Текст книги "Казанские "Тандерболты" (ЛП)"

Автор книги: Стюарт Слейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Он снова глянул на часы. Почти пора. Оглянулся. Т-34 и экипажи были наготове, десантники притаились за башнями. Дул сильный западный ветер, отголосок недавней бури. Скоро он переменится, развернётся, и задует с востока. Наверняка он принесёт с собой похолодание. Лаптуров в глубине души надеялся, что это станет знаком. Этот же ветер скроет от немцев выдвижение русских войск. И сотни, тысячи самолётов, которые ввели в дело американцы, захватив господство в небе, не дадут фашистским разведчикам найти наземные части. Конечно, русская армия с поддержкой американской авиации способна противостоять любому врагу! Разве не это сейчас происходит?

Как будто в ответ, над головой оглушительно проревели снаряды. Артиллеристы ударили точно в срок. Они готовились несколько предрассветных часов, чтобы обрушить на врага ответный удар. Как только разведчики сообщили о выдвижении гитлеровского танкового батальона, его сразу стали отслеживать. На бросок Т-34 до рубежа атаки понадобится всего пять минут. Артиллерия будет удерживать фашистов под обстрелом всё это время. Через три минуты танки выйдут на расстояние выстрела, и смогут самостоятельно вести огонь. Значит, до смены целей они должны стрелять всего четыре минуты.

А что потом? Куда фашисты могут пойти? Что они вообще могут сделать? Под огнём тяжёлой артиллерии они просто обязаны будут сняться с места. Выбор заключался всего в двух направлениях – на север или на запад, через густые леса, и воль южной кромки лесов. И две дороги, на достаточно небольшом расстоянии одна от другой, с непроходимыми чащобами по краям. Если фрицы пойдут по ним, артиллерия их просто размолотит. Если они отступят на восток, то скорее всего выйдут на открытую местность и найдут подходящий рубеж, на котором можно закрепиться. Но такого рубежа здесь просто нет! Самое близкое место, подходящее для укрытия танков – череда оврагов, где танки могут скрыться от обстрела. Вот оно! Орудиям надо перенести огонь туда!

– Погоди-ка! – сказал полковник-артиллерист. – Допустим, фашисты предполагают, что мы догадываемся о возможности их отхода через леса, или на восток? Тогда они могут уйти на север и убежать из-под обстрела. Если мы делаем так, они делают эдак, но они могут предполагать, что мы думаем иначе, и поступить другим образом. А это означает, что мы должны придумать нечто совсем иное.

Тем не менее, схема огня постепенно вырисовывалась. Обстрел будет сопровождать фашистов от любой начальной позиции до любой конечной. Особых иллюзий у Лаптурова не имелось. Если всё пройдёт, как они задумали, захватчикам будет нанесён огромный урон. Тяжёлая артиллерия – оружие мощное, но медлительное и неповоротливое. Как только она начинает стрельбу, изменить огневое решение довольно сложно. Если ход сражения станет непредвиденным, обстрел потеряет эффективность. По крайней мере, начался бой хорошо. Он видел, как фашисты замерли, услышав пугающее завывание. Они бросились к танкам, но земля уже начала вздыматься вокруг. Вспыхнули заправщики, разлетелись в клочья грузовики с боеприпасами. Полковник восхищённо наблюдал за этим беспорядком.

– Вперёд, братцы, не то артиллерия себе всю славу заберёт!

Он немного смутился от такого смелого заявления, но оно определённо тронуло сердца его людей. До фашистов всего три километра. В их расположении настоящий хаос от внезапного артналёта. Некоторые – это было хорошо видно – бросили танки и пытались убежать на своих двоих. T-34 вырвались вперёд, разгоняясь по длинному пологому склону. Отчаянный рывок, чтобы сблизиться с противником, пока он ещё не пришёл в себя. И пока тяжёлая артиллерия не прекращает огонь по первой цели. Бригада Лаптурова преодолела половину расстояния, когда немцы осознали происходящее и начали отстреливаться. Плотный обстрел сделал своё дело. Экипажи танков залегли подальше от своих машин и не высовывались. Но впереди были не только танкисты. Сквозь рёв дизеля полковник мог разобрать протяжные всхлипы миномётов и сухие хлопки противотанковых пушек. Потом в шум боя вплелись пулемёты. Вот психи. И что они сделают моим танкам? Несколько миномётов и пара пушек против бронебригады? А потом ему стало просто некогда думать. В Т-34-76 командиру приходилось делать самому сразу несколько дел. Во-первых, наводить орудие и стрелять. Во-вторых, собственно, командовать своим танком. В-третьих, как-то управлять остальными машинами бригады по радио. Очень часто командир был так занят, что замечал только прямое попадание, когда танк уже пора покидать. Однажды давно, журналист из «Правды».... или «Известий»?... спросил, страшно ли вести танки на гитлеровцев. Я ответил ему в обычном героическом духе советского человека, сражающегося с жестоким захватчиком. Но в моих словах хватало истины. В танке уже не страшно. Конечно, получая приказ, волнуешься. Я всегда знал, что мы будем на острие атаки, и размышлять можно было только о том, какой смертью умрёшь. Но эти мысли отсекались, как только я забирался в башню и захлопывал крышку люка. В бою нет времени на пустые переживания, и я сразу забывал о них. Есть только стремление выжить. Так что в танке я никогда не боялся. Только один раз волновался, когда нас подбили, и нам пришлось спешно покидать горящую развалину. И вот снова мы наступаем на фашистов. Сейчас они наконец-то застигнуты врасплох.

В бою было легко увлечься. Немцы находились уже на расстоянии выстрела, но тяжёлая артиллерия продолжала давить их огнём. Это было ещё одним предметом спора. Когда прекращать обстрел? Слишком рано – гитлеровцы очухаются, полезут в танки и дорого отдадут свои жизни. Слишком поздно – мощные снаряды могут зацепить свои же машины. Лаптуров настоял на том, чтобы орудия стреляли до упора, и только потом переносили огонь на следующую цель. Когда на позициях фашистов опал последний фонтан земли, Лаптуров увидел, что по крайней мере одна "четвёрка" уже шевелится. Пора! Он заслуженно гордился своим экипажем, все они были опытными, хорошо обученными ветеранами. Снаряд уже лежал в казённике.

– Цель захвачена! Пли!

Взводы T-34 были обучены следовать за ведущим и бить по одной цели. В русской армии понимали, что их стрелкам и наводчикам пока не тягаться в мастерстве с гитлеровцами, и стремились перебить качество количеством. За машиной Лаптурова шли ещё три, и одновременно выстрелили во вражеский танк, в этот момент стронувшийся с места. Снаряды легли накрытием, обдав "четвёрку" землёй.

– Короткая!

Его снаряд разорвался прямо под мордой T.IV, заставив его качнуться на подвеске и отправить ответный выстрел куда-то в небо. Лаптуров выстрелил ещё раз, промахнувшись мимо башни одного вражеского танка, а потом другого. Он доворачивал орудие по сторонам, по мере появления новых целей. В зависимости от того, кто появлялся в прицеле, полковник выкрикивал тип нужного снаряда: "Бронебойный!", "Осколочный!". В кинжальной схватке с фашистскими танками двигатель ревел на максимальной мощности, любой, кто хоть немного замедлится, умрёт. Он ощущал моменты гибели своих тридцатьчетвёрок, хотя ничего кроме разрывов снарядов, не было слышно. Грохот собственного орудия оглушил его – мелькнула неожиданная мысль, что в будущем дети и внуки станут развлекаться, слушая его рассказы. Внутренности башни стали для полковника каким-то отдельным миром. Что происходит снаружи, он перестал воспринимать, замечая только удары снарядов и скрежет рикошетов. Тогда он понимал, что и по ним тоже стреляют.

Из-за постоянной стрельбы в боевом отделении скапливались пороховые газы. Зимой вентиляторы успевали выбрасывать их, но в тёплое время года не справлялись. Внезапно, команда заряжающему "Осколочный!" осталась без ответа. Предполагалось, что он будет говорить "Так точно, осколочный", но чаще просто выкрикивал "Есть!". Сейчас же – ни слова, тишина.

Лаптуров пихнул его локтем и повторил "Осколочный!". Ответа не было. Он обернулся и увидел, что боец, надышавшийся паров кордита, лежит без сознания на боеукладке. Редко кто мог не свалиться на его месте в жарком бою. Заряжающий постоянно таскал снаряды, а ещё дальше всех сидел от люков. Первым должен был выходить или мехвод, или командир, из-за этого заряжающий постоянно был в таком напряжении, какого другие члены экипажа не испытывали.

Полковник свесился вниз, растормошил заряжающего и втянул обратно в кресло. Потом открыл главный люк, чтобы проветрить машину – хотя понимал, что каждая секунда, пока он не у прицела, даёт фашистам шанс подстрелить их. Осознание этого вылетело у него из головы вместе с зубодробительным ударом, сотрясшим весь танк. Долгое мгновение он думал, что в них попал убийственный 88 мм[207]207
  88-мм снаряд орудия PaK 43 поражал все танки того времени на всей дистанции прицельного огня. На 2000 м бронебойный пробивал 120 мм брони, подкалиберный – 150. Но всех модификаций было выпущено несколько менее 1000 штук, и вероятность, что крупнокалиберная зенитка или ПТО окажется в прикрытии у потрёпанного батальона... у страха глаза велики.


[Закрыть]. Остальные, похоже, решили так же, и рванули наружу. Лаптуров порадовался, что на мгновение раньше распахнул люк.

Высунувшись наружу, он увидел, что дело обстоит совсем иначе. Т-34 протаранил "четвёрку", возникшую прямо перед ним, врезавшись той под башню. Орудии немца было повёрнуто на них, но от удара его сорвало с откатников, и длинный ствол смотрел вкось, упираясь дульным тормозом в броню. Из командирского люка вылез фашист и вытаращился на внезапный русский танк. Потом до него дошло, что случилось, и он потянулся к пулемёту, закреплённому на обечайке. Полковник не мог не вспомнить, что дорогих гостей, по старому русскому обычаю, надо встречать самым лучшим. Включая незваных. Мой ТТ-33 – прекрасный пистолет, а значит, в самый раз, и разрядил магазин в голову и плечи фрица. Обычай соблюдён, подумал он, когда тушка фашиста рухнула обратно внутрь.

– Бронебойный!

– Есть!

– Огонь!

И Т.IV вспыхнул ярким, соломенно-синеватым пламенем синтетического бензина.

Между русскими и немецкими танками кое-где оставалось не более сотни метров. Никакого манёвра, никакой тактики. Машины выискивали друг друга в дыму и пыли, и тот, кто успевал выстрелить первым, жил дольше. Танки сошлись в настоящей резне, сближаясь, стреляя и умирая.

Всё горело. Над полем битвы повисло неописуемое зловоние. Повсюду были дым, пыль и огонь, казалось, наступили сумерки. Радиосвязь не работала. Кто-то начал передачу и, видимо, внезапно был убит. Радиостанция осталась на канале и задавила эфир. Переключение на резервный канал требовало времени, но когда тут отвлекаться?

В этот момент подбили и танк Лаптурова. Снаряд, прилетевший из сплошной дымной пелены, ударил сбоку, снёся ленивец и передний каток. Мехвод успел удержать машину от разворота на месте. Команда покинула танк, несмотря на то, что он не загорелся, и укрылась в ближайшей воронке. Ремонтом сейчас всё равно нельзя было заняться. Если вас подбили, и танк остановился, немедленно покиньте его. Даже если вас не уничтожили, следующий снаряд может оказаться последним. Экипаж залёг, готовый отстреливаться. Но никто не спешил добивать повреждённый танк. Рядом скороговоркой трещали автоматы десантников. Они выборочно стреляли по фашистам, покидающим свои машины в попытках отступить. Наконец, всё стихло. Полковник смог собрать бригаду для перегруппировки. День был удачным – из шестидесяти пяти танков сорок оставались на ходу, а почти все команды подбитых или уничтоженных уцелели. Бой шёл всего десять минут.

Лаптуров знал, что это только половина сражения. Хребет немцам они уже сломали, но танки, приняв первый удар, прикрыли отступление остальных сил к оврагам, где они уже наверняка окапываются для обороны. Выкорчевывать их оттуда – задача тяжёлая и не для его бригады, но... он выбрал другой танк и начал готовиться к атаке.

– Товарищ полковник, передача из корпуса. Нам приказано пока оставаться на месте. Сейчас ударит авиация. Мы атакуем сразу после них.

– Отлично. Подтверди приём и передай остальным ждать.

Сверху уже доносилось гудение приближающихся самолётов. Через несколько секунд он узнал штурмовики и радостно оскалился, приветствуя их. "Илы" пронеслись над полем, определяя цели. На безопасном расстоянии от обстрела с земли они выстроили круг[208]208
  Типичное построение для Ил-2. Выстроившись кругом, они прикрывали друг друга от атак истребителей сзади огнём стрелков, ну а попадать под лобовой залп 23-мм пушек и так было мало желающих.


[Закрыть] и начали методично выгрызать немцев. То и дело один из штурмовиков покидал собратьев, выпускал ракеты или сбрасывал бомбы и возвращался. Некоторые пикировали, стреляя из 23-мм крыльевых пушек. Медленно, но верно они свели на нет редкие позиции ПВО. Четыре самолёта из пятнадцати получили повреждения, но уверенно держались в воздухе.

– Ждём. Это ещё не всё, – полковник видел, как в вышине стремительно вырастают чёрный точки. Он никогда не видел их раньше, но уверенно опознал американские "Тандерболты". Взрывы их бомб чувствовались даже через броню T-34. Пятисотки, не меньше, и бьют они даже точнее, чем «Штуки»[209]209
  Имеется в виду немецкий пикирующий бомбардировщик Ju.87.


[Закрыть].

– Ну вот, совсем другое дело. Вперёд, братцы!

"Тандерболты" продолжали долбить по обороне немцев, пока танки Лаптурова не подошли вплотную. В итоге вместо упорной борьбы они всего за несколько минут и с минимальными потерями раздавили остатки батальона. Гитлеровцы были ошеломлены бомбардировкой и обстрелом, и их сопротивление стало чисто символическим.

Когда его люди водрузили красный флаг на последнем рубеже обороны врага, два "Тандерболта" вернулись и прошли низко-низко над бригадой. Они пронеслись, накручивая "бочки" и приветствуя танкистов. Полковник надеялся, что пилоты видят ответные взмахи, а ещё, что видят страх на лицах пленных фашистов. Он огляделся и безошибочно прочитал мысли своих бойцов. Нет в мире такой силы, что может сломить объединённую мощь русской армии и американских ВВС. Это ощущение захватило его. Разве не так? Хотя впереди ещё много дел, мы собираемся выиграть эту войну.

Не все гитлеровцы погибли в бою. Часть сдалась, чтобы выжить. Сейчас они сидели на перепаханной взрывами и гусеницами земле, сложив руки за головой. Удивительно. После явного поражения они кажутся какими-то... уменьшившимися. Мы воспринимали их гигантскими чудовищами, безжалостными сверхчеловеками-разрушителями. Но вот они задрали лапки и стали выглядеть обыкновенными напуганными юнцами. Они молоды. Некоторые ещё зыркают высокомерно, но у большинства взгляды выдают сломленность. Скоро за ними придут из охраны тыла. Правила однозначны. Убивать в бою – справедливо. После того, как сражение окончилось, уже нет. Это не доброта. Наши вожди знают, однажды эта война закончится, и пленные будут восстанавливать то, что они же и разрушили. Полковник смотрел на немцев, которых уже сгоняли в походную колонну, и его посетила необычная мысль. Почему я думаю, что им повезло?

Пестрецы[210]210
  Село, восточный пригород Казани.


[Закрыть], районное отделение ЧК

По отделению, отражаясь от стен и проникая в каждый кабинет, разнёсся безумный вопль. Но услышав его, сотрудники ощутили себя только лучше. Вчера среди чекистов разнеслись жуткие подробности гибели Нины Кларавиной-Хабаровой. Смерть всегда ходила рядом с ними, и была если не товарищем, то коллегой точно.

Нина была умелым работником, очень ценным в мирное время, а во время войны – тем более. Она хорошо служила Родине, её наградили медалью "За трудовую доблесть"[211]211
  Гражданский аналог боевой награды «За отвагу».


[Закрыть], званиями стахановца и двухсотника. Сама мысль, что человек, так много сделавший для страны, встретил смерть от рук злоумышленника и фашистского прихвостня, бросала вызов идее справедливости. Накануне вечером, пока Хабарова запихнули в одиночку общаться с белочкой, жёны некоторых сотрудников смущались или даже строили смутные подозрения от необычного внимания мужей или небольших, но милых подарков.

Чекисты ухмыльнулись, увидев, как Хабарова вытащили из камеры и поволокли в подвал на допрос. Первые вопли снизу дали понять, что Нина хотя бы после смерти обрела справедливость – ту, которой была лишена при жизни. Это их ещё больше обрадовало. Один из следователей, поднявшийся, чтобы вымыть руки, заметил, что процесс пошёл, и "добавим тока, дабы взбодрить гада".

Он сдержал свое обещание и вскоре закончил работу. Коллеги видели, как он заторопился в кабинет Напалкова с папкой в руках. Значит, вредитель раскололся. В папке были все названные им имена и связи. Следователь умел отличать, когда заключенный говорил правду, и больше не наседал. Излишняя настойчивость просто приведёт к тому, что на допросе скажут любую ложь, лишь бы прекратить его. Он постучал в дверь, вошёл и передал документы Напалкову.

– Теперь перед нами почти вся картина. В основном с предателем Хабаровым общался Василий Степанович Рассадкин. Волжский немец, вывезенный сюда после вторжения фашистов. На его счёт всегда были сомнения в лояльности. Не потому, что он этнический немец, хотя и этого хватило бы. Просто он входит в определённую группу скрытных личностей, не принимающих в свой круг посторонних. У нас есть список. Ими заинтересовался ещё ваш предшественник и начал наблюдение. Мы обнаружили их связи с другими похожими кружками Саратове и Самаре. Вот их имена, те, которые мы достоверно установили.

Напалков изучил списки. В них было более трёх десятков человек, включая жён некоторых фигурантов. Потом посмотрел в другую папку – личное дело Нины Кларавиной-Хабаровой. Там была её фотография. Совершенно простая молодая женщина, без особой привлекательности, обычно свойственной в её возрасте. Вероятно, у неё не было поклонников и это предопределило роковое решение выйти замуж за Хабарова. Но отсутствие выдающейся красоты вовсе не причина для такой смерти.

– Превосходно, братец. Будем брать всех. Но... в память о Нине, пожалуй, с жёнами стоит обращаться помягче. Особенно на допросах. Думаю, если вы напоите их горячим чаем и поведаете о судьбе жены Хабарова – в том смысле, что и их могла ждать та же участь – они сами расскажут всё, что знают.

Следователь понимающе кивнул.

– Верный подход. Добровольное признание всегда лучше полученного под давлением. Более того, мы вполне можем оказаться защитниками, спасшими их от дурной гибели.

Иван согласился. Что бы ни думали посторонние об их организации, сами чекисты рассматривали свою службу как трудную и часто неприятную работу по защите советских граждан от фашистских лазутчиков, саботажников и злоумышленников. У Напалкова имелись веские личные причины думать так же – в своё время эти причины стоили ему одного глаза. Конечно, никто из более высокопоставленных коллег не были наивными простаками. Они прекрасно знали суть своей профессии. Но такой образ придавал сил и помогал мириться с тёмными сторонами собственной деятельности.

– Если собака уходит из дома, то уже никогда не возвращается к прежнему хозяину. Мы можем сделать из них двойных агентов, и это приведёт нас к остальным. Это было бы хорошими поминками по Нине.

Напалков вышел в общий коридор.

– Товарищи, мы выявили ячейку фашистских шпионов и вредителей. Их всех необходимо арестовать и доставить на допрос. Скорость важнее всего, ибо как только начнутся захваты, неизбежно пойдут слухи. Часть может успеть скрыться. Допустить этого нельзя, нужен полный успех. Заодно покажем и нашим гражданам, и союзникам, как бдительные чекисты ловят врагов. За работу!

Из окна кабинета Иван наблюдал за командами оперативников, покидающих отделение. Некоторые уехали на ещё довоенных чёрных седанах, унаследованных от НКВД, другие на новеньких американских джипах, полученных по ленд-лизу. Русский защитный окрас смотрелся в сочетании с красными звездами намного лучше, чем американский оливково-серый с белыми. Вереница машин, разъехавшаяся во все стороны, наглядно показала, сколь большая работа началась. И вся заваруха от одного контейнера с неправильными патронами, найденного на бронекатере. Если бы они не опознали их и не сообщили, мы не занялись бы расследованием, и никогда не нашли бы эту ячейку. Вот уж точно, из самых маленьких семян вырастают могучие леса.

– Иван Михайлович, на минутку.

Его секретарь стояла у двери с записной книжкой в руках. Напалков кивнул. Как и все толковые администраторы, он понимал, что хороший секретарь жизненно важен для обеспечения бесперебойной работы.

– Я позвонила в наше Самарское отделение. Они уже вовсю ведут задержания, а ещё связались с саратовскими подпольщиками. Те тоже делают всё что могут.

Хотя Саратов был ещё занят фашистами, там оставалось отделение ЧК, пусть даже в нём мог работать всего один человек. Он – или она – наблюдал за населением, за коллаборационистами и потенциальными вредителями, и потом передавал сведения для будущего правосудия.

– Спасибо, Мария Макаровна. Вы очень сильно помогаете нам. Иногда мы забываем вовремя сказать "спасибо", но всегда помним, сколько вы делаете.

Она мягко улыбнулась. Сегодня не один Напалков был особенно учтивым. Смерть Нины Кларавиной затронула всех. И это подняло другую рабочую тему.

– Вас доктор ждёт.

– Пригласите его, пожалуйста.

Доктору Егору Васильевичу Талтанову нравилось проводить вскрытия на жертвах. Так он мог совершенствовать свои навыки куда лучше, чем в обычной рабочей практике врача. Советский закон требовал, чтобы на каждого умершего выписывалось свидетельство о смерти. Но в законе не было сказано, насколько подробным оно должно быть. У доктора Талтанова имелся заранее заготовленный набор для тех, кто умирал на следствии в ЧК. "Сердечная недостаточность" – электричество, "Дыхательная недостаточность" – утопление, "Кровоизлияние в мозг" – пуля в затылок. Папка, которую он принёс, содержала отчёт о вскрытии Нины Кларавиной, беспристрастное и честное расследование причин смерти.

– Товарищ Напалков, всё готово. Как мы и подозревали, жертва действительно была похоронена заживо. Я обнаружил землю во рту, горле и носоглотке. Тело порядком разложилось и, к сожалению, большинство иных возможных свидетельств потеряно. Но того, что осталось, достаточно для уверенности, что муж изрядно над ней поиздевался, прежде чем подвергнуть такой лютой смерти. Я прошу вас сохранить всё это в тайне. Пусть она сохранит достоинство после своей гибели.

– Все доказательства и подробные данные зафиксированы?

– Да, – Талтанов отдал папку.

– Тогда пусть и остаётся закрытой. Достану, только если какие-то сведения будут необходимы. Полежит у меня.

Доктор ушёл, сняв камень с души. Напалков бережно запер документы в сейф. Они очень пригодятся для перевербовки женщин из фашистской агентурной сети в двойных агентов.

Колосовка, штаб 40-го бомбардировочного крыла

– Ещё одна сортировочная уничтожена. Ничего не осталось. Судя по тому, что я вижу, поле битвы надёжно отрезано.

В штабе 40-го авиакрыла майора Гонсалеса хорошо знали. И в 40-м, и в 41-м крыльях было звено самолётов "Лайтнинг" F-5B, приданных для воздушной разведки и оценки результатов бомбардировок. Остальные машины этого типа работали на приземлённую, но не менее важную задачу фронтовой фоторазведки для сухопутных частей. И всё сводилось к наведению истребителей-бомбардировщиков P-47 на подходящие цели, как только выдавалась такая возможность. Гонсалес обоснованно считал, что безоружные F-5B ничуть не меньше способствуют военным успехам, чем их боевые "коллеги".

– Ещё не совсем, – генерал ЛеМэй по обыкновению был краток. – Лёгкие цели отработаны. С остальными сложнее.

Ричард согласно хмыкнул. Главные сортировочные станции лежали гораздо западнее тех, которые уже удалось поразить. Даже московские железнодорожные узлы являлись более простыми объектами, чем комплекс, о котором говорил ЛеМэй.

– Вы имеете в виду Тулу. До неё тысяча четыреста километров с хвостиком.

– Именно. "Лайлани" осилит?

В кабинете стало тихо. Гонсалес мысленно сопоставлял расстояние, расход топлива и время. Он был балагуром и не воспринимал субординацию всерьёз, но всегда оставался профессионалом. Главным препятствием он видел истребители. Возле Тулы располагалось пять крупных авиабаз, и если его F-5 постоянно будут атаковать, ему придётся идти на полной мощности. Есть риск остаться без горючего, ещё не дотянув до дома.

– Да, сэр. Но это будет очень, очень трудно. Понадобятся самые ёмкие подвесные баки. Кроме того, мой полёт может выдать фашистам наш интерес.

– Они всё равно узнают. Осталось всего несколько крупных станций. Расстояние, это, конечно, проблема... "Тандерболты" не смогут вас прикрыть на всём пути. Последние полторы сотни километров придётся лететь в одиночку.

– А P-38?

ЛеМэй покачал головой.

– Их слишком мало. Похоже, придётся пересадить две группы с "Лайтнингов" на P-47, а Р-38 переделать в высотные разведчики, как ваш. Есть опасение, что их потери станут расти.

– Почему, сэр?

– Разведка сообщила, что колбасники перегнали сюда какое-то количество особых, высотных 109-х. Их легко опознать, они целиком выкрашены в серо-голубой. Вчера 41-е крыло уже встретило таких над собой, то есть они здесь. Кроме того, есть новость лично для вас. Колбасники назначили награду за вашу голову.

Майор просиял и сделал резкий жест кулаком. ЛеМэй удивлённо уставился на него.

– Вы этому рады?

– Конечно, сэр. Там, откуда я родом, это признание твоих заслуг врагом. Я могу написать матери? Пожалуйста, сэр. Она будет гордится.

ЛеМэй утвердительно кивнул.

Московский фронт, Приволжский, аэродром №108

– Летят! – крик с балкончика КДП разнесся над всем аэродромом. Шестнадцать из двадцати четырёх «Тандерболтов» вылетели для удара уже под вечер. И вот кто-то увидел, как они возвращаются. Американские техники побросали все дела и рванули к полосе. Русские экипажи и механики, занятые у Як-9, остановили работу и стали разглядывать небо в поисках первых чёрных точек.

– Вон они!

Первая группа P-47 уже заходила на посадку. Техники, встречавшие их, во всеуслышание считали самолёты.

– Четыре! Пять! Семь! Восемь!

Лиля Литвяк стояла возле своего "Яка", проверяя мелкий ремонт и рассматривая ещё одну белую розу, нарисованную на борту у кабины. He.111, двадцать третий сбитый ею, среди прочих рвался к паромной переправе у Казани. Это была резня. Американские P-38 и P-39, русские P-39 и Як-9 набросились на строй фашистских бомбардировщиков и растерзали его. Теоретически, "Яки" и P-38 должны были перехватывать истребители сопровождения, а тяжеловооружённые P-39[212]212
  Истребитель «Bell Aircobra P-39» нёс 4 пулемёта 7.62 мм, 2 12.7 мм и 37-мм скорострельную пушку.


[Закрыть] – сбивать бомбардировщики. Всё пошло по-другому. Немецкие истребители просто бросили подопечных, завидев, сколько в небе союзных самолётов, и весь удар пришёлся на «Хейнкели». Несколько из них пошли на вынужденную на восточном берегу. Места посадки охраняли русские войска, но скоро начнутся походы «за сувенирами». Свастика, вырезанная из обшивки киля, считалась самым ценным.

На самом деле Лиля высматривала "Тандерболт" Эдвардса, и все это знали. Когда он приземлится и отчитается инструктору, она "случайно" встретит его, и они вместе пойдут пить кофе с пончиками. Лиля боялась сама себе признаться, что у неё появился новый обычай. Вовсе не по каким-либо политическим или дисциплинарным причинам. Она понимала, что дразнит судьбу. Все, кто до этого становились её друзьями, погибли.

– Четырнадцать! Пятнадцать!

Лиля смотрела, как к полосе приближается "Живец". Шасси выпущены, колёса целы, дыма нет. Она и другие русские пилоты знали: если "Тандерболт" донёс лётчика домой, значит всё в порядке. Всего два раза эти самолёты разбились при посадке, и в обоих случаях причиной был внезапный отказ двигателя.

"Живец" коснулся полосы и прокатился по ней до конца. ВПП появилась здесь недавно. 108-й аэродром сегодня сам на себя не был похож. Исчезли все привычные за несколько месяцев маскировочные уловки. Появились новые здания, и над всем господствовали высоко задранные антенны оборонительной РЛС. Авиабаза, как и большинство передовых аэродромов, обросла позициями 90– и 40-мм зениток. За ними стояли русские женские расчёты. "Приди и возьми... если лоб не расшибёшь".

Эдвардс закончил рассказ о вылете, тяпнул положенную рюмку виски и огляделся, чтобы "случайно" встретиться с Лилей. Он проходил мимо её "Яка", когда она распрямилась от хвостовой части фюзеляжа, где изучала пробоину от 7.92-мм пули.

– Как твои успехи?

– Мы разнесли ещё несколько товарных поездов и пробомбили с пикирования позиции артиллерии. Сейчас летаем вместе с вашими штурмовиками. И у нас хорошо вместе получается – дохлых фашистов не счесть. О, у тебя новый сбитый?

Лейтенант немного ревновал. Из-за постоянных вылетов на штурмовки его счёт застрял на девяти, у Лили медленно, но верно рос.

– "Хейнкель-111". Был полный штаффель[213]213
  Эскадрилья в Люфтваффе, от 12 до 16 машин.


[Закрыть], но мы их всех сбили. Я зашла в лоб, качнула носом... – её руки привычными для любого лётчика-истребителя жестами изобразили атаку, – и наверняка убила обоих пилотов. Бомбардировщик вздыбился и сразу упал.

Эдвардс не мог не вспомнить разговоры с девушками дома, в Штатах. Он был совершенно уверен – о том, как сбивать немецкие самолёты, ему ни разу не доводилось обсуждать.

– Отметим это пончиками. Ты на сегодня свободна?

Она покивала.

– На сегодня полёты закончены. А у тебя?

– Тоже. Привет, Лиз. Накормишь двух голодных пилотов?

Элизабет Ричардсон, женщина из Красного Креста, заведующая буфетом, посмотрела на парочку последних своих посетителей и с трудом удержалась от ухмылки. Она знала, что пахнет начинкой для пончиков, а руки покраснели и огрубели от частой чистки кофеварки и самовара. Её работа требовала намного больше сил, чем просто раздача напитков и закусок. Из шести претендентов в полевые кухни попадал только один. Но она понимала, что все её труды – ничто по сравнению с двумя лётчиками за стойкой. За то время, пока буфетчики израсходуют всего лишь мешок муки, кто-то из них – или оба – вполне могут погибнуть. Поэтому она радушно улыбнулась.

– С возвращением, Лиля. У вас очередной сбитый? О, вам лимоны нравятся?

Литвяк кивнула.

– Люблю, но как война началась, я их и не видела.

Лиз потянулась к стойке с недавно вынутыми из духовки подносами, а другая буфетчица подала чай. Лиля вгрызлась в пончик и в восхищении широко распахнула глаза. Начинка была из заварного лимонного крема. Эдвардс взял себе с повидлом и они уселись на два оставшихся свободных места. Лейтенант увидел, что на носу у Лили прилипла большая капля. Он привстал, снял её кончиком пальца, и гвардии капитан слизнула крем. Вокруг них послышались едва слышные разочарованные вздохи тех, кто явно продул спор на срок, как долго эти двое ещё будут ходить вокруг да около.

– Через десять дней в Большой Тарловке будет концерт Глена Миллера. УСО[214]214
  USO, United Service Organization, объединение американских добровольных обществ, основанное в 1941 г. для поддержки боевого духа действующих войск. Занимается организацией фронтовых концертов, досуга и отдыха.


[Закрыть] устроила его гастроли для нас. Хочешь пойти?

– Кто такой Глен Миллер? – Лиля никогда не слышала о нём.

– Известный музыкант. Он на самом деле очень здорово играет. Концерт открытый. Каждый из нас может привести одного гостя.

Эдвардс не сказал, что при официальном "один американец, один гость" подразумевался русский гость. Но проницательная Лиля сама об этом догадалась. Как и о том, что даже если бы такого условия не было, он всё равно пригласил бы её.