!

Крис заглядывал в комнату.

– Люся, чай готов.

– Да-да, я мигом, Кирочка.

Крис смеялся, стоя в дверях, полуголый, в старых армейских брюках, с блестящими от воды волосами.

– Ложись, Люся, я тебе чай в постель подам.

– С ума сошёл, – притворно сердилась Люся, натягивая халатик и повязывая голову дневным платком. – Ещё увидит кто, и на работу опоздаем.

Утреннее чаепитие в постели – воскресное развлечение. В одной из поездок в Царьград Крис увидел в магазине поднос с ножками, специально для такого, и купил. Когда он в первый раз принёс и поставил на кровать накрытый на две чашки поднос, и они пили чай, лёжа в постели, Люся даже не поняла: нравится ей или нет, настолько это было непривычно. Она и не слыхала никогда о таком. И что Кирочка её всегда по утрам чаем поит, а не она его… так же тоже не положено. Узнает кто – засмеют, осудят. Но она не спорит, да и самой приятно, чего там.

– Тебе не холодно?

– Нет, что ты, Люся.

Горячий чай с мягким пористым хлебом, свежесваренным вареньем, ну и что с того, что у неё больше джем получился, всё равно, и Кирочке нравится, и на хлеб даже удобнее мазать.

– Всё, – Крис отодвинул чашку и встал. – Я на работу.

– Да, Кирочка, – Люся быстро допивала свою чашку. – Ты иди, я всё сама уберу. У тебя школа сегодня?

– Да.

Крис поцеловал её в здоровую щёку и вышел.

Когда Люся, перемыв посуду и отключив газ, вошла в комнату, Крис уже оделся на выход. Его смена начиналась раньше Люсиной. Люся оглядела его, поправила воротник рубашки.

– До вечера, Кирочка.

– Да, до вечера.

Он ещё раз поцеловал её и ушёл.

Люся вздохнула. Ну вот, теперь до вечера она его не увидит. Из школы он уже в темноте возвращается. Она в эти дни его и не видит совсем.

На улице Крис подтянул молнию на куртке и накинул на голову капюшон. Льёт, как зимой, а ведь только сентябрь. Хотя нет, это в Алабаме было, будь она проклята, здесь только осень. А хорошо, что они уже почти всё в саду убрали. Дождь кончится, оберут последние яблоки, и всё. И подготовят сад к зиме. А расширять его он не будет, и нового подсаживать – тоже, им с Люсей хватает, а торговать он не собирается.

У церкви его окликнул Эд.

– Привет.

– Привет, порядок?

– Полный, – широко ухмыльнулся Эд.

Он ещё летом сменил жильё, переехав на квартиру к одинокой вдове, и считал, что устроился лучше всех.

– Ну, как вдовушка? – подыграл Крис.

– Во! – Эд показал ему оттопыренный большой палец и перешёл на камерный шёпот и английский. – Легко работать. Руками враз уматывается.

– Без волны?

Эд мотнул головой.

– Мне и так хорошо. Мне нетрудно, она довольна, – и перешёл на русский. – И обстиран, и ухожен, и все удовольствия.

– Сыт, пьян и нос в табаке, – поддержал его Крис любимым присловьем Пафнутьича.

– Точно! – с удовольствием заржал Эд и стал серьёзным. – А волны ждать… это тебе повезло, сразу встретил. Майкл, тьфу, Михаил вот-вот поймает, того индейца помнишь?

– Ещё бы. Он нам первый про волну сказал.

– Ну вот. Я не спешу и не дёргаюсь. Когда придёт, тогда и буду думать, а пока… – Эд залихватски сплюнул в лужу.

У ворот госпиталя уже стоял автобус, на котором добирались на смену жившие в Царьграде, и через служебную проходную быстро втягивалась цепочка людей. В форме и штатском, мужчины и женщины, под зонтиками и в разноцветных плащах, в шинелях и плащ-палатках. Здоровались, обсуждали вчерашнее, сегодняшнее и завтрашнее, кто хвастал, кто жаловался, но всё на ходу, впопыхах: впереди работа.

В их раздевалке Майкл уже переоделся и разглядывал себя в зеркале.

– Привет, – весело поздоровался Эд, входя в комнату. – И что нового увидел?

– Отстань, – угрюмо попросил Майкл, но от зеркала отошёл.

– Ещё один псих, – констатировал Эд, открывая свой шкафчик.

– Ничего, – Крис подмигнул Майклу. – Мы ещё на него посмотрим.

– Посмотрим, – кивнул Майкл. – Ты русский сделал?

– Ну?

– Сейчас списать попросит, – прокомментировал Эд. – Опять у Марии весь вечер сидел, потом до полуночи психовал, а уроки побоку.

– Я твою вдовушку трогаю? – с угрозой спросил Майкл.

– А хоть трахни, – весело ответил Эд, завязывая тесёмки на халате. – Мне без разницы.

– Ну, и чему радуешься? – вошёл в раздевалку Андрей.

– Не встревай, малец.

– Сам решил домашним стать, – ответил по-английски Андрей, отпирая свой шкафчик и снимая куртку. – Так что нечего на других кидаться.

– Что-о?! – Эд даже остолбенел на секунду. – Ты как меня назвал?

– А кто ж ты ещё, когда без волны трахаешься? – спокойно ответил риторическим вопросом Андрей.

Крис и Майкл переглянулись и одновременно кивнули, соглашаясь.

В раздевалку вошли Джо и Джим, за ними ещё пятеро, и Эд, круто повернувшись, вышел. Выяснять такое при всех он не будет, но с мальцом посчитается. Ах, чёртов поганец, ткнул носом и осадить нечем.

Крис и Майкл тоже не стали продолжать повернувшийся так неожиданно разговор. Вдарил Андрей по Эду крепко, ничего не скажешь, и за дело вдарил, чего там.

Переодевшись, все быстро разошлись по рабочим местам.

Задуманная ещё в Алабаме книга подвигалась туго, вернее, совсем застопорилась. Они оба, вернувшись в Россию, ещё за неё не брались. Навалилась куча дел и проблем, от которых уже отвыкли, да и цареградская суета кого хочешь закрутит. И у парней появились другие проблемы, схожие с теми, что у всех демобилизованных и освобождённых. А схожесть проблем естественно влечёт за собой и схожесть решений. В общем-то, все парни теперь крепко стоят на ногах, повзрослели, не бегают уже ни к нему, ни к Юрке, ни к Тёте Паше со всеми своими проблемами, хотя… хотя иногда он жалеет об этом.

Откозыряв часовому на входе – госпиталь военный, и порядки в нём неизменно армейские уже которое столетие – Жариков прошёл к ротонде – восьмигранному залу в четыре этажа со стеклянным потолком и опоясанному лестницами и галереями. Молодцы, что сохранили этот реликт «гошпиталя воинского», очень хорошо смотрится.

Здесь всегда многолюдно, он и на свой этаж не успел подняться, как его окликнули, и совсем по-штатски, несмотря на то, что он ещё без халата, в полной форме.

– Иван Дормидонтович, здравствуйте.

– Здравствуйте, Алексей Алексеевич, – улыбнулся Жариков высокому белокурому и совсем молодому мужчине, практически юноше, в белом халате. – Как дела, коллега?

– Спасибо, – Алексей польщённо покраснел. – Я хотел бы поговорить с вами, если возможно.

Жариков с улыбкой кивнул. Конечно, можно считать, что со студенческой скамьи и попасть в такой котёл. Но парень сам выбрал себе специальность сексолога, достаточно экзотическую и непривычную и для пациентов, и для коллег. И кажется, он знает, о чём пойдёт разговор.

– Охотно, коллега. Проводите меня?

– Да, спасибо.

Они поднялись на третий этаж и пошли по коридору.

– Я хотел посоветоваться. Вы… работали с… – и по-английски: – Со спальниками?

– Да, – пряча улыбку, кивнул Жариков. Этого он и ждал. И оказывается, русского эквивалента термину так и не придумали. Интересно.

– Я прочитал ваши отчёты. И доктора Аристова. И у меня возник ряд вопросов.

– Понятно, коллега, – и покосившись на красное от смущения лицо, решил помочь. – И что вас интересует? Процесс реабилитации?

– Да, конечно, – обрадовался Алексей. – Но не только. И процесс формирования. И вообще вся эта система. То, что я читал, мы ещё много говорили об этом, – он сразу утратил академический тон и заговорило сбивчиво, со студенческой запальчивостью. – Здесь столько неясностей, но, если свести воедино… отклонение не может численно превышать норму.

– Почему? – с интересом спросил Жариков.

– Потому что это уже вырождение!

– Согласен. Но проблема, коллега, в неопределённости критериев нормы, – Жариков улыбнулся. – Охотно с вами побеседую.

– У вас ведь есть… дополнительная информация, – Алексей снова покраснел. – Не вошедшая в отчёты.

– А у вас хорошая хватка, коллега. Но ведь и у вас наверняка что-то есть.

– Ну, – Алексей смущённо повёл плечом. – Я видел журналы, слышал кое-что, один такой журнал у меня есть.

– Интересно, – искренно сказал Жариков.

В самом деле, как и какая информация о спальниках и Паласах проникла в Россию, какие породила слухи и мифы… – об этом они с Аристовым не думали.

– Интересно, – повторил Жариков уже с другой интонацией. – Журналов я не видел, вернее, не смотрел.

Они уже приближались к кабинету Жарикова и до начала приёма оставалось шесть минут. И о времени беседы договаривались уже впопыхах. Алексей убежал к себе на четвёртый этаж, а Жариков открыл свой кабинет и вошёл.

Быстро переодеваясь и готовя стол и бумаги к приёму, он напряжённо думал. Лишь бы Алёшка не полез к парням с вопросами: если не законтачит, то до скандала с мордобоем парни в один шаг допрыгнут. А так… для начала он сам поговорит с Крисом и Андреем – самыми «продвинутыми». И если парни смогут сделать шаг от личных переживаний к академическому отношению, то Алексей может садиться за кандидатскую, а то и докторскую. Материал у парней по его специальности бесценный.

А теперь всё побоку и за работу.

В дверь кабинета осторожно постучали.

– Войдите, – с максимальной доброжелательностью сказал Жариков и улыбнулся вошедшему в кабинет молодому парню в госпитальной пижаме с заправленным в правый карман пустым рукавом. – Здравствуй.

– Здравствуйте, доктор, – ответно улыбнулся парень. – А я сегодня совсем хорошо спал.

– Отлично! – обрадовался Жариков. – Проходи и садись.

Привычно щёлкнув переключателями на пульте селектора, Жариков сел за свой стол напротив парня и начал работу.

Американская Федерация

Алабама

Графство Олби

Округ Краунвилль

«Лесная Поляна» Джонатана Бредли

Посёлок закладывали на десять домов, хотя жило в имении пять семей. Но хозяйство разрастается, дети вырастут и захотят жить своим домом…

– Надо вперёд смотреть, – Стеф отхлебнул кофе. – Не на день и не на год, на всю жизнь устраиваться.

– Да уж, – Мамми зорко оглядела стол. – Свой дом – великое дело.

– Точно, Мамми, – Роланд отщипнул край лепёшки и незаметным быстрым движением сунул его под стол в пасть Лохматки. – Я вот в Бифпите когда углом своим обзавёлся, не дом ведь, а так, топчан за занавеской, а свой, тогда и понял. А тут цельный домина.

– Да уж, – подхватил Эйб. – Мы ходили смотреть сегодня. На совесть работают.

– Ещё бы, – хмыкнул Роланд. – Я, ну, тем, что на моём копошатся, так и сказал. Замечу чего, поотрываю всё так, что и в русском госпитале не пришьют.

Все дружно заржали, мелюзга аж визжала от восторга, а Роб сразу сказал:

– Лучше штраф взять.

– Это чем лучше? – подмигивая остальным, спросил Стеф.

– Ну, если папка кого поувечит, то его в тюрьму посадят, – Роб вздохнул. – А там и ему плохо, и нам без него голодно, и дом так и останется, ну, несделанным. Это одни убытки. А если большой штраф взять, то и дом починят, и папка с нами будет.

Роланд от смеха не мог говорить и всхлипывал, уронив голову на плечо Молли. Переждав общий смех, Стеф кивнул.

– Молодец Роб, всё правильно просчитал.

Роланд вытер глаза, одним глотком допил свою кружку и потрепал сына по голове.

– Всё так, Роб, но если так оторвать, чтоб никто не узнал…

– Ты чему мальца учишь! – перебила его Мамми.

– Ну, Мамми, – заступился за отца Роб. – Я это и сам знаю.

– Точно, – кивнул Дик. – Всегда чисто замочить можно, вот в заваруху помню… – и поперхнулся от отцовского подзатыльника.

– Верно, – кивнул Сэмми. – А я добавлю. Коли уж сделал чисто, так и молчи, – и грозно посмотрел на своего.

Билли ответил таким ясным непонимающим взглядом, что все опять засмеялись.

Взрывы смеха доносились до их домика, но не мешали.

– Едешь завтра?

– Да. Покажусь в Колумбии, сделаю обоснование и поеду.

Джонатан кивнул.

– Тех двух делаем в любом случае.

– Слишком солидная подготовка, – хмыкнул Фредди. – А то лежит и пользы не приносит.