Текст книги "Полибий и его герои"

Автор книги: Татьяна Бобровникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

После Агиса осталась вдова Агиатида, совсем еще юная красавица. Она сразу привлекла внимание Леонида. Впрочем, его пленила не красота несчастной женщины, а ее богатство. Поэтому, пользуясь ее полнейшей беззащитностью, он решил женить на ней своего юного сына Клеомена. Ни слезы, ни мольбы не помогли, и брак был заключен. Клеомен страстно полюбил эту женщину, не мог жить без нее, возвращался из походов хотя бы на час, чтобы только ее увидеть (Plut. Cleom. 1; 22). Агиатида же, оставшись совершенно одна среди убийц мужа, естественно, всей душой привязалась к своему единственному защитнику Клеомену, ни в чем перед ней не виновному и любившему ее без памяти. От нее-то Клеомен впервые услыхал об Агисе. Рассказ был восторженным, но довольно сбивчивым и неясным. Клеомен начал тогда расспрашивать друзей. Но вскоре он понял, что это запретная тема. Едва он произносил имя Агиса, приятели его хмурились, умолкали на полуслове и поскорее обрывали разговор. Но Клеомен был очень умен и настойчив. Вскоре он узнал правду о несчастном реформаторе. Рассказывают, что он тогда же загорелся желанием продолжить его дело и воскресить Спарту. Но он решил, что пойдет иным путем. Пока же он молчал и терпеливо ждал своего часа (Plut. Cleom. 3).

Прошло шесть лет со времени гибели Агиса, и Клеомен взошел на престол (235 г.). Впрочем, царем он был только по имени. Всем заправляли эфоры. Эфорат – это совет из пяти человек, который должен был наблюдать за царями и быть между ними третейским судьей. Сейчас эфоры забрали всю власть, цари были лишь пешками в их руках. Притом все это были люди очень богатые и ни о каком Ликурге, разумеется, и слышать не хотели. Клеомен был с ними в отличных отношениях. Рассудив, что лучше действовать во время войны, он дал эфорам взятку и получил от них назначение в поход. Клеомен сразу же показал себя исключительным полководцем. После очередной блестящей победы он воротился в Спарту и вошел в здание эфората. Эфоры в то время обедали. Они встали из-за стола и, продолжая жевать, обступили молодого победителя, шумно его поздравляя и приветствуя. Клеомен кивнул воинам. Те набросились на эфоров и прикончили их на месте. После этого, не давая врагам опомниться, Клеомен объявил об изгнании 80 человек, а эфорат упразднил вовсе (Plut. Cleom. 8–11).

Искони Спартой управляли два царя. Но второй царь Архидам, брат Агиса, бежал, напуганный самовластьем Клеомена, и укрылся у своего гостеприимца в Мессене[7]7
  Узы гостеприимства были столь же священны в Греции и Риме, как у горцев еще в XIX в.


[Закрыть]. Клеомен писал ему очень ласковые письма и умолял вернуться, ибо он так нуждается в друге и помощнике, чтобы управлять страной. Архидам поверил и вернулся. Клеомен встретил его с отрядом и умертвил (Polyb. VIII, 5–6). Став единоличным правителем, Клеомен объявил народу, что Спарта возвращается к строю Ликурга. Он первый сдал свое имущество. Богачи, охваченные ужасом, последовали его примеру. После этого были введены общие трапезы и спартанское воспитание. Сам царь в простом плаще председательствовал на обедах. Любезный, обаятельный, он пленял все сердца. Иностранцы были от него в восторге, подданные на него молились. «Спартанец Клеомен, – говорит Полибий, – …был и прекраснейшим царем, и жесточайшим тираном, и, наконец, обходительнейшим и приветливейшим человеком» (IX, 23, 3).

Клеоменова война (228–222 гг.)

Теперь Клеомен мог приступить ко второй части своей программы. Обновленная Спарта должна была вновь стать владычицей Пелопоннеса. Клеомен реорганизовал армию, нанял наемников, научил спартанцев, которые все еще по старинке орудовали копьями, сражаться сариссами и строиться в фалангу. Теперь он был готов к завоеванию Пелопоннеса. Но почти весь полуостров принадлежал Ахейскому союзу. Война между ними стала неизбежной. Рассказывают, что, когда Клеомен еще не совершил всех описанных нами блестящих дел, Арат как-то столкнулся с ним в одной небольшой кампании. В открытом бою спартанцы, разумеется, его одолели, но ночью Арат, как обычно, вышел, чтобы захватить у них город. Однако тамошние приятели его оробели, и Арат воротился ни с чем. Он был уверен, что никто не знает о его ночных приключениях. Но утром он неожиданно получил письмо от спартанского царя. Клеомен очень любезно осведомлялся у него, «словно бы у приятеля, куда это он ходил ночью». Арат немедленно придумал какое-то очень правдоподобное и убедительное объяснение, которое должно было удовлетворить самого недоверчивого человека. «Клеомен еще одним письмом заверил Арата, что нисколько не сомневается в его словах, но только, если это не составит для начальника ахейцев особого труда, просит объяснить, зачем он брал с собой факелы и лестницы». Прочитав письмо, Арат расхохотался и спросил у одного спартанского изгнанника, находившегося в войске, что за человек этот Клеомен. На это спартанец отвечал:

– Тебе надо торопиться, пока у этого петушка не отросли шпоры (Plut. Cleom. 4).

Теперь шпоры, увы, уже отросли. Исход войны был предрешен. Арат был дурным полководцем, Клеомен великолепным. Легко, играючи он наносил ахейцам поражение за поражением. Но этого мало. Клеомен выбросил знамя социальной революции. И Пелопоннес пришел в смятение. «Среди ахейцев началось брожение, и в городах пошли речи о выходе из союза, ибо народ мечтал о разделе земли и отмене долговых обязательств» (Ibid. 17). Революция, как пламя, летела по всему Пелопоннесу. Города открывали ворота Клеомену. Почва уходила из-под ног Арата. На глазах его рушилось дело его жизни, тот свободный Пелопоннес, который он терпеливо год за годом строил. «После тридцати трех лет, проведенных на государственном поприще во главе Ахейского союза, после того, как славой и силой этот человек превзошел всех в Греции, он остался один, сокрушенный и беспомощный» (Plut. Arat. 41).

Подавленные всеми обрушившимися на них бедами, ахейцы готовы были подчиниться Клеомену. Но Арат с обычной своей ловкостью срывал все попытки договориться. Он знал, что ему невозможно мириться со спартанским царем. Клеомен воплощал в себе все то, что всю жизнь ненавидел Арат. Более всего Арат ненавидел тиранию, а Клеомен был в его глазах тиран, уничтоживший законное правительство и узурпировавший власть. Арат ненавидел гражданские смуты, а Клеомен раздул революцию. Сам этот строй Ликурга и общность имущества внушали Арату глубокое отвращение. Арат всю жизнь строил свободный Пелопоннес, Клеомен же хотел безраздельного владычества Спарты. А все пелопоннесцы помнили, что это было за владычество. Правда, сейчас Клеомен давал самые соблазнительные обещания и уверял, что не посягнет на свободу городов и сохранит Ахейский союз. Но мог ли Арат хоть на минуту верить этим обещаниям? Он не был так наивен, как покойный царь Архидам, и знал, чего стоит честное слово Клеомена. Он знал, что, как истый спартанец, царь соединяет храбрость льва с коварством лисицы и хладнокровно устранит любые препятствия, которые стоят на пути Спарты. Демократическая федерация должна была умереть: место избранного стратега займет наследственный царь Спарты. Притом царь, который уже уничтожил у себя на родине прежнюю конституцию и установил диктатуру.

Меж тем Клеомену предались коринфяне (225 г.). Арат постоянно жил в их городе, и Клеомен велел доставить ему ахейского стратега пленником. Коринфяне собрались на площади и стали требовать Арата. Он пришел, ведя в поводу коня, словно только что вернулся с прогулки. Вид у него был недоуменный, очевидно, он ни о чем не догадывался. Коринфяне обступили его с криками, бранью, упреками. Казалось, они готовы разорвать его в клочья. Арат, нисколько не изменившись в лице, ровным, спокойным голосом просил их не вопить, как дикари. Если у них есть к нему претензии, он ответит на них на собрании. Тут он, видимо, заметил, что надо кому-то передать коня. Он двинулся назад, оглядываясь, в поисках слуги. Всех встречных он останавливал и просил идти на площадь на собрание. Так дошел он до ворот. Здесь он вдруг вскочил на коня и во мгновение ока скрылся из виду, оправдав – в который уже раз! – свою славу неуловимого. Коринфяне явились к Клеомену и торжественно преподнесли ключи от своего города, которые 18 лет назад получили от Арата. Но Клеомен даже не взглянул на ключи, а нетерпеливо воскликнул: «Где Арат?» Коринфяне только смущенно развели руками. Клеомен осыпал их упреками, и, казалось, не рад был самим ключам (Plut. Arat. 40).

Много раз Клеомен пытался перетянуть на свою сторону Арата или хотя бы добиться его нейтралитета. Арат в своих мемуарах рассказывает, что после взятия Коринфа к нему явился собственной персоной отчим Клеомена и его правая рука. Он предложил за большие деньги продать спартанцам Акрокоринф. Кроме того, обещал ему ежегодное содержание, вдвое больше того, что он получал от Птолемея. Но Арат ответил отказом. Тогда Клеомен три месяца разорял окрестности его родного Сикиона. Имущество же Арата коринфяне подарили Клеомену (Plut. Arat. 41; Cleom. 19).

Арат умел найти выход из любого положения. И он знал средство уничтожить Клеомена. Но это было поистине ужасное средство. Лекарство могло оказаться хуже самой болезни. И Арат снова вышел на бой. Он заклинал товарищей сделать все для победы. Напрасно. Новая битва и новое тяжкое поражение. И тогда Арат, «видя, как неумолимы обстоятельства… решился на этот тяжкий шаг» (Plut. Arat. 43). Он задумал обратиться за помощью к своему смертельному врагу, царю Македонии!.. Какой нежданный удар для Греции! Арат просит дружбы македонцев! У многих это не укладывалось в голове. Но Арат все обдумал, все взвесил. «Он знал, что цари не имеют ни друзей, ни врагов по природной склонности, но вражду и дружбу соизмеряют с выгодами» (Polyb. II, 47, 5). Поэтому в успехе он не сомневался. И все-таки то был поистине «тяжкий шаг». Всю свою жизнь Арат положил на то, чтобы изгнать македонцев из Греции. А теперь он сам призывает их назад в Элладу! Он даже точно знал, что у него потребуют за помощь. И он не ошибся. Царь потребовал Акрокоринф. В Пелопоннес вступила македонская армия во главе с македонским царем Антигоном.

Вмешательство македонцев разом склонило чашу весов в пользу ахейцев. Но Клеомен не смирился. Он был искуснее и Арата, и Антигона. Однако у него уже не было денег, чтобы платить наемникам. Войско его теперь сильно уступало армии врагов. В разгар боевых действий к нему явились гонцы из Спарты с горькой вестью: его жена, которую он любил больше всех на свете, умерла. На рассвете Клеомен примчался в Спарту, затворился дома с матерью и маленькими детьми и оплакал свою утрату. Но слез его никто не видел. Он «тут же обратился мыслью к делам государственным». Птолемей разорвал с Аратом после его союза с Македонией. И вот сейчас он предложил помощь спартанскому царю, но потребовал отдать в заложники свою семью. Только что Клеомен потерял жену, теперь должен был отдать мать и детей. Клеомен совсем не был похож на своего предшественника Агиса. Но, оказывается, у них была одна общая черта. И Клеомена воспитывала мать, и она тоже была героическая женщина. Мать и сын обожали друг друга. Несколько раз пытался Клеомен рассказать матери о предложении египетского царя, но у него просто язык не поворачивался, и он уходил ни с чем. Мать заметила, что у сына что-то на сердце. Она сама завела с ним разговор и выведала его тайну. Узнав, в чем дело, она расхохоталась и сказала:

– Так вот о чем ты столько раз порывался переговорить со мной, но робел? Немедленно сажай нас на корабль.

Клеомен провожал их до берега. Прощаясь с матерью, он плакал. Она сама вытерла ему глаза, чтобы подданные не смутились, заметив слезы царя. Затем крепко обняла его, поцеловала и посоветовала действовать так, как требует реальная политика, не думая о никчемной старухе и малых ребятах (Plut. Cleom. 22).

То был роковой шаг. Клеомен сам набросил себе петлю на шею и приковал себя цепями к Египту. Это его и погубило. А Птолемей не торопился с деньгами. У Клеомена больше не было средств содержать армию. Его оттесняли все дальше. Враг готов был вступить в Лаконику. Клеомен был уже на границах спартанских владений, когда получил письмо от Птолемея. Царь Египта писал, что не может ему помогать и советовал примириться с врагом. Оставалось одно – дать как можно скорее решительную битву. Клеомен занял прекрасную позицию у Селласии (222 г.). Он вел себя как великий полководец и герой. Но силы были слишком неравны. Спартанцы были разбиты. Царь вместе с другими беглецами вернулся в Спарту. «Видя, что женщины подбегают к тем, кто спасся вместе с ним, снимают с них доспехи, подносят пить, он тоже пошел к себе домой, но… не стал пить, хотя изнывал от жажды, и даже не сел, хотя еле держался на ногах. Не снимая панциря, он уперся локтем в какую-то колонну, положил лицо на согнутую руку» и долго стоял так неподвижно, перебирая в уме все возможные планы действий. Наконец, он принял решение. Он посоветовал спартанцам открыть ворота Антигону.

Сам Клеомен со своими сподвижниками бежал в Египет, где все они вскоре погибли. Смерть они приняли «с мужеством, достойным спартанцев» (Polyb. V, 39). Лакедемоняне последовали совету Клеомена. Он не ошибся. Антигон обошелся со Спартой милостиво. Но законы царя-реформатора были отменены.

Конец Арата

Торжество ахейцев было полным. Но ценой каких унижений куплено было это торжество! «Антигону подарили Коринф, словно какую-то жалкую деревушку… было принято постановление, запрещающее без ведома и согласия Антигона посылать послов к любому из остальных царей… греков заставляли содержать македонян и платить им жалование» Мало того, «они приносили Антигону жертвы, совершая в честь него торжественные шествия и устраивали игры» (Plut. Arat. 45). И сам Арат, украсив голову венком, славил, как бога, «человека, который истлевал от чахотки» (Plut. Cleom. 16). На Арата сыпались со всех сторон упреки. Но люди, упрекавшие его, не ведали, говорит Плутарх, что, «передав поводья Антигону и влекомый неукротимым потоком царского могущества, он остался лишь владыкой собственного голоса, да и голосу-то звучать свободно было небезопасно» (Plut. Arat. 45). Арат видел, как македонцы хозяйничают в греческих городах. Видел, как статуи тиранов, которые он сам когда-то сбросил, снова ставят на пьедестал, а изображения тираноборцев разбивают на куски. Статуи одного лишь Арата по особому распоряжению царя не трогали. Слабое утешение! Арат видел свое изображение среди кумиров тиранов. Каково было это ему, истреблявшему даже картины с изображением тиранов! (Ibid.) Кругом него были обломки здания, которое он строил всю жизнь.

Что чувствовал Арат? Глухое отчаяние? Был подавлен и убит? На это как будто намекает Плутарх. Не думаю. Арат был политиком до мозга костей. Этот роковой шаг он сделал не под влиянием внезапного порыва, не очертя голову. Ничего неожиданного для него не произошло. Арат стоял перед выбором – или погубить союз и снова отдать Пелопоннес под иго Спарты, причем Спарты, во главе которой стоит тиран, или подчиниться Македонии, но сохранить союз. Арат выбрал союз. Не в первый раз Пелопоннес стоял перед таким выбором. Полибий совсем в другой связи вспоминает, как знаменитый афинский оратор Демосфен назвал пелопоннесцев предателями Эллады за то, что они призвали Филиппа, отца Александра Македонского. Но кого же они предали, спрашивает Полибий. Пелопоннес был в рабстве у Спарты. Спартанцы отняли у них все. Филипп же освободил их, вернул им поля и имущество, впервые в жизни они вздохнули свободно. Этих людей следует назвать не предателями, а избавителями родины (XVIII, 14–15, 10).

Арат не ошибся. Ахейский союз не был уничтожен, его конституция не изменена, и тираны в городах не восстановлены. Теперь он мог надеяться, что его лукавый ум найдет выход, и он еще переиграет македонцев. Что же до лести, то греки привыкли ушатами выливать ее на головы великих мира сего. Что значили для них эти несколько капель, которыми они обрызгали Антигона? Впрочем, скоро Арат стал вызывать уважение, даже какую-то почтительную робость в своем коронованном союзнике. Этот человек умел себя поставить. Но царь прожил недолго. Он вскоре умер, как думали греки, оттого, что во время битвы при Селласии много кричал. У него уже давно была чахотка, началось кровотечение, и он скончался. Арат, вероятно, вздохнул с облегчением, когда его благодетеля Антигона не стало. На престол взошел 17-летний Филипп. Это был какой-то божественный юноша – красивый, умный, тонкий, одаренный, обаятельный. Оба подвластных ему народа – греки и македонцы – были буквально влюблены в него. Македонцы надеялись, что он возродит былое могущество их страны, греки дали ему имя «любимца Эллады» (Polyb. VII, 12, 8; Plut. Paul. 8). Кажется, ни один властитель со времен Александра не был окружен таким блестящим ореолом надежд.

Филипп был совсем мальчиком. Неудивительно, что множество вельмож хотели завладеть его душой и управлять его именем. Но вскоре они к великой своей досаде обнаружили, что царь находится всецело под влиянием Арата. Они пытались клеветать на сикионца, всячески чернили в глазах Филиппа. Тщетно. Царь все более и более привязывался к Арату и вскоре уже считал его своим наставником и даже называл во всеуслышание отцом (Liv. XXXII, 21, 23). Душа юного владыки казалась мягким воском, и у Арата явилась надежда вылепить будущего спасителя Эллады. Однако постепенно ближайшие друзья стали с ужасом замечать, что с молодым царем происходит какая-то странная перемена. Из-под ангельского лика все чаще и чаще стала выглядывать бесовская харя. Филипп становился подозрителен, коварен и жесток. Теперь он стал отдаляться от прежних друзей. Первым его приятелем сделался некий Деметрий Фарский, иллирийский пират, выгнанный из своей страны римлянами за разбойничьи налеты на греческие острова. Потеряв все, в одной лодке приплыл он к Филиппу (III, 16; IV, 66, 4). Этот дерзкий и беспринципный авантюрист завладел душой царя, действуя, между прочим, грубейшей лестью и поощряя его худшие наклонности. Кризис назревал. Наконец он прорвался.

Однажды в Мессене вспыхнула вражда между партиями (214 г.). Арат спешно отправился туда, чтобы предотвратить кровопролитие. Но когда он вступил в город, то увидал обугленные дома и трупы на улицах. Он опоздал. Каково же было его изумление, когда он узнал, что раньше его в город прибыл его воспитанник и с необыкновенной ловкостью стравил партии друг с другом. Увидав царя, Арат сказал всего несколько слов, но таких резких, какие обычно не говорят земным владыкам. С ним был его сын, большой приятель Филиппа. Тот, ничуть не сдерживаясь, осыпал царя самыми злыми упреками. Филипп несколько раз прерывал его яростными воплями. Но потом, как будто опомнился, взял Арата за руку и попросил прощения.

Но приключения в Мессене на этом не кончились. Над городом высился кремль, неприступная скала, уступавшая одному лишь Акрокоринфу. На скале был чтимый в Греции храм Зевса. Филиппу вдруг очень захотелось помолиться в этом храме, и он попросил у мессенцев разрешения подняться на гору. Он вступил в крепость во главе небольшого отряда. По правую и по левую руку шагали два его ближайших советчика, по общему мнению, его добрый и злой гений – Арат из Сикиона и Деметрий. По окончании молитвы царю по обычаю дали внутренности жертвы, по которым можно было узнать будущее. Филипп взял внутренности, наклонился вперед, словно внимательно их рассматривая, и тихо спросил у обоих друзей – только они и могли слышать его слова:

– Что, по вашему мнению, означает жертва: покинуть ли крепость или остаться?

Деметрий немедленно ответил:

– Если ты рассуждаешь как гадатель, то обязан немедленно покинуть кремль. Если же как мудрый царь, то должен удержать его и не упускать благоприятного случая. Ибо только тогда бык будет покорен тебе, когда ты держишь его за оба рога.

Быком он назвал Пелопоннес, рогами – Акрокоринф и Итомату, кремль Мессены.

Филипп повернулся к Арату и спросил:

– И ты советуешь то же?

Арат молчал. Филипп несколько раз повторил вопрос. Наконец Арат произнес:

– Если ты сумеешь утвердиться в этом месте без нарушения договора с мессенцами, я советую тебе удержать его за собой. Если же ради занятия кремля гарнизонами, ты готов потерять все другие твердыни, равно и тот гарнизон, под охраной которого, – Арат разумел верность договорам, – ты получил союзников… то рассуди, не лучше ли тебе увести отсюда своих воинов и оставить тут верность договору и сохранить мессенцев и всех прочих союзников.

Прошло несколько мучительных минут. Все молчали. Вдруг Филипп взял Арата за руку и сказал:

– Так мы спустимся назад с войском тою же дорогой (Polyb. VII, 11; Plut. Arat. 49–50).

Это была едва ли не последняя встреча Филиппа с Аратом. Им тяжело было видеть друг друга после того, что произошло. Арат теперь уклонялся под разными предлогами от свидания с царем. Филипп же пылал к нему ненавистью. Он не мог простить Арату случившегося. Не резкие слова Арата его задели. Но он почувствовал в тот день, что власть этого человека над душой его так велика, что по единому его слову он оставил кремль, который уже держал в руках. И он решил избавиться от бывшего опекуна. Филипп послал к Арату одного из клевретов с приказом отравить его. Эллинистические цари были вообще виртуозами по части ядов. Борджа и Екатерина Медичи могли бы у них поучиться. Во дворцах их устроены были настоящие химические лаборатории, и царственные экспериментаторы проводили много часов за научными опытами. Но Филипп, кажется, превзошел всех. Впоследствии это был знаменитейший отравитель своего времени. Отравление Арата должно было стать его дебютом. Он выбрал медленнодействующий яд, который убивает не сразу. Дело в том, что царь страшился проницательности сикионца и стремился придать его гибели характер естественной смерти.

Но Арат сразу же понял, в чем причина его недуга. Понял и то, что ему уже не встать. Болезнь свою он переносил мужественно и спокойно. И никому ничего не говорил. Он боялся, что, узнай ахейцы правду, вспыхнут смуты. А Арат думал о своем союзе до последнего вздоха. Сыну он тоже ничего не говорил. Что это могло ему дать, кроме мучительного сознания собственного бессилия? Только один раз с губ его сорвалось нечто вроде признания. У него был старый верный раб, которого Арат очень любил. Сейчас он не отходил от постели больного и заботливо за ним ухаживал. Однажды он увидел, что хозяин уже харкает кровью. На лице его изобразились ужас и жалость. Тогда Арат улыбнулся и сказал:

– Вот так заплатил мне Филипп за мою дружбу, Кефалон (Polyb. VIII, II)^{4}.

Умер Арат в 213 г. в свою 17-ю стратегию. При жизни ахейцы обожали Арата. После смерти они его обожествили, вернее, объявили героем. Слово это у греков имело иное значение, чем у нас. Героями звали тех, чьи души по смерти становятся заступниками людей, посредниками между ними и богами. За право иметь у себя останки Арата ссорились города Эллады. Ему приносили жертвы. Могила его стала местом поклонения. «Если только умершие сохраняют сознание, Арата должна радовать благодарная память ахейцев о вынесенных им при жизни трудах и опасностях», – говорит Полибий (VIII, 14).