Текст книги "Современный румынский детектив"

Автор книги: Штефан Мариан

Соавторы: ,Дину Бэкэуану
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

– Другого ничего, Марчел?

– Ничего, шеф.

– Горсточка брильянтов, кубышка с золотом, а?

– Вот именно! – хохочет капитан Марчел Константин.

Нет, конечно, если бы драгоценности все еще были там, они не ускользнули бы от наметанного глаза его ребятишек. Впрочем, и сам Марин Тебейка до встречи со мной прочесал чердак по крайней мере один раз. Где-то в другом месте, в другом уголке света надо искать этот клад… И я его найду, будьте спокойны!

А пока: констатирую, что уже три часа, что я проголодался и что перед следующим таймом не помешает вздремнуть часок – другой. Воздадим кесарю кесарево.

Я хорошенько проветрил комнату, спустил жалюзи и создал себе обстановку, которая хоть кого, даже спящую царевну, только что пробужденную от чар принцем (фамилию забыл), расположила бы еще понежиться в постели. Но мои глаза не хотят слипаться ни в какую…

Значит, так. В юности Дан Сократе по уши влип в более чем сомнительную аферу и чудом вышел сухим из воды. А теперь, похоже, его убил бывший сообщник… Ну а если бы все обернулось не так? Если бы Сократе с Тебейкой удалось прийти к взаимному согласию? Более чем уверен: никто бы ничего не узнал и Адриана, владычица моих прежних снов, так и прожила бы до конца своих дней с бывшим преступником…

Но стоит ли это обсуждать – через столько лет? Пятнадцати лет тревоги и страхов разве недостаточно, чтобы смыть такую вину? Меня интересует, конечно, не юридическая сторона дела. Меня интересует – а этого уже никто никогда не узнает, – как у Дана Сократе было с совестью, сумел ли он стать достойной парой для Адрианы, не омрачала ли тень старого греха ежедневно и ежечасно существование им обоим? В таком случае я должен спросить себя, не лежит ли часть вины за это на мне. Может быть, я в нужное время не сумел понять или не сумел простить…

На этом перекрестке мои мысли норовят сбиться на самую опасную дорожку. Пора вернуться к своему ремеслу, чьи опасности несравнимо меньше. Соскакиваю с постели, принимаю сильный душ – и вот я уже готов выйти в город. Думаю нанести визит Атене Пашкану и слегка пошарить в мастерской на втором этаже, хотя я бы удивился, если бы драгоценности оказались там. А с завтрашнего утра возьму в оборот Марина Тебейку. Пока что тоже на свой страх и риск, без указаний свыше, И все из-за пробела в моей мозаике. Чувствую, что недалек тот час, когда мне снова предстоит впасть в" каталепсию по Бребенелу".

Выхожу из квартиры, поворачиваю ключ в замке, вызываю лифт и тут слышу, как звонит телефон" Имеет ли смысл возвращаться? Мама говорила: ни за что, пути не будет…

Лифт прибыл, но телефон упорствует. Я сдаюсь. Впрочем, я всегда не очень-то слушался маму.

Возвращаюсь и поднимаю трубку.

– Да!

– Это Бребенел?

Я узнаю голос. Надеюсь, пауза не будет замечена.

– Кто его спрашивает?

– Это ты. Я тебя узнала. И ты меня узнал, правда?

– Допустим.

– Или ты больше не ждал моего звонка, товарищ майор? А может, думал, что я забыла номер?

– Верно, уже не ждал, однако номер ты запомнила и, как я подозреваю, в тот же вечер, как пришла домой, его записала.

– Так и есть. А ты не забыл" тот вечер", товарищ майор?

– У меня такая профессия, что я нелегко забываю, дорогая. И имей в виду, что я подполковник. Уже несколько дней.

Понятая не имею, с чего это я брякнул. Раздражало меня, что ли, это" товарищ майор" в иронической упаковке? Подполковник все-таки сложнее выговорить… Или это чтобы увеличить дистанцию между нами в ответ на ее постоянное желание – мнимое или подлинное – ее уменьшить? Но результат неожиданный:

– Потрясающе! Мои поздравления! Это надо обмыть! Пытаюсь защититься:

– Непременно. Как-нибудь вечерком, в субботу, когда тебе не надо будет на другой день идти на занятия. Пригласим Мирчу, доктора Чернеску, может быть, и Адриана согласится и…

– Не угадал, товарищ подполковник! Мы это дело обмоем прямо сегодня, и только вдвоем! К тому же сегодня суббота.

На этот раз пауза не может пройти незамеченной для самого нечувствительного уха.

– Эй, ты онемел? – окликает меня Виорика, – Моя наглость не знает пределов? Ну говори, говори!

– Я ничего не говорю про наглость, но…

– Можешь говорить что угодно, но только в глаза. Понял? Не по телефону!

– Предположим, сегодня вечером я занят.

– Ничего не" предположим". Если только…

Наконец-то и она заколебалась. Сама дала мне случай поймать ее на паузе и сравнять счет. Это как гол в собственные ворота. Какого черта я с этой девицей все время чувствую себя как на футбольном матче?

Изменившимся, чуть ли не испуганным голосом она спрашивает:

– Или ты… ты не один?

Я фыркаю от смеха и спешу ответить в духе самой настоящей" честной игры":

– Совершенно один и как раз собирался уходить. Но услышал телефон, когда стоял у лифта. А то бы ушел.

– На свидание?

Я повышаю голос, сохраняя, по возможности, шутливую интонацию:

– Послушай, дорогая моя! В конце концов, чего ты хочешь от милиционера, который в отцы тебе годится?

– Моему отцу было шестьдесят – два года назад, когда он умер, А если ты хочешь знать, чего я хочу, откажись от своих планов на сегодняшний вечер и жди меня. Дома, Скажи адрес и жди. Только без нервов и без справедливого негодования. Не забывай, что я должна тебе кое-что сказать относительно того вечера, когда был убит Дан Сократе.

Я снова умолкаю и закуриваю, плечом прижимая трубку к щеке.

– У тебя на самом деле есть что сказать? Ты что-то от меня скрыла?

– Не знаю, подходит ли сюда слово" скрыла", но сказать мне есть что. И даже если бы у меня не было ничего, что могло бы заинтересовать тебя с чисто профессиональной точки зрения, ни один закон ни при одном общественном строе не запрещает свободной студентке навестить неженатого мужчину.

Лихо сказано, даже чересчур. Но она права.

Она позвонила, я открыл, и она вошла с непринужденностью частого гостя. Из сумы по фольклорным мотивам, перекинутой через плечо, вынула бутылку шампанского" Заря".

– Сунь ее в холодильник. Через полчаса можно будет пить – или даже раньше, если у тебя есть лед в кубиках.

Я повинуюсь, потом предлагаю:

– А до тех пор каплю кальвадоса?

– Не знаю, что это за штука, но выпью все, что дашь.

Отмечаю, что ее ответ – как. маслом по сердцу. Во – первых, из-за того, что она готова принять все, что бы я ей ни предложил. Но главное: она не знает, что такое кальвадос! В чем только не искушена нынешняя молодежь, с нами не сравнить, как же от нее ускользнул кальвадос? И я поздравляю себя за вдохновение, которое посетило меня сегодня в обед и заставило сделать крюк по дороге домой, чтобы заехать в" Дойну". Но радость тут же переходит чуть ли не в угрызения совести: не далее как вчера вечером я пил кальвадос с Адрианой, у Адрианы…

Мы сдвигаем бокалы, и – к ее чести – она не говорит ни одной банальности вроде" со свиданьицем" или" дай бог не последняя". Тонкий букет кальвадоса туманит меня всеми своими сентиментально – литературными реминисценциями. Предлагаю Виорике сигарету, курим, молчим. После первого же глотка ее вдруг напрочь покидает развязность. Она избегает смотреть мне в глаза. Да и я не ищу ее взгляда слишком настойчиво. Минуты тянутся долго и напряженно, Я делаю попытку заполнить их репликами гостеприимного хозяина, на которые она отвечает односложно.

– Тебе удобно в этом кресле?

– Вполне.

– Хочешь кофе? – Нет.

– Как кальвадос?

– О'кей.

– Еще чуть – чуть? – Да.

– Ваше здоровье!

– И ваше!

Она и не думает говорить. Если это игра, то, надо признать, играет она здорово. Особа, которая на первый взгляд производит впечатление (и не только на меня, конечно) пустышки, озабоченной одним – демонстрировать частями или полностью, смотря по обстоятельствам, свою" обнаженную натуру", – эта красотка, словно взятая с обложки" Плейбоя" или из современной версии" Тысячи и одной ночи", превращается, в скромной обстановке моего жилища, в таинственную незнакомку.

Эй, Аугустин Бребенел, приди в себя, какого черта!

Нет – нет, это не Виорика Ибрахим, это я сам обращаюсь к себе, и слава богу, не вслух.

Звонит телефон. Я проявляю полнейшую выдержку – не дрогнул, не моргнул глазом. Кажется, и Виорика тоже. Звонят три, четыре, пять раз.

– Подойдешь? – спрашивает она, не поднимая на меня глаз.

Я встаю с кресла как будто налитый свинцом, к моим двадцати восьми тоннам, похоже, прибавили еще одну. Если бы бутылку кальвадоса принесла Виорика, я бы подумал, что она что-то подмешала в это зелье. Телефон – в двух шагах от нас, на столике. Виорика берет в руки первый попавшийся журнал и раскрывает его, показывая, что за моим разговором следить не собирается. Может быть, она подозревает, что мне звонит женщина, или хочет дать понять, что подозревает.

Бребенел, ты совсем спятил!

Это, конечно, опять я – деликатничаю сам с собой, И опять мысленно.

– Алло! Целую руку, Адриана, нет, ни от чего не оторвала. Конечно, один. Что? А, да, тебе не показалось, я действительно помахал рукой… Нет, я имел в виду" до свиданья" или" спокойной ночи", ничего другого это не значило, Как-как? Ну что ты? Никто за мной не следил… Слежка – это моя профессия, я ее никому не уступлю. Ну конечно… Женщина?

Ха – ха – ха, вот был бы номер, если бы за мной начали бегать женщины!.. У тебя сегодня спектакль? Успеха! А завтра? Гастроли в Джурджиу? Тогда – успеха вдвойне. Ты помнишь, у меня там родня, если ты их пригласишь в театр, будет очень мило с твоей стороны. Ты их осчастливишь. Новости? Новостей пока нет. Конечно, если что, я дам тебе знать. Пока!

Кладу трубку, задумываюсь. Новости, которыми я располагаю, Адриане лучше не знать никогда… Оборачиваюсь к Виорике. Она не отрывает глаз от журнала, но так и застряла на первой странице. Будем и дальше играть в молчанку? Я возвращаюсь в кресло и небрежно говорю:

– Ты нашла что-нибудь интересное в журнале? Он не такой уж свежий. Если хочешь, у меня есть последний номер" Пари – матч".

Она откладывает в сторону журнал, затягивается сигаретой и хватает бокал с той жадностью, какую я уже видел в" Атене – паласе", когда она запоминала мой номер телефона. Потом поднимает на меня взгляд – как будто видит впервые, – пронзительный, почти жестокий.

– Зачем ты соврал?

Я вздрагиваю. Откуда она знает, что я соврал?

– Кому? Когда?

– Адриане, Почему ты ей сказал, что ты один? Перевожу дух. Вот она о чем.

– А какой был смысл ставить ее в известность, что у меня в гостях ты?

– У нее острый глаз. Вчера вечером, когда ты уходил от нее, за тобой действительно следила женщина. Я.

Тут уж я даю волю смеху:

– На этот раз соврала ты.

– Мне случается соврать, но не сейчас. Вчера, когда ты вышел от Адрианы, я тебя провопила до троллейбусной остановки.

– А что ты искала в такой поздний час в тех краях?

– В Балта – Албе, у дома Х-12, ты хочешь сказать? Я тебе объясню. На самом деле мне нужен был не ты, а Адриана.

– Адриана?

– Вот послушай. Позавчера мы пошли в театр с Мирчей и с Паулом. Я первый раз увидела, как Адриана играет. Она была великолепна. Я почувствовала к ней такую симпатию, что не удержалась и после спектакля сделала кое – какие признания относительно тебя. Сказала, что ты мне нравишься…

Я нетерпеливо дергаюсь, но ее не остановить.

– …и что вообще меня интересует твоя личность. Она ответила довольно колко, но я не обиделась. Я на ее месте тоже, может быть, не пришла бы в восторг. Вопрос деликатный. Но я решила во что бы то ни стало поговорить с ней еще раз.

– Поговорить с ней? О чем?

– О тебе, естественно. Я хотела попросить у нее… ну, скажем, совета.

Чувствую, что начинаю закипать.

– Может быть, я тоже могу узнать, какого рода советов ты ждешь от моей бывшей жены?

– Имей же терпение.

– Пожалуйста, я весь – терпение.

Наливаю полный бокал кальвадоса и выпиваю залпом.

– Вчера днем я зашла к ней в театр, но репетицию отменили – то ли кто-то заболел, то ли еще что… Я взяла ее адрес, решила поехать к ней домой. Думала: не выгонит же она меня… Но все равно никак не могла собраться с духом, только вечером наконец рискнула. Подхожу к дому и вижу – кого?

Я молчу.

– Пришлось, как ты понимаешь, сделать налево кругом и отложить визит.

– Постой – постой! – встрепенулся я. – Это было во сколько?

– Ну, например, без четверти девять.

– Вот именно! А от Адрианы я вышел в одиннадцать двадцать. Как же ты могла за мной следить? Где ты была в таком случае два с половиной часа?

– Товарищ майор… о, простите, товарищ подполковник милиции Аугустин Бребенел, от вас, наверное, не ускользнула такая подробность, как сквер напротив дома Х-12, где живет Адриана, ваша бывшая супруга? Даже не сквер, а скверик с двумя скамейками, одна скамейка в тени…

– Ты хочешь сказать, что два с половиной часа просидела на лавочке, только чтобы увидеть, как я выхожу из этого дома?

– Отгадали, многоуважаемый маэстро, именно это я и хотела сказать.

Нет, она явно смеется надо мной, причем совершенно бессовестно. Так мне и надо. Все же я настаиваю:

– Предположим. Но ведь я мог беседовать с Адрианой неизвестно сколько времени. Ты что, всю ночь просидела бы на лавке?

– Я потому и сидела. Хотела знать, останешься ты у нее на ночь или нет. Шампанское, я думаю, уже охладилось. Давай откроем?

По радио женский голос, весьма посредственный, но зато с бездной чувства, выводит модную мелодию:

Мы так нелепо любим, Друг друга мы погубим,

Простимся же без слов, Моя любовь…

Шлягер еще не кончился, а Виорика вдруг заливается смехом. Я ее ни о чем не спрашиваю, она сама объясняет:

– Мне смешно, что ты не интересуешься, правда ли я знаю что-то про убийство.

Я даю ей отсмеяться и по – прежнему не задаю вопросов. Если она на самом деле хочет мне что-то сказать, то скажет. А если нет, из нее слова не вытянешь, будьте уверены. По крайней мере сегодня вечером.

Внезапно оборвав смех, Виорика подается ко мне, берет у меня из рук сигарету, затягивается так, как только она одна умеет, гасит окурок в пепельнице и начинает:

– Слушай меня внимательно, Аугустин. Может быть, то, что я тебе скажу, никакого интереса не представляет, но, если это чепуха, не смейся надо мной. Когда ты меня в тот раз допрашивал, когда ты допрашивал всех нас троих, Мирчу, Паула и меня, тогда, на Вама – Веке, я от тебя ничего не скрыла, только ты на меня так обрушился, что я просто ошалела. А я от неожиданности всегда начинаю из себя строить черт – те что. Наговорила тебе, что я чуть ли не со всеми… и с Мирчей, и с Паулом, чуть ли не с самим Даном, бред какой-то… А вот о том вечере, когда его убили, я только после поняла, что не сказала тебе одну подробность, а она могла быть очень и очень. Меня, если помнишь, пригласил на день рождения Михай Кэлимэ – неску, у нас с ним что-то было, так, слегка, когда еще учились в лицее. В первом часу ночи я позвонила во Дворец спорта, и мне сказали, что они там закругляются. Мне надо было встретиться у входа с ребятами, чтобы вместе вернуться на Вама– Веке. Ну, я распрощалась с Михаем и с гостями и пошла, там близко. Свидание было назначено у Мирчиной машины, знаешь, наверное, "дачия-1100". Когда я подошла к машине, народ как раз повалил из дверей. Ждать долго не пришлось, и слава богу, потому что народ выходит всякий, и ты знаешь, как это, когда девушка стоит одна. Я думаю, минуты три – четыре прошло, и появился Паул, один, без Мирчи.

У меня в мозгу вспыхивает красная лампочка.

– А они что, не вместе там были? – Погоди. Паул был весь распаренный и утирался платком. Увидел меня и спрашивает: "А Мирча еще не вышел?"Я тоже, как ты, удивилась. "А вы что, – говорю, – не вместе были?"

– А он?

– Что были-то они там оба, но что Мирча купил билеты у входа, с рук и не заметил, что ему продали места на разных трибунах. Антракта не было, так что они весь вечер не виделись. Но Паул все равно был доволен и только начал мне талдычить про какого-то фолк – певца, как появился и Мирча, тоже весь потный – в зале была духотища страшная, – и стал проклинать все на свете, потому что перед ним сидел какой-то шкаф…

– Мне очень жаль Мирчу, Виорика, но, уверяю тебя, это какой-то другой шкаф, не я.

– Вот видишь, я говорила, что ты будешь издеваться… Значит, это все гроша ломаного не стоит. А я-то думала, что ты никакими подробностями не брезгуешь.

– Не брезгую никакими, а эти, твои, могут оказаться гораздо важнее, чем ты себе представляла, когда решилась на разговор.

Дело обстоит не вполне так. В конце концов, главный подозреваемый никакого отношения к данному происшествию не имеет, но два рухнувших алиби – что ни говори, это заслуживает кое – какого внимания!

– Кстати, Виорика, ты знаешь, что такое алиби?

Она набирает в грудь воздуха и, посчитав, вероятно, до десяти, чтобы не послать меня куда подальше, громко и отчетливо, перекрывая голос певца, который на чистом итальянском языке признается, что он бродяга, произносит:

– Слушай, душа моя! Будь ты хоть Элиот Несс и Эркюль Пуаро в одном лице, но и я тоже не девочка из парикмахерской, а студентка филфака. Знаю ли я, что такое алиби! Да я на этих твоих алиби… собаку съела!

Тут уж мой черед расхохотаться, а ее – напевать мотивчик, засевший в ушах:

Мы так нелепо любим…

Глава VII
ТРИ АЛИБИ И ДВЕ КАРТИНЫ

Дело давно закрыто, убийца находится там, где положено, а история жизни и смерти художника Дана Сократе поступила в ведение старого доброго архивариуса. Как я и думал, мне осталось два – три дня настоящего отпуска, полковник Думитреску поставил подпись под приказом о награждении и, даже более того, вскоре воплотил в жизнь ту наглую ложь, которую я – сам не знаю, что меня дернуло, – выдал Виорике: то есть я получил две звездочки подполковника.

Вот только эта тетрадь осталась не дописанной, записи оборвались на словах песенки в тот вечер, когда Виорика Ибрахим приходила ко мне в первый и последний раз.

У меня есть, конечно, оправдание (по части самооправданий я всегда был докой). Со следующего дня события полетели без остановки. Последний этап охоты шел в таком темпе, что не давал мне минуты передохнуть, не то что побаловаться литературой.

Может, когда-нибудь эти записки попадут в руки любителя детективов. Если так случится, я постараюсь доставить этому неизвестному читателю, без сомнения искушенному в канонах жанра, приятный вечер.

Уважаемый имярек, готовый потратить время на мое словотворчество! Поскольку, начиная с этого места, моя писанина – если только я соберусь довести ее до конца – теряет вид дневника и превращается в ретроспективу событий (а значит, мы с тобой больше не будем равны, потому что мне уже известен конец), я решил вот что.

Я избавляю тебя от своих дедукций. Буду представлять тебе факты, и только факты, в том порядке и по мере того, как они происходили или как я о них узнавал. Постараюсь не совать тебе под нос разгадку и ничего не скрывать – ни одной существенной детали, ни одного ключевого слова. То есть постараюсь целиком подчиниться первой из двух заповедей детективного жанра, сформулированных Вэн Дайном: "Читатель и следователь должны иметь равные шансы на решение задачи". А если ты окажешься сообразительнее меня и решишь ее раньше, надеюсь, тем более ты будешь доволен и простишь бедного глупого сыщика, который волей – неволей был вынужден корчить из себя умного, поскольку имел личную заинтересованность в этом деле. Итак, я восстанавливаю события в хронологическом порядке. В то октябрьское утро час моего пробуждения (перевалило за девять) освещают лучи бледного печального солнца, косящегося в окна моей комнаты.

Я тупо созерцаю бокалы на столике, пока события вчерашнего вечера не начинают постепенно проясняться в памяти, Бутылка из-под шампанского пуста, зато осталось немного кальвадоса – хватит, чтобы напоить кошку. Вместе с теплым душем и чашечкой крепчайшего кофе капля золотистого напитка приводит мои мысли в порядок, а дух – в отменное расположение.

Устраиваюсь в кресле, выбираю из своей коллекции тонкий синий фломастер и набрасываю план действий.

1. Где Марин Тебейка? Поискать по старому адресу и у старых знакомых. Сколько надежных мест может остаться у человека после пятнадцати лет тюрьмы?

2. Где драгоценности? Поискать у Атены Пашкану, Паула Черкеску, Мирчи Рошу, при случае – у Адрианы, но так, чтобы она не проведала о прошлом своего избранника! А главное – основательно перетрясти мозги Аугустина Бребенела, если, конечно, таковые имеются.

3. Проверить на всякий случай историю с эстрадным ревю и с местами на разных трибунах.

Изложив эти три пункта, я вдруг понимаю, что продолжить мне нечем. Это все, А много это или мало – другой вопрос.

Начнем с самого простого. То есть с хвоста.

– Алло! Доктор Паул Чернеску? Вас беспокоит Аугустин Бребенел. Не назначить ли нам на сегодня свидание, от которого я не слишком вежливо уклонился три дня назад? Если это, конечно, не путает ваши планы. Благодарю, вы очень любезны. Но я предпочел бы сам приехать, если вы ничего не имеете против… Нет – нет, заезжать за мной не надо, я тут неподалеку. Да, у меня есть ваша визитная карточка. Площадь Росегги, не так ли? Я буду через двадцать минут.

Но я выхожу не сразу. Мне надо сделать еще два звонка: Мирче Рошу и Атене Пашкану. С той же деликатностью навязываю им свои визиты, заботясь о том, чтобы между ними был достаточный интервал: не люблю опаздывать. Пунктуальность – в некотором роде моя мания, хотя я так старательно ее культивирую, что не похоже, будто она у меня в крови…

Квартира доктора Паула Чернеску на площади Росетти совсем не столь роскошна, как я ожидал, зная о его репутации и частной практике. Вхожу в гостиную, просторную, но полупустую, исполняющую по совместительству и роль приемной. Безликая мебель. Диван, два кресла, застекленный шкафчик, набитый маленькими статуэтками, ковер из разряда дешевых. На стенах, в очень красивых рамах, достойных лучшей судьбы, несколько серийных репродукций по сорок леев за штуку, подобранных, однако, со вкусом и приятных на вид. Доктор принимает меня в домашней куртке вишневого цвета, которая подчеркивает и белизну его лица, и все еще загорелый лоб. Доктор в некоторой растерянности. Он предлагает мне сесть и подождать несколько минут, пока он разберется с пациентом, на – грянувшим неожиданно после моего звонка.

– Понимаете, это мой старый пациент, и я не мог ему отказать, хотя сегодня у меня неприемный день.

Заверяю его, что все в порядке, и он скрывается за белой дверью кабинета.

Достаю сигарету, окидываю взглядом комнату, затем поднимаюсь и подхожу к стеклянному шкафчику со статуэтками, который стоит у двери в кабинет. Фигурки за стеклом кажутся необыкновенно живыми и выразительными. Приглядываюсь и не без удивления понимаю, что передо мной музей восковых фигур в миниатюре. Фигурки, слепленные из блестящего воска, представляют собой знаменитостей разного ранга. Среди них, конечно, маленький Наполеон, маленький Гомер, маленький Чингисхан, маленький Христофор Колумб, но есть и другие персонажи, ближе к нам по времени, среди которых я без большого труда узнаю Дана Сократе, Мирчу Рошу, Адриану и даже Виорику Ибрахим, на этот раз с несколько прикрытой наготой. Позы естественны, будничны, и, хотя пространство витрины слишком тесно для такой толпы, если всмотреться, чувствуешь трепет настоящей жизни.

Углубившись в созерцание этого миниатюрного мирка, я невольно становлюсь свидетелем обмена репликами между доктором Чернеску и его пациентом. Они говорят тихо, но дверь кабинета тонкая, а с того места, где я стою, даже не прислушиваясь, все равно что-нибудь да услышишь.

– Сейчас не получится, приходите на той неделе, – звучит приятный, мелодичный голос доктора.

– Что это вы все откладываете да откладываете? – ворчит пациент.

– Время терпит, куда спешить?

– Вам, может, и некуда, а мне…

– Я же вам и прошлый раз говорил, что вам нечего беспокоиться.

– Да я как будто нарочно беспокоюсь! Но куда ж денешься: у кого чего болит…

– Потерпите, придете на той неделе, и мы все уладим. Только приходите в приемный день. В четверг, например, с утра.

– В четверг так в четверг, вам виднее…

Шаги приближаются к двери, и я быстро плюхаюсь в кресло. Больному не очень-то приятно знать, что, кроме медика, кто-то еще слушает под дверью его жалобы.

В самом деле, человек, выходящий из кабинета, меряет меня недружелюбным взглядом. Он высок, очень худ, с серым лицом печеночника. Процедив сквозь зубы приветствие, он выходит, а доктор Чернеску, предупредительно проводив его до дверей, возвращается и усаживается в кресло напротив меня,

– Прошу прощения, товарищ Бребенел. Вечная история с этими пациентами. Даже в воскресенье вздохнуть не дают.

– У вас большая клиентура?

– Слишком большая, я бы сказал. Причем в основном просто ипохондрики, таскаются по врачам, деньги им девать некуда. Как вот этот, что сейчас приходил. Не знаю, чего он от меня хочет.

– Ну, доктор. Для вас-то ипохондрия рентабельна. По крайней мере по моим представлениям. Паул Чернеску пожимает плечами.

– А, вы об этом… Я предпочел бы денег поменьше, зато времени побольше. Свободного. Вы так не думаете?

– Конечно, но только что касается времени.

Он искренне смеется и переходит на дружеский тон:

– Вы тут не соскучились, я надеюсь., пока ждали?

– Нет, что вы. У вас тут такой музей восковых фигур – хоть куда! Ваше авторство?

– Да это так, пустяки, баловался в молодости. Я вам, кажется, говорил, у меня в лицейские времена было такое увлечение.

– Я не сторонник грубой лести, но работа прекрасная. К тому же, по – моему, вы постоянны в своем увлечении. Там есть несколько фигур, которые следует датировать недавним временем.

– У вас острый глаз, – смеется доктор. – Вы меня поймали на месте преступления. Действительно, это и до сих пор мое хобби. Статуэтки, о которых вы говорите, я сделал в прошлом месяце на море. Увековечил всю нашу компанию с Вама – Веке. Это единственная вольность, которую я себе позволяю. А то все работа да работа. Когда живешь один, надо чем-то себя занимать, а то тяжело…

– У вас нет родных?

– Нет, женат я никогда не был, а родители давно умерли,

– И ни братьев, ни сестер?

– Никого. Даже подруги… Но это скучная материя. Ведь вы, кажется, собирались меня спросить насчет бывшей мастерской Дана?

– Собирался, но теперь это уже не актуально. Я хотел вас уведомить, что напал на след.

– Вот как?

– Да, и я бы очень удивился, если бы он оказался ложным.

– Поздравляю, я был уверен, что вы разберетесь в этом деле. Я рад вдвойне: во – первых, за бедного Дана, а потом, что скрывать, за себя самого. Не очень-то приятно, когда на тебе хотя бы тень подозрения…

– Я вас понимаю.

Немного помолчав, он решается:

– А нельзя ли полюбопытствовать, что и как? Или это совсем неуместно?

Теперь мой черед минутку поразмыслить, прежде чем ответить.

– Нет, не совсем неуместно. Подробностей пока сообщить, естественно, не могу, но показать кое-что покажу.

И я показываю ему фотографию, изъятую из досье Марина Тебейки.

– Не знаете такого?

Паул Чернеску смотрит внимательно.

– Нет, что-то не припомню. Это… убийца?

– Как будто бы.

– А мотивы?

– Могу сказать только, что у этого человека с вашим покойным другом были очень давние и очень сложные отношения. И это он был причиной страхов Дана Сократе, о которых я узнал от вас первого. Это его он увидел в Мангалии, когда вы сидели в кафе на террасе.

Паул Чернеску молчит, разглядывая фотографию.

– Так что, если этот человек на самом деле убийца, – продолжаю я, – мы можем быть уверены, что он убил не случайно…

– Его арестовали?

– Еще нет, и именно поэтому, кроме всего прочего, я к вам и зашел. Скажите мне, доктор, ваш друг Дан Сократе никогда не давал вам ничего не хранение?

– Простите, не понял.

– Я имею в виду – какие-нибудь ценные вещи., ну, там деньги, картины, драгоценности. Он не просил вас – скажем, те же пятнадцать лет назад – взять на сохранение что-нибудь такое?

– Нет, никогда в жизни!

Доктор искренне изумлен. Я думаю, что мог бы настоять на обыске, но если в эту минуту Паул Чернеску лжет, мне остается только явиться к полковнику Думитреску и подать в отставку по причине полной профессиональной непригодности.

– Ясно, благодарю вас. Вернемся к человеку с фотографии Не исключено, что на днях вы увидите его поблизости от вашего дома. Надеюсь, в случае опасности вы сумеете защититься…

– Я тоже надеюсь, – беззаботно улыбается доктор.

– Но я попросил бы известить меня тоже, если он объявится.

– Можете на меня положиться.

– Теперь, кажется, все, Еще раз благодарю.

Я намереваюсь подняться с кресла, но доктор меня удерживает:

– Вы действительно спешите? Был бы очень рад посидеть с вами. Выпить кофе и побеседовать помимо официальной программы.

– Вы очень любезны, но я не люблю опаздывать. Меня ждет ваш приятель Мирча Рошу. У меня к нему долгий разговор, не то что к вам…

Иду к двери. Но в последний момент меня настигает голос доктора, куда менее уверенный, чем обычно:

– Товарищ Бребенел… И все-таки еще пару минут, прошу вас.

– А что такое?

– Меня мучает одна вещь, я должен объясниться, иначе не успокоюсь.

Я возвращаюсь в кресло. Предвижу, что последует.

– Слушаю вас.

– Не знаю, как начать… Видите ли, уже несколько недель я думаю только об этом и не в состоянии принять никакого решения. Даже то, что я решился заговорить только сейчас, когда убийца уже известен, свидетельство моей трусости. Но вы не представляете себе, как это ужасно, когда тебя подозревают…

– А вы говорите все, не бойтесь, это самое лучшее.

– Я так и собираюсь. Видите ли, мое алиби на тот вечер, когда это все произошло… в общем, это никакое не алиби. Делаю вид, что очень удивлен.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мирча купил билеты у входа, с рук. Дал мне, я посмотрел и увидел, что места на разных трибунах. А Дворец спорта большой… Мы вошли, расстались и увиделись только после ревю, у Мирчиной машины.

– Как же так? А в перерыве?

– Перерыва не было. Теперь мода на" нон – стоп". Так что, если подходить практически, никто не может засвидетельствовать, что я не покидал зала во время представления. Я это сообразил только потом, уже в Бухаресте, но не решился… не осмелился вам сказать…

Я довольно улыбаюсь.

– Позвольте и мне сделать вам признание, доктор. Я об этом знал. Но мне хотелось, чтобы вы сами рассказали. Конечно, теперь это уже не имеет никакого значения. Но вам нечего было бояться, даже если бы оказалось, что убийца не тот человек, фотографию которого я вам показал. В конце концов, вы ведь посмотрели ревю. И могли бы при необходимости пересказать программу…

– Конечно. Только я с таким же успехом мог бы посмотреть ее и после, в Бухаресте… – Он вдруг смолкает и хлопает себя по лбу, – Какой же я идиот! Ведь это же было специальное гастрольное ревю, и мы попали на последнее представление! Товарищ Бребенел, у меня просто камень с сердца… Спасибо мам…